Факт это – или мне приснилось, – что электричество превратило материальный мир в один большой нерв, дрожащий на тысячи миль в застывшем моменте времени?
Способность целенаправленно возвращать блуждающее внимание, снова и снова, лежит в основе рассудка, характера и воли.
Летом после первого года в медицинской школе я работал на неполную ставку младшим научным сотрудником в лаборатории исследования сна Эрнеста Хартманна в государственной психиатрической больнице Бостона. Моя задача заключалась в подготовке и исследовании пациентов, а также в анализе их ЭЭГ – электроэнцефалограммы, или мозговых волн. Участники приходили вечером; я крепил им к голове кучу проводов, а также несколько электродов вокруг глаз, чтобы регистрировать быстрые движения глаз во время сна. Затем я проводил их в спальни, желал им спокойной ночи и запускал многоканальный самописец – огромный аппарат с тридцатью двумя ручками, которые отображали их мозговую активность на намотанной в рулон бумаге.
Хотя наши подопытные и спали крепким сном, нейроны их мозга продолжали свое бурное внутреннее общение, которое фиксировалось самописцем на протяжении всей ночи. Я тем временем садился изучать ЭЭГ с предыдущей ночи, периодически отвлекаясь на радио, чтобы узнать результаты бейсбольных игр, и с помощью громкой связи будил подопытных каждый раз, когда данные на самописце указывали, что у них началась фаза быстрого сна. Я спрашивал у них, что им снилось, и записывал их ответы, а наутро помогал им заполнить опросник о качестве сна, после чего они отправлялись своей дорогой.
Во время этих тихих ночей в лаборатории Хартманна было получено изрядное количество информации о быстром сне, которая внесла значительный вклад в понимание основных процессов сна, подготовившего почву для важнейших открытий, описанных мной в пятнадцатой главе. Тем не менее вплоть до недавнего времени давняя надежда на то, что ЭЭГ поможет нам лучше понять вклад электрической активности мозга в психиатрические проблемы, оставалась по большей части нереализованной.
Составление карты электрических контуров мозга
До наступления фармакологической революции было хорошо известно, что активность мозга определяется как химическими, так и электрическими сигналами. Последовавшее господство фармакологии на несколько десятилетий практически уничтожило интерес к электрофизиологии мозга.
Впервые электрическая активность мозга была считана в 1924 году немецким психиатром Гансом Бергером. Эта новая технология изначально была встречена со скептицизмом и высмеивалась медицинским сообществом, однако электроэнцефалография постепенно превратилась в незаменимый инструмент диагностики судорожной активности у пациентов с эпилепсией. Бергер открыл, что различные мозговые волны соответствуют различным видам умственной деятельности (так, например, при решении математических уравнений происходил всплеск активности относительно высокой частоты, известный как бета-волны). Он надеялся, что в итоге наука сможет установить связь различных психиатрических проблем с определенными нарушениями в ЭЭГ. Когда в 1938 году появились сообщения об определенных особенностях ЭЭГ у «детей с проблемным поведением», эти надежды еще больше усилились (1). У большинства из этих чрезмерно активных и импульсивных детей наблюдались замедленные волны в лобных долях. С тех пор эта закономерность была многократно подтверждена, и в 2013 году Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов США утвердило медленноволновую префронтальную активность в качестве биомаркера СДВГ.
Замедленная электрическая активность в лобных долях объясняла, почему у этих детей были проблемы с исполнительными функциями: их рациональный мозг не мог должным образом контролировать их эмоциональный мозг. Это наблюдается также и тогда, когда из-за пережитого насилия и травмы эмоциональные центры находятся в постоянном ожидании опасности, готовя организм к реакции «бей или беги».
В начале своей карьеры я также надеялся, что ЭЭГ поможет сделать диагностику эффективней, и в период между 1980 и 1981 годами я отправлял на ЭЭГ многих своих пациентов, чтобы определить, не крылась ли причина их эмоциональной нестабильности в каких-то нейрологических отклонениях. Результаты, как правило, приходили с фразой: «неспецифические аномалии в височной доле» (2). Это крайне мало мне о чем говорило, и так как в то время исправить это можно было лишь с помощью медикаментов, от которых было больше побочных эффектов, чем толку, я перестал отправлять своих пациентов на ЭЭГ.
В 2000 году, однако, мой интерес был возрожден исследованием, проведенным моим приятелем Александром Макфарлейном, которое продемонстрировало явное различие в процессе обработки информации между травмированными пациентами и группой «здоровых» австралийцев. Исследователи использовали стандартный тест: участникам показывали последовательность связанных между собой изображений и просили определить, какое из них является лишним (например, тромбон среди различных столов и стульев). Ни одно из изображений при этом не было связано с травмой.
Обычные мозговые волны и мозговые волны при ПТСР. Особенности внимания. Спустя миллисекунды после знакомства мозга с новой информацией он начинает ее обрабатывать. Обычно все участки мозга действуют сообща и синхронно (слева), в то время как при ПТСР мозговые волны менее согласованы; мозгу сложно отсеивать неважную информацию, а также концентрироваться на текущем раздражителе.
В «здоровой» группе все основные отделы мозга работали сообща в согласованной последовательности: фильтрация информации, фокусирование, анализ (см. левый рисунок снизу). У травмированных же участников мозговые волны были куда менее скоординированными – в них не было синхронности. В частности, у них не возникало волновой картины, помогающей людям фокусировать внимание на текущей задаче, отсеивая при этом лишнюю информацию (восходящая кривая, названная N200). Кроме того, у них был слабо выражен ключевой сигнал, соответствующий обработке информации мозга (нисходящая кривая, P300) – глубина этой волны определяет, насколько хорошо мы способны воспринимать и анализировать новые данные. Это была важнейшая новая информация об обработке нетравматической информации людьми с ПТСР, которая внесла огромный вклад в понимание особенностей повседневной обработки информации мозгом. Эти волновые картины объясняли, почему столь многим пережившим травму людям тяжело учиться на собственном опыте и принимать полноценное участие в своей повседневной жизни. Структура их мозга попросту не была заточена на то, чтобы уделять пристальное внимание происходящему в текущий момент времени.
Исследование Макфарлейна напомнило мне слова Пьера Жане, сказанные им еще в 1889 году: «Травматический стресс – это болезнь, при которой человек не может жить полной жизнью в настоящем». Годы спустя, когда я смотрел фильм «Повелитель бури», посвященный будням солдат в Ираке, я сразу же вспомнил про это исследование: пока они справлялись с чрезвычайным стрессом, эти мужчины действовали крайне сосредоточенно, однако когда они вернулись к гражданской жизни, они не справлялись даже с выбором продуктов в супермаркете. Мы видим пугающую статистику количества возвращающихся из боевых действий солдат, которые поступают в колледж по закону о правах военнослужащих, однако так его и не заканчивают (по некоторым оценкам, их число достигает восьмидесяти процентов). Их хорошо известные проблемы с сосредоточенностью и вниманием определенно вносят в это свой вклад.
Исследование Макфарлейна продемонстрировало возможный механизм, из-за которого при ПТСР развивается дефицит внимания, однако также и поставило совершенно новый вопрос: есть ли хоть какая-то возможность изменить эти искаженные волны? Это было за несколько лет до того, как я понял, что, вероятно, такие способы существуют.
В 2007 году на конференции по проблемам детей с расстройством привязанности я познакомился с Себерн Фишер, бывшим клиническим директором стационарного лечебного центра для подростков с серьезными психологическими проблемами. Она сообщила мне, что вот уже почти десять лет использует в своей частной практике метод нейробиологической обратной связи. Она показала мне рисунки десятилетнего пациента, сделанные до и после терапии. У этого мальчика были столь сильные перепады настроения, трудности с обучением и общие проблемы с самоорганизацией, что в школе не могли найти на него управу (3).
Его первый семейный портрет (слева на следующей странице), нарисованный до начала лечения, соответствовал уровню развития трехлетнего ребенка. Чуть больше месяца спустя, после двадцати сеансов нейробиологической обратной связи, он стал реже выходить из себя, а его рисунки стали более детализированными. По прошествии двух с половиной месяцев и еще двадцати сеансов его рисунки стали еще подробнее, а его поведение нормализовалось.
Мне никогда не попадался метод лечения, способный привести к столь кардинальным изменениям в работе мозга за столь короткое время. Так что, когда Себерн предложила мне продемонстрировать нейробиологическую обратную связь в действии, я охотно согласился.
Созерцание симфонии мозга
В своем кабинете в Нортгемптоне, штат Массачусетс, Себерн показала мне оборудование для проведения сеансов нейробиологической обратной связи – два настольных компьютера и один небольшой усилитель, – а также часть собранных ею данных. Затем она закрепила по электроду по бокам моей головы и еще один на правом ухе. Вскоре компьютер передо мной отображал рядами мозговые волны, подобные тем, что я видел на самописце в лаборатории изучения сна тридцатью годами ранее. Крошечный ноутбук Себерн регистрировал, записывал и отображал электрическую симфонию моего мозга быстрее и точнее, чем громоздкое оборудование в лаборатории Хартмана, которого там было, должно быть, на миллион долларов.
От человечков из палочек к хорошо различимым человеческим фигурам. После четырех месяцев нейробиологической обратной связи семейные портреты десятилетнего мальчика демонстрируют скачок, эквивалентный шести годам умственного развития.
Как объяснила Себерн, обратная связь позволяет мозгу наблюдать за своей работой: колебаниями и ритмами, лежащими в основе токов и поперечных токов разума. Нейробиологическая связь подталкивает мозг к тому, чтобы он отдавал большее предпочтение определенным частотам, создавая тем самым новую волновую картину, способствующую саморегуляции (4). «По сути, – сказала она, – мы, возможно, высвобождаем имеющиеся, однако заблокированные колебательные параметры мозга, а также способствуем образованию новых».
Себерн подкорректировала некоторые настройки, «чтобы задать стимулируемые и подавляемые частоты», как она это объяснила, то есть чтобы нейробиологическая обратная связь способствовала появлению волн с определенными характеристиками. Теперь передо мной было некое подобие компьютерной игры с разноцветными космическими кораблями. Компьютер издавал беспорядочные звуковые сигналы, и космические корабли двигались хаотичным образом. Я обнаружил, что они останавливались, когда я моргал, а когда спокойно смотрел на экран, то двигались друг за другом. Себерн предложила мне сделать так, чтобы зеленый корабль обогнал остальные. Я нагнулся, пытаясь сосредоточиться, однако чем больше я старался, тем больше зеленый корабль отставал. Она улыбнулась и сказала, что я добьюсь гораздо лучшего результата, если просто расслаблюсь и позволю своему мозгу воспринимать генерируемую компьютером обратную связь. Я отклонился на спинке кресла, и спустя какое-то время звуковые сигналы стали более регулярными, а зеленый космический корабль выбился в лидеры. Я почувствовал себя спокойным и сосредоточенным – и мой корабль выигрывал.
В каком-то смысле нейробиологическая обратная связь сродни наблюдениям за лицом своего собеседника во время разговора. Видя улыбку или легкий кивок, мы испытываем удовлетворение и продолжаем рассказывать свою историю или выражать свое мнение. Стоит, однако, собеседнику заскучать или начать отводить взгляд, как мы тут же стараемся подвести итог или же сменить тему. В нейробиологической обратной связи вместо улыбки используются звуковые сигналы или движение на экране. Так происходит стимуляция, в то время как подавление более нейтрально, чем хмурый взгляд во время разговора – нежелательные волны попросту избегаются.
Себерн представила мне еще одну особенность нейробиологической обратной связи: ее способность отслеживать нейронные контуры в определенных участках мозга. Она переместила электроды с висков на левую бровь, и я почувствовал себя внимательным и сосредоточенным. Она сказала мне, что стала стимулировать бета-волны в моей лобной коре, которая отвечает за бдительность.
Когда она переместила электроды мне на макушку, я почувствовал себя более отстраненным от изображений на экране, а мое внимание переключилось на телесные ощущения. После этого она показала мне сводную диаграмму, на которой отображались изменения моих мозговых волн, пока я испытывал небольшие изменения психического состояния и физических ощущений.
Как нейробиологическая обратная связь способна помочь в лечении травмы? Как объяснила Себерн: «С помощью нейробиологической обратной связи мы надеемся оказать воздействие на нейронные контуры, способствующие активации и поддержанию состояний страха, стыда и гнева. Постоянная активация этих контуров и определяет травму». Пациентам нужно помочь изменить привычные шаблоны мозговых волн, созданные травмой и ее последствиями. Когда контур, отвечающий за страх, расслабляется, мозг становится менее подверженным автоматическим стрессовым реакциям, и ему легче сосредоточиться на обычных повседневных делах. В конце концов, стресс не является неотъемлемым свойством самого события – он определяется тем, как мы его воспринимаем и на него реагируем. Нейробиологическая обратная связь попросту делает мозг более стабильным, стимулируя психологическую устойчивость, что позволяет нам самим выбирать свои реакции.
Зарождение метода нейробиологической обратной связи
В 2007 году технология нейробиологической обратной связи не была новой. Еще в конце 1950-х годов профессор психологии Чикагского университета Джо Камия, занимавшийся изучением явления внутреннего восприятия, обнаружил, что люди способны научиться с помощью обратной связи определять, когда у них вырабатываются альфа-волны, которые связаны с расслаблением (некоторым участникам понадобилось всего четыре дня, чтобы добиться стопроцентной точности). После этого он продемонстрировал, что они также способны осознанно входить в альфа-состояние в ответ на определенный звуковой сигнал.
В 1968 году в популярном журнале «Психология сегодня» была опубликована статья, посвященная работе Камия, и идея о том, что обучение регистрации альфа-волн способно избавить от стресса и связанных со стрессом расстройств, получила широкую огласку (5). Первая научно-исследовательская работа, продемонстрировавшая, что нейробиологическая обратная связь способна помочь людям с патологическими состояниями, была проведена Барри Стерманом из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Национальное управление по аэронавтике и исследованию космического пространства (НАСА) попросило Стермана изучить токсичность одного из основных компонентов ракетного топлива, монометилгидразина (ММГ), который, как было известно, вызывал галлюцинации, тошноту и судорожные приступы. Стерман прежде тренировал котов вырабатывать мозговые волны определенной частоты, известной как сенсомоторный ритм (у котов это сосредоточенное состояние связано с чувством голода). Он обнаружил, что в то время как у обычных лабораторных котов под воздействием ММГ начинались судорожные приступы, у котов, которые прошли обучение с помощью нейробиологической обратной связи, такой реакции не наблюдалось. Это обучение каким-то образом стабилизировало их мозг.
В 1971 году Стерман прикрепил свое устройство обратной связи к первому подопытному человеку, двадцатитрехлетней Мэри Фэрбенкс.
С восьми лет Мэри страдала эпилепсией, приступы которой случались у нее два и более раз в месяц. Она проходила обучение по часу в день дважды в неделю. Три месяца спустя ее приступы практически прекратились.
Стерман впоследствии получил грант от Национальных институтов здравоохранения на проведение более систематического исследования, впечатляющие результаты которого были опубликованы в 1978 году в журнале «Эпилепсия» (6).
Эпоха экспериментов и несгибаемой веры в возможности человеческого разума подошла к концу в середине 1970-х с открытием новых психотропных препаратов. Психиатрия и нейробиология приняли на вооружение химическую модель мозга и разума, и другие терапевтические подходы отошли на второй план.
С тех пор развитие науки о нейробиологической обратной связи развивалась урывками, причем большая часть научных исследований проводилась в Европе, России и Австралии. Хотя в США и имеется порядка десяти тысяч практикующих специалистов по нейробиологической обратной связи, никому не удавалось собрать достаточно финансирования для исследований, чтобы эта методика получила повсеместное признание. Одна из причин, возможно, состоит в существовании нескольких конкурирующих между собой систем нейробиологической обратной связи, другая – в ограниченности ее коммерческого потенциала. Лишь несколько применений методики покрываются страховкой, что делает обратную связь дорогостоящей для потребителей и не дает практикующим ее специалистам собрать достаточно ресурсов для проведения масштабных исследований.
Из приюта для бездомных на сестринский пост
Себерн устроила мне встречу с тремя своими пациентами. Все рассказывали удивительные истории, однако, слушая двадцатисемилетнюю Лизу, изучавшую сестринское дело в соседнем колледже, я в полной мере ощутил весь потенциал этой терапии. Она обладала невероятной жизнестойкостью: она была обаятельным человеком – общительная, любознательная и явно умная. Она прекрасно шла на зрительный контакт и с радостью делилась тем, что узнала о самой себе. Самым же главным было то, что, подобно многим знакомым мне пережившим травму людям, она обладала ироническим чувством юмора и очаровательным отношением к человеческой глупости.
Судя по тому, что я знал о ее прошлом, было просто чудом, что она была столь спокойной и уравновешенной. Она многие годы провела в приютах и психиатрических больницах, а также была завсегдатаем отделений неотложной помощи Западного Массачусетса – ее частенько привозила «Скорая», полумертвую от передозировки лекарствами или истекающей кровью от нанесенных себе порезов.
Вот как она начала рассказ о себе: «Раньше я завидовала детям, которые знали, что случится, когда напьются их родители. По крайней мере, они могли предсказать грядущую катастрофу. У меня же дома не было никакой закономерности. Моя мама могла завестись в любой момент – за обедом, во время просмотра телевизора, когда я возвращалась со школы или одевалась с утра, – и я никогда не знала, что она сделает, как причинит мне боль. Это было совершенно непредсказуемо».
Ее отец ушел из семьи, когда Лизе было три года, оставив ее на милость неуравновешенной матери. «Пытка» – вполне уместное слово, чтобы описать пережитое ею насилие. «Я жила в мансарде, – сообщила она, – и там была еще одна комната, куда я ходила писать на ковер, потому что слишком боялась спускаться вниз в туалет. Я снимала одежду со всех своих кукол, вставляла в них ручки и выставляла их на подоконнике».
Когда ей было двенадцать, Лиза сбежала из дома, однако ее подобрала полиция и вернула матери. Когда она убежала снова, в дело вмешалась служба защиты детей, и следующие шесть лет она провела в психиатрических больницах, приютах, приемных семьях и на улице. Лиза нигде надолго не задерживалась, так как из-за своей диссоциации и склонности к саморазрушению приводила своих опекунов в ужас.
Она причиняла себе вред или крушила мебель, после чего не помнила о сделанном, из-за чего заработала себе репутацию манипулирующей лгуньи. Оглядываясь назад, Лиза, по ее собственным словам, понимает, что ей просто не хватало слов, чтобы объяснить происходившее с ней.
Когда ей исполнилось восемнадцать, она «переросла» службу защиты детей и начала самостоятельную жизнь – жизнь без семьи, образования, денег и навыков. Вскоре после этого она наткнулась на Себерн, которая только приобрела свое первое оборудование для нейробиологической обратной связи, и помнила Лизу со времен работы в одном реабилитационном центре. Она всегда питала слабость к этой потерянной девочке, так что предложила Лизе попробовать свое новое приспособление.
Как вспоминает Себерн: «Когда Лиза пришла ко мне в первый раз, была осень. Она расхаживала с отсутствующим взглядом, таская повсюду за собой тыкву. Она была явно не здесь. Я никогда не была уверена, что достучалась до ее сознания». Любая форма разговорной терапии для Лизы была невозможна. Стоило Себерн спросить ее о чем-то неприятном, как она сразу же закрывалась или впадала в панику. Как сказала сама Лиза: «Каждый раз, когда мы пытались поговорить о моем детстве, у меня случался срыв. Я приходила в себя с порезами и ожогами и не могла есть и спать».
Ее чувство ужаса было вездесущим: «Я все время боялась. Мне не нравилось, когда ко мне прикасались. Я была постоянно взвинченной и нервной. Я не могла закрыть глаза, когда рядом был кто-то еще. Меня было не убедить, что никто не ударит меня, стоит мне закрыть глаза. От такого чувствуешь себя свихнувшейся. Ты знаешь, что находишься в комнате с человеком, которому можно доверять, умом понимаешь, что с тобой ничего не случится, однако все остальное тело просто не дает расслабиться. Если я почувствую на себе чью-то руку, то буду просто обязана проверить, кто это». Она была застрявшей в состоянии неотвратимого шока.
Лиза помнила свою диссоциацию, когда она была маленькой девочкой, однако после полового созревания все стало только хуже: «Я начала просыпаться с порезами на теле, а люди в школе знали меня под разными именами. Постоянного парня у меня быть не могло, потому что, когда случалась диссоциация, я начинала гулять с другими, а потом этого не помнила. У меня частенько случались провалы в памяти, когда я приходила в себя в весьма странных ситуациях». Подобно многим людям с тяжелой психологической травмой, Лиза не узнавала себя в зеркале (7). Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь столь четко описывал, каково это – терять свое «Я».
Никто не верил в происходящее с Лизой. «Когда мне было семнадцать, и я жила в приюте для подростков с серьезными психологическими отклонениями, я порезала себя очень сильно крышкой от консервной банки. Меня забрала «Скорая», однако я не могла рассказать врачам, как себя порезала – я этого попросту не помнила. Врачи в отделении неотложной помощи были убеждены, что диссоциативного расстройства личности не существует… Многие люди, работающие в психиатрии, скажут, что его не существует. Не то что у меня его нет, а что его попросту не существует».
Первым делом после своего совершеннолетия Лиза перестала принимать прописанные ей лекарства. «Это помогает не всем, – призналась она, – однако для меня это оказалось правильным выбором. Я знала людей, которые нуждались в таблетках, однако это был не мой случай. Когда я с них слезла и начала заниматься нейробиологической обратной связью, все стало намного четче».
Когда Себерн предложила Лизе попробовать нейробиологическую обратную связь, она сама не знала, что ожидать, так как Лиза была первым пациентом с диссоциацией, на котором она ее попробовала. Они встречались дважды в неделю и для начала стимулировали более согласованные мозговые волны в правой височной доле – центре страха головного мозга. Несколько недель спустя Лиза заметила, что была уже не такой взвинченной рядом с другими людьми и больше не боялась спускаться в прачечную, расположенную в подвале дома, где она жила.
Затем наступил грандиозный прорыв: у нее перестали происходить диссоциации. «У меня в голове постоянно гудели какие-то тихие разговоры, – вспоминала она. – Я боялась, что у меня шизофрения. После полугода лечения с помощью обратной связи эти голоса утихли. Думаю, я интегрировала свое «Я». Все мои личности просто объединились».
Обретя более стабильное чувство собственного «Я», Лиза смогла говорить про свое прошлое: «Теперь я могу обсуждать такие вещи, как свое детство. Впервые в жизни я смогла проходить психотерапию. Вплоть до того момента мне вечно не хватало дистанции, и я не могла должным образом успокоиться. Сложно говорить об этом, пока все еще находишься в этом состоянии. У меня не получалось развить необходимую привязанность и должным образом открыться, чтобы установить какие-либо отношения с психотерапевтом». Это было поразительное откровение: столь многие пациенты то бросают, то снова начинают лечение, будучи не в состоянии установить связь с психотерапевтом, потому что они по-прежнему «в этом состоянии». Разумеется, когда люди не знают, кто они такие, они попросту не в состоянии должным образом разглядеть и осознать людей вокруг себя.
Лиза продолжала: «Привязанность вызывала у меня слишком большую тревогу. Заходя в комнату, я старалась запомнить все возможные выходы, как можно больше подробностей о человеке. Я отчаянно старалась следить за всем, что может мне навредить. Теперь же я осознаю людей совершенно иначе. Я больше не запоминаю их из страха. Когда не боишься, что тебе навредят, начинаешь воспринимать людей совершенно иначе».
Эта четко выражающая свои мысли девушка, выбравшаяся из пучины отчаяния и замешательства, поражала меня своим ясным умом и сосредоточенностью. Было очевидно, что нам необходимо изучить возможности нейробиологической обратной связи в нашем Центре травмы.
Начало работы с нейробиологической обратной связью
Первым делом нам нужно было решить, какую из пяти существующих систем нейробиологической обратной связи использовать, а затем выделить время, чтобы научиться основам методики и отработать ее друг на друге (8). Восемь сотрудников и трое инструкторов выделили свое время, чтобы разобраться с ЭЭГ, электродами и генерируемой компьютером обратной связью. На второе утро обучения, когда я занимался в паре со своим коллегой Майклом, я разместил электрод с правой стороны его головы, прямо над сенсомоторным отделом его мозга, и принялся стимулировать полосу частот от одиннадцати до четырнадцати герц.
Вскоре после окончания сеанса Майкл обратился ко всей группе. Он сообщил, что только что пережил нечто удивительное. Он всегда немного нервничал и чувствовал себя неуверенно в присутствии других людей, даже если это были его коллеги вроде нас. Хотя никто, казалось, этого не замечал – в конце концов, он был уважаемым психотерапевтом, – он жил с хроническим, гнетущим чувством опасности. Теперь же это ощущение пропало, и он чувствовал себя защищенным, расслабленным и открытым.
Следующие три года Майкл, который раньше был тихоней, постоянно удивлял группу своими догадками и идеями, внеся в итоге невероятный вклад в нашу программу нейробиологической обратной связи.
С помощью фонда развития прикладных и естественных наук мы начали свое первое исследование с участием группы из семнадцати пациентов, предыдущие попытки вылечить которых не увенчались успехом. Нашей целью стала правая височная область мозга, которая, как показали наши предыдущие исследования с применением методов нейровизуализации (описанные в третьей главе) (9), в процессе переживания травматического стресса подвержена слишком бурной активации. За два с половиной месяца мы провели с ними по двадцать сеансов нейробиологической обратной связи.
Так как большинство пациентов страдали от алекситимии, им было сложно дать оценку результатам лечения. Тем не менее то, что они не могли выразить словами, было понятно по их действиям: они постоянно приходили на сеанс вовремя, даже если для этого приходилось пробираться через снежную бурю. Никто из них не выбыл из исследования преждевременно, по завершении двадцати сеансов мы смогли зафиксировать не только значительное уменьшение количества набранных по шкале симптомов ПТСР баллов (10), но и улучшение по таким показателям, как чувство комфорта в межличностных взаимодействиях, эмоциональный баланс и самосознание (11). Они стали менее возбудимыми, у них улучшился сон, они теперь чувствовали себя спокойнее и были более сосредоточенными.
Как бы то ни было, нельзя полагаться только на субъективную оценку участников – объективные изменения в поведении являются куда более надежным индикатором эффективности лечения. Хорошим примером был первый пациент, с которым я проводил сеансы нейробиологической обратной связи. Это был специалист немного за сорок, который определял себя как гетеросексуала, однако каждый раз, когда чувствовал себя непонятым и брошенным, импульсивно искал гомосексуального контакта с незнакомцами. Из-за этой проблемы распался его брак, и у него обнаружили ВИЧ. Он отчаянно хотел научиться контролировать свое поведение. В рамках психотерапии он прежде подробно рассказал про сексуальное насилие со стороны дяди в восьмилетнем возрасте. Мы решили, что его импульсивное поведение было связано с этим насилием, однако осознание этой связи никак не способствовало изменению его поведения. После трех с половиной лет регулярных сеансов психотерапии с опытным специалистом никаких изменений так и не произошло.
Через неделю после того, как я начал обучать его мозг вырабатывать более медленные волны в правой височной доле, у него состоялся неприятный спор с его новой девушкой, и вместо того, чтобы отправиться в свое привычное место для знакомств с другими мужчинами, он решил отправиться на рыбалку.
Я подумал, что это была чистая случайность. Тем не менее на протяжении последующих двух с половиной месяцев после каждой ссоры он продолжал находить утешение в рыбалке и даже занялся ремонтом домика на берегу озера. Когда мы пропустили три недели сеансов из-за отпусков, его импульсивное поведение внезапно вернулось – это указывало на то, что новая модель поведения в его мозге пока еще не закрепилась окончательно. Мы продолжали обучение еще полгода, и теперь, четыре года спустя, он приходит ко мне раз в полгода на профилактический прием. Больше у него не возникало непреодолимого желания вступать в случайные сексуальные связи с мужчинами.
Как же так получилось, что его мозг начал получать утешение от рыбалки, а не от компульсивного полового поведения? Пока что мы попросту этого не знаем. Метод нейробиологической обратной связи меняет нейронные контуры в мозге, и разум учится другим способам взаимодействия с миром.
Мозговые волны. Основы: от медленных к быстрым
Каждая линия на ЭЭГ отображает активность той или иной части мозга: получаются волны разной частоты, от медленных до быстрых (12). При проведении ЭЭГ измеряется высота пиков (амплитуда) и длина волны (частота). Значение частоты соответствует тому, сколько раз волна опускается и поднимается за одну секунду, а измеряется частота в герцах (Гц) или циклах в секунду (ц/с). Каждая частота на ЭЭГ важна для понимания и лечения травмы, и вам не составит труда разобраться в основных принципах. Самые медленные, то есть обладающие самой низкой частотой (2–5 Гц), дельта-волны чаще всего наблюдаются во время сна. Мозг находится в состоянии покоя, и разум обращается вовнутрь. Если у людей слишком много медленноволновой активности в бодрствующем состоянии, то их мышление оказывается затуманенным, у них возникают проблемы с критическим мышлением и контролем побуждений. У восьмидесяти процентов детей с СДВГ и у многих взрослых с ПТСР наблюдается чрезмерная активность медленных волн в лобной доле.
Во время сна мозговые волны ускоряются. Тета-частоты (5–8 Гц) преобладают ближе к концу сна, как в том парящем «гипнагогическом» состоянии, про которое я рассказывал в пятнадцатой главе, посвященной ДПДГ. Также они характерны для состояния транса, вызванного гипнозом. Тета-волны создают образ мышления, не ограниченный логикой или повседневными потребностями жизни, тем самым делая возможным образование новых связей и ассоциаций. Одна из самых многообещающих разновидностей лечения ПТСР методом нейробиологической обратной связи с применением ЭЭГ является стимуляция альфа- и тета-волн, в которой эта особенность используется для изменения застывших ассоциаций и облегчения процесса обучения. Минусом является то, что тета-частоты также наблюдаются, когда мы «не в себе» или подавлены.
Электроэнцефалограмма (ЭЭГ). Хотя и не существует какой-то типичной для ПТСР картины, у многих травмированных людей наблюдается чрезвычайно повышенная активность в височных долях, как у этих пациентов (T3, T4, T5). Нейробиологическая обратная связь помогает нормализовать эту волновую картину, тем самым увеличив эмоциональную устойчивость.
Частота волн связана с уровнем нашего возбуждения
Альфа-частоты сопровождаются чувством умиротворения и спокойствия (13). Они знакомы каждому, кто обучался методам самоосознанной медитации (один из пациентов сказал мне, что нейробиологическая обратная связь была для него сродни «прокаченной медитации»). Чаще всего я использую в своей практике стимуляцию альфа-волн, чтобы помочь людям, которые слишком бесчувственны или возбуждены, чтобы добиться состояния сосредоточенного расслабления. Национальный военно-медицинский центр имени Уолтера Рида недавно представил аппараты для лечения солдат с ПТСР с помощью стимуляции альфа-волн, однако на момент написания данной книги не было никакой информации о результатах исследования их эффективности.
Самой высокой частотой обладают бета-волны (13–20 Гц). Когда они преобладают, внимание мозга направлено на внешний мир. Бета-волны позволяют нам сосредоточиться на выполнении определенной задачи. Вместе с тем бета-волны повышенной частоты (более 20 Гц) связаны с чрезмерным возбуждением, тревожностью и напряженностью в теле – в таком состоянии человек, по сути, постоянно сканирует свое окружение в поисках опасности.
Как помочь мозгу сосредоточиться
Обучение с помощью метода нейробиологической обратной связи способно стимулировать творческие способности, контроль над своим телом и внутреннюю осознанность, причем даже у весьма состоявшихся людей (14). Когда мы начали изучать нейробиологическую обратную связь, мы обнаружили, что кафедра спортивной медицины была единственной в Бостонском университете, где про нее знали хоть что-то. Одним из моих первых преподавателей по физиологии мозга был спортивный врач Лен Зайчковски, который вскоре уехал из Бостона, чтобы тренировать канадскую хоккейную команду «Ванкувер Кэнакс» с помощью нейробиологической обратной связи (15).
Пожалуй, нейробиологическая обратная связь больше изучалась на предмет улучшения физических показателей, чем лечения психиатрических проблем. Так, тренер итальянского футбольного клуба «Милан» использовал эту методику, чтобы помогать игрокам оставаться расслабленными и сосредоточенными во время просмотров видеозаписей с совершенными ими ошибками. Повышенный уровень психического и физиологического контроля дал о себе знать, когда несколько игроков вступили в итальянскую сборную, одержавшую победу на чемпионате мира в 2006 году – причем на следующий год «Милан» завоевал Суперкубок УЕФА (16).
Нейробиологическая обратная связь также была включена в пятилетнюю программу «Завоюем пьедестал», призванную помочь Канаде блистательно выступить на зимних Олимпийских играх в Ванкувере в 2010 году, на которую было выделено 117 миллионов долларов. В итоге канадцы получили больше всего золотых медалей, а по количеству завоеванных медалей всех номиналов заняли третье место.
Музыкальные способности, как было продемонстрировано, также улучшаются. Коллегия судей из Британского королевского музыкального колледжа в среднем оценила исполнение одного музыкального произведения группой студентов, которые прошли десять сеансов нейробиологической обратной связи у Джона Грузельера из Лондонского университета, на десять процентов выше по сравнению с остальными студентами. В области со столь большой конкуренцией это различие было огромным (17).
С учетом улучшения внимания и сосредоточенности, которое дает нейробиологическая обратная связь, неудивительно, что она привлекла внимание специалистов по синдрому дефицита внимания с гиперактивностью (СДВГ). По меньшей мере тридцать шесть исследований показали, что нейробиологическая обратная связь способна эффективно и за короткие сроки справиться с СДВГ – по своей эффективности она практически не уступала традиционно применяемым лекарствам (18). Если обучить мозг новым формам электрического взаимодействия, дальнейшее лечение уже не требуется, в то время как медикаменты не меняют активность мозга и требуют постоянного приема.
Где именно в моем мозге проблема?
С помощью продвинутого компьютеризированного анализа ЭЭГ, известного как количественная ЭЭГ (кЭЭГ), можно отследить волновую активность мозга с точностью до миллисекунды, а разработанное программное обеспечение позволяет преобразовать эту активность в разноцветную карту, показывающую, каких частот в определенной области мозга больше или меньше всего (19). Кроме того, кЭЭГ показывает, насколько хорошо различные участки мозга обмениваются информацией и сотрудничают друг с другом. В открытом доступе имеется несколько крупных баз данных кЭЭГ «здоровых» людей и пациентов, что позволяет сравнить кЭЭГ конкретного пациента с данными по тысячам людей с похожими проблемами. Наконец, что также немаловажно, в отличие от фМРТ и других снимков мозга оборудование для кЭЭГ одновременно недорогое и не занимает много места.
Методика кЭЭГ наглядно демонстрирует, насколько необоснованным является текущее деление на диагностические категории в соответствии с руководством DSM. Ярлыки, навешиваемые DSM на различные психические расстройства, не связаны с какими-то определенными особенностями активности мозга. Психические состояния, характерные для многих диагнозов, такие как дезориентация, возбуждение или диссоциация, связаны с определенными закономерностями в кЭЭГ. Как правило, чем больше у пациента проблем, тем больше кЭЭГ демонстрирует отклонений от нормы (20).
Нашим пациентам идет на пользу возможность увидеть волновую картину локализованной электрической активности в их мозге. Мы можем показать им определенные очаги активности, которые, судя по всему, отвечают за их проблему с концентрацией внимания или нехватку эмоционального контроля. Они видят, почему необходимо обучить различные области мозга генерировать волны других частот. Эти объяснения помогают им перестать винить себя из-за неудачных попыток самоконтроля и начать учиться иначе обрабатывать информацию.
Как недавно мне написал Эд Хэмлин, который научил нас интерпретировать кЭЭГ: «Многим людям это обучение помогает, однако быстрее и эффективнее всего оно оказывается для тех, кто понимает, как обратная связь связана с их действиями. Так, например, если я пытаюсь помочь пациенту жить настоящим, то мы можем наблюдать, как он с этим справляется. Тогда-то и начинаются реальные изменения. Когда ты силой мысли меняешь активность своего мозга определенным образом, это придает невероятную веру в свои возможности».
Как травма меняет мозговые волны?
В нашей лаборатории нейробиологической обратной связи мы принимаем пациентов, многие годы страдающих от травматического стресса, которым существующие методы лечения смогли помочь лишь отчасти. На их кЭЭГ можно увидеть различные волновые картины.
Зачастую наблюдается чрезмерная активность правой височной доли – центра страха головного мозга, – сопровождающаяся избыточной активностью медленных волн в лобной доле. Это говорит о том, что их умственной деятельностью управляет прежде всего перевозбужденный эмоциональный мозг.
Наши исследования показали, что снижение активности центра страха помогает справиться со связанными с психологической травмой проблемами, а также улучшает исполнительные функции мозга. Это отражается не только на значительном уменьшении количества баллов по шкале симптомов ПТСР у пациентов, но также и в более ясном состоянии их разума и улучшении способности контролировать свои реакции в ответ на незначительные провокации (21).
У других травмированных пациентов повышенная активность наблюдается после того, как они закрывают глаза: когда они не видят происходящее вокруг, это вызывает у них панику и их мозговые волны начинают неистовствовать. Мы учим их генерировать более спокойную волновую картину. Еще одна группа пациентов чрезмерно бурно реагирует на звуковые и световые сигналы, что указывает на неспособность их таламуса отсеивать лишнюю информацию. С этими пациентами мы делаем упор на изменении волновой картины электрического взаимодействия в задней части мозга.
Если в нашем центре мы сосредоточены на поиске оптимальных методов лечения хронического травматического стресса, то Александр Макфарлейн занимается изучением изменений, происходящих в нормальном мозге после участия в военных действиях. Министерство обороны Австралии поручило его исследовательской группе оценить изменение умственных и физиологических функций у солдат после прохождения службы в зоне боевых действий в Ираке и Афганистане. Помимо прочего, их также интересовали и изменения активности их мозговых волн. На первом этапе исследования Макфарлейн вместе с коллегами проводили кЭЭГ для 179 боевых частей за четыре месяца до каждой последующей боевой операции на Ближнем Востоке и через четыре месяца после.
Они обнаружили, что чем больше месяцев за трехлетний период солдаты проводили в зоне боевых действий, тем больше у них снижалась активность альфа-волн в задней части мозга. В этом участке мозга, который отслеживает положение тела в пространстве и регулирует такие базовые процессы, как сон и чувство голода, активность альфа-волн, как правило, самая высокая во всем мозге, в особенности когда человек закрывает глаза. Как мы уже видели, альфа-частоты связаны с расслаблением. Снижение активности альфа-волн у этих солдат соответствовало состоянию постоянного возбуждения. Кроме того, с каждой последующей боевой операцией мозговые волны в передней части мозга, где обычно преобладают бета-волны, все больше замедлялись. У солдат постепенно развивалась волновая картина лобной доли, похожая на ту, что наблюдается у детей с СДВГ, что негативно сказывается на исполнительных функциях мозга и концентрации внимания.
Как результат, это приводило к тому, что возбуждение, призванное обеспечивать нас энергией, необходимой для выполнения рядовых задач, больше не помогало этим солдатам фокусироваться на повседневной деятельности. Оно просто вызвало у них волнение и беспокойство. На данном этапе исследования Макфарлейна пока еще рано говорить, разовьется ли у кого-либо из этих солдат ПТСР, и лишь время покажет, насколько хорошо их мозг сможет заново подстроиться под ритм гражданской жизни.
Нейробиологическая связь и проблемы с обучением
Жестокое и пренебрежительное обращение в детстве нарушает работу систем сенсорной интеграции. В некоторых случаях это приводит к расстройствам обучения, включая неисправную связь между центрами слуха и обработки речи, а также нарушение зрительно-моторной координации. Пока они подвержены апатии или повышенной возбудимости, проблемы с обработкой повседневной информации у подростков в наших реабилитационных программах не так очевидны, однако после успешного исправления их поведенческих проблем у них зачастую проявляются расстройства обучения. Даже если этим травмированным детям и удается сидеть на месте спокойно и концентрировать внимание, у многих из них все равно возникают серьезные проблемы с обучением (22).
Лиза описала влияние травмы на базовые функции обработки информации. Она сказала мне, что «всегда терялась», когда приходила в новое место, а также рассказала про значительную задержку в обработке звуковой информации, из-за чего не могла выполнять указания своих учителей. «Представьте, что находитесь в учебном классе, – сказала она, – и учитель говорит: «Доброе утро. Откройте семьдесят вторую страницу. Решите примеры с первого по пятый». Если отстаешь хотя бы на долю секунды, то уже получается полная каша. Сосредоточиться для меня было попросту невозможно».
Нейробиологическая обратная связь помогла ей справиться с этими проблемами в обучении. «Я научилась удерживать информацию в памяти – например, ориентироваться по карте. Сразу после начала лечения был один запоминающийся момент, когда я направлялась из Амхерста в Нортгемптон (между ними меньше десяти миль), чтобы встретиться с Себерн.
Мне нужно было пересесть с одного автобуса на другой, однако в итоге я шла пешком пару миль по автостраде. Настолько я была дезорганизованной – я не могла сориентироваться по расписанию автобусов; я не знала счета времени.
Я была слишком взвинченной и нервной, из-за чего постоянно испытывала усталость. Я не могла ни на чем сосредоточиться и контролировать себя. Я просто ничего не соображала».
В ее словах содержится важный вопрос для нейробиологии и психиатрии: Как помочь людям научиться правильно воспринимать пространство и время, расстояния и взаимосвязи – способностям, которые закладываются в мозге в первые годы жизни, однако развитию которых может помешать перенесенная в раннем детстве психологическая травма? Ни медикаменты, ни традиционная психотерапия, как было показано, не способны стимулировать нейропластичность, необходимую для активации этих способностей, если критический момент в развитии был упущен. Что ж, теперь пришло время узнать, способна ли нейробиологическая обратная связь преуспеть там, где не справились другие формы лечения.
Стимуляция альфа- и тета-волн
Стимуляция альфа- и тета-волн – особенно любопытная разновидность нейробиологической обратной связи, так как она способна вводить человека в своего рода гипнагогическое состояние – по сути, гипнотический транс, – про которое мы говорили в пятнадцатой главе (23). Когда в мозге преобладают тета-волны, разум фокусируется на внутреннем мире – мире неограниченного воображения. Альфа-волны, в свою очередь, выступают в роли связующего звена между внешним и внутренним миром. Стимуляция альфа- и тета-волн, таким образом, происходит поочередно.
Главная задача в лечении ПТСР – это сделать так, чтобы разум открылся новым возможностям, чтобы настоящее перестало восприниматься как раз за разом переживаемое прошлое. Состояние транса, во время которого преобладают тета-волны, помогает ослабить условные связи между определенными раздражителями и реакциями на них – такими, как ассоциация между громким треском и огнестрельным оружием, предвещающим погибель.
В ходе обучения могут быть созданы новые ассоциации – тот же громкий треск можно связать с фейерверком на День независимости, наблюдаемым вечером с пляжа в окружении близких. В переходных состояниях разума, создаваемых в результате поочередной стимуляции альфа- и тета-волн, можно заново пережить травмирующие события в безопасной обстановке, создавая новые ассоциации. Некоторые пациенты рассказывают о необычных зрительных образах и/или озарениях, касающихся их жизни; другие просто расслабляются и становятся менее напряженными. Любое состояние, в котором человек может спокойно воспринимать зрительные образы, чувства и эмоции, связанные со страхом и беспомощностью, способно открыть новые горизонты.
Особенно любопытная разновидность нейробиологической обратной связи – это стимуляция альфа- и тета-волн, во время которой можно заново пережить травмирующие события в безопасной обстановке, создавая новые ассоциации и ослабляя условные связи между определенными раздражителями и реакциями на них – как, например, громкий треск и оружие.
Способна ли стимуляция альфа- и тета-волн изменить механизмы, приводящие к перевозбуждению? Полученные на данный момент данные звучат многообещающе. Евгений Пенистон и Павел Кулькоски, исследователи из медицинского центра для ветеранов в Форт-Лайон, штат Колорадо, использовали нейробиологическую обратную связь для лечения двадцати девяти ветеранов войны во Вьетнаме, которые от двенадцати до пятнадцати лет страдали от ПТСР, развившегося в результате военных действий. Пятнадцать мужчин были случайным образом выбраны для стимуляции альфа- и тета-волн, в то время как четырнадцать попали в контрольную группу, получавшую стандартную медицинскую помощь, включая психотропные препараты, а также индивидуальную и групповую психотерапию. Участников из обеих групп в среднем госпитализировали более пяти раз в связи с симптомами их ПТСР. Нейробиологическая обратная связь помогала им войти в пограничное состояние обучения за счет стимуляции альфа- и тета-волн. Во время сеансов мужчины лежали в креслах с откидывающейся спинкой, закрыв глаза, в то время как инструктор давал им указания, чтобы они позволили звуковым сигналам обратной связи погрузить их мозг в состояние глубокой релаксации. Кроме того, их просили представлять свою жизнь в положительном свете (например, что они не пьют, уверены в себе и довольны своей жизнью) по мере погружения в похожее на транс состояние.
Результаты этого исследования, опубликованные в 1991 году, были одними из лучших за всю историю лечения ПТСР. У группы, проходившей сеансы нейробиологической обратной связи, наблюдалось значительное снижение симптомов ПТСР. Кроме того, у них стало меньше физических жалоб, они стали в меньшей степени подвержены депрессии, тревожности и паранойе. После того как этап лечения был закончен, исследование продолжилось, и с ветеранами и их родными связывались ежемесячно на протяжении тридцати месяцев. Лишь трое из пятнадцати участников из первой группы сообщили о беспокоивших их болезненных ярких воспоминаниях и ночных кошмарах. Все трое согласились пройти десять дополнительных сеансов, и лишь одному пришлось лечь в больницу для дальнейшего лечения. Четырнадцать участников из пятнадцати значительно уменьшили дозировку принимаемых медикаментов.
Что же касается контрольной группы, то каждый ее участник после проведения исследования столкнулся с усилением симптомов ПТСР, и каждого минимум дважды после этого госпитализировали. Десять ветеранов также увеличили дозировку своих медикаментов (24). Результаты этого исследования были подтверждены и другими учеными, однако оно получило на удивление мало внимания вне кругов специалистов по нейробиологической обратной связи (25).
Нейробиологическая обратная связь, ПТСР и зависимость
Примерно от одной трети до половины всех перенесших тяжелую психологическую травму людей сталкиваются с проблемами, связанными с алкогольной и/или наркотической зависимостью (26). Со времен Гомера солдаты заглушали свою боль, раздражительность и депрессию выпивкой.
Исследование показало, что у половины всех жертв автомобильных аварий появились проблемы с наркотиками или спиртным. Злоупотребление алкоголем делает людей беспечными, тем самым увеличивая вероятность повторного получения травмы. Хотя алкогольное опьянение в момент нападения на самом деле снижает вероятность развития ПТСР.
Между алкогольной/наркотической зависимостью и ПТСР существует важная связь. Хотя спиртное и наркотики и способны принести временное облегчение от симптомов психологической травмы, при отказе от них происходит перевозбуждение, из-за чего усиливаются яркие болезненные воспоминания, ночные кошмары и раздражительность. Существует лишь два способа выйти из этого порочного круга: разобраться с симптомами ПТСР с помощью таких методов, как ДПДГ, либо избавиться от перевозбуждения, ставшего следствием как ПТСР, так и отказа от алкоголя или наркотиков. Для снижения возбуждения иногда выписывают такие препараты, как Налтрексон[64], однако подобное лечение помогает лишь в некоторых случаях.
У одной из первых женщин, которую я лечил с помощью нейробиологической обратной связи, была давняя кокаиновая зависимость, а в детстве она пережила ужасное сексуальное насилие. К моему несказанному удивлению, ее пристрастие к кокаину удалось побороть уже за первые два сеанса, и следующие пять лет она больше не принимала наркотики. Я никогда не видел, чтобы человек столь быстро излечивался от тяжелой наркотической зависимости, так что принялся искать ответы в имевшейся научной литературе (27). Большинство исследований на эту тему были проведены более двадцати лет назад; в последнее время почти не было опубликовано исследований по лечению зависимостей с помощью нейробиологической обратной связи – во всяком случае, в США.
У половины всех жертв автомобильных аварий появились проблемы с наркотиками или спиртным. Злоупотребление алкоголем делает людей беспечными, тем самым увеличивая вероятность повторного получения травмы.
От 75 до 80 процентов пациентов, которых помещают на детоксикацию и лечение алкогольной или наркотической зависимости, впоследствии снова срываются. Этой проблеме было посвящено другое исследование Пенистона и Кулькоски – они изучали влияние нейробиологической обратной связи на ветеранов с диагностированным ПТСР и алкоголизмом (28). Пятнадцать ветеранов проходили сеансы по стимуляции альфа-волн, в то время как контрольная группа получала стандартное лечение без применения нейробиологической обратной связи. Участники регулярно обследовались на протяжении последующих трех лет, в течение которых восемь членов первой группы полностью бросили пить, а один как-то напился, однако ему стало плохо, и больше он к спиртному не прикасался. Большинство из них стали значительно менее подавленными. Как сказал сам Пенистон, наряду с этими изменениями ветераны стали «более добрыми и благоразумными, более стабильными в эмоциональном плане, более общительными, расслабленными и удовлетворенными» (29). Все же, кто получал стандартное лечение, в течение полутора лет снова оказались в больнице (30). С тех пор был опубликован ряд исследований использования нейробиологической обратной связи для лечения зависимостей (31), однако для раскрытия полного потенциала и недостатков этого важного метода требуется провести гораздо больше исследовательской работы.
Будущее нейробиологической обратной связи
В своей практике я использую нейробиологическую обратную связь прежде всего, чтобы помочь пациентам, перенесшим травму развития, справиться с перевозбуждением, дезориентацией и проблемами с концентрацией внимания. Вместе с тем было продемонстрировано, что эта методика также дает хорошие результаты с рядом других проблем, выходящих за рамки темы этой книги, включая лечение головных болей тензионного типа, улучшение когнитивных функций после травмы мозга, снижение тревожности и панических атак, обучение глубокой медитации, лечение аутизма и судорожных приступов, улучшение саморегуляции при аффективных расстройствах и так далее. По состоянию на 2013 год нейробиологическая обратная связь применяется в семнадцати военных и ветеранских учреждениях для лечения ПТСР (32), а эффективность этой методики для ветеранов недавних боевых действий только начинает изучаться. Фрэнк Даффи, директор лабораторий клинической нейрофизиологии и нейрофизиологии развития в бостонской детской больнице, сказал следующее: «Научная литература, в которой отсутствуют какие-либо данные о неудачных исследованиях, указывает на то, что нейробиологическая обратная связь играет важнейшую роль в лечении многих различных заболеваний. Как мне кажется, любой препарат, продемонстрировавший столь широкий спектр эффективного применения, немедленно получил бы всеобщее признание и начал бы повсеместно использоваться» (33).
Многие вопросы, касающиеся протоколов применения нейробиологической обратной связи в лечебных целях, остаются пока без ответов, однако научное сообщество постепенно начинает проявлять к этой теме повышенный интерес. В 2010 году Томас Инсел, директор Национального института психического здоровья, опубликовал статью в журнале «Scientific American» под заголовком «Неисправные контуры», в которой призвал вновь начать рассматривать мозг с точки зрения ритмов и особенностей электрического взаимодействия: «Участки мозга, своей совместной работой обеспечивающие выполнение нормальной (или ненормальной) умственной деятельности, следует рассматривать по аналогии с электрическими контурами – последние исследования показывают, что за многими психическими расстройствами может крыться неисправная работа целых нейронных контуров» (34). Три года спустя Инсел объявил, что НИПЗ «перестает руководствоваться в своих исследованиях категориями, определенными DSM» (35), и отныне будет ориентироваться на «расстройства человеческого коннектома» (36) (по аналогии с биотом, геномом и т. д., то есть имеются в виду все нейроны человеческого мозга и связи между ними. – Прим. пер.).
Как объяснил Френсис Коллинз, директор Национальных институтов здравоохранения США (частью которых является НИПЗ): «Под коннектомом подразумевается сеть нейронов (нервных клеток) человеческого мозга с ее огромным количеством связей. Подобно геному, микробиому и другим «омам», целью является составление точной карты коннектома и расшифровка электрических сигналов, генерирующих наши мысли, чувства и поведение, что стало возможным благодаря появлению новых технологий и инструментов» (37). В настоящий момент под эгидой НИПЗ происходит составление этой самой подробной карты коннектома.
Пока мы ожидаем результаты этой трудоемкой работы, мне хотелось бы предоставить последнее слово Лизе, пациентке, которая открыла для меня невероятный потенциал нейробиологической обратной связи. В ответ на мою просьбу подвести итог результатам ее лечения она сказала: «Оно меня успокоило. Оно положило конец диссоциации. Теперь я могу использовать свои чувства; я больше от них не прячусь. Я больше не являюсь их заложником. Я не могу включать и отключать их, однако могу о них не думать. Мне может быть печально из-за пережитого насилия, однако я могу с этим справляться. Я могу позвонить подруге и не говорить об этом, если мне этого не хочется, либо заняться домашними хлопотами или уборкой. Теперь эмоции стали для меня что-то значить. Я больше не испытываю постоянно тревогу, а когда испытываю, то могу в ней разобраться. Если эта тревога исходит из прошлого, то я это понимаю, либо могу рассмотреть, как она связана с моей жизнью в настоящем. И это не только отрицательные эмоции вроде гнева и тревоги – я могу размышлять о любви, интимной близости или сексуальном влечении. Я больше не на нервах. Мое кровяное давление упало. Я больше не готовлюсь к тому, чтобы в любой момент убежать или дать отпор. Нейробиологическая обратная связь дала мне возможность завести отношения. Она освободила меня, позволив жить так, как мне того хочется, потому что я больше не нахожусь в плену у прошлого».
Через четыре года после того, как я познакомился с Лизой и записал наш разговор, она закончила свое медицинское училище одной из лучших и теперь работает на полную ставку медсестрой в местной больнице.