— Ну что, за стол? — позвала мать.
— Я нет, пойду домой, — отказалась Зоя. — А то скоро Вася на обед придет.
Зоя, захватив подарки, двинулась к дверям.
— Тебе нельзя тяжести поднимать, — всполошился отец, забирая у дочери подарки. — Пойдем, провожу.
Они вышли за дверь. Я улыбнулся. Отец по прежнему сдувает с младшенькой каждую пылинку. Что уж греха таить, я сам, будучи на десять лет старше, обращался с Зоенькой, как с фарфоровой куклой. В детстве стоило ей заплакать, бросал все дела и несся «спасать» малышку. Особенно тщательно приходилось «спасать» от пчел, муравьев, мух. Зоя, когда была маленькой, очень боялась насекомых.
— Мама, ты много не собирай на стол, — я взял кусок хлеба, положил на него пару ломтиков колбасы. — Я пока пройдусь.
— Вот всегда ты кусошничаешь, — притворно сердясь, проворчала мама. — Сел бы, поел нормально.
— Все потом, отец вернется — вместе пообедаем, — я обнял ее, чмокнул в щеку и вышел за дверь.
Распогодилось. Солнце светило ярко, даже еще немного грело. Я одним махом откусил от бутерброда почти половину. В деревне такой воздух, что аппетит никогда не пропадает.
Посмотрел вокруг. Почти ничего не изменилось. У окна все так же разбит палисадник. Мама любила цветы и у нее под окном всегда были клумбы. Я обошел дом, на ходу доедая бутерброд. За домом находился большой огород — двадцать восемь соток. Вот она, целина моего детства! Здесь росло все: картошка, морковь, огурцы, помидоры, лук, чеснок. В магазине обычно покупали только крупы, соль, сахар, ну и по мелочи — спички, нитки, мыло. Все остальные продукты свои: овощи — с огорода, мясо и яйца — с подворья. Ягод тоже всегда собирали много. Большой малинник рос сразу за домом. Отец уже привел его в порядок, вырезал старые стебли, связал кусты, чтобы не обломало при снегопаде. Крыжовник и смородина тоже подготовлены к зиме.
Вспомнилось, как сестренка закинула куклу в малинник. Я тогда уже взрослый был, почти пятнадцать лет. Влез в колючие заросли, исцарапался, попал в крапиву, которую как не выдирай, все равно лезет. Но куклу достал. А Зоя в благодарность меня укусила. Помню, отец тогда погладил ее по головке и сказал: «Зоенька, солнышко, принцессы не кусаются!»
На душе было так тепло от воспоминаний, что я почти не чувствовал, как холодает на улице. Изо рта при дыхании выбивается пар, видимо, температура стремилась к нулю.
Вернулся во двор. Хозяйственный двор отгорожен забором, там копошились куры, гордо выхаживал среди них петух. Раньше держали еще корову, свиней, но сейчас мы выросли, и мои старики больше не заводят скотину. Отец говорит, что им с матерью много не надо, а мы с Зоей своими домами живем. Да и в колхозе всегда можно купить и молоко, и мясо. Достаточно прийти в контору и выписать все, что нужно. Потом получить на складе. Колхоз — миллионер, и таким его сделал мой рыжий зять Василий Панкратов. Когда его назначили председателем, никто серьезно не воспринимал Ваську. Колхозники говорили: «Как был оболтусом, так и остался», а теперь ходят — раскланиваются с ним. Самый уважаемый человек в деревне.
Вышел за калитку. Бабка Акулина в вечном дозоре сидела на скамеечке возле своего забора. Закутанная в серую пушистую шаль, в старенькой цигейковой шубе, на ногах валенки с галошами, в руках вечная клюка. Кажется, та же самая, с которой старуха ходила, когда я был ребенком. Поздоровался, снова удивившись: сколько же ей лет? В моих детских воспоминаниях Акулина Никифоровна осталась такой же старой и вот так же сидела на скамейке, провожая каждого, кто проходил мимо, сердитым взглядом.
Дошел до околицы и вышел на дорогу к лесу. Раньше она была основной, но теперь проложили шоссе, и ею редко пользовались. Дошел до леса. За ним текла речка. Вспомнилось, как мать работала в колхозе, и я с десяти лет помогал ей. В телегу запрягали старого мерина, Снежка. Доярки и скотницы ставили на телегу фляги с молоком, и я отвозил их в соседний колхоз, там был молокозавод. Колхоз назывался «Новый быт». Сейчас это название кажется забавным, но тогда в пятидесятых годах оно звучало вполне себе современно и прогрессивно. Ехать приходилось десять километров туда и столько же обратно. Но не всегда удавалось проехать реку без приключений.
Помню, как однажды в слякоть возвращался с молокозавода. Снежок поскользнулся, и телега понеслась мимо въезда на мост вниз, в воду. Я тогда едва не разбился, но видать родился в рубашке — не только сам выжил, но и умудрился коня на берег вывести. Телега, правда, была сломана — вывернуло оглоблю. Я собрал пустые фляги, затащил на берег, составил рядком. Потом послали скотников собрать все и привезти на ферму.
Еще как-то провалился под лед. Вроде бы река встала и лед был крепким. Не помню уж, почему не поехал по мосту. Опять повезло — место было мелким, и с лошадью удалось справиться.
Дальше по течению, где берег становился пологим, мы обычно рыбачили. Чаще всего с Васькой Панкратовым. Мне нравилась рыбалка, особенно, в конце октября. Снег еще не выпал, а река встала после первых морозов. Лед уже твердый, но еще прозрачный. Мы колотушками били по льду. Видно было, как рыба, оглушенная, всплывает вверх. Потом вырезали кусок льда и прямо руками выбирали мелочь. Крупную насаживали на острогу и вытаскивали на лед. Помню, тогда чувствовал себя добытчиком. С такой гордостью нес домой полное ведро рыбы!
А вон в том вон лесу виднелись корпуса пионерского лагеря. Сейчас их еще видно, но придет весна, лес покроется листвой и можно пройти мимо, не догадываясь, что за деревьями целый пионерский городок. Мальчишками мы часто бегали в пионерский лагерь — играть в футбол. Пионеры все аккуратные, в спортивной форме и тапочках, а мы — деревенские — кто в чем. В основном драные штаны, растянутые кофты, часто с отцовского плеча, и босиком. Но почти всегда выигрывали. Подумалось, что стыдясь своего вида на фоне аккуратных пионеров, именно тогда я стал ценить хорошую одежду. Но зато выигрывали почти всегда! Назад, в деревню, шли радостные, бурно обсуждая прошедший матч.
Все-таки у меня было отличное детство! Тяжелое, да. Много работал: и в колхозе, и дома — на мне был огород и скотина. Утром выгонял корову в стадо, кормил свиней, и только потом ел сам. После школы обычно на огород, потом — в колхоз. А вечером уроки. Как хватало времени заниматься спортом, теперь даже и не могу вспомнить, но ведь играл в волейбол, занимался плаванием, футбол опять же. Но жаловаться грех, может, потому и вырос таким крепким, что никогда не боялся тяжелой работы.
Назад возвращался по главной улице. Прошел мимо школы. Сейчас построили новую, двухэтажную, из красного кирпича. А старое здание было деревянным, большой длинный дом, восемь учебных комнат и учительская. По бокам пристройки. С левой стороны котельная, склад, спортзал, а в правой пристройке четыре комнаты. В них жили директор школы и трое незамужних учительниц.
Со школой связано самое потрясающее воспоминание из детства.
Как-то в четвертом классе я подрался с задиристым Васькой. Панкратовы недавно переехали в нашу деревню, но мелкий новичок вел себя довольно нагло. И сильно доставал меня, обзывая то коломенской верстой, то корабельной мачтой. В тот день он так ехидно прищурился и выдал:
— Володька, а ты знаешь, что на больших столбах кошек вешают?
Я всегда был сдержанным, спокойным и не отличался взрывным темпераментом, но тут психанул — так стало обидно за кошек! Мы сцепились, покатившись по траве. Мутузили друг друга кулаками, я расквасил Ваське нос и поставил солидный фингал, засветив кулаком под глаз.
Потом вместе стояли у директора в кабинете. Екатерина Алексеевна отчитывала нас, а мы с Васькой сопели, глядя в пол. Меня, как самого высокого — Василий не доставал мне макушкой до плеча — директор назначила виноватым. Заставила пообещать, что драк больше не будет и в заключении воспитательной беседы потребовала, чтобы мы с Панкратовым пожали друг другу руки. Васька с готовностью протянул мне руку, но я отказался пожать ее в ответ.
— Панкратов, ты можешь идти, — сказала Екатерина Алексеевна. — А ты, Медведев, приведешь в школу родителей. Тогда и получишь свой портфель.
Идти домой было стыдно, я долго слонялся возле школы. Ко мне подошел Васька. Я даже подумал, что снова будем драться, но он наоборот искал примирения.
— Слушай, ты на меня не злись, а? — сказал он как-то неуверенно, даже просяще. Я удивился до такой степени, что остановился.
— Я просто тут недавно, друзей нет, — Васька пнул камешек и помолчал, наблюдая, как далеко он отлетит. — Вот и цеплялся к тебе, думал, раз ты самый большой, то я буду самым смелым, если буду обзывать тебя.
— Самым дурным ты будешь, — проворчал я, все еще сердясь. — Как теперь я родителям скажу, что у меня портфель директор забрала?
— А пойдем к Журавлевой? Вместе, — предложил Васька. — Извинимся, поклянемся, что будем лучшими друзьями. Ну она же нормальная такая директриса, поди простит?
Екатерина Алексеевна уже была в своей комнате и, когда мы постучали, она сразу открыла дверь.
— Екатеринсевна, мы теперь друзья, чесслова! Отдайте Вовке портфель, а? А то ему отец всыпет. И я сам виноватый, я первый дразниться начал! — тараторил Васька, строя жалостливые и умоляющие глаза. А я почему-то не мог отвести взгляд от стола, на котором на красивой кружевной скатерти стояла огромная хрустальная ваза с цветами. Помню, как тогда я был потрясен — эта ваза показалась мне верхом богатства и роскоши!
Портфель мне тогда директор школы отдала. Но придя домой, я до блеска отчистил старую клеенку на столе. Вазы у нас не было, и я налил воды в бутылку из-под молока. Поставил в нее сорванные в палисаднике пионы. Вечером отец вернулся первым. Он тогда работал бригадиром полеводов. Увидел на столе цветы и несколько минут молча глядел на них. Потом спросил:
— Володя, у нас что, сегодня какой-то праздник? Я, видимо, забыл? Елки зеленые, у матери день рождения! Хотя нет, постой, у нее же через неделю только?