Всю обратную дорогу Андрюша старательно растягивал меха и пытался сыграть «по-настоящему», как он сам выразился. Уже подъезжая к деревне, заметил, что у него даже немножко получается. Надо же, мальчишка по слуху подобрал мелодию! «Василек, василек, мой любимый цветок», — тихонько напевал он.
До вечера ребятишки оставались у нас. Вечером пришла Зоя, они с матерью начали готовить, а мы с отцом пошли в клуб, на собрание. Признаюсь, мне самому интересно послушать и увидеть, как проходят деревенские заседания.
Первая, с кем я столкнулся, была Тамара. Воспоминания Медведева снова всколыхнулись. Она работает директором клуба, в свое время закончила Институт культуры в Москве, но не осталась в столице, а вернулась в родную деревню. Еще вдруг вспомнился случай из детства Медведева. Ему было пятнадцать лет, когда умер Сталин. В класс вошла Екатерина Алексеевна, на глазах слезы, лицо скорбное.
— Дети! — обратилась она к классу. Все замолчали. — Дети! Умер Иосиф Виссарионович Сталин… — с трудом произнесла она и заплакала. Многие в классе тоже плакали, а Медведев с Васькой Панкратовым переглянулись и, не сговариваясь, выбежали из класса.
До станции было двенадцать километров, и в марте дорога не просто сложная, а местами непроходимая. В какой именно момент их догнала Тамара, Медведев не помнил. Просто услышал позади крик:
— Мальчишки, подождите! Я с вами! Вы же в Москву? Товарища Сталина проводить⁈
Так и плелась следом. Потом на поезде ехали до Москвы. Народу в вагоне набилось — яблоку упасть негде. Люди плакали, не подозревая, что скоро Сталин будет низвергнут как с пьедесталов, так и из людских душ. В памяти потомков он станет кровавым тираном, и мало кто будет задумываться, что именно под его руководством наш народ остановил Гитлера и поднял из разрухи послевоенный Союз.
А сейчас люди спешили на похороны, в последний раз взглянуть на великого человека. Медведев с друзьями стояли в тамбуре, не отлипая от окна. Васька даже считал столбы с номерами, с нетерпением ожидая, когда поезд проедет восемьдесят два километра до Курского вокзала.
То, что творилось в столице, тоже стало для подростков потрясением: толпы народа, горы потерянных шапок, галош, другой обуви. Трупы раздавленных в толпе старались увозить сразу, но не всегда успевали. Тамара замерла возле окровавленной женщины, на чьем лбу отпечатался след подкованного каблука. Подошли милиционеры.
— Девочка, проходи давай, — один из них взял Тамару за плечи и отвел в сторону. Труп женщины загрузили в кузов машины и уехали. Владимир Медведев встряхнул одноклассницу, пытаясь привлечь ее внимание. Тамара уткнулась ему в грудь и зарыдала.
К гробу Сталина, выставленному для прощания в Колонном зале Дома Союзов ребята так и не пробились, вернулись домой. Но если на Владимира Медведева эта поездка повлияла положительно, определив его будущее, то Тома, кажется, так и не пережила потрясение, навсегда оставшись в душе той пятнадцатилетней девочкой, которую утешал одноклассник.
Я ей сочувствовал, но поощрять ее пустые надежды не собирался. Сухо поздоровался и прошел в зал.
Народу в зале собралось много. Пришли все, даже бабка Акулина притащилась. Ей перемены были до лампочки, но пропустить такое развлечение она не могла.
Выступление секретаря Чеховского райкома КПСС никто не слушал. Он пробубнил по бумажке свою заготовленную речь. Люди задавали вопросы, но видно было, что секретарь сам растерян и плавает в теме. Василий, надо сказать, подготовился лучше. Он бойко отвечал на вопросы, расписывал перспективы и щедро обещал поддержать всех желающих попробовать новую форму организации труда. Но желающих было мало. Куда больший интерес вызвала тема Сибирской целины. Здесь снова включился в беседу секретарь Чеховского райкома и клятвенно заверил, что уже на следующей неделе будут готовы списки всех районов, куда требуются переселенцы.
— А нельзя ли туда съездить, посмотреть на месте, пощупать, как там чего? — спросил с места здоровый мужик, косая сажень в плечах.
— Бабу свою щупать будешь, — ответил ему кто-то из зала, и речь секретаря райкома перекрыл дружный смех.
Они говорили, спорили, спрашивали, а я смотрел вокруг и думал, что все это — дело моих рук. Может, и не напрямую, но именно мое влияние на исторический процесс дало возможность этим людям думать о переезде, о высоких заработках, которые не ограничены размером заработной платы, о том, что можно работать на себя. Я понимал, что из всех собравшихся пойдут в предприниматели человек десять, не больше. Остальные будут держаться за стабильную, гарантированную зарплату и вряд ли рискнут пуститься в свободное плавание.
Что получится в итоге? К чему приведут эти реформы? Мы начали раньше, подошли к делу осторожнее, обстоятельно и без суеты. Экономика уже стагнирует, но ей еще далеко до развала конца 80-х, а потому запас прочности имеется изрядный. Так что надеюсь, что не повторим опыта горбачевской перестройки, а своевременно её предотвратим.
Глава 10
На следующее утро я вернулся в Москву и сразу же приступил к работе. Новостей не было. Ни от Рябенко, ни от Андропова. Единственная перемена — теперь нас перед началом дежурства проверяли психологи. Но противник затаился, покушения на Генсека прекратились, хотя мы все оставались начеку.
Не заметил, как подошло седьмое ноября. В этот день все девятое управление стояло на ушах. Работали полным составом, все смены. В Кретово приехал только к шести вечера.
Дома Светлана и Валентина Ивановна накрыли стол, а девочки утащили меня в свою комнату — надувать шарики. Шары были в основном круглые, большие. Таня и Лена начали играть, подкидывая шарики и соревнуясь, у кого дольше не упадет на пол. Выиграла Татьяна, а Леночка возмутилась, требуя «переиграть все».
Поев, я отправился спать, все-таки почти двое суток был на ногах. Вот и весь праздник.
Следующая праздничная дата наступила двадцатого ноября, но о ней никто, кроме меня не знал. Это был мой личный праздник — день рождения Владимира Гуляева. Если бы я не оказался здесь, в семьдесят шестом году, то сейчас, в своем времени, сидел бы где-нибудь в кафе, на высоком стуле у стойки и цедил коктейль. Вероятнее всего, в полном одиночестве. Друзей у меня не осталось, семья развалилась и поздравлять было некому. Максимум праздничных событий — дочь бы позвонила по скайпу.
Сегодня я тоже не собирался отмечать свой день рождения. Ведь и непонятно, какой он по счету? В декабре 2025-го, перед тем как сюда попасть, мне было шестьдесят пять. Очутился я в лете 1976-го. Сейчас ноябрь, но прибавлять еще один год к жизни Гуляеву-пенсионеру как-то неправильно, некорректно. Кроме того, возможно, в 2025-м я уже вообще умер. Потому, если уж отмечать, то шестнадцатилетие молодого Владимира Гуляева.
Помню, что ту свою днюху я отмечал в подъезде, с друзьями. Тогда они еще имелись — того же Саню Кислого я считал лучшим другом и готов был за него пойти в огонь и в воду.
Дом, в котором прошло мое детство, был обычной панельной пятиэтажкой. Такие дома называли «хрущевками». Маленькая кухня, всего четыре квадрата, совмещенный санузел, зал, из него дверь в узкую, длинную комнату — материну спальню, и вторая дверь в кладовку. Я спал в зале на старом, продавленном диване. Тогда мне казалось, что мы живем хорошо, но о моем дне рождения в то время тоже забывали. Даже мать, в тот день отсыпавшаяся после дежурства в Онкоцентре. А вот Кислый не забыл.
Я спускался с пятого этажа, когда столкнулся с ним на лестнице.
— Ну что, Вовка, с днюхой⁈ — он похлопал по карманам куртки, из которых торчали горлышки бутылок. — К тебе?
— Не. У меня мать дома, орать будет, если разбудим, — ответил я.
— Тогда тащи хавчик на закусь, тут посидим, — он устроился на подоконнике, достал из кармана бутылку «Агдама». — Сейчас Серый с Андрюхой подгребут. Да, стакан тоже тащи.
Я сбегал домой, в холодильнике нашел плавленый сырок «Дружба», захватил банку соленых огурцов, хлеба, взял стакан.
Пока бегал за закуской, подошли еще трое. Кроме Андрея и Сереги еще был Витька — мелкий пацаненок, но очень ушлый и задиристый. Теплой компанией сидели в подъезде до девяти вечера. Вылезла соседка, разоралась, Кислый послал ее открытым текстом. После он посмотрел на часы и сказал:
— Девять. Пора. Ну что, Вован, отметим твои шестнадцать боевым крещением?
Компания вывалилась из подъезда и направилась через двор к овощному. Я тоже шел с ними. Потом провал — что случилось за двадцать минут, которые прошли с момента выхода из подъезда и до того момента, когда моих «друзей» забрали милиционеры, я не помнил. Тогда думал, что причиной амнезии стал алкоголь. Но сейчас у меня появились другие мысли и подозрения на сей счет.
Поэтому сейчас я — Владимир Медведев в семьдесят шестом году — поехал к дому Владимира Гуляева. Остановил копейку неподалеку от подъезда и ждал. Требовалось проверить мою новую теорию.
Ровно в девять пьяная компания вывалилась на улицу. Шли кучкой, громко разговаривая, размахивая руками. Ржали в голос, пугая поздних прохожих. Заметил себя. Каким же я был тогда нелепым! Ноябрь, холодрыга дикая, мороз и снег, а я без шапки, в пальто нараспашку. Из-под коротких расклешенных штанин видны красные носки. На ногах почему-то кеды, по снегу волочится развязанный шнурок. Верх нелепицы, но я ведь наверняка чувствовал себя крутым.
В юности я был достаточно крепким пареньком. Невысокого роста, но жилистым и сильным. В школу пошел в семь лет, но в ноябре мне исполнилось восемь. Теперь вот в шестнадцать учился в девятом классе.
Я тяжко вздохнул, наблюдая, как юный Владимир Гуляев наступил на свой же шнурок и рухнул плашмя в снег. Пытался встать, но был слишком пьян, чтобы сделать это быстро. А приятели, даже не заметив «потери бойца», продолжили свой путь.
Я вышел из машины, подошел к барахтавшемуся в сугробе пацану и рывком поставил его на ноги.
— Ты че, дядя? — пьяно возмутился он (или я?), и затравленно оглянулся — компания уже покинула двор, помощи ждать было неоткуда.