— То же самое и у нас, — подтвердил Маркус Вольф. — У нас сейчас основная задача — диссиденты. Отслеживаем контакты с советскими учеными и работниками культуры. В частности нас очень интересует фигура Андрея Сахарова. Неделю назад, сразу, как приехал сюда готовить приезд Хоннекера, я встретился с Бобковым по поводу активного общения академика Сахарова с некоторыми немецкими, с позволения сказать, товарищами. Не знаю, что за бардак у вас творится, но меня просто поражает легкомыслие ваших генералов! Ваш Сахаров — это активно действующий диссидент, при нем работает целый штаб. В ГДР подобное даже представить не возможно!
— Согласен, Сахаров слегка помешался на защите прав человека, — я постучал пальцем по лбу.
— Так в чем же дело? — усмехнулся Вольф. — Помогите ему помешаться окончательно. Уж с этим проблем нет, технологии разработаны давно.
Разумеется, я знал о программе «Zersetzung», с помощью которой проводили психологическую дестабилизацию «объекта». Она эффективно показала себя в Германии, но не все немецкие методики были применимы в нашей стране из-за разницы менталитета.
— На мой взгляд, немцев, известных своим перфекционизмом, сводить с ума куда легче, чем наших раздолбаев, — попытался отшутиться я. — Если человек и без внешних вмешательств каждый день ищет свои очки, теряет ключи, забывает какое сегодня число…
— О, и еще ремонтирует табурет путем перетягивания частей изоляционной лентой и бельевой веревкой, — рассмеялся Вольф, поддержав мою шутку. — Когда мне доложили об этом, я был несколько шокирован. И это академик! Здесь даже не применишь вашу поговорку «голь на выдумки хитра».
— Вот я и говорю — разница менталитетов! — пожал я плечами.
— Но хоть кто-то внедрен в окружение такого ненормального врага системы? — не сдавался Вольф.
— Информаторы имеются, да. Но полноценной работы над разложением движения Сахарова изнутри не ведется, — я подумал, что не могу разорваться. — И Сахаров сейчас далеко не самая важная наша задача.
— Напрасно вы так думаете, — заметил Вольф. — Это пятая колонна, они совсем не безобидные чудаки, какими кажутся на первый взгляд. Это яд для умов, который действует медленно, но убивает общество.
— Кстати, о птичках… Роберт Хавеман все еще под арестом? Насколько я информирован, он пытался передать письмо Сахарову и договориться о координации деятельности, — задал я вопрос больше для поддержания разговора, а сам в это время думал о том, чем же занимается Бобков, ведь диссиденты — его епархия.
Вольф не успел мне ответить, так как в этот момент в дверь постучали и, не дожидаясь разрешения, настежь распахнули.
— О, заговорщики собрались? Кого арестовывать будем?
— Надеюсь, не вас, Филипп Денисович, — в тон вошедшему ответил я полушутливо.
Что за день сегодня такой удивительный? Только успел подумать о Бобкове — и он уже здесь.
Бобков остановился на пороге, с подозрением разглядывая нашу троицу. Кровь бросилась ему в лицо, дряблые щеки приобрели свекольный оттенок. Очевидно, что ему не понравилось как моя шутка, так и общество, в котором я сейчас находился. Однако он быстро справился с эмоциями и, захлопнув за собой дверь, прошел в кабинет. Снова оглядев нас подозрительным взглядом, генерал-майор заговорил резким, дребезжащим голосом:
— У меня вопрос к вам троим. Почему о действиях иностранных разведок не доложено по всей форме? Что это за тайные совещание⁈ Почему я ничего не знаю? Кто вам позволил проводить активную операцию — я бы даже сказал, провокацию — в отношении персонала правительственного комплекса⁈
Бобков начал с наезда, но я лишь усмехнулся. Нападение — лучший способ защиты, но не против меня и тем более иностранных коллег, находившихся сейчас рядом.
— О, компаньеро Филипп! — широко улыбнувшись, воскликнул Эскаланте, пустив под потолок струю дыма. — Как это говорится по-русски? На ловца и зверек бежит⁈
— Зверь, — поправил его Бобков, подумав: «Шут гороховый! Любую тему превращает в балаган. Как только его Кастро терпит?».
Очевидно, что Фабиан специально ведет себя так, чтобы «смазать» эффектное появление генерала Бобкова, остудив его пыл. И вряд ли он «оговорился», заменив в поговорке слово «зверь» на «зверек».
Вольф усмехнулся, едва заметно приподняв уголки губ, но Бобков и это заметил. Видимо, усмешка Маркуса стала последней каплей — у генерала, что называется, сорвало крышу.
— Вы совсем страх потеряли⁈ — заорал он.
— Мы его не имели изначально, — жестко ответил Вольф, взгляд его стал колючим. — При нашей работе это непозволительная роскошь. Страх — это профессиональная дисквалификация.
— Чекист должен видеть опасность и реагировать на нее, — поддержал я германского коллегу.
— А еще лучше просчитать и предотвратить ее, — усмехнулся Эскаланте, не любивший слишком долго оставаться серьезным. — Что я, собственно, и сделал, как вы выразились, путем провокации в отношении персонала правительственного комплекса. И хорошо, что провокацию устроил я, а не враг. Благодаря этому была выявлена и предотвращена попытка покушения на Генерального секретаря.
Пока Бобков раздумывал, чем ответить, мои новые друзья сами решили не накалять дальше ситуацию.
— Видимо, у вас имеются дела с компаньеро Владимиром, — Фабиан кивнул мне, затушил сигару и положил ее в пепельницу. — Потому не будем вам мешать. Если что понадобится — всегда к вашим услугам.
Фабиан отлепил задницу от стола, а мне только сейчас дошло, что даже эта незначительная деталь могла дополнительно раздражать Бобкова.
— Вы правы, Фабиан, нам пора, — Вольф тоже встал. — Вопросов к вам у меня много, Филипп Денисович, но я думаю, мы поговорим с вами позже в более подходящей обстановке.
Маркус и Фабиан покинули кабинет, пожав мне руку, а Бобкову отвесив лишь прощальные кивки.
Я искренне порадовался появлению союзников с неожиданной стороны. Еще вчера и подумать не мог, что получу поддержку этих людей. Закрыл за ними дверь и повернулся к Бобкову. Он занял мое место за столом, изображая из себя хозяина кабинета. Даже по-хозяйски перекладывал на столе мои бумаги, освобождая место, а заодно просматривая названия дел. Я усмехнулся: никаких особо секретных бумаг в открытом доступе, тем более в завидовском кабинете у меня, конечно же, не имелось. Так что пусть листает сколько угодно.
Я подумал и специально присел на угол стола — точно туда, где только что сидел Фабиан. Так же, как и он, закинул ногу на ногу и свысока посмотрел на Бобкова, ожидая реакции. Он мне не начальник, нечего перед ним лебезить.
Генерал скривился, скрипнул зубами. И подумал в этот момент: «Еще один шут придурочный… Тоже столы с унитазами путает… Эх, упустил я тебя, Медведев… Зажрался ты, совсем страх потерял… Даже не понимаю, как я пропустил момент. Был обычный охранник, а неожиданно в такую проблему успел вырасти…».
То, что генерал-майор произнес вслух, сильно отличалось от его мыслей:
— Володя, послушай меня внимательно, — вкрадчиво и почти дружелюбно проворковал Бобков, будто несколько минут назад и не орал здесь, раздирая глотку. Но хоть тон его был обманчиво мягким, тонкие ноздри крючковатого носа раздулись и побелели от гнева. Таким злым я его еще никогда не видел. Любопытно, что же его так разозлило? Ведь не наше же импровизированное совещание? Нет ничего предосудительного в том, что накануне приезда большого количества высоких гостей, безопасники разных стран пообщаются между собой. А не явилось ли причиной его раздражения то, что обнаружена бутылка отравленной минеральной воды? Это я уже, конечно, загнул, но нельзя отметать никакие версии, пока нет явных опровержений.
— Так вот, Володя… — Филипп Денисович пытался гипнотизировать меня взглядом, как змея мышку. — Ты забыл одну очень простую истину.
— И какую же? — беззаботно улыбнулся я, всем своим видом демонстрируя неуважение и тем самым пытаясь его снова вывести из себя.
— А такую, что ссать против ветра — очень плохая затея! — злобно выпалил он, но так и не дождавшись от меня никакой реакции, продолжил:
— А ты сейчас именно этим и занимаешься.
— Не понял аналогии, — пожал я плечами. Все я прекрасно понял, даже больше, чем хотел сказать генерал. — Я просто исполняю свои обязанности, Филипп Денисович. А также личные поручения генерала Рябенко и Леонида Ильича Брежнева.
Бобков молча сверлил меня взглядом. Я смотрел в его сузившиеся зрачки, не опасаясь никаких «гипнозов», а заодно читал мысли генерал-майора:
«Или он очень хитер, или же полный дурак. Если второе, то напрасно я волнуюсь. Просто тупой исполнитель, верный пёс. За верность погладили, приподняли немного над прочими — вот и вся его „карьера“. Уже уперся в потолок — такие идеалисты выше не растут, гибкости не хватает».
Похоже, Бобков все-таки принял мои кривляния за чистую монету.
— Я понимаю, что охранник — это не профессия, а образ жизни, — сказал он, будто выплюнул. — И из этого образа выйти сложно, конечно. Это как быть цепным псом. Отпустили его вроде как с цепи, дали свободу — беги куда хочешь. А ему это не нужно, он даже не понимает, как это. А по-прежнему сидит в конуре и лает на всех проходящих мимо — думает, что защищает хозяина. И ведь не просто лает, еще и бросается на людей, укусить норовит. А бывает так, что попробуешь с добром к нему, с едой, с лаской, а он руку кормящую зубами в кровь раздерет. Поэтому таких псов после смерти хозяина, как правило, пристреливают…
Бобков снова выдержал паузу и добавил:
— Понесло меня меня в какие-то фантазии и аллегории, но… Понимаешь, о чем я?
— Интересный пассаж, — я неопределенно мотнул головой. — А можно по поводу смерти «хозяина» пояснить подробнее?
— Вот как ты, значит… — скривился Бобков.
— Может я вас не так понял? — продолжал играть я простачка. — Но сегодняшнее происшествие навеяло. Все-таки пресечена попытка отравления Хозяина, как вы изволили выразиться… Вы ведь именно об этом хотите поговорить?
— Вот только этого не нужно, Володя! Ты на меня-то всех собак не вешай. С моей точки зрения здесь имела место провокация иностранных спецслужб.