казского военного округа были приведены в боевую готовность. Здание штаба Закавказского округа окружили бронетранспортеры. Офицеры переведены на казарменное положение, запрещены все увольнения.
— Это правильно, — Устинов кивнул, — Мне Мельников докладывал о ситуации в Тбилиси каждый час. О принятых мерах тоже. Я его поддержал.
— Да, все клонилось к тому, чтобы протест затух, тем более, что инициативная группа протестующих подготовила обращение, исправив замечания канцелярии Верховного Совета Грузии. Если в огонь не подкидывать дров, он гаснет сам собой. Так и с протестами. Но в это время по личному распоряжению Шеварднадзе освободили из СИЗО Мераба Коставу и Звиада Гамсахурдию. Они тут же развернули бурную деятельность. На заседании инициативной группы эти двое разнесли в пух и прах организаторов протеста, сказали, что те уронили честь грузинской нации, что пошли на поводу у ничтожных бюрократов, действующих по указке из Москвы. Тут же выдвинули предложение подготовить новое обращение, прорваться в зал заседаний Верховного совета и зачитать требования о статусе грузинского языка прямо с трибуны.
— Я всегда говорил, что Шеварднадзе фигу в кармане держит, — заметил Цинев.
— Думаю, что фига — это слишком просто, если говорить о Шеварднадзе. Вы же знаете, как его называют в Грузии? Белый лис… Заметьте, не орел, не волк, а лис… — возразил Циневу Цвигун.
— Такой была ситуация к нашему прилету, — продолжил я доклад, когда эти двое закончили перебрасываться репликами. — Следующим утром Тбилиси напоминал горный поток. Даже я не ожидал такого развития событий. Толпы на улицах, но пока без агрессии. И основной причиной таких масштабных волнений был слух о том, что грузинский язык запретят вообще. Использование грузинского языка перейдет на бытовой уровень, все остальное — на русском. Я тут же приставил по два оперативника к Гамсахурдии и Коставе. Не впрямую, но приказал защищать их даже ценой собственной жизни. Чтобы ни один волос не упал с их голов. Еще несколько членов команды вместе с сотрудниками грузинского КГБ обследовали все чердаки, все крыши. Вместе с участковыми провели поквартирный обход по всему проспекту Руставели.
— Это гигантская работа, — заметил Удилов.
— Она того стоила, Вадим Николаевич, — ответил я. — Обнаружены и обезврежены шесть подготовленных снайперских позиций. Задержаны трое подготовленных снайперов. С ними сейчас работают наши грузинские коллеги.
— А где же все это время находился Шеварднадзе? — нахмурившись, спросил Брежнев.
Глава 23
— Когда толпа подошла к зданию Верховного Совета Грузии, Шеварднадзе уже был на государственной даче, под усиленной охраной, — ответил я Леониду Ильичу. — Мне стоило большого труда вытащить его оттуда.
— Хорошо, продолжайте…
— Здесь хочу сделать небольшое отступление. В день приезда, отдав распоряжения оперативникам, я встретился с председателем КГБ Грузии. Алексей Николаевич Инаури отдал мне докладную записку со всеми материалами по Шеварднадзе и вообще коррупции в республике. Мы очень долго беседовали и Алексей Николаевич сообщил, что несколько раз отправлял документы в КГБ СССР с просьбой принять меры, но их так и не последовало…
Услышав эти слова, Цвигун удивился так, что его густые брови взлетели вверх.
— Но, как я вижу по вашей реакции, Семен Кузьмич, вы об этом слышите первый раз?
— Да как так, вообще не понимаю… Алексей Николаевич — это такой рубака… вояка… Он же кавалерист, ну и добрейшей души человек. Сколько раз с ним лично встречался, почему же он мне ничего не сказал? — ошарашенно произнес Цвигун.
— Я о том же спросил. А он сказал, что не хотел распространять сплетни и слухи за спиной у человека, занимающего высший пост в республике. Решился сообщить только когда были собраны подтверждающие документы. Но известные нам всем события, связанные со смертью Андропова и Щелокова, снова заставили его повременить. Он так мне сказал: «Я ведь подавал докладные записки, все правильно подавал. Но, как назло, что-то случалось на всесоюзном уровне. Просто какой-то злой рок». То есть ход делу не давали наверху, а на местном уровне он боролся, как мог. Пресекал самые вопиющие случаи, доводил дела до суда. Но что толку? Либо суд оправдывал обвиняемого за недостатком улик, либо человек, которому давали, к примеру, пять лет, через год выходил из тюрьмы по амнистии. Инаури сказал: «Встречаешь такого, а он смеется мне в лицо. А я старый человек, войну прошел, я врагов уничтожать привык. Что ж мне, стрелять его на месте? Да, у меня есть горячие ребята, которым не нравится весь этот бардак. Они мне говорили, Алексей Николаевич, давайте уберем такого-то или такого-то. Но разве так можно? Да и толку-то? Одного уберешь, а на его место десять новых встанут».
Я помнил судьбу председателя грузинского КГБ в своей прошлой реальности. В отличие от многих грузинских чиновников, семья Инаури жила скромно. Алексея Николаевича поначалу трудно было назвать профессионалом секретных служб — он не имел ни соответствующего опыта, ни образования. Но благодаря отличной интуиции и покладистому характеру, освоился и проработал на должности почти 35 лет — с 1954 по 1988 год. И все эти годы пользовался любовью и уважением у подчиненных. Шеварднадзе побаивался Инаури и не зря. В восемьдесят восьмом году Инаури ушел в отставку, но спокойно пожить ему не дали. В девяносто третьем, после возвращения Шеварднадзе к власти, Инаури умер при загадочных обстоятельствах. Хоть он и был уже в весьма почтенном возрасте, но версию с убийством я бы не исключал…
— О мерах, которые я предпринял для погашения волнений и недопущения кровопролития, которое явно готовилось организаторами, я рассказал в отчете. Там много деталей, потому не буду отнимать ваше время — при желании ознакомитесь сами. Сейчас же расскажу только о подноготной этой «национальной революции». Так вот, с документами, полученными от Инаури, я поехал к Шеварднадзе. Мы с ним обстоятельно поговорили…
Я кашлянул, вспоминая этот разговор. Синяков, конечно, Эдуарду Амвросиевичу я не оставил, но разочек приложил по печени. С удовольствием, надо признать. Изначально я таких намерений не имел, но Шеварднадзе вынудил меня применить насилие своим высокомерием и нежеланием сотрудничать. И только на собственной шкуре почувствовав, что может быть еще хуже, он согласился поехать и поговорить с народом. Но об этом я не стал рассказывать собравшимся.
— Такой же разговор состоялся со Звиадом Гамсахурдией. С ним разговаривали полковник Васин и генерал-полковник Инаури. По итогу Шеварднадзе выступил сначала перед депутатами. После они вместе с Гамсахурдией вышли на балкон, где Шеварднадзе торжественно заявил, что грузинский язык — это государственный язык Грузии. А русский язык — это язык межнационального общения, язык дружбы и братства. Присутствие за его спиной Звиада Константиновича хорошо повлияло на народ. Люди стали расходиться.
— А где в это время находился Костава? — поинтересовался Цинев.
— Костава? Он находился там, где ему и положено — в СИЗО. Его взяли очень тихо. Буквально, когда отошел в кусты отлить. И арестовали его грузинские милиционеры, за нарушение общественного порядка. Дальше дело техники — «писающего мальчика» затолкали в воронок и доставили в камеру ближайшего следственного изолятора. А вообще Костава — человек абсолютно безбашенный, ничего не боится. Как показали на допросах задержанные снайпера, их целью был именно Мераб Костава. Именно его и назначили на роль… не знаю, уместно ли тут это слово, но оно самое подходящее — на роль сакральной жертвы.
— Знать бы еще, кто назначил… — задумчиво произнес Устинов.
— А здесь в общем-то нет большой тайны, — Удилов легонько улыбнулся самыми уголками губ. — Московская хельсинкская группа назначила. И академик Сахаров, как идейный вдохновитель. И с ним что-то тоже нужно будет решать.
— Но это не сейчас. Пока у нас Шеварднадзе идет первым вопросом, — напомнил Брежнев.
— А Шеварднадзе весь тут, — сказал я и пододвинул Леониду Ильичу папку с документами и докладной Инаури. — Хоть сейчас в следственную группу прокуратуры. А вот то, что арестовали Тамару Чхеидзе — это совершенно напрасно.
— Почему напрасно? — вскинулся Цинев. — Советской девушке, комсомолке, дойти до того, чтобы раскидывать клеветнические листовки с непроверенной информацией — это ни в какие ворота не лезет! Тут сразу статья!
— И что в результате будет? Сделаете из нее национальную героиню и важную политическую фигуру в среде диссидентов, — возразил я. — Лучше отпустить в обмен на публичное покаяние. Наша страна переживет глупость семнадцатилетней девчонки, которая сама же раскается, если уже не раскаялась.
Я сказал об этом «жесте милосердия» не просто так, а потому что хорошо помнил события в Грузии — в моей реальности они случились немного позже, весной семьдесят восьмого года. И арестованная тогда Тамара — Тамрико — Чхеидзе отсидела, кажется, года четыре. Вышла из тюрьмы, как с курорта: загорелая, счастливая. За ней два охранника несли чемоданы. Когда у Тамрико спросили, что в чемоданах, она, солнечно улыбнувшись, сообщила, что в одном ее наряды, а в другом написанные ею книги. С неё эта тюрьма — как с гуся вода, а страна в ее лице получила серьезную диссидентку.
— Увидев, что за публичное покаяние сразу же отпускают, они все вообще страх потеряют, — недовольно помотал головой Цвигун. Нужно еще что-то…
— Согласен с Семеном Кузьмичом, — поддержал Цвигуна Брежнев. — Другие предложения у вас еще имеются, Владимир Тимофеевич?
— Хорошо, давайте не просто предложим покаяться, а пусть покажет личным примером, как она становится на путь исправления, — предложил я.
— Это как, например?
— Трудом! Так же, как вы планируете «исправлять» собственную дочь, Леонид Ильич. На БАМе есть такая станция — Ния-Грузинская. Поселок в Иркутской области, в самом начале БАМа, недалеко от Усть-Кута. Пусть вместо ареста и образа мученицы о Чхеидзе появится статья в газетах о том, что дочь режиссера, снявшего культовый фильм «Отец солдата», раскаялась в прошлых ошибках и приняла решение поехать на БАМ в команде детей партийных и хозяйственных деятелей…