— Ну ты и сссука! — стуча зубами, прошипела она.
Я смотрел ей в глаза и думал, что сейчас Галя могла бы без грима сыграть какую-нибудь ведьму в кино. Или воительницу в ярости боя — не дай Бог врагу попасть под руку столь разъяренной женщине.
Не желая нарываться, а то еще в драку полезет, я добавил горячую воду, включил душ и вышел, не обращая внимания на гневные вопли за спиной. Из-за закрытой двери ванной комнаты доносились отборные маты, которым позавидовал бы любой дворник.
Виктория Петровна, с бледным, как стенка, лицом, пыталась накапать корвалол трясущимися руками.
— Владимир Тимофеевич, я прошу прощения за поведение моей дочери, — тихо произнесла она. Я помог ей с каплями, набрал воды, и усадил супругу Леонида Ильича на стул.
— Ничего страшного, я и не такое слышал, — успокоил ее. — Может быть, вам скорую вызвать? Как себя чувствуете?
— Не надо, я просто переволновалась. Галя кого угодно в могилу сведет, а я ведь мать, для меня она всегда любимый ребенок, — Виктория Петровна печально вздохнула. — Я когда на нее смотрю, вижу ту самую девочку, которой заплетала косички, мазала зеленкой ссадины на коленях. Она всегда в синяках была, с малолетства циркачку из себя изображала. То акробатка она, то по канату ходить училась, а потом со сломанной ногой в гипсу лежала. Бегать когда не могла, то яблоками жонглировать училась, — Виктория Петровна улыбнулась, видно было, что эти воспоминания были ей дороги. — Леня не разрешил ей поступить в цирковое училище, так она нашу жизнь в цирк превратила…
Галя появилась через пятнадцать минут при полном параде: макияж, волосы уложены в высокую прическу, в ушах массивные золотые серьги с зелеными камнями, пальцы унизаны перстнями. Я закатил глаза: воистину, цирк уехал, клоуна забыли!
— Галина Леонидовна, быстро снимайте все эти побрякушки, смойте макияж и завтракать будете по пути на работу. Виктория Петровна, заверните пару бутербродов с собой.
Следующая, если так можно выразиться, «зона конфликта» возникла в прихожей.
— Галина Леонидовна, немедленно снимите это! Вы что, в норковой шубе от кутюр собрались идти на работу? Вы в этом будете перед другими женщинами переодеваться в спецодежду⁈
Галя посмотрела на меня с вызовом, задрав подбородок.
— Нормальная шуба, в чем хочу, в том и хожу! — надменно заявила она.
— Виктория Петровна, дайте, пожалуйста, что-то попроще. Пальтишко какое-нибудь драповое. И вечером объясните дочери, что эта вот шикарная норка из французского дома моделей стоит тех денег, которые семья из четырех человек тратит за полгода. Вообще, жаль, что не получилось раньше научить ребенка управляться с деньгами. Стыдно в пятьдесят лет не знать цену вещам. Еще страшнее — не знать цену людям, которые тебя окружают.
Из подъезда вышли в пять часов десять минут. На Галине Брежневой было надето обычное драповое пальто, где уж его откопала Виктория Петровна в квартире Галины — я не знаю.
— Ну вот что ты ко мне привязался? — резко спросила Галина. — Что тебе от меня надо?
— Чтобы жила ты нормально, не сдохла где-нибудь по пьянке, — пожав плечами, ответил ей спокойным голосом.
— А я может хочу сдохнуть? Может мне эта жизнь давно поперек глотки стоит? — выкрикнула Галина, не обращая внимания на шарахнувшегося от ее крика прохожего.
— Веревку с мылом дать? — поморщился я. — Устраиваешь представления, жить ей не в радость. Кто умереть хочет, Галя, тот умирает. А у тебя кишка тонка. Ну? Давай, я помогу⁈ Могу под трамвай толкнуть, если хочешь, тоже вариант.
— Да вы цепные псы отцовские, только и можете убивать, устранять. А помощи от вас не дождешься, — чуть ли не с ненавистью процедила Галина.
Мы как раз дошли до фонаря. Остановив ее, я взял руку Гали в свою и, посмотрев ей в лицо, сказал:
— Какой помощи ты ждешь? Сейчас с тобой носятся, подтирают за тобой везде, где ты нагадишь. Стелят соломку там, где ты можешь упасть. А представь, твоего отца не стало. Мать ушла следом за ним. Страна развалилась на республики, все стало продаваться и покупаться. И где ты? Кому ты нужна? Загляни в такое будущее — оно тебе нравится?
— Что ты такое несешь? — возмутилась Галина. — Как это папа умрет⁈ А вы на хрена тут все нужны? Вся ваша охрана, этот ваш Рябенко?
— Галя, каждая твоя выходка уменьшает срок жизни твоего отца. Каждый твой срыв в пьянку съедает несколько лет его жизни. И уберечь от этого его никакая охрана не сможет. А ты… Ну вот действительно представь, что никого нет. Друзья закончатся сразу же, как закончатся деньги. Постепенно рассосутся все твои сбережения, все побрякушки. Дальше — в пьяном виде ты попадаешь в психушку. Тебя туда доставят твои же «друзья»… За это время твоя квартира будет продана, но ты за нее не получишь ни копейки. В психушке, обколотая лекарствами, и не в «Дроздах», где каждая твоя прихоть выполняется. В обычной психиатрической больнице, среди других психов, в общей палате на тридцать человек. Представила? Всю атмосферу этой палаты? Звуки и голоса? А запахи? Запахи представила, а⁈ И соседок с шизофренией и прочими следствиями съехавшей крыши? И санитаров, которым насрать на всех, которые пациентов не считают людьми. Ты будешь ждать, когда тебя заберут оттуда… Но не дождешься, некому будет забрать тебя, и некуда. Тебя даже навещать никто не будет. Четыре года у окна будешь проглядывать глаза, пытаясь увидеть дочь или брата, но тщетно. Четыре года такого ада — и смерть. Как тебе такое будущее? А⁈
Она смотрела на меня и в глазах ее плескался неподдельный ужас. Галина вообще натура артистичная, и отпусти ее Леонид Ильич в эстрадно-цирковое училище, кто знает, может вся ее жизнь сложилась бы по другому. Я сейчас поступил жестоко, но другого способа спасти эту взбалмошную, но по сути добрую женщину, не видел.
— Этого быть не может, — наконец, прошептала Галина Брежнева.
— Не может. Или может. Но я бы на твоем месте не рисковал. Взрослей, Галя, тебе скоро полтинник, — я развернул ее в сторону метро и добавил напряжения:
— Вот метро. У тебя два варианта. Первый — ты едешь на работу. Второй — прыгаешь под поезд. Честно и быстро. Я провожать тебя дальше не буду. Деньги на проезд и пропуск в сумочке. Думай сама.
Словно оглушенная, она помотала головой и, вдруг, взяв себя в руки, совершенно спокойным тоном попросила:
— Все-таки сегодня проводите меня до проходной, Владимир Тимофеевич. Я дорогу не знаю и на метро давно не ездила, забыла, как это делается.
— Что ж, тогда поторопимся, нехорошо опаздывать в первый рабочий день, — обрадовался я. Кажется, моя «шоковая терапия» все-таки сработала.
Мы спустились в метро. Народ спешил на работу, и Галина Брежнева в нынешнем наряде не выделялась среди прочих. Ее никто не знал, на нее никто не смотрел, всем было все равно. При пересадке на кольцевую линию ее несколько раз сильно толкнули.
— Это все время так? — удивленно спросила она, но все-таки удержалась от ругани.
— Конечно. Народ на работу едет, «час пик», а сейчас электрички подошли. Тебе лучше пораньше выходить. Сегодня поинтересуйся, где остановка служебного транспорта.
Наконец, сопроводил ее до комбината «Красная роза». Старинное здание из красного кирпича, раскрытые двери проходной, народ темной лентой втягивается внутрь. Я заметил дежуривших у проходной корреспондентов.
— Все, Галя, мне дальше нельзя. Не нужно, чтобы я попал в кадр рядом с тобой. Представляешь заголовки? «Дочка Брежнева под конвоем личной охраны Генсека идет на работу»? Давай, иди, ничего не бойся. Там тебя встретят. Начальник цеха проводит на рабочее место, познакомит с мастером.
— Спасибо что ли, Володя… — пока не слишком-то уверенно поблагодарила она. Кивнула сама себе и сделала шаг в сторону проходной.
— Галя! Удачи тебе! Все будет нормально, не переживай, — успокоил ее напоследок.
Корреспондентов отвлекли работники профкома, среди которых я заметил и нескольких наших оперативников.
— Товарищи журналисты, прошу всех в автобус! Сейчас мы вас проведем на территорию, покажем все, чем гордится наш комбинат. А наш комбинат, как вы знаете, флагман советской промышленности, — доносились до меня чьи-то слова.
Журналисты загрузились и автобус отъехал.
Галина была уже на проходной, когда сверкнула вспышка фотоаппарата. Я усмехнулся и даже не удивился: Мастерс опять «обул» всех своих коллег.
Глава 25
То, что Мастерс все сделал, как надо, я убедился уже на следующий день, в Кремле. Рябенко позвонил перед обедом, передал, что Леонид Ильич хочет меня видеть.
— Володечка, я благодарен тебе. Признаюсь, ожидал от Гали чего угодно, только не этого. Отработала полную рабочую смену, вела себя прилично, даже не сматерилась ни разу, — Леонид Ильич был счастлив, я его настолько довольным редко видел. — В курилку даже не часто бегала, с людьми уважительно разговаривала. Думал, все будет гораздо хуже. Что ты ей такого сказал, что ее так проняло?
— Ничего особенного, Леонид Ильич. Посоветовал быть честной с самой собой. Если хочет жить — то пусть живет достойно. А если не хочет, пообещал организовать ей веревку и мыло. Жестко, да, но по другому никак.
— Добрый ты, Володечка, — усмехнулся Леонид Ильич. — Жестко, но подействовало. Я уж не знал, к какому позору готовиться, а все обошлось.
Брежнев замолчал, переключив внимание на какие-то бумаги, лежащие на столе.
— А теперь мне объясни это вот. Я знаю, что ты вчера беседовал с Мастерсом, — и подал мне распечатку перевода «Нью Йорк таймс».
— Русские перенимают китайский опыт? — вслух прочел я заголовок.
— Про Галину и детей руководящих работников можешь пропустить, — остановил меня Леонид Ильич. — Ниже читай, с третьего абзаца.
— Советский Союз — это федерация, — продолжил чтение с того места, на которое указал Брежнев. — И принятие новой конституции запустило процесс «пересборки» Советского Союза. Советские руководители, скорее всего не представляли всех сложностей, которые предстоят в связи с приведением конституций союзных республик в соответствие с конституцией Союза. Местные элиты не готовы к волнениям, аналогичным тем, что недавно погасили в Тбилиси. Рискну предположить, что подобные события вскоре могут произойти в любой союзной республике. Но наиболее взрыво