ом, раскаленные камни зашипели, и по бане поплыл аромат, какой не учуешь и в парфюмерной лавке.
Я окатил небольшой полок холодной водой, и дядька Игнат, надев какую-то бесформенную шляпу из шерсти, типа фетра в моём времени, забрался на него и лег на живот, подложив под лицо распаренный свежий веник. Я уселся на лавку рядом с полком, вдыхая банный дух, пахнущий березовой рощей. Сижу и нежусь в приятном и обволакивающем тепле.
Чувствую, что прогрелся. Обильный пот стекает по телу ручейками.
– Тимоха, поддай из другого ковша кваском, – попросил меня расслабленным голосом дядька Игнат.
Клубы пара и пары с запахом хлеба и мёда заполнили баню. Чувствуя, что уши начинают скручиваться в трубочку, а волосы потрескивать, уселся прямо на пол.
– Ох, хорошо. Благодать какая! – раздалось с полка.
Я между тем начал тереть кожу, скатывая с неё грязь колбасками. Как же хорошо! Действительно благодать!
– Тимоха, подай ковш с холодной водой, – попросил меня дядька Игнат.
Я подал казаку ковш с водой, который он, сняв подобие шляпы, вылил себе на голову. Подав мне назад ковш, шляпу и веник, дядька Игнат произнёс:
– Бери колпак, рукавицы вон на лавке лежат. Попробуй в два веника пройтись.
Надев колпак на голову, рукавицы, макнул поданный веник в деревянную шайку, где лежал, распариваясь, еще один.
Что ж, начнем священнодействие. Попариться в прошлой жизни я очень любил. У Селевёрстовых банная суббота также была в почёте. Но там мне с Ромкой доставались обычно остатки пара.
Встав перед полком, начал легонько навевать вениками на дядьку Игната горячий воздух, чуть-чуть касаясь ими тела казака. Прогнав несколько раз волну горячего воздуха от спины к пяткам и обратно, под охи и вздохи дядьки, положил ему один веник на спину и ударил вторым.
– Ох, Тимоха, хорошо-то как. Давай ещё!
Я вошёл во вкус. Усилил удары веником, потом перешёл на удары двумя вениками, прижимая горячий воздух к телу дядьки Игната, растирая его. В общем, пошла настоящая банная утеха!
Подбавив парку и окунув веники в шайку, заставил казака перевернуться на спину и продолжил веселье.
– Всё, дядька Игнат, не могу больше!
Бросив веники в шайку, стянув с головы колпак, а с рук рукавицы, положил их на лавку и выскочил в предбанник. Усевшись на лавку, стал жадно глотать прохладный воздух.
Через несколько секунд мимо меня пронёсся красный как рак, распаренный дядька Игнат, ухая и постанывая. Прошли мгновенья, и раздался громкий бултых и довольное упоминание Бога, его матери и ещё какой-то матери.
«Да… Только русский человек, входя в нирвану, может одновременно молиться и материться», – подумал я, выглядывая наружу из предбанника.
Дядька Игнат лежал на мелководье в Ангаре, хлопая по воде руками и бултыхая ногами, наслаждаясь прохладой воды. Я прикрыл дверь и снова уселся на лавку, блаженствуя и чувствуя, как бешеный стук сердца стал потихоньку приходить в норму.
Через пару минут в предбанник ввалился мой арендодатель койко-места и, разбрасывая холодные брызги, шлепнулся на лавку рядом со мной.
– Ну, Тимоха, спаси тя Бог! Уважил – давно так не парился. Ну да я тебя не хуже испарю.
– Дядька Игнат, я после ранения ещё не полностью оправился. Так что пожалей меня, – улыбаясь, ответил я.
– Так, Тимофей, может, и не надо больше? – озабоченно спросил казак, выжимая бороду.
– Нет, чуток ещё можно, – ответил я.
– Тогда уже лучше ты сам, – дядька внимательно посмотрел на мой свежий шрам на груди, который стал красно-синего цвета. – А то как бы хуже не было. И я, дурак, не подумал.
Несмотря на опасения, второй заход в баню закончился тем, что дядька Игнат всё-таки отходил меня вениками, после чего я минуты три лежал в прохладных водах Ангары, получая немыслимое удовольствие.
Потом был ещё один заход хозяина бани, который я пропустил, его наслаждение паром и водными процедурами. После этого мы помылись, замочили грязное белье и распаренные во всём чистом вернулись в избу.
В избе нас дожидался самовар, который ещё не успел полностью остыть, и на его разогрев с помощью заранее заготовленных лучин, ушло немного времени. Хороший чай после бани, что может быть лучше! Поставив на стол принесённый с улицы пыхтящий самовар, дядька Игнат добавил к нему тарелку с оладьями, плошку с мёдом, заварной чайник в грелке-накидке и чашки с блюдцами.
«Слава богу, будем пить чай, а не чай-сливан с добавками муки и прочего», – с удовольствием подумал я, после чего пошёл потрошить свой мешок, где лежали дорожные продукты.
Убрав выложенные мною на стол шмат сала, кусок копчёного окорока и полкаравая хлеба в кухонный закуток перед печью со словами «вечером поедим», дядька Игнат, скороговоркой прочитав «Отче наш» и размашисто перекрестившись, сел за стол, пригласив меня сделать то же самое. Чай был разлит по чашкам, после чего началось активное восстановление нарушенного водно-солевого баланса в организме после бани.
После первой чашки чая, которую выпил, выливая порциями в блюдечко, налил вторую. Попробовав оладьи с мёдом, не выдержал и задал вопрос:
– Дядька Игнат, неужто сам такую вкуснотищу испёк?
Казак смутился, потом сделал глоток чая из блюдца и произнёс:
– Соседка Дарья, сеструха моей жены, угостила. Мы со свояком, когда на сёстрах женились, дома рядом поставили. Им во время пожара повезло. Все живы остались. Вместе потом и отстроились. А чуть больше года назад свояк Григорий по весне в Ангару бросился спасать мальца, который, катаясь на льдине, перевернулся. Мальца достал и спас, в свой тулуп завернул, пока до избы нёс, а сам весь заледенел. Сгорел потом в лихоманке, – дядька замолчал, уйдя мыслями в себя, потом продолжил: – Вот и помогаем друг другу.
Я чуть не ляпнул о возможности их дальнейшего совместного проживания, как казак продолжил:
– Как три года со смерти Григория минует, так и сойдёмся с Дарьей. Она же почти копия моей Насти. И сынок ихний, племяш Ванятка, в том же месяце, что и мой Фрол, родился. Так и будем жить.
Дядька Игнат тяжело вздохнул.
– Ну, а теперь, Тимофей, рассказывай, откуда у тебя столько отметин.
«Что ж, в бане помыли, чаем напоили, скоро накормят и спать уложат. Надо за это хозяина уважить», – подумал я и начал рассказ о своих злоключениях-приключениях в этом мире.
Рассказал практически всё. Но на всякий случай про бой с бандой Золотого Лю поведал в отредактированном под подполковника Печёнкина варианте, а про нападение на цесаревича вообще решил промолчать. Прямого указания молчать не было, но практически всеми официальными лицами, начиная с генерал-губернатора и ниже, было рекомендовано «особо не распространяться». Говоря по-другому, «молчать в тряпочку». Поэтому дойдя до событий прибытия в станицу цесаревича, замолчал.
– Чего примолк? Рассказывай, как цесаревича собой закрыл, – дядька Игнат хитро посмотрел на меня, поднося блюдечко с чаем к губам. – Рассказывай, Ермак. А то, может, мне всё переврали. Тут же из первых уст услышу.
Я в состоянии грогги уставился на казака, который потихоньку тянул чай из блюдечка. Ошеломление было зашкаливающим, за максимум возможного.
– Что, удивлён, Тимофей? – Игнат Петрович поставил блюдечко на стол и разгладил бороду с усами. – Всё очень просто. Тут при прибытии государя наследника в город наши казаки забайкальцы гулеванили, которые амурцев в охране цесаревича сменили. Вот от одного из них, моего троюродного брательника, и услышал рассказ о том, что молодой амурский казак Тимофей по прозвищу Ермак спас цесаревича, закрыв его своей грудью. Пуля попала бы в сердце, но в кармане Ермака лежали подаренные наследником освящённые в Исаакиевском соборе часы, и пуля не смогла пробить их. Так Святая Богородица спасла и государя наследника, и казачка, который жизни своей не пожалел. Такая вот, ядрёна-матрёна, история! Всё правда?
По окончании монолога дядьки Игната мне можно было поставить диагноз – информационная контузия. Видя моё состояние, урядник Филинов продолжил моральное издевательство надо мной.
– Я, когда твои раны в бане увидел, особенно свежий шрам на груди, сразу и понял, что ты и есть Тимофей по прозвищу Ермак. Ну что, угадал?
– Угадали, дядька Игнат, – приходя в себя, выдохнул я.
– Тогда рассказывай. И всё подробно рассказывай. Или запретили?
– Как бы и не запретили, но настоятельно рекомендовали особо не распространяться.
– И кто же такое рекомендовал? – поинтересовался Игнат Петрович.
– Самый старший из тех, кто со мной разговаривал на эту тему, был его высокопревосходительство князь Барятинский. Генерал-губернатор Корф также в беседе со мной упомянул об этом.
– Эх ты, ядрёна-матрёна! Какое начальство высокое с тобой говорило! А с цесаревичем тоже беседовал?
– Разговаривал, дядька Игнат.
– А много? – интерес казака был неподдельный. Глаза засверкали, казалось, всё его естество хочет больше, подробнее узнать об августейшей особе.
– Около двух часов в общей сложности выйдет, – ответил я.
– А правда, что пуля в часы освящённые попала и не пробила их?
– Нет, дядька Игнат, это уже выдумали. Пуля сначала в метательный нож попала. Их у меня на ремне ранца на левой стороне три штуки в общем чехле было. Нож раздавил подаренные цесаревичем Николаем Александровичем часы. Благодаря только этому и жив остался. Мышцу на груди не сильно разворотило, но ушиб был ого-го какой. Два первых дня дышал через раз на полвздоха, а встать только через неделю смог. А про то, что часы в Исаакиевском соборе освящены, никто не говорил, к слову.
– И всё-таки Богородица вас обоих хранила! – Филинов истово перекрестился. – Если бы не защитница семьи помазанника, и цесаревич, и ты погибли бы. А часы покажь?
– Дядька Игнат, у меня их вместе с ножом цесаревич на память поменял на другие часы, которые ему император на день совершеннолетия подарил.
Эти слова я произносил, идя к ранцу, из которого достал завёрнутый в тряпку и упакованный в кожаный мешочек подарок цесаревича. Достав часы, я положил их на стол перед Игнатом Петровичем.