Но прошло пять минут, десять. Из кабинета начальника училища никто не появлялся. Я уже начал беспокоиться, когда на пороге кабинета выросла фигура сотника, который призывно махнул мне рукой.
Зажав конверт зубами, я быстро согнал все складки на мундире в одну за спиной и, взяв в руки конверт, быстрым шагом направился к сотнику. Подойдя к обер-офицеру, хотел начать доклад, но сотник рукой показал, чтобы я быстрее проходил.
Зайдя в кабинет и сделав два строевых шага вперёд, я вытянулся по стойке смирно и доложил:
– Ваше высокоблагородие, Тимофей Аленин по вашему приказанию прибыл!
Сидящий за столом полковник мужчина лет сорока с начинающими седеть шевелюрой и усами внимательно оглядел меня с ног до головы, после чего негромко, но жёстко произнёс:
– Расскажите о себе, господин Аленин.
Дальше последовал мой монолог-рассказ о себе любимом, который и полковник, и сотник выслушали с искренним вниманием. Уточняющие вопросы, просмотр моих документов, и через десять минут общения я в сопровождении сотника прибыл на медкомиссию в лице единственного надворного советника, худощавого и подвижного мужчины лет сорока, который лицом был вылитый Антон Павлович Чехов. Такая же прическа, борода, усы и, конечно же, пенсне.
Заполнив моими данными карточку, доктор приступил к осмотру, который провёл быстро, но тщательно. Если быть откровенным, то я своё физическое состояние оценивал на четвёрку с минусом. Полного восстановления организма ещё не произошло, несмотря на все упражнения и дыхательные гимнастики, которым меня обучил в своё время Джунг Хи. Надо было видеть глаза пассажиров парохода, когда я начал их практиковать во время путешествия по Амуру. Да и работники Чурина, сопровождавшие караван, не раз крутили пальцем у виска, когда утром и вечером видели мою медитацию и упражнения.
Но как бы то ни было, окончательного функционирования организма в полном объеме я ещё не достиг, и мне надо было для этого ещё две-три недели. Тем не менее доктор, поинтересовавшись, откуда столько шрамов от ранений, и выслушав ссылку на хунхузов, к поступлению в юнкерское училище признал годным и допустил к сдаче экзамена.
Как успел мне объяснить сотник, для поступления в училище мне достаточно сдать один экзамен по русскому языку не ниже семи баллов. Это напомнило моё время, где окончившим школу с золотой или серебряной медалью для поступления в военное училище также надо было на «отлично» написать сочинение. Если не получил «отлично», то сдаешь все экзамены в общем порядке.
Кроме того, со слов сопровождавшего меня сотника, я узнал, что если до присяги 6 декабря в день Святого Николая Чудотворца сдам экстерном экзамены по военным предметам за общий класс, то смогу продолжить обучение сразу в старшем, специальном классе.
В общем, та информация, которую я получил полтора года назад в Благовещенске, подтвердилась с небольшими изменениями и дополнениями. Но реально есть возможность уже в следующем году получить погоны хорунжего. Попахать для этого, конечно, придётся, но поставленная цель таких трудов стоила.
После медицинского осмотра под присмотром сотника я был доставлен в канцелярию, где под удивлённым взглядом делопроизводителя, который щеголял в форме подпоручика Восточно-Сибирской артиллерийской бригады, сдал документы и написал заявление на приём в училище.
Подпоручик с простой фамилией Петров, но трудно произносимым именем отчеством – Илларион Илларионович, моё заявление принял и, наверное, долго потом его бюрократический мозг размышлял, кого ж к нему лично приводил обер-офицер училища. Принять кандидата на сдачу экзаменов после недельного опоздания к их началу?!
На этом мои мытарства закончились. Сотник Головачев, сказав, чтобы завтра в девять ноль-ноль я был рядом с кабинетом делопроизводителя, удалился, а я направился к месту квартирования.
На следующий день как-то буднично сдал экзамен по письменному русскому. В кабинете делопроизводителя получил листок с номером кабинета для сдачи экзамена, подойдя к которому никого рядом с дверью не увидел. Постучав в дверь и открыв её, увидел, что в кабинете находится хорунжий иркутской конной казачьей сотни, который пригласил меня войти.
Как выяснилось, хорунжий Михаил Федорович Коршунов станет моим преподавателем, если я напишу сочинение «Молодое поколение в комедии Грибоедова “Горе от ума”» на оценку не ниже семи баллов. Времени на это мне отводится четыре часа. Вручил проштампованные листы для черновика и беловика и предложил выбрать любую парту.
Четыре часа пролетели быстро. Я с каким-то азартом разбирал по косточкам молодое поколение Грибоедова – Чацкого, Сонечку Фамусову, Молчалина. Описывал противостояние либералов и консерваторов первой половины девятнадцатого века. Хотя и сейчас в этом мире по данному вопросу ничего не изменилось, но писать об этом я не стал. В общем, канва сочинения была следующей: представления Чацкого революционны и оттого отторгаемы большинством. Взгляды же старой Москвы чрезвычайно сильны, потому что поддерживаются огромным количеством молодых людей. Поэтому борьба старого и нового предстоит нешуточная. Кто из нее выйдет победителем? У автора, как и у меня, есть свои предположения. Однако рассудить героев комедии может только время.
Набросав всё сначала на черновике, потом написал чистовик и вручил его хорунжему. За время моего написания в кабинет пару раз заходили два штабс-капитана и войсковой старшина. Из их разговоров с хорунжим я понял, что все остальные кандидаты русский письменный сдали еще неделю назад, и им интересно, для кого же организовали отдельный экзамен.
«Вот что значит телефонное, точнее право писем-прошений. Есть у тебя письмо с просьбой принять в училище от августейшей особы – и ты, считай, стопроцентно принят, – думал я, слушая краем уха эти разговоры. – Для тебя даже отдельный экзамен организовали. Нет – никто и разговаривать не будет. Ничего в этом мире не меняется. Интересно, а если бы я в том мире заявился на своё первое поступление в ДВОКУ с письмом от министра обороны или от кого-нибудь из членов ЦК КПСС, меня бы приняли?»
Вечером от пришедшего со службы Филинова узнал, что сочинение я написал на восемь баллов и могу считать себя поступившим в училище. Завтра меня ждёт вахмистр Чернов, который в училище командует нижними чинами, вольнонаемными и отвечает за всё хозяйство училища. Если я соглашусь, то в течение недели, что осталась до начала занятий, надо будет помочь в хозяйственных работах. В этой группе уже есть три согласившихся счастливчика, с усмешкой пояснил мне урядник.
В первый же день я понял усмешку дядьки Игната. Гонял нас вахмистр в хвост и в гриву. В обед нашу группу кормили как на убой, но к вечеру я еле-еле приползал к Филинову. И так неделю. Мне показалось, я за эту неделю даже похудел.
Кроме меня, в группу счастливчиков вошли двое вольноопределяющихся из Восточно-Сибирских линейных батальонов и один гражданский гонористый шляхтич лет двадцати. Звался сей гордый отпрыск польского дворянства Казимир Заславский. Неоднократно за неделю слышал от него, как я должен быть горд тем, что на меня обратил свой взор и соизволил говорить потомок князей Заславских-Острожских, которые в родстве, пусть и по женской линии, были с королевской династией Пястов.
В общем, за неделю совместной деятельности этот княжеский потомок достал всех окружающих. Мы узнали всё о его родословной, о том, что его семья была одна из двадцати двух семей шляхтичей, которых в 1668 году Сибирский приказ расписал служить в сибирских городах. Бывает, что неприязнь к человеку возникает с первого взгляда. Вот и у меня к юнкеру-шляхтичу и, видимо, у него ко мне, возникла обоюдная неприязнь.
Первого сентября, пусть «не первый раз в первый класс», но в десять ноль-ноль на доске объявлений вывесили приказ со списками поступивших в училище. Я себя быстро нашёл в этом списке по алфавиту. Моя фамилия была первой. Рядом с приказом висело объявление, что в 12:00 поступившие будут «введены в училище».
«Что ж, осталось чуть меньше двух часов до того момента, как я переступлю порог альма-матер. Я снова курсант, точнее юнкер!» – подумал я, отходя от доски объявления.
Глава 6Дружеская беседа
Высокий и грузный мужчина стоял перед окном кабинета на третьем этаже северо-западного ризалита Зимнего дворца. За стеклом в сгущающихся сумерках и водной взвеси над хмурой Невой еле проглядывался золотой шпиль Петропавловского собора. Небольшой дождь барабанил по карнизу, стекая ручейками.
Император Александр III, развернувшись от окна, направился к кожаному глубокому креслу, расстегивая верхние пуговицы на мундире.
– Владимир Анатольевич, ты считаешь, что покушение на Николая в Японии – это дело только одного ненормального самурая? – задав вопрос князю Барятинскому, император тяжело опустился в кресло. – Уф-ф, как же этот церемониал иногда утомляет. Родного сына не могу встретить как хочется!
– Александр Александрович, до определённого момента я считал именно так. – Барятинский почесал пальцем свежий шрам на лбу. – Но теперь думаю, всё намного сложнее. Сui prodest? Кому, каким силам в Японии было бы выгодно убийство наследника престола Российской империи?
– И кому? – император поудобнее устроился в кресле.
– Я думаю, Александр Александрович, тому, кто в окружении микадо считает, что война между нашими империями именно сегодня принесёт победу Стране восходящего солнца.
– И ты думаешь, такие люди есть в окружении императора Муцухито?
– Я думаю, имеются. И в Тайном совете, и в Кабинете министров Японии, и в парламенте, и тем более в Генеральном штабе армии. В любом правительстве всегда есть и будет партия войны, которая кормится с войны и желает её. Микадо, начав переустройство политической, законодательной, исполнительной, судебной и военной систем своей страны, очень быстрыми темпами превращает Японию в ведущую державу на Востоке.
– Это так! Как бы ни было для нас неприятно! Разве мог кто-нибудь предположить двадцать с небольшим лет назад, что принц Сати за эти годы приведёт Японию к такому успеху и в политическом, и в экономическом плане.