– Точно так. А что ещё рассказать? – ответил я.
– Понимаешь, юнкер, мы здесь будем жить одной семьей. Поэтому мы должны быть уверены в каждом. И что-то утаивать от своих братов нельзя. А к тебе есть вопросы! – продолжил Пляскин.
– Какие?! – спросил я, а про себя подумал: «Вот это разведка у старшекурсников работает. Только прибыли, а уже о каких-то нестыковках моего поступления в училище узнали. Неужели Филинов сдал?! Я же его просил никому не говорить!».
– Каким образом тебя допустили до экзаменов, если ты опоздал на неделю к их началу? – поинтересовался Баженов.
– У меня были рекомендательные письма, – ответил я.
– От кого? И отвечай подробнее. Мы что, из тебя клещами всё вытаскивать должны? – недовольно произнёс ещё один «войсковой старшина» – младший портупей-юнкер Хорин.
«Ладно, всё равно со временем всё выплывет», – подумал я, а вслух произнёс:
– Рекомендательные письма были от директора Благовещенской женской гимназии надворного советника Бекетова…
Сзади меня раздалось несколько смешков. Не обращая на них внимания, я продолжил:
– Директора Благовещенской мужской гимназии надворного советника Соловьёва, командира Первого Амурского конного полка полковника Винникова, военного губернатора и командующего войсками Амурской области наказного атамана Беневского, генерал-губернатора Приамурья Корфа, его высокопревосходительства князя Барятинского и государя наследника великого князя Николая Александровича.
По мере моего перечисления авторов рекомендательных писем смешки и другой шум в помещении стихали. Когда я закончил, наступила звенящая тишина. На лицах большинства юнкеров было выражение полного изумления.
– Вот это ничего себе! – озвучил общее состояние окружающих один из старшекурсников, высокий казачина лет двадцати пяти, очень похожий на актёра, сыгравшего Григория Мелехова в фильме «Тихий Дон».
– И ты это можешь доказать? – откашлявшись, спросил Пляскин.
– Все письма у начальника училища, – ответил я.
– Снимай мундир и нательную рубаху! – громко скомандовал «полковник» Баженов.
«Хорошо, – подумал я. – Сниму, и так уже однокурсники косятся на мой шрам на виске слева над бровью. Короткая стрижка, однако. Всё равно скоро в баню. А там и все остальные шрамы увидят».
Я расстегнул ремень, снял мундир, а потом стащил с себя нательную рубаху, которую до этого не снимал во время сна и умывания. В помещении опять установилась полная тишина, которую прервал «полковник» Баженов.
– Серьезные отметины. Больно было?
– Не жалуюсь. А отметины хунхузы поставили, – ответил я и, подумав, добавил: – Они тоже не жаловались.
– В смысле? – влез в разговор Пляскин.
– Покойники не жалуются.
– И много покойных хунхузов было? – поинтересовался Баженов.
Я задумался, подчитывая. До боя с китайскими солдатами было тридцать, потом семь моих китайцев, пятеро под вопросом. Их можно на меня и Ромку записать. При нападении на цесаревича двое точно моих и один под вопросом: убитый или раненый.
– Тридцать девять подтверждённых и шестеро под вопросом, – используя терминологию будущего, ответил я.
– В смысле, подтвержденных и под вопросом? – ошалело спросил меня «полковник».
– Тридцать девять убитых мною подтверждены свидетелями и участниками тех событий, а по пятерым есть вопрос, кто убил, так как в них кроме меня ещё попали. А один неизвестно, убит был или только ранен.
В спальном помещении после моих слов опять наступила звенящая тишина.
– Охренеть! И не встать! Тридцать девять хунхузов-покойников! Больше взвода! – опять прозвучали слова юнкера, так похожего на актёра, сыгравшего Григория Мелехова в моём мире.
Портупей-юнкер Баженов вышел из-за стола и подошёл ко мне. Провёл пальцем по свежему шраму на моей левой грудной мышце и утверждающе произнёс:
– Значит Ермак, который спас цесаревича – это ты?!
Теперь в осадок от удивления пришлось выпадать мне.
«Хорошо. О моём участии в спасении цесаревича можно было догадаться, но откуда мой позывной здесь известен? Две с лишним тысячи вёрст от станицы до Иркутска. Интернет и телефония отсутствуют. Особо о нападении не должны были говорить, по указанию генералитета. Опять “казачий телеграф” сработал»?!» – в смятении думал я.
– Чего молчишь? – задал очередной вопрос Баженов.
– В спасении цесаревича от нападения хунхузов я участвовал. А боевое прозвище, или, как мы называем между собой, позывной Ермак мне дали ученики казачьей школы станицы Черняева, – подбирая слова, осторожно ответил я.
– Ты государя наследника собой от пули закрыл. – Баженов не спрашивал, а утверждал.
– Так получилось, – ответил я, думая про себя, что не рассказывать же всем, что не я это прыгнул, а Тимоха – моя погибшая вторая сущность.
Мой ответ как будто прорвал плотину тишины, и вокруг разом загомонило три десятка человек. Не сразу, но всеобщую говорильню, которая в основном сводилась к возгласам удивления, вопросам и эмоциям, «совету» удалось остановить. Мне дали команду одеться и обязали сделать подробный рассказ-доклад о нападении на цесаревича после окончания процедуры знакомства. Вернувшись в строй-толпу своего отделения, получил несколько восторженных ударов по плечам и изумлённо-восторженный взгляд юнкера Васильева.
Когда после окончания процедуры знакомства я кратко рассказал о нападении на цесаревича, потом о моей, точнее, уже нашей с первым десятком школе в станице, вскользь упомянул о разгроме банды Золотого Лю, как и о схватке с красными волками, последовало интересное решение «совета». Общим голосованием старшего класса, с учётом вынесенного советом предложения, мне впервые в истории взвода было единогласно присвоено звание «хорунжего» в младшем классе с обязательством сдать экзамены по военным дисциплинам до присяги, чтобы быть официально переведённым в старший класс училища. Так закончилось наше знакомство, и начались обычные учебные будни.
Дни полетели один за другим – подъем, туалет, зарядка, утренние процедуры. Затем молитва, чай, занятия, завтрак, занятия до и после обеда. Ужин. Вечерний цук по тренировке шенкелей и шлюсса со стороны старшекурсников. И только два часа перед сном мы были предоставлены сами себе. Я в это время зубрил учебник по тактике, которой отводилось семь часов в неделю, уставы, учебники по фортификации и военной топографии. Также мне необходимо было до присяги освоить и сдать за младший класс военные администрацию, гигиену и законодательство, методику обучения низших чинов и иппологию. Присяга, в отличие от остальных юнкерских училищ, в Иркутском принималась не в октябре, а шестого декабря в день святого Николая Чудотворца – небесного покровителя училища. Так что у меня было три месяца. А по такой дисциплине, как сведения об оружии, я и сам мог рассказать больше, чем было написано в учебнике.
Из всего начального этапа обучения мне больше всего запомнилось наше первое занятие в манеже по верховой езде. Специально для нашего взвода в училище содержалось сорок коней, уход за которыми осуществляли казаки. А старшим над ними был дядька Игнат Филинов.
Когда наше отделение прибыло в манеж, там нас уже дожидался ещё один офицер училища сотник Коршунов Михаил Фёдорович, который перешёл на данную должность из иркутской конной казачьей сотни. Похожий на Лермонтова и внешностью, и телосложением молодой сотник оказался отличным кавалеристом и педагогом, в чём мы очень быстро убедились.
В небольшой манеж вывели наших коней, породу которых я определить не смог, что-то среднее между башкирской и алтайской. Практически все жеребчики были в холке на ладонь, а некоторые и на две повыше привычных мне амурцев и монголов. Хотя мой Беркут был такого же роста.
Кони были поседланы только попонами, которые туго обтягивали их спины. Взобравшись на доставшегося мне жеребчика, я с трудом охватил его шенкелями. «Сейчас увидим, кого охлюпкой гоняли, чтобы научить крепко сидеть на коне», – подумал я.
За почти пять лет пребывания в этом мире я стал неплохим конником и надеялся не осрамиться на выездке. Тем более, по первому разряду еще два года назад джигитовку на соревнованиях сдал.
Пока первая смена из восьми юнкеров, в которую я вошел, шла шагом по кругу манежа, всё шло благополучно, но едва сотник подал команду «рысью», как двое из нас почувствовали определённые неудобства. На втором круге один из них слетел с коня.
Дальше началось избиение младенцев. Коршунов, пощипывая краешек уса и злорадно усмехаясь, приказал нам завязать узлом поводья на шее у коней и расставить руки в стороны на уровне плеч. В такой позе и я после команды «рысью» почувствовал себя не в своей тарелке. Когда перешли на галоп, стало чуть легче держать равновесие, но тут казаки внесли в манеж барьер для прыжков и установили его на нашем пути. Опытные и выдрессированные кони шли как заведённые по кругу, совершенно не обращая внимания на своих беспомощных всадников. На этом упражнении в опилки манежа легла половина смены. Мне данной участи с трудом удалось избежать, так как дед в своё время также заставлял ездить с разведёнными в сторону руками и управлять конём одними шенкелями. Но вот прыгать через барьер в такой позе, да ещё без седла! До такого изуверства даже мой дед не додумался.
Дав нашей смене роздых, сотник принялся за вторую, в которой сразу отличился юнкер Васильев, который только с третьей попытки смог взгромоздиться на коня. Слетел или «зарыл репу» Васильев уже при попытке его жеребчика по команде перейти на рысь и, как следствие, к последующему упражнению допущен не был, а пересажен на деревянную кобылку-станок. Таких станков рядом с ареной манежа располагалось пять штук. Там за него взялся кто-то из нижних чинов, показывая и объясняя правильную посадку.
Закончив со второй сменой, Коршунов снова принялся за нас. Опять поводья узлом на шее лошади, руки в стороны и галопом по кругу. Только теперь добавили еще один барьер. А потом ещё один. Скорость движения по кругу сотник, благодаря кнуту, который появился в его руке, сильно увеличил. И очень скоро умные кони косили свои выразительные глаза на то и дело шлепающиеся на землю тела. Не избежал данной участи и я, поняв смысл фразы «полковника» Баженова, что «шенкеля и шлюсс нам будут ставить жёстко». «При такой учёбе кентавром очень быстро станешь», – подумалось мне.