Я отвечала неторопливо, cтараясь сосредоточиться на ответах, хотя это было нелегко. Моя голова напоминала потревоженный улей: осы как будто летали вокруг меня, стараясь побольнее ужалить.
Я поняла, что Стас пропал, и его жена обратилась с заявлением о его розыске. Значит, она не в курсе, где он. Но в самом деле: ГДЕ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ? А вдруг его уже нет в живых?
Макаров расспрашивал меня о круге обязанностей Стаса, о его клиентах, объеме работы. Не заметила ли я в последнее время что-то подозрительное или странное в его поведении? Нет, нет, отвечала я. Все как обычно.
Я напрягала память, пытаясь вспомнить какие-то мелочи или детали, которые бы подсказали мне, почему Стас это сделал. Но, как ни старалась, не могла. В моих воспоминаниях Стас был обаятелен и спокоен, невозмутим и весел, горяч и холоден. Короче, Стас в своем репертуаре. Мой мучитель и моя любовь.
Макаров не знал о наших отношениях, иначе список вопросов был бы намного длиннее. Я рассказала ему о Роберте Маландяне, и у Макарова сразу появилось такое выражение, как у охотничьей собаки, которая взяла след.
– Он вам говорил, что хочет поехать в Испанию на заработки?
– Нет. Никогда.
Он хотел сказать что-то еще, но промолчал.
– У меня есть надежда, что его найдут? – дрожащим голосом спросила я. – Мне нужны деньги фирмы и пропавшие документы. Очень нужны.
– Сделаем все возможное.
Я ничего не сказала ему о Марго. Во-первых, пришлось бы расколоться о наших отношениях. А во-вторых, как я поняла, она и сама ничего не знала о его теперешнем местонахождении.
Если бы я увидела Стаса, то первый вопрос мой был бы все-таки не о деньгах и документах. КАК ОН МОГ ТАК ПОСТУПИТЬ СО МНОЙ? КАК?
Следователь ушел, оставив мне визитку и прибавив, чтобы я звонила ему, если что-нибудь вспомню…
ГЛАВА 4
После работы я зашла в супермаркет, где обычно отоваривалась. Холодильник пуст, нужно купить еду. Я купила свиные отбивные, филе форели и килограмм апельсинов.
Моя машина стояла за углом. Я пересекла дорогу и резко остановилась. Меня чуть не сбил с ног черный джип. Разъездились тут, воскликнула я в духе бабулек из подъезда, проклинавших лихачей на иномарках.
Но больше ничего я не успела. Дверца джипа открылась, кто-то грубо втянул меня внутрь. Я только охнула: от неожиданности мои руки разжались, и пакет со свиными отбивными и рыбным филе шлепнулся на асфальт, а дамская сумка и пакет с апельсинами упали на пол салона. Я инстинктивно хотела нагнуться за ними, но не могла даже пошевелиться.
В салоне сидели трое. Один за рулем, двое сзади. Я словно распята между ними, как тушка цыпленка гриль на вертеле.
– Тихо! – приказал мне тот, кто сидел за рулем. – Только не надо кричать. Пожалуйста…
Этот ледяной тон парализовал меня: слова застряли в горле, я часто-часто закивала головой.
Джип тронулся с места. Первый шок понемногу проходил, я повертела головой, пытаясь угадать: куда мы едем.
– Куда мы едем?
– Лучше молчать, – сказал водитель.
Проплутав час по московским улицам, машина остановилась около двенадцатиэтажного дома. Резкий толчок, и вот уже мне приказывают выходить – тихо, без паники. Если вздумаю бежать, мне будет плохо, очень плохо… Слова бубнятся монотонно, без пауз, на одном дыхании, и я думаю, что сейчас я все узнаю или, наоборот, еще больше запутаюсь в догадках и предположениях.
Я ковыляю на шпильках в сопровождении почетного эскорта. Один мужчина впереди, другой – рядом, третий – сзади. Меня сопровождают как царственную особу королевской крови, и я стараюсь ничем не выдать панического страха.
Мы поднимаемся на лифте на пятый этаж. Выходим. Останавливаемся около квартиры с латунной табличкой двадцать три. Дверь распахивается, меня вталкивают внутрь.
Встретивший меня мужчина мне незнаком. Среднего роста, светлые волосы, лет сорок пять. Лицо широкое, скуластое, рот похож на щель, вырезанную в дереве острым перочинным ножиком. В первый момент, когда мои мысли стали только-только приходить в порядок, я не понимала, хорошо или плохо то, что я его не знаю, говорить или все-таки лучше промолчать, как меня предупреждали. Но не успеваю ничего сказать, как мужчина кивает головой.
– В комнату.
В комнате меня связывают веревками. Я даже не сопротивляюсь, потому что понимаю полную безнадежность моих попыток. Вся комната нашпигована моими спутниками. Они стоят как молчаливые стражи около дверей и окна. Я – посередине комнаты, а напротив меня человек с такими светлыми глазами, как будто бы вместо них – сосульки.
– Я надеюсь, Валерия Михайловна, что вы – человек благоразумный, – начинает Сосулька. – И понимаете, что в вашем положении… – Он многозначительно замолкает.
Я вопросительно смотрю на него. Недолгая пауза, чтобы я в полной мере могла оценить изящный тактический ход, и беседа продолжается.
– Вам, конечно, знакомо имя Рысева.
Я напрягаюсь.
– Да, – вопреки моему желанию голос звучит слабо.
– Вы были его очень хорошей знакомой.
Я молчу.
Им все известно и так. Они просто тянут время. Лучшая тактика ведения переговоров с противником – это делать неожиданные ходы и сбивать его с толку. А лучший ответ жертвы – полная и тотальная невозмутимость. Ничто так не действует на нервы палачу, как хладнокровие. Это проверено опытом.
Я вздернула подбородок выше.
Человек с ледяными глазами смотрит на меня в упор.
– Вы, наверное, знаете о существовании компромата на Хатонцева, который хранился у Рысева. И который… – Снова пауза. Да ему в театре выступать, мелькает совсем уж не к месту в моей голове, во МХАТе или в шекспировском «Глобусе». Здесь его потуг никто не оценит по достоинству… – хранится у вас.
Концовка была уж совсем неожиданная, и поэтому я поперхнулась.
– У меня?
– Да. У вас.
– Но… – Я издаю нервный смешок. – У меня ничего нет. К тому же фамилия Хатонцев мне ни о чем не говорит. Александр Степанович оберегал меня от своих дел, не давал сложной и разветвленной паутине под названием «бизнес» опутать наши отношения. У него все было четко разложено по полочкам и на полочке «Лера Тураева» не было никакого Хатонцева, компромата и сволочных разборок. Это, как говорится, из другой оперы.
Но вряд ли мне поверили…
– У меня правда ничего нет. – Я смотрю на Сосульку в упор и повторяю: – Рысев не посвящал меня в свои бизнес-проекты.
Наступает молчание. Но такое свинцово-тяжелое, что мне становится не по себе. Ясное дело, мне не верят. И убедить бандюхаев очень сложно…
Сосулька подходит ко мне ближе и наклоняется к уху.
– Может, все-таки вспомнишь?
Это «ты» не предвещает ничего хорошего, и я это прекрасно понимаю. Внутри все сжимается, но я держусь изо всех сил. Показать свою слабость – самое последнее дело.
– Мне нечего вспоминать, – дерзко говорю я. Постепенно шок проходит, и меня охватывает злость на ублюдков, которые накинулись на меня вчетвером.
– Да ну! – бандита, похоже, мои слова развеселили. – А ты у нас еще и кусачая девочка. Что ж! И не таких обламывали. – Он бросает взгляд на своих дружков, в ответ раздается дружное ржание.
Я не хочу думать, что это – конец. Нет, этого не может быть, потому что не может быть никогда. Я, молодая, красивая, полная жизни, должна вот так бесславно закончить свои дни в незнакомой квартире в окружении сволочей? Еще немного, и из моих глаз потекут слезы. Я с трудом сдерживаю их.
– Испугалась? – бандит не сводит с меня своего ледяного взгляда.
Я молчу.
– Будешь молчать… придется прибегнуть к крайним мерам. А мне этого не хочется. – Он широко улыбается. – Можешь поверить: мне совсем не хочется уродовать такую красивую женщину.
По моему телу пробегает дрожь, и это движение замечает Сосулька.
– Страшно? Это еще цветочки.
В моем воспаленном мозгу вертятся тысячи версий, что со мной может случиться. Одна хуже другой.
– Я бы сказала, если бы знала, – cлова вырываются с запинками.
– Думаешь разжалобить? – хмыкает бандит. – Не получится.
Он делает знак кому-то, и ко мне подходит здоровый мужик с квадратным подбородком и толстыми пальцами-сосисками. Он вынимает из кармана ножик и подступает ко мне. Я закрываю глаза, но Сосулька дергает меня за волосы и орет:
– Ну что? Обоссалась, телка? Будешь колоться или нет? А то уделаем разом. Пустим по кругу, мочалка гребаная, ну?
Я крепко зажмуриваю глаза и кричу в ответ:
– СУКИ-ПОГАНЫЕ ВЫ-МОЖЕТЕ – МЕНЯ убить, но у меня ничего нет. – Слезы брызгнули из глаз. Мне уже все равно, что со мной будет, но мне важно показать им, что меня не запугать… Я рыдаю и кричу. Со мной настоящая истерика, и я не могу остановиться.
– Тихо! – рявкнул Сосулька. Потом подошел и ударил меня по щеке. Наотмашь.
В ответ я вцепилась зубами в его руку.
– Черт…
Он с силой ударил меня по голове, в мозгу вспыхнули тысячи радужных искр, перед глазами все завертелось с бешеной скоростью, и я отключилась.
Сознание возвращалось постепенно. Я словно находилась в темной комнате и освещала ее карманным фонариком, выхватывая из темноты «картинки из жизни»: вот Стас нежно гладит мне плечи и покусывает мочку уха, вот он что-то шепчет… вот я собираю чемодан перед полетом на Майорку…
Я приоткрыла глаза и застонала.
– Очухалась? – Сосулька подходит ко мне и берет за подбородок.
– Открывай глаза и смотри на меня. Слышишь?
Я открываю глаза.
– Это что за цирк ты здесь устроила? Совсем шизанулась? Не поняла, с кем разговариваешь? – Он стучит мне указательным пальцем по лбу. – Рассусоливать мне с тобой некогда, поэтому слушай и запоминай. Ясно?
Я киваю. Он отпускает подбородок и отходит на несколько шагов. Руки засунуты в карманы. Похоже, что больше в комнате никого нет. Только я и он. Но повернуть голову и оглядеться я не могу: больно.
– Я тебя отпускаю, но компромат на Хатонцева – за тобой. Ты должна понять: у тебя нет другого выхода, как отдать его нам. Ты можешь думать, размышлять. Все бесполезно. Срок у тебя – месяц. Если через месяц бумаг не будет, – его губы раздвигаются в улыбке, – не будет и тебя. Ты все поняла?