Когда я увидела в замке вожделенные ключи, то наивно подумала, что мне повезло. Целых пять секунд так думала, пока чья-то неожиданно возникшая рука не угостила меня струей из газового баллончика, от которой все сразу же расплылось перед глазами. А когда сплылось обратно…
– С-сука! – услышала я над собой гнусавый голос и сопровождающий его плевок. – Два передних зуба мне пушкой выбила!
– И отбила охоту с ней баловаться? – переспросил кто-то из четверых насильников (Черт, их, оказывается, было четверо!).
– Ну, не-ет! Я ей такой трах устрою, запомнит на всю жизнь! А Круг мне поможет. Ему она чуть глаз не высадила! Ничего не поделаешь, Интел, придется подождать. С девчонкой еще успеем разобраться.
– Только не слишком затягивайте, – в голосе Интела проскользнули начальственные нотки, и я сразу поняла, кто здесь главный. Похоже, именно он оставался в машине и вывел меня из строя усыпляющим газом. Да еще каким! До сих пор в голове туман, а уши как будто заложены ватой. И тем не менее самое главное я все же услышала: Элю они оставили на закуску. Значит, пора принимать решительные меры.
Легко сказать! Их все-таки четверо, а не двое. Да и я не в самой удобной позиции – лежу на траве под пристальными взглядами четырех пар глаз. Правда, не связанная, и это уже большой плюс. Все-таки российская беспечность иногда бывает на руку. Не зря же говорится: на аллаха надейся, а верблюда привязывай. Я, конечно, не верблюд, но честное слово, ребята, лучше бы вы меня привязали!
Второй раз за сегодняшний день в памяти зазвучал чуть хрипловатый и когда-то любимый голос. Да, дорогой, я знаю: ненависть – это сила. Да, милый, сейчас я начну «разгонку», как ты когда-то учил, чтобы возненавидеть четверых выродков еще сильнее, чем я возненавидела тебя. Сейчас…
Тяжелый, почти неподъемный маятник начал внутри меня свое медленное, но неотвратимое движение. Я раскачивала его, задыхаясь от бурлящей во мне ненависти. И с каждым толчком размах маятника увеличивался. Раз – два, взяли, еще взяли! Кажется, ненавидеть сильнее уже нельзя, но я знаю, что можно. И пусть каждая клеточка дрожит от хлынувшего в кровь адреналина, я понимаю, что мне еще далеко до такого состояния, когда хрупкая девчушка способна одним движением раскидать шестерых здоровенных санитаров. И потому, ощутив навалившуюся тяжесть мужского тела, я остаюсь обманчиво неподвижной, зная, что это только прибавит мне ненависти. А значит, и силы.
Пуговица на шортах с треском отлетает в сторону, но мои глаза все так же безмятежно закрыты. Рано. Еще рано. Второго шанса у меня просто не будет. И пусть молния в один миг расходится под крепкими пальцами с золотой печаткой на правом мизинце. Пусть. Это хорошо, что его так трясет от желания и ненависти, значит, он не почувствует как трясет меня. Шорты рывком спущены к щиколоткам и исчезают в ближайших кустах. Я специально приоткрыла ресницы, чтобы видеть это. Хорошо. А теперь дай мне рассмотреть тебя, мальчик, чтобы мой маятник закачался в такт твоему прерывистому дыханию. Отлично! Осталось совсем чуть-чуть – и мне будет по колено любое море или даже океан. Говорят, на таком взводе берсерки в одиночку бросались на сотню врагов и обращали их в бегство.
Футболка, брызнув яркими стразами, рвется как туалетная бумага, а следом за ней итальянское белье, на которое я потратила половину моей предыдущей зарплаты. Ну все! Вот теперь я – сама ненависть. Так обойтись с моим лифчиком! Убью!!! Но прежде чем убить, я в соответствии с инструкцией освобождаюсь от эмоций. Они только помешают. Сейчас мне нужна не ослепляющая ненависть, а холодная ярость. Не маятник, а сжатая до предела пружина, которую я в нужный момент отпущу.
– Ну, сука, сейчас ты у меня попляшешь, – бормочут возле моего уха окровавленные губы, а исцарапанное колено одним движением раздвигает мне ноги, как будто освобождая дрожащие от напряжения стальные витки. Теперь главное не останавливаться. И я не остановлюсь!
Наверное, со стороны это выглядело так, будто я действительно превратилась в огромную пружину: навалившегося на меня парня подбросило вверх почти на полметра. А когда он приземлился обратно, мое колено изо всех сил врезалось ему в промежность. Подавившись криком, он скатился с меня и затих, свернувшись в позе зародыша. «Значит, их осталось только трое», – подумала я, уворачиваясь от удара в голову. И больше уже ни о чем не думала. Пока вокруг не осталось никого, кто смог хотя бы удержаться на ногах.
Все еще находясь в состоянии «разгонки», я открыла багажник джипа и, достав буксирный трос, замотала четверку мушкетеров так, будто всю жизнь работала мотальщицей. И только потом начала торможение.
Вдох-выдох, вдох-выдох. Я глубоко дышала, постепенно приходя в нормальное человеческое состояние, когда нет нужды совершать такие подвиги. Как всегда после торможения, немного защипало в носу, но я собралась и сдержала слезы, памятуя, что вместе с ними человек теряет кучу энергии. А мне эта энергия еще ох как пригодится, потому что придется пройти не только через официальный милицейский протокол, но и неофициальную, а оттого еще более неприятную беседу с шефом. Однако чему бывать того не миновать. И, отыскав в кармане одного из охотников за сомнительными удовольствиями сотовый, я с тяжелым вздохом набрала короткий номер стражей порядка.
Я сидела перед зеркалом в своей комнате, из окна которой открывался чудный вид на пруд с лебедями, и осторожными движениями прикладывала разрезанные пополам дольки чеснока к правой стороне лица, превратившейся в надувную подушку. Черт бы побрал этого левшу Круга! Такой синяк и за полмесяца не сойдет, а у моей подопечной через неделю день рождения. Хороша же я буду на торжественном приеме с сине-красным кровоподтеком на пол-лица. Однако нет худа без добра. Сидя в милицейском «уазике» (тоже неизвестно как протиснувшемся между деревьями), все еще не пришедшая в себя Эля потребовала достать ей точно такой же газовый баллончик, как тот, которым нас вывел из строя очкастый Интел. Так что вопрос с подарком на день рождения решился сам собой. А заодно решился вопрос и с другим подарком. Даже двумя.
Когда «форд» Челнокова, скребя днищем по заросшими мелкими кустиками колдобинам, подобрался вплотную к милицейскому «уазику», я почувствовала себя, мягко говоря, неважно. А уж когда увидела абсолютно спокойное лицо Владимира Андреевича, просто струсила. С такими лицами хорошо приказы о ликвидации отдавать. Хмурый Сережа, следовавший за шефом по пятам, улучил момент и, показав глазами на медленно приходящую в себя связанную четверку, выразительно провел ребром ладони по горлу. Однако не завидую я любвеобильным парням. Вряд ли пребывание в милиции пойдет на пользу их здоровью.
Благодаря вмешательству папочки нас с Элей не стали долго мучить и, записав показания, отпустили на все четыре стороны. Бросив быстрый взгляд на покрывало, из которого я соорудила себе нечто вроде римской тоги, Челноков приказал секретарю забрать «Рено» со стоянки, скомандовал нам с Элей «Садитесь!» и первым полез в «форд». На заднее сидение. Всю обратную дорогу он прижимал голову дочери к груди и что-то тихо шептал ей, гладя по растрепанным волосам. Когда же автомобиль остановился у парадного подъезда коттеджа, бережно довел Элю до двери и с рук на руки передал специально вызванной даме-психологу.
– Пойдем, – кивнул он мне, когда Эля в сопровождении женщины покорно ушла в свою комнату, чтобы получить нелишнюю в таких случаях скорую психологическую помощь. И, предупреждая мои возражения, добавил: – После переоденешься.
Так же покорно, как Эля, я поплелась за бизнесменом в его кабинет, гадая про себя, как именно он отреагирует на инцидент. С одной стороны, благодаря счастливому случаю и моим стараниям, все окончилось вполне благополучно, а с другой – ведь «чуть было не случилось». При желании телохранителя всегда можно обвинить в непрофессионализме. Допустил! Не просчитал! Подверг опасности…
Войдя в кабинет, Владимир Андреевич тщательно закрыл за собой дверь и широким шагом подошел к встроенному в стену сейфу. Но созерцать содержимое несгораемого ящика мне не позволила широкая спина шефа, почти полностью его загородившая.
– Вот, – на стол шлепнулась небрежно брошенная пачка пятисотенных купюр. – Это твоя премия. А это…
Следом за пачкой из сейфа была извлечена бутылка коньяка «Хенесси», две серебряные рюмки и пакет с домашними черными сухарями.
– Это вместо молока. За вредность, – пояснил Челноков, щедро плеснув в рюмки благоухающий на весь кабинет напиток. – Спасибо тебе, девочка. Только не фыркай! Девчонка ты и все тут. Почему не стреляла?
– Патрон заклинило. Наверное, что-то с бойком…
– Возьми, – на столе появился маленький короткоствольный пистолет. Явно не газовый. – Завтра сфотографируешься, послезавтра получишь разрешение на ношение огнестрельного оружия.
Ха! С таким синим личиком и фотографироваться? Да меня на снимке мама родная не узнает! К тому же в этом совершенно нет необходимости.
– У меня есть разрешение, – пробормотала я.
– Отлично. Старая добрая «беретта» еще никогда никому не мешала. Но ты и без оружия справилась: лихо их отделала. Одна четверых. Ты не Ника – ты настоящая Никита. Кто тебя учил?
– Да многие…
– Многие такому не учат. Такому может научить только один. Один на тысячу учителей. Так кто он? Может, я его знаю?
– Вряд ли.
– И все-таки… Слушай, Ника, почему ты не хочешь его назвать? От тебя ведь не убудет.
– Сергей Хван, – назвала я имя моего последнего тренера, стараясь не отводить глаз.
– Не знаю такого, – покачал головой Челноков.
– Я же говорила…
– Ладно, будем, – бизнесмен поднял рюмку, и я вынуждена была последовать его примеру, горько оплакивая свой здоровый образ жизни. За первой рюмкой последовали еще четыре, в перерывах между которыми шеф подробно расспрашивал, как было дело. Потом, быстро поднявшись, подошел ко мне, крепко обнял и поцеловал в губы. Но поцелуй этот был совсем не сексуальным. Скорее он походил на те, которыми незабвенный Леонид Ильич Брежнев награждал своих министров, вручая очередной орден. Ни грана эротики. Это была просто высшая форма проявления благодарности, на которую оказался способен Челноков. Я это поняла и, в общем-то, ничего не имела против. А вот кто-то другой не понял и, издав странный горловой звук, видимо, отшатнулся от замочной скважины, так как из-за двери донесся грохот опрокинутого стула. Челноков выпустил меня из объятий и, открыл дверь в приемную. Разумеется, уже пустую.