Н а т а ш а (поеживаясь). Холодно.
М а р к. Прости. (Набрасывает ей на плечи пиджак.)
Н а т а ш а (после паузы). Ты целовался с Мариной?
М а р к. Нет. Конечно, нет.
Н а т а ш а (порывисто целует Марка). До завтра. (Уронив пиджак, убегает.)
М а р к (опомнился). Наталочка! (Ответа нет.) Наталочка!
З а т е м н е н и е.
Квартира Гурвичей. Сначала эту комнату меблировали как гостиную. Но сейчас традиционная мебель отступила под натиском книг и спортивных принадлежностей: здесь царит Наташа. Несмотря на поздний час, комната ярко освещена. На столе, покрытом скатертью, фрукты, пирог, вино, три прибора. Осторожно открыв дверь, входит Н а т а ш а. Туфли держит в руках — чтобы не разбудить родителей. Пораженная ярким светом и празднично накрытым столом, она застывает на пороге. Быстро входит Г р и г о р и й И с а а к о в и ч Г у р в и ч. Одет парадно, радостно возбужден.
Г у р в и ч. Наконец-то! (Целует Наташу.) Роза! Наташа пришла!
Н а т а ш а (показывает на сервированный стол). Папа, ну зачем? Тебе же рано утром на работу. И не такое уж это событие…
Вбегает Р о з а Е ф и м о в н а, она тоже нарядно одета.
Р о з а. Наташенька! Наконец! У меня сердце чуть не выпрыгнуло.
Н а т а ш а. Лора в своем репертуаре. Конечно, позвонила вам и расписала: ваша дочь — вторая Зыкина! (Смеется.) А дочь — прирожденная эскулапочка! (Пританцовывая, поет шутливую песенку студентов-медиков.) Папочка, какая я сегодня счастливая! (Обнимает отца, кружится с ним по комнате.) И вовсе не от успеха на концерте. Лорка небось наговорила вам…
Р о з а. Лорочка не звонила.
Н а т а ш а. Зачем же вы закатили пир? (Догадалась, улыбнулась.) Опять премия? Папа, и грамота тоже.
Г у р в и ч (пренебрежительно). Семечки.
Н а т а ш а (просияла). Утвердили директором магазина?
Г у р в и ч. Наоборот. Через неделю я уже даже не «врио». Приходит новый директор. Молодая женщина. Молоко на губах не обсохло, но зато высшее образование!
Н а т а ш а. По специальности?
Г у р в и ч. Говорят, да… Но я уже не переживаю, дочка. Умные люди мне давно открыли глаза, почему меня не утверждают директором. С шестнадцатилетним стажем заместителя! С десятками премий и грамот! С вот таким перевыполнением плана!
Н а т а ш а. Папа, но ведь молодой специалист…
Г у р в и ч. Не надо утешать. Уже переболело. А сейчас пусть мне скажут: «Гурвич, вы назначаетесь директором всего «Мебельторга», — я отвечу: «Поздно, дорогие товарищи! Поздно. Никаких ваших повышений Гурвичу не нужно».
Н а т а ш а (недоуменно). Что случилось?
Р о з а (мужу, торжествующе). Скажи ей, наконец.
Г у р в и ч. Сейчас, дочка, все поймешь. (Наливает вино в бокалы.)
Н а т а ш а. Вино? С твоими почками?
Г у р в и ч. Доченька, сегодня я забыл про почки. (С шутливой загадочностью.) Тебе хотелось бы за границу?
Н а т а ш а. Очень! Я решила заранее вам не говорить, но на каникулы мы с Ларисой, может быть, махнем в Финляндию. На восемь дней!
Г у р в и ч. Уй-уй-уй, на целых восемь дней! И еще — может быть. А может и не быть.
Н а т а ш а. Папа, что с тобой?
Р о з а. Гриша, не мучай девочку, покажи ей письмо.
Г у р в и ч. Что — письмо. (Торжествующе.) Вызов.
Н а т а ш а. Какой вызов?
Г у р в и ч (бережно достает из большого бумажника бумаги). Руки у тебя чистые? (Осторожно передает Наташе.) Только не помни.
Н а т а ш а (не глядя на письмо). Откуда?
Р о з а. Из Тель-Авива.
Г у р в и ч. Из столицы государства Израиль.
Н а т а ш а (быстро просмотрев бумаги). Откуда взялась эта… Дебора Гройс?
Г у р в и ч (переглянувшись с женой). Неужели мы никогда тебе не говорили про нашу тетю Двойру?
Р о з а. Папина троюродная сестра.
Г у р в и ч. Почти двоюродная.
Р о з а (Наташе). И как она про тебя пишет! Вот, (Читает.) «Я безумно радоваюсь, — тетя забыла русский, она ведь уехала в Палестину еще до войны, — я безумно радоваюсь, что на карточку ваша Натуля выглядывает такая пикантная».
Н а т а ш а. «Пикантная». Мерзкое словечко.
Г у р в и ч. Подумаешь, слово. Главное, что тетя Дебора прислала нам вызов.
Н а т а ш а. В гости?
Г у р в и ч. Насовсем.
Н а т а ш а. И мне… И я?
Г у р в и ч (смеется). Нет, нашу единственную доченьку мы бросим здесь.
Р о з а (улыбаясь). Смотрю на тебя, Наташенька: ты иногда совсем еще дурочка.
Н а т а ш а. Зачем вы послали ей мою фотографию?
Р о з а. Мы не посылали.
Н а т а ш а. Но она же пишет…
Р о з а (вспыхнула). Тебе мама говорит, мама: не посылали. (Растерянно смотрит на мужа.)
Г у р в и ч. Какая разница, кто послал. Нашелся хороший человек.
Н а т а ш а. Хороший человек, конечно, уже сам в Израиле?
Г у р в и ч (опередив с ответом жену). Конечно.
Н а т а ш а. А я думала, он из шептунов.
Г у р в и ч. Что еще за шептуны?
Н а т а ш а. Недавно мы с Лоркой забежали к нам домой перехватить по бутерброду. На лестнице нас чуть не сбил с ног какой-то тип. Мы вначале подумали — жулик, так он улепетывал. Со страха даже тросточку выронил. А новый сосед с пятого этажа…
Р о з а. Который из Минска переехал?
Н а т а ш а. Он, он. Кричит: «Не смейте, зазывала проклятый, нашептывать мне про моих мифических родственников в Израиле! Посмеете еще раз явиться, я вас, шептуна, вниз головой с лестницы спущу! Сами отправляйтесь в ваш израильский рай!»
Г у р в и ч (подает ей бокал). Выпей, дочка, за наше новое счастье.
Н а т а ш а (не берет бокал). Мы не сможем жить на чужбине.
Г у р в и ч. Почему это на чужбине? На родине. Второй родине.
Н а т а ш а. Две родины? Такого не бывает…
Р о з а. Почему — две, девочка? Будет одна. Новая.
Н а т а ш а. И я должна бросить все?.. И всех!..
Г у р в и ч. Ты ж поедешь с родителями.
Р о з а. Отец и мать все-таки дороже всех. Что ты молчишь?
Н а т а ш а. Мама! Папа! Но как же покинуть все?.. Мамочка! (Обнимает мать.) Час тому назад я… я поняла, я люблю… Люблю прекрасного человека.
Р о з а. Еще сто двадцать пять раз полюбишь. В твоем возрасте, доченька…
Н а т а ш а (отшатнувшись от нее, тихо). Никуда я не поеду.
Г у р в и ч. Что? (Угрожающе.) Ты что посмела сказать матери? (Кричит.) Мать и отец тебе жизнь отдают, они ради тебя… (Задыхаясь от гнева.) И ты, соплячка, смеешь мне…
Р о з а (усаживает его). Не кричи на нее, Гриша. Влезь в ее шкуру. Комсомол, медицинский, спортобщество «Буревестник»… А тут еще парень, который кажется ей самым прекрасным на свете. Бросить все это девушке труднее, чем тебе твой магазин.
Г у р в и ч. Магазин не мой. Магазин — «Мебельторга». Мой будет у меня там.
Н а т а ш а. Неужели ты станешь… лавочником?
Р о з а. Стыдись, Наташа! Выбирай слова. Коммерсант…
Г у р в и ч. А меня и «лавочник» не обижает. Твой дедушка в Белостоке тоже держал собственную лавку. И это его не позорило. Он считался честным и порядочным. И делал добро людям… Откровенно говоря, не очень любил свой магазин, его больше тянуло к типографии. Но его отец, мой дед, оставил типографию старшему сыну.
Н а т а ш а (встрепенулась). Где?
Г у р в и ч (не понял). Что — где?
Н а т а ш а. Где у него была типография?
Г у р в и ч. А, того местечка уже, наверно, и на свете нет.
Н а т а ш а (добиваясь точного ответа). Под Белостоком?
Р о з а (укоризненно). Наташа! У нас такое событие, а тебя интересует какая-то прадедовская типография.
Н а т а ш а. Папа, ты не знаешь, в той типографии умер от туберкулеза наборщик?
Г у р в и ч. Доченька, в те годы сотни людей умирали от туберкулеза. Да еще в местечках.
Н а т а ш а (словно про себя). Собственная типография…
Г у р в и ч. Да, собственная типография. Ну и что? Собственный завод. Собственная усадьба. Кто знает, может быть, у тебя… ну и у твоего мужа будет собственная больница.
Р о з а (улыбаясь). Наташенька захочет, чтобы только детская. Правда, доченька?
Н а т а ш а (как бы заново осознав весь ужас происходящего). Мамочка! Папа! Одумайтесь! Вы погубите себе жизнь! И мне!..
Г у р в и ч. Много ты знаешь. В Израиле — все для репатриантов. Все!
Н а т а ш а. Папа, репатриация — это возвращение на родину. А ты хочешь покинуть родину. Как эмигрант.
Р о з а. Ой, Наташа, не люблю я это слово — эмигрант.
Н а т а ш а. Да, мама, страшное слово. И страшная жизнь… А папа…
Г у р в и ч. Не учи отца. К нам заглянуло счастье, а ты… (Вот-вот он поднимет на дочь руку.) Ты, негодная…
Н а т а ш а (исступленно). Не поеду! Не поеду!.. (Плачет.) Лучше умереть… Лучше умереть…
Г у р в и ч (Розе). Полюбуйся на свою дочь.
Р о з а (укоризненно). Гриша!.. (Бросается к Наташе, гладит ее.) Наша дочь поймет. Она у нас умница. (Утирает слезы на лице дочери.) Сейчас мы все сядем за стол… Видела, я на скорую руку испекла пирог?.. Садись, Гриша.
Гурвич садится.
Садись, Наташенька…
Наташа стоит на месте.
Что ж, за наше новое счастье, может быть, даже лучше выпить стоя… (Подает Наташе бокал, который та машинально берет.) Гриша, скажи хороший тост, как ты когда-то умел… Знаешь, доченька, когда я полюбила твоего папу? Когда он произнес тост в годовщину Победы… Ну, Гриша, мы слушаем тебя…
Г у р в и ч (встает с бокалом в руке). Дорогая моя жена! Моя хорошая, милая дочка! У меня уже седые волосы, и я обязан вам сказать правду. Я решился на очень трудный шаг. Но в жизни бывают моменты, когда человек обязан быть решительным. Иначе… А, даже не хочется говорить, что может произойти иначе. Передо мной пример моего покойного отца. Когда в тридцать девятом к Белостоку подошли гитлеровцы, нашлись умники, которые хотели заморочить голову моему отцу. «Господин Гурвич, как это у вас хватает сердца бросить и магазин и дом — ведь в них вложили жизнь и ваш отец и вы сами».