Н а т а ш а. Прибыль?!
Д е б о р а. Конечно. Обеспечить спокойную старость родителям. Ты же преданная дочка. И папе не придется гнуть спину под солнцем на складе, и мама сможет делать себе уколы какие захочет. Тебя надо удачно выдать замуж.
Н а т а ш а. А папа и мама мечтают, чтобы я получила образование. И мне очень хочется учиться, получить специальность.
Д е б о р а. Чепуха! Для такого мужа, какого я тебе ищу — и найду — не образование капитал, а вот такие аппетитные щечки, такие роскошные бедра. (Похлопывает Наташу по бедру.) Как на колесиках.
Н а т а ш а (отшатнувшись). Я не товар на прилавке!
Д е б о р а. Сегодня как раз товар, и высший сорт. А через несколько лет со всеми своими образованиями можешь стать уже третьим сортом. У образованных глаза быстро тускнеют, щеки отвисают, бедра расползаются вширь и вкось.
Н а т а ш а (горько). Словом, надо спешно звонить в бракопосредническое бюро «Полина», да? (Берет со стола газету и читает объявление.) «Для советских олим. Невесты и женихи разных возрастов в Израиле, Америке и Европе. Точные справочники роста, возраста, цвета волос, прочих особенностей. От клиентов с дефектами ие отказываемся». Я, кажется, без дефектов — тем более можно звонить!
Д е б о р а (вырывает у нее газету). С дохлых лошадей подковы! Этим Полинам-шмалинам нужно побольше высосать для себя! И из женихов, и из невесты. А мы без всяких «Полин» из-под земли выкопаем себе богатого мужа. Влиятельного, солидного. Конечно, не первой молодости. И он голову потеряет, когда увидит такую секс-бомбочку. Лучше даже не наш израильский, а, допустим, из Аргентины или Бразилии. Можно из Франции — им осточертели сфабрикованные из косметики французские куклы.
Наташа безуспешно старается прервать ее.
Молчи! Твое счастье, что сейчас мода на израильских девушек. Израильтянки два раза на конкурсе стали «Мисс мира» — и богачи со всего света вбили себе в голову, что лучше израильтянок женщин нет. (Смеется.) Даже наши проститутки на этом выгадали — подняли свое реноме на мировом рынке…
Наташа сжалась и закрыла лицо руками.
На такой крючок, как ты, мы зацепим жирного кита. Из тех, кому только головной боли не хватает. И ты будешь командовать им. Ради такой жены он даже переведет сюда свое дело и капитал. И мы с ним вдвоем… (Спохватилась.) Он будет тебя называть: моя королева Авиталь. А захочешь, чтобы называл Наташенькой, будет по-твоему, ему наплевать, что у нас ты Авиталь. (Железно.) И ни один раввин, даже главнейший из главных, ни один чиновник министерства религии не посмеет ему слово сказать: когда у еврея большие деньги, у него полное право называть жену Натальей и даже… даже Магдалиной! (Мечтательно.) Кто знает, может быть, он увезет тебя отсюда — от вечных войн, от призыва в армию, от звериных арабских морд и от еще более страшных морд наших полудиких черных евреев. Ты забудешь все это как дурной сон. И даже тетю Дебору забудешь. Приеду я к тебе в гости куда-нибудь в Буэнос-Айрес или — чем черт не шутит! — в Париж, а ты скажешь горничной: ответьте этой израильской идиотке, что я собираюсь в «Мулен-Руж»!.. Ничего, привыкла, не в первый раз мне так платят за мою доброту. Главное — тебе устроить роскошную партию. Слышишь?
Н а т а ш а (после паузы). Какой ужас…
Д е б о р а. Ужас — это ловить мужчину на ночь на набережной Гаяркон и еще отдавать больше половины заработка сутенеру… Не волнуйся, Натуля, тетя Дебора пристроит тебя основательно. Мы выставим свои твердые кондиции. Я уже предупредила эту… одну знакомую, что нам нужен муж без шайки родственников, главное, без братьев. (Подмигивает Наташе.) Надо трезво заглядывать в будущее, правда?
Н а т а ш а (не понимает). Какие братья?
Д е б о р а. Разве не знаешь, как я влопалась на брате покойного дяди Сендера? Когда я решила взять… выйти замуж за Марселя, знаешь, сколько содрал с меня этот грабитель Абрашка, младший брат Сендера? Выговорить страшно.
Н а т а ш а (окончательно не понимает). За что?
Д е б о р а. Ты что, с космоса свалилась? За то, что Абрашка разрешил мне вторично выйти замуж. А я молчала: босяк босяком, но брат покойного мужа — его слово для раввината закон. Он, стрикулист паршивый, разнюхал, что я, как гимназистка, втрескалась в Марселя, и рвал с меня, поганец, живые куски. Хотя, положа руку на сердце, какой идиот на его месте не взял бы то, что само в руки плывет. (Смотрит на часы.) Ой, заговорилась!.. Словом, положись на меня, Натуленька, и станешь у нас гранд-дамой. Уж тут тетя Дебора не продешевит. (Идет к двери, останавливается.) Только ни слова Эльзе. Не нравится мне твоя дружба с этой шансонеткой. Я давно хочу вышвырнуть ее из квартиры. Не компания она тебе. Неудачница. Приехала, помню, с таким видом, что — фи-фу-фа! — тут же покорит Тель-Авив. «Солистка Одесской филармонии Эльза Гриль». А мужа так и не подцепила. Зато докатилась до неприличных песенок в ночном баре.
Н а т а ш а. У Эльзы в репертуаре много замечательных песен. Но пьяным ночью в «Глории» не до них.
Д е б о р а. Где ей вообще петь с ее астмой, чтоб при ней она и осталась! Пусть спасибо скажет, что ее из «Глории» не вытурили. Марсель как-то заглянул туда… случайно, с деловой компанией. Говорит, посетители возмущены: певица выглядит драной кошкой — врагам нашим так всю жизнь выглядеть! Словом, не компания она тебе.
Н а т а ш а. Эльза так тепло ко мне относится. Сердечно.
Д е б о р а. Ой, эта ваша местечковая наивность! «Сердечно». А что ей делить с тобой? Охи и вздохи? «Ох, Вознесенский, ах, Зыкина!» А попробуй перейди ей дорогу, она тебя в тюрьму запрячет, на куски разорвет!
Н а т а ш а. Извините, тетя. Эльза мне друг.
Д е б о р а. Ну-ну. Увидим. (Властно.) Но пока вы живете у меня, я требую: будьте поосторожней с шлеперней из моего двора. Когда-нибудь я их всех выгоню. Одни завистники и доносчики. У нас, запомни, все надо держать в четырех стенах, особенно удачи.
Н а т а ш а. Нам пока держать нечего. У нас нет удач.
Д е б о р а. Захочешь — будут. Запомни мои слова: счастье всей вашей семьи в твоих руках. (В дверях.) Значит, не доверяй, а проверяй? (Смеется.) Хорошо сказано. (Уходит.)
Наташа мечется по комнате. Затем берет гитару и тихо наигрывает песенку, которую она слышала от Марка.
Н а т а ш а (поет).
Ой, если еврей-бедняк имеет дочку —
Пусть она красавица на весь белый свет…
Она не слышит, как в дверь со двора входит Э л ь з а. В халате, непричесанная, с синими кругами под глазами, она выглядит старше своих сорока с небольшим.
Э л ь з а. Наталочка…
Н а т а ш а (вздрогнула). Кто?.. (Оглянулась.) Эльза…
Э л ь з а. Ты что? Вся дрожишь. Извини, но ты, я знаю, не переносишь свое новое имя, и я хотела…
Н а т а ш а. Вы… Как вы назвали меня?
Э л ь з а. Наталочка. В Одессе, у нас в подъезде, была смешная первоклашка Наталочка.
Н а т а ш а (словно в трансе). Наталочка… Меня так однажды назвал один человек. (Отвернулась, скрывая слезы.) Только он.
Э л ь з а. Догадываюсь кто. Чем скорее ты его забудешь, тем легче будет у тебя на душе.
Н а т а ш а. Значит, никогда не будет легко на душе.
Э л ь з а. Но-но, без пессимизма… А для меня ты теперь только Авиталь, никаких Наташ. Да, почему вдруг — Авиталь?
Н а т а ш а (с горькой иронией). В раввинате пошли мне навстречу: пусть хоть один слог останется от «Натальи». Раньше я думала, у человека может быть только одно имя. Как одна мать и одна родина. А теперь мне все равно.
Э л ь з а. Жаль, что тебе здесь многое все равно. Ты очень неосторожна. Очень. Ну как можно при друзьях Марселя — тот рыжий, горбатенький даже не пытается скрыть, что он из полиции! — читать стихи Павла Когана.
Н а т а ш а (словно про себя). «Я б сдох, как пес, от ностальгии в любом кокосовом раю».
Э л ь з а. Про ностальгию — это полбеды. А ты при нем еще про Россию, про воздух русский…
Н а т а ш а (с большим чувством). «Я — патриот, я воздух русский, я землю русскую люблю».
Э л ь з а. Того, высокого, с проседью, даже перекосило. Опасный тип. Компьютерщик в главном раввинате.
Н а т а ш а (удивлена). У раввинов компьютер?
Э л ь з а. В ногу с техникой. Заподозрят, что кто-нибудь не совсем чистый еврей, и этот седой иезуит закладывает всю его родословную в компьютер. А ты при нем — такие стихи. Так нельзя, Ната… Авиталь. Я — старая одинокая баба, у меня действительно никакого просвета, и то помнила, в какой мы компании. А ты молодая, у тебя все впереди!
Н а т а ш а. Молодая. Но есть ли что-нибудь впереди?
Э л ь з а. А ты скажи себе: все, что было, отрезано — начинаю новую жизнь.
Н а т а ш а. Где она здесь — жизнь?
Неожиданный грохот. По полу прокатывается брошенный в окно кусок кирпича.
(Шарахается в сторону.) Что это?
Э л ь з а. Спокойно. (Поднимает кирпич с привязанной запиской.) Кто-то просто сэкономил на марке. (Смотрит записку.)
Н а т а ш а. Эльза, мне не до шуток.
Э л ь з а. Как раз это милая шутка. Правда, твой поклонник завуалировал пылкое признание острой критикой…
Н а т а ш а (досадливо). Эльза!
Э л ь з а. Но только политической критикой. А как девушка ты ему очень нравишься. Слушай. (Читает.) «Ну что, сидишь без работы, несмотря на твои зажигательные глазки…» Заметил глазки! «Пока не поздно, возьмись за ум, а то пропадешь как собачонка. Я сам слышал, как ты в автобусе просвещала свою мамулю насчет генерала Пиночета. Какое тебе дело до того, что генерал прищемил хвост бунтовщикам! Нам на это наплевать. Израильтянина должны волновать только еврейские дела. А тебя, как видно, они не очень волнуют. Ведь ты не соизволила заглянуть ни в одну из наших молодежных организаций. Кто знает, может быть, у комсомольцев ты уже побывала. Ты, в общем, девушка сексуальная и классная…» Слышишь, классная! «Когда увижу, что ты радикально изменила свое непатриотическое поведение, сам подойду к тебе, и мы с тобой…» Зачеркнуто. «А если не возьмешься за ум…»