Ч и н о в н и к. На беседу. Спокойную беседу. Если ты, конечно, постигнешь священные основы иудаизма и проникнешься…
Н а т а ш а. Не постигну. И не проникнусь. Я уеду отсюда!
Г у р в и ч. Наташа…
Ч и н о в н и к (Наташе). В какой же стране, думаешь, тебе будет легче?
Н а т а ш а. В той, которую мы покинули.
Ч и н о в н и к (хмыкает). Оказывается, в оценке Советского Союза ты расходишься с матерью.
Г у р в и ч (взволнованно). Наташа ничего не знала о том проклятом интервью на аэродроме.
Ч и н о в н и к. На фотографии вы все трое рядом: ты, жена, Авиталь. Жена что-то говорит репортерам, а вы с Авиталь улыбаетесь. Фотодокумент… (Недовольно.) Опять отвлек меня от дела.
Г у р в и ч (вздыхает). Какие там сейчас дела…
Ч и н о в н и к. А ты думал, твою дочь освободят от ритуала просто так? Нет, ей придется… (Выжидает.) Всего-навсего написать письмо. Только одно письмишко.
Н а т а ш а. Интересно, кому?
Ч и н о в н и к. Двоюродной сестре.
Н а т а ш а. Вот как! Сочинить лживое письмо в Белоруссию! О моей райской жизни.
Ч и н о в н и к. Тебя об этом не просят.
Н а т а ш а. Но вам ведь надо, чтобы мне завидовали.
Ч и н о в н и к. Твоим близким в Белоруссии и без твоих писем известно, что семья Гурвича в Израиле не прогадала.
Г у р в и ч. Кто написал такую чушь?
Ч и н о в н и к. Не ты. Твои непатриотичные письма умные люди задержали. Через какое-то время тебе, израильскому патриоту, самому будет стыдно читать эти ахи и охи. И ты сам поспешишь послать кому-нибудь вызов.
Н а т а ш а. Никогда! Ни за что!
Г у р в и ч. Успокойся, Наташенька. От тебя же не требуют, чтобы ты сейчас написала Рае.
Ч и н о в н и к. Конечно. (Наташе.) Хотя ты бывшая жительница Белоруссии, и мы имеем полное право потребовать…
Н а т а ш а. Да, я бывшая! Бывшая советская гражданка. Бывшая комсомолка. Бывшая студентка. Но пока еще не бывший человек! И не требуйте от меня нечеловеческих поступков!
Ч и н о в н и к. Не кричи. У меня и в мыслях не было никакой Белоруссии. Ты забыла свою вторую двоюродную сестру.
Н а т а ш а. О нет, не забыла! (Грустно.) В октябре Зина собиралась из Биробиджана к нам в гости.
Ч и н о в н и к. В прошлом году ты гостила у нее. (Выразительно.) В Еврейской автономной области.
Н а т а ш а (тоскливо). Доведется ли еще погостить там!
Г у р в и ч. Наташа… (Чиновнику.) О чем же письмо?
Ч и н о в н и к. Деловой вопрос. Понимаешь, Авиталь, за все годы нашей борьбы за алию никто из Биробиджана не переехал сюда, на родину отцов своих. Почему-то никто. На радость врагам нашим.
Н а т а ш а. Почему-то. Вам неясно — почему?
Ч и н о в н и к. Главное, ясно ли тебе, как ты должна написать.
Н а т а ш а. Вполне ясно. Потому и не напишу.
Г у р в и ч. И не требуйте от нее. Нас обманули, но мы не станем обманывать других.
Ч и н о в н и к (хмыкает). Обманули. Быстро ты здесь поумнел. Приехал, говорят, совсем другим.
Н а т а ш а. Вы же сами все делаете, чтобы с затуманенных глаз слетела пелена. (Читает из «Уриэля Акосты».) Запомните! «Спадает темная завеса, слепой прозрел, луч солнца видит он своими просветленными глазами».
Ч и н о в н и к. Опять повторяешь ту, бесстрашную.
Н а т а ш а. Нет. Того, кого она любила больше жизни. И кто заплатил смертью за свое прозрение… За то, что не подчинился фанатикам… таким, как те, кто послал вас сюда. Я повторила слова Уриэля Акосты. Слышали про него?
Ч и н о в н и к. Про кого я слышал, это известно кому надо. А ты завтра расскажешь кому надо, про кого ты слышала. И что от кого слышала… И…
Г у р в и ч. Но мы, видите ли, собираемся уезжать.
Ч и н о в н и к. Кто это — мы?
Г у р в и ч. Поймите, нам здесь трудно. Мы совершили ошибку. Зачем мы вам? Отпустите нас!.. Умо…
Ч и н о в н и к. Не надо столько слов. Можешь ехать.
Г у р в и ч (просиял). Наташа, слышишь? (Чиновнику.) Спасибо!
Ч и н о в н и к. Израиль обойдется без тебя и без твоей нервной жены. Убирайтесь вдвоем хоть завтра.
Г у р в и ч (опешил). Вдвоем?.. А… а дочка?
Ч и н о в н и к. Мы военнообязанными не занимаемся. (Наташе.) Пойди в военный мисрад, тебе объяснят.
Н а т а ш а. Скажут, что не выпустят?
Ч и н о в н и к. Возможно, придется отслужить в армии. Зачем загадывать? Бывает, солдатки влюбляются в офицеров и быстро возвращаются к маме и папе. Рожать… (Гурвичу.) Ничего страшного — офицеры у нас настоящие евреи. О таком зяте можно только мечтать. (Встает со стула.) Завтра вас ждут. Опаздывать не рекомендую. (В дверях.) Я не верю, Гурвич, что твоя дочь неисправима. Исправим. (Уходит.)
Н а т а ш а. Какая подлость! Меня не выпустят!
Г у р в и ч. Не волнуйся, Наташа, не этот тип решает.
Н а т а ш а. А кто?
Г у р в и ч. Не кто, а что. Деньги.
Н а т а ш а. Вот и надо спешить, ведь что ни день они записывают нам новые долги.
Г у р в и ч. Помимо долгов, нужны большие деньги.
Н а т а ш а. На дорогу?
Г у р в и ч. На взятку. На несколько взяток.
Н а т а ш а. Кому?
Г у р в и ч. Прежде всего кому-то из военного мисрада. Они должны дать тебе бумагу без штампа «военнообязанная».
Н а т а ш а (недоверчиво). Ты уверен, папа?
Г у р в и ч. Если б я так был уверен, что наша мама уже здорова. Помнишь Вигдорчиков из Закарпатья?
Н а т а ш а. Счастливцы. Им удалось отсюда вырваться.
Г у р в и ч. Сына тоже не выпускали. Но они за тройную цену купили туристские паспорта. Правда, им пришлось выложить за обратный самолет. (Вздыхает.) Нам о туристских визах надо забыть — это у Шлоймовица такие деньги найдутся.
Н а т а ш а. Ты знаешь Шлоймовица?
Г у р в и ч. Он меня не знает. Так на мебельной фабрике шутили, когда один бедняк у другого просил двести шекелей до получки. «У меня таких денег нет, но я точно знаю, что у Шлоймовица они найдутся…» Куда же ты с подушками — к Блуму или на улицу Алленби?
Н а т а ш а (о своем). И ты уверен, что деньги нас спасут?
Г у р в и ч. Так же уверен, как в том, что мы, доченька, их не добудем.
Н а т а ш а. Деньги будут. (Уходит за ширму.)
Г у р в и ч. Не фантазируй. Надеешься, за пух тебе заплатят как за золото?
Н а т а ш а. Надеюсь, папа, на себя. Только на себя.
Г у р в и ч. Что ты задумала?
Н а т а ш а. Скоро узнаешь, папа.
Г у р в и ч. Наташа, ты меня пугаешь.
Н а т а ш а. Не волнуйся, папа. (Выходит в платье, в котором выступала на студенческом вечере.) Все будет хорошо.
Г у р в и ч. А подушки?
Н а т а ш а. Володя Блум обойдется. (Красит у зеркала губы.)
Г у р в и ч (тревожно). Что ты задумала?
Н а т а ш а (берет сумочку). Папа, ты говорил, я пою песни сердцем…
Г у р в и ч. Леонид Утесов писал, что песни именно так нужно петь. Я дома любил слушать твой голосок, когда ты не знала, что я слушаю. А здесь ты ни разу не пела.
Н а т а ш а. Еще услышишь, папа. (Идет к двери.) До свидания.
Навстречу ей входит озабоченная д е в у ш к а.
Д е в у ш к а. Меня зовут Дина. Вы — Гурвичи?
Г у р в и ч. Да, да.
Д и н а (недоброжелательно оглядев нарядную Наташу). Вы, кажется, спешите?
Н а т а ш а. А что?
Д и н а. В лечебнице «Бецалель» лежит моя сестра. Я прямо от нее.
Н а т а ш а (взметнулась). Маме хуже?!
Д и н а. Доктор Аронсон кричит: если вы завтра не заберете ее…
Н а т а ш а. Но мама очень больна! Он сам сказал.
Д и н а. А теперь кричит, что другим больным слишком шумно с ней.
Г у р в и ч. Мы же просили отдельную палату. Хоть каморку.
Д и н а. Не в шуме дело. Никто не гарантирует Аронсону оплату.
Г у р в и ч. Я могу дать подписку.
Н а т а ш а. Безработному не поверят, папа.
Д и н а. И затем он кричит, что вас неспроста уволили с мебельной фабрики.
Г у р в и ч. Что же делать?
Д и н а. Мы можем помочь вам.
Г у р в и ч. Достанете деньги?
Д и н а. Откуда?.. Вы завтра в лечебницу не приходите.
Н а т а ш а. Маму выбросят на улицу!
Д и н а. Не решатся — мы выставим пикет.
Г у р в и ч. Кто это — мы?
Д и н а. Комсомолки. Мы работаем недалеко от «Бецалеля». На кондитерской фабрике. И девушки из ночной смены будут завтра с утра пикетировать.
Г у р в и ч (обреченно). А послезавтра.? А потом?
Д и н а. Про вашу маму напечатает «Зо гадерех», газета коммунистов. (Грустно.) Хотя про такое уже печатали десятки раз.
Н а т а ш а. Мама! Мамочка… (Рыдая, падает на раскладушку.)
Г у р в и ч. Наташа… (Спешит к ней.) Успокойся, доченька. (А сам плачет.)
Д и н а. Вы, наверное, совсем недавно в Израиле. Кто здесь давно, те уже не плачут. (С трудом сдерживает слезы.)
З а т е м н е н и е.
ЭПИЛОГ
Столица одной из западных стран. По рекламе и вывескам нетрудно догадаться, что действие происходит в германоязычной стране. Поздний вечер. Ненастье. Мелькают огни рекламы, витрины освещены, но улица безлюдна. Только две озябшие п р о с т и т у т к и — Молодая и Поблекшая ожидают клиентов вблизи освещенной витрины. Судя по выставленным товарам, это магазин медицинской аппаратуры. Поблекшая с помощью маленького транзистора развлекает себя танцевальной музыкой.
М о л о д а я. Осточертели твои танцы! К ним полагается теплый бар, мужчина с чековой книжкой и сочный бифштекс под пиво.
Поблекшая молча переключает транзистор на другую волну.
Г о л о с д и к т о р а. «…На международном конгрессе педиатров, продолжающемся в зале городского «Глобаль-Хауза», наш корреспондент был свидетелем триумфа молодого советского ученого Марка Бурштейна. На вечернем пленарном заседании Бурштейн сделал сообщение об успешных клинических изысканиях в области лечения вирусного гриппа у детей дошкольного возраста. По общему мнению участников конгресса, метод, предложенный коллективом белорусских педиатров под руководством профессора Микулича, — это новое слово не только в педиатрии, но и вообще в…»