(Разочарованно.) Художника Парамонова?
П а р а м о н о в (отмахивается). Занят, занят!
С а ш а (в трубку). Тимофей Иванович занят… Кто?.. (Нерешительно.) Сейчас… (Прикрыв рукой трубку.) Из редакции. Говорят, срочно… Рисунок для фронтовых газет…
П а р а м о н о в (берет трубку). Слушаю… Так… Это для вас охотно сделает один из наших стариков… Понимаю, но я… уже не успею… Нет, отложить не могу: ополченцы Красной Пресни собираются у райкома через… сорок минут… Спасибо. (Повесил трубку.) Ну, сынок, мы с тобой почти как в песне: мне — на запад, тебе — в другую сторону… Если мама не встретит тебя в Харькове на вокзале, ты на попутной машине — прямо в степь. Запиши адрес…
С а ш а. Я помню! (Как на уроке.) Село Рубачевка, база экспедиции Института археологии Академии наук СССР.
П а р а м о н о в. Писать маме не буду. Сам знаешь, что сказать… Правда?
С а ш а (хмуро). Будь мама дома, она бы… ты бы…
П а р а м о н о в. Я все равно бы отказался от брони. (Подходит к Саше.) Слушай, сынок. Теперь — самое главное: я дам тебе рисунок. Его надо сберечь. Понимаешь, Саша, во что бы то ни стало сберечь.
С а ш а. Я спрячу его на самое дно чемодана. Я…
П а р а м о н о в. Нет. Рисунок всегда будет с тобой.
С а ш а. Понимаю, папа. Этюд для картины о первых комсомольцах?
П а р а м о н о в. Сейчас. (Уходит.)
Саша кладет в свой чемодан книгу. Парамонов вскоре возвращается с небольшим рисунком на холсте. К нему подбегает Саша, и они вместе рассматривают холст.
С а ш а (взволнованно). Почему ты мне никогда не показывал?
П а р а м о н о в. Хотел — в день, когда тебе вручат комсомольский билет. (Дает ему холст.) Сбереги, сынок.
С а ш а (глядя отцу в глаза). Не бойся, папа, рубашку брошу, а… (Не находит от волнения слов.)
П а р а м о н о в. Верю. (По его движению можно предположить, что он поцелует сына, но все ограничивается рукопожатием.)
С а ш а (замечает дырочку в холсте). Папа, почему — дырочка?
П а р а м о н о в. Американская пуля. Когда твой дед на бронепоезде интервентов под Архангельском громил…
С а ш а (удивлен). Значит, не ты рисовал?
П а р а м о н о в. Я. (Берет сына за плечи.) Это был девятнадцатый год.
З а т е м н е н и е.
Музыка, в которой явственно слышатся мелодии гражданской войны. Луч света постепенно высвечивает одного П а р а м о н о в а, Саши уже нет, и Парамонов с рюкзаком за спиной обращается к зрителям.
П а р а м о н о в
Да, друзья,
Это был девятнадцатый год,
Год военных тревог, испытаний тяжелых.
Против нас в этот год небывалых невзгод
Были вместе с врагами блокада и голод.
Надевает матрос пулеметные ленты,
От винтовки гудит у солдата рука —
Ведь не сброшены в море еще интервенты,
Над Сибирью нависли штыки Колчака.
И отчизна Советов услышала клич:
«За свободу, за землю, за мир — в наступленье!»
…Чтобы счастье узнало твое поколенье,
На борьбу звал Владимир Ильич.
(После паузы.) Мне было тогда тринадцать лет. А звали меня тогда Тимкой…
З а т е м н е н и е.
Вместе с последними тактами музыки керосиновая лампа высвечивает неказистое жилье московского рабочего. Оно обозначено скупыми деталями вроде печурки-«буржуйки» с непомерно широкими и нелепыми трубами. Сейчас, в мае, «буржуйку», естественно, не топят. Над грубо сколоченным столом склонился с кисточкой в руке тринадцатилетний парнишка в застиранной темной косоворотке, перепоясанной ремешком, и штанах из чертовой кожи. Это сын деповского слесаря Парамонова — Т и м к а. Настолько поглощен рисованием, что не слышит стука в дверь. Входит и останавливается на пороге К с ю ш а. Красная косынка и потертая кожанка на девушке могут показаться чересчур традиционными, но именно так была в ту пору одета девятнадцатилетняя активистка московского комсомола, секретарь деповской ячейки.
К с ю ш а. Нарисовал?
Т и м к а (оглянулся). Ксюша?.. Не серчайте, я мигом!
К с ю ш а. Бронепоезд отправляется после полуночи, а что я на тендер вместо плаката повешу? Косынку? Эх, Тимка!..
Т и м к а (растерянно). Успею, увидите. (Снимает с гвоздя куртку.) Только вот быстренько побегу в лавку…
К с ю ш а. Какое там — побежишь! В депо ждут. (Ласково.) Давай, Тимошка, скорее плакат дорисуй!
Т и м к а (нерешительно). А я… не плакат.
К с ю ш а (гневно). Не плакат?! Я ж тебе сама лозунг написала!
Т и м к а (возвращаясь к столу). Ксюша… (Хочет показать ей рисунок на холсте.) Смотрите, я…
К с ю ш а. Молчи. (Тихо.) Да ты знаешь, кто нам ордер на эту холстину выдал?.. Нет, Тимофей Парамонов, не заслужил ты еще выполнять задания ячейки комсомола.
Тимка порывается ответить.
Не бойся, отцу не скажу. Чтобы не стыдиться, ему за тебя перед деповскими. Все третьи сутки не спят, бронепоезд собирают, а ты… (Подходит к столу.) Ты на что холстину изрезал? (Разглядывает рисунок, поражена.) Ленин?! (Берет рисунок.) Первого мая?
Т и м к а (не отходя от плаката). Вернулись мы с папаней с Красной площади, я сразу же… (Горестно.) Четвертый раз заново рисую. А портрет, видать, не выйдет…
К с ю ш а. Выйдет, Тимка! Выйдет… Ты, помню, ближе всех к Ленину стоял…
Т и м к а. И Степка Толкачев. Нам усатый дяденька в кожаных галифе крикнул: «А ну, огольцы, назад!» А Ленин ему: «Детей надо — вперед, обязательно вперед, и только вперед!»
К с ю ш а (рассматривает портрет). Постой-постой! Это ты… когда Владимир Ильич на тебя показал, правда?
Т и м к а. И на Степку Толкачева.
К с ю ш а (словно видя себя перед Лениным). Они вот нынче, в девятнадцатом году, участвуют в празднике освобождения труда, а придет пора — увидят плоды революционных трудов и жертв…
Т и м к а. А вы помните, как Ленин — руку вперед?
К с ю ш а. У тебя на портрете — в точности. (Восторженно.) Слушай, Тимка, мы этот портрет на паровоз повесим. Это, брат, почище всех лозунгов будет!
Т и м к а (просиял). Вы идите, а как высохнет, я мигом в депо!
К с ю ш а. Еще чего! Вечером с Пресни через всю Москву! Уж я подожду! (Снова рассматривает рисунок.) Тимка, милый, да из тебя, голова — два уха, пролетарский художник выйдет!
Т и м к а (подправляя кисточкой рисунок). На художника всю жизнь учиться надо. Верхний жилец, что меня учил… он, как мама моя, от чахотки помер… за всю жизнь так и не выучился. Сам сказал, когда краски подарил.
К с ю ш а (обнимает Тимку за плечи). А тебя выучим! Как война кончится… Нет, чего ждать! Вот все три бронепоезда отправим — я тебя в одно место сведу. Там выберем настоящего учителя.
Т и м к а (продолжая рисовать). А на что я ему?
К с ю ш а. Пол рабочего пайка за тебя выделим. А по-революционному учить будет — селедок дадим. И повидло.
Т и м к а (с надеждой). Где ж это на художников учат?
К с ю ш а. В Замоскворечье. Государственная галерея.
Т и м к а. Готово. (Откладывает кисточку.)
К с ю ш а. Молодцом, Тимошка! (Нерешительно.) Выслушай меня, Тимофей, внимательно… (Мнется и, заметив на полу продовольственные карточки, спешит поднять.) Ты что, хлеб нынче не получал? Голодный сидишь?
Т и м к а (хмуро). Сегодняшний талон все едино пропал.
К с ю ш а. Не хнычь, в депо накормим.
Т и м к а (удивлен). А мне с вами — в депо? (Снимает с гвоздя куртку.)
К с ю ш а. Да. Тебе с отцом проститься надо.
Т и м к а (замер, так и не продев руку в рукав). Опять на фронт. (Отвернулся, скрывая слезы.)
К с ю ш а (поворачивая его лицом к себе). Комиссаром. Бронепоезд ведь на Архангельск пробиваться будет, там американцы десант высадили. А твой отец тамошний. Ему сподручней местное население против интервентов поднимать. Ну и еще… железная пролетарская дисциплина на бронепоезде нужна…
Тимка берет со стола высохший рисунок.
Бронепоезду знаешь какое название назначили?.. «Ленинец». Понял, художник? «Ленинец»! (Берет Тимку и ведет к двери.) А этот портрет мы на митинге всем деповским покажем! И на паровоз повесим.
Т и м к а (остановился). А пустят меня на ваш митинг?
К с ю ш а. Тоже сказал, голова — два уха. Детей, Тимка, у нас надо вперед, обязательно вперед…
Т и м к а (просветлев). И только вперед!
З а т е м н е н и е.
Музыка. Сначала в ней слышатся мелодии гражданской войны, а затем начинают доминировать песни Отечественной. Музыка все мажорней и оптимистичней — она символизирует близкую победу. С последними тактами музыки по просцениуму пробегает с автоматом наперевес сержант К о с т е н к о. Прожектор высвечивает связистку Л е л ю, которая чем-то напоминает Ксюшу.
Л е л я (зрителям).
Юный друг!
Посмотри на седого солдата:
Не сочтешь, сколько грудью он принял атак…
Он дошел до Берлина. Весна. Сорок пятый.
Уже скоро победа. Уж рухнул рейхстаг.
Но еще не умолкли последние залпы,
И последний погибший пока еще жив.
Я хочу, чтоб об этих минутах узнал ты:
Пулеметная очередь. Вспышка. Разрыв…
Нет, военные песни еще не допеты,
И вокруг еще дым, а не пух тополей,
Смерть всегда тяжела. Но за день до победы,
Но за час до победы она тяжелей…
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Берлин, 1 мая 1945 года. Рейхстаг уже взят, до окончательного падения фашистской столицы остались только сутки. Но именно они отличались особенно оголтелым сопротивлением гитлеровских частей. Подвал. Здесь разместился командный пункт батальона, отрезавшего пути отступления группировке гитлеровцев. Непрерывно доносится грохот артиллерии, посвист мин и автоматная перестрелка. У телефона и радиоаппарата дежурит Л е л я. На ее столике в снарядной гильзе — крохотная веточка липы. На дверь, ведущую в соседнее помещение, накинута пятнистая плащ-палатка. К едва заметному отверстию в забаррикадированном окне подвала приник молодой солдат Г р у ш и н.