Г р у ш и н. Хоть бы на минутку, товарищ Леля, радио на Москву настроили. Скоро первомайский парад перед ленинским Мавзолеем. А сейчас, должно, передают песни советских композиторов.
Л е л я. У меня, солдат, радио для штаба предназначено, а не для советских композиторов.
Г р у ш и н (после паузы). Где же это Костенко? Даже подумать боязно: вдруг его уложит пуля, когда до победы, как в песне поется, четыре шага.
Л е л я. В песне поется: до смерти четыре шага.
Г р у ш и н. Песня сочинялась, когда немец под Москвой стоял. А мы с вами — в самом центре. Берлина. На Унтер-ден-Линден. Означает — под липами.
Л е л я. Вернется Костенко. Первейший разведчик. Он с капитаном сюда от Волги дошел.
Зуммер телефона.
Незабудка слушает… Понятно, товарищ Третий. Сейчас проверю. (Быстро заглядывает за плащ-палатку, снова берет трубку.) Спит. Может, притворяется, но глаза действительно закрыты… Понятно: Девятому отдыхать до двенадцати тридцати, а всем остальным забыть про Незабудку и обращаться к Резеде… Здравия желаю. (Дает отбой.)
Г р у ш и н. Приболел капитан Парамонов?
Л е л я. Простыл, когда Шпрее-канал форсировали.
Г р у ш и н. До войны, говорят, известным художником был?
Л е л я. Почему «был»?
Г р у ш и н. Я в том смысле, что на войне… Неужели рисует?
Л е л я. Не знаю.
Г р у ш и н. А я таких людей на фронт не пускал бы.
Л е л я. Представьте, я с вами, Грушин, согласна. В первый раз за все три недели.
Г р у ш и н. А я у вас в батальоне только шестнадцатый день… Извините, товарищ Леля… Один вопрос… чисто личный.
Л е л я (строго). Ваш личный?
Г р у ш и н. Скорее ваш. Я слышал, вас товарищ комбат не Лелей окликнул, а совсем неподходяще к Елене — Ксюшей?
Л е л я (вспыхнула). Вам показалось!
Г р у ш и н. Э, нет, уж что-что, а слух у меня первостатейный.
Л е л я. Чересчур даже первостатейный. (Предотвращая новые вопросы.) Где же, в самом деле, Костенко? Очень уж отчаянный стал, как письмо пришло, что фашисты дочку убили… Словно смерти ищет.
Г р у ш и н. Не ищет. Но и от смерти не бежит… Давеча стихотворение мне читал. Тараса Шевченко. «Садок вишневый коло хаты…» А потом сказал — меня с собой под Винницу прихватит, как война кончится. Значит, имеет мечту — после войны…
Л е л я. После войны каждый первым делом на самое памятное место поедет. Даже если там одно горе… и никого близких. Вот наш капитан москвич, а первым делом под Харьков подастся.
Г р у ш и н. Семья разве не в Москве?
Л е л я. Поезд, где жена и сын были, под Харьковом разбомбили.
Г р у ш и н. И никаких известий?
Л е л я (после паузы). Жена Тимофея Ивановича погибла.
Г р у ш и н. А сынок?
Л е л я. На запрос ответили: пропал без вести. Десятилетний… (Как бы стряхнув тяжелые думы.) Вы ведь, кажется, орловский?
Г р у ш и н. Курский. И все равно сначала в Москву поеду!
Л е л я. В Третьяковскую галерею пойдите. Обязательно! Там картина нашего капитана должна висеть. «Бронепоезд «Ленинец» в белом тылу». А не висит — потребуйте самого директора. Вам обязательно должны показать картину художника Парамонова, раз вы с его батальоном Берлин брали!
Входит сержант К о с т е н к о, усатый, с обветренным лицом. Когда взволнован, вставляет в речь украинские слова.
К о с т е н к о. Дозвольте присутствовать.
Г р у ш и н (обрадовался). Гнат! Живой, черт! Ну как там?
К о с т е н к о (озабоченно). Почекай! (Леле.) Комбат где?
Л е л я. Командир полка приказал комбату отдыхать. Идите на энпэ и доложитесь лейтенанту.
К о с т е н к о. Доложил, дивчинонько.
Л е л я. Зачем же вам комбат?
К о с т е н к о (уклончиво). Дело есть. Такое, что…
Л е л я (неумолимо). К лейтенанту, товарищ, сержант.
К о с т е н к о. Говорит, некомпетентный… в таком деле.
Л е л я (сухо). Придется ждать.
К о с т е н к о. Не могу ждать… Не должен! (Не замечает, как, слегка отвернув плащ-палатку, их слушает Парамонов — ранняя седина, вдумчивые глаза.)
Л е л я. Будить не буду.
К о с т е н к о. Не будешь! (Сдерживает гнев.) А колы диты погибнуть, спокойно спать будешь?
Л е л я. Какие дети? (Взволнованно.) Наши? Угнанные?
К о с т е н к о. Дети все одинаковые.
Л е л я. Какие дети?
К о с т е н к о (досадливо). Ну, немецкие. (Прорвалось волнение.) Много детей! Голодни, хвори! И матери тоже. Помирают с голоду в подвале. Фашисты без еды кинули…
Л е л я. А может быть, там как раз жена того фашиста, что… вашу дочку… (Запальчиво.) Об этом не подумали?
К о с т е н к о. И не хочу думать.
Л е л я. А я хочу! Вижу, что с Тимофеем Ивановичем творится — не верит, что его Саша живой. А вы…
К о с т е н к о. Леля! Так то же диты? Диты! Хиба они виноватые? (Грушину.) Одна жинка не выдержала — вышла с подвала с дытыной на руках: дывыться, дытына! А как побежала с кринкой за супом в нашу сторону, они ее… прицельным…
Л е л я (тихо). И все равно… нельзя нашим из-за них гибнуть…
Г р у ш и н (мягко). Не надо, Гнат, капитана расстраивать. Он своего мальчонку вспомнит… Не сегодня-завтра фашисты сдадутся, и мы твоих берлинских ребятишек таким борщом накормим…
К о с т е н к о. Минуты дороги, Василь! Подумай, сколько детей, да и матерей безвинных, с голоду помрут!
Л е л я (начинает догадываться). И вы хотите…
К о с т е н к о… Горячу пищу им доставить… (Грушину.) Как нам под Шпрее, в тех больших термосах. На катках. (Леле.) Проползу.
Г р у ш и н. Брось, Гнат! Подстрелят как куренка!
Л е л я. Грушин прав. И капитан не разрешит.
К о с т е н к о. Почему ж это, товарищ связистка, не разрешит?
П а р а м о н о в (откинув плащ-палатку). Не потому, сержант, что там прячет своего ребенка, может быть, жена того самого фашиста, который…
К о с т е н к о. За отца-зверюгу дытына страдать не должна.
П а р а м о н о в. Верно. (Входит.)
Грушин вскакивает.
И не потому не отпущу, что у меня с погон за вас одну звездочку как пить дать снимут…
К о с т е н к о. Так я ж по собственной охоте, товарищ комбат.
П а р а м о н о в. Не могу позволить вам по собственной охоте гибнуть, когда… когда до победы дни остаются, Может быть, и часы… Ведь вот что получается? (Помогает себе скупыми, но выразительными жестами.) Засекут эсэсовцы ваши термосы. У страха глаза велики — подумают: новое оружие! Не способны они поверить, что вы под огнем борщ немецким детям доставляете. Такую пальбу откроют, что…
Л е л я. Костей не соберете.
К о с т е н к о (зло). Нехай они не соберут! (Парамонову.) Пальбу можно отвлечь. У меня планчик, извиняюсь, имеется. Справа за углом громадное здание есть. Учреждение там какое у немцев было, что ли.
Г р у ш и н. Фрицев оттуда еще ночью выковыряли.
К о с т е н к о. То-то и оно! Поставить туда, товарищ комбат, два пулеметных гнезда — и такого переляку эсэсовцам зададим, что не до термосов им будет!
П а р а м о н о в. Расчет у вас, сержант, вполне верный.
Костенко и Грушин торжествующе переглянулись.
Но, видимо, вы не знаете, что это здание…
К о с т е н к о (горячо). Стены ж такие, что хоть самоходками по ним лупцуй!
П а р а м о н о в. Понимаете, на эти стены, когда Германия свободной станет, люди с волнением глядеть будут. Со всего света. И запомнят каждое слово — золотыми буквами на мраморной доске…
Г р у ш и н. Мемориальной?
П а р а м о н о в (словно читая на будущей доске). Здесь, в здании Берлинской национальной библиотеки, Владимир Ильич в тысяча восемьсот девяносто пятом году изучал Карла Маркса.
Г р у ш и н (Костенко). Соображаешь?
К о с т е н к о (сердито). Не дурей тебя! (Парамонову.) А колы с сусидями слева договориться? Еще лучше будет! Как долбанут минометами!..
П а р а м о н о в (живо). Я так и… (Оборвал себя.) Это вы хорошо придумали. Слева и артиллерия пособить может.
К о с т е н к о (обрадовался). Товарищ капитан! Так скорее ж надо! Диты погибнуть! Диты!
П а р а м о н о в (после паузы, проводя ладонями по лбу). Пойдем-ка, сержант, на энпэ. (Двинулся к выходу, Костенко — за ним.)
Л е л я (взволнованно). Товарищ комбат! (Поняв, что оглянувшийся Парамонов недоволен таким возгласом, переходит на строго официальный тон.) Разрешите напомнить, товарищ комбат, приказание подполковника: до двенадцати тридцати вам отдыхать, а все вопросы решать лейтенанту.
П а р а м о н о в. Так оно и будет. (Лукаво.) Ведь советовать лейтенанту мне не запрещено.
Г р у ш и н. Товарищ капитан, разрешите обратиться!
П а р а м о н о в. Слушаю вас.
Г р у ш и н. Сержанта Костенко в одиночку вы ведь не пустите? Разрешите сопровождать.
К о с т е н к о (хмуро улыбаясь). Дошло! (Стучит пальцем по лбу.)
П а р а м о н о в (Грушину). А это уж решит лейтенант… как правильно напомнила связистка. (К Костенко.) Пойдем.
Л е л я (с отчаянием). Но вам приказано отдыхать!
П а р а м о н о в. А вот за это вы ответите. (Шутливо.) Ничего, Ксюша, в честь победы нам с вами амнистия выйдет. (Уходит, Костенко — за ним.)
Г р у ш и н (робко). Опять — Ксюша, товарищ Леля…
Л е л я (досадливо). Господи, говорят, девчата любопытны. Да вы хуже… (Сокрушенно.) Капитан и часу не отдыхал!.. А ты шибко быстро перестроился.
Г р у ш и н (хмуро). Я тоже слышал, как дети стонут: «Брот, брот». Уже по-русски выучили: «Кусотчек хлеба!» Гибнут.
Л е л я. У Костенко дочка уже погибла. И Тимофей Ивановича Саша, верно, тоже. Фотографии даже не осталось. Рюкзак в Шпрее затонул.