Г р у ш и н. А Костенко все равно уговорит капитана.
Л е л я. Ни за что! Зачем, думаете, капитан его на энпэ повел? Пусть в стереотрубу увидит, что на верную смерть рвется.
Г р у ш и н. Костенко самого командующего уговорить способен. Увидите, Ксюша!.. Изви…
Л е л я (вспыхнула). Опять?! Слушай, если услышу еще хоть раз…
Зуммер телефона.
Незабудка слушает… Грушина Резеда требует?.. Есть. (Грушину.) На энпэ, живо!
Г р у ш и н (надел каску). Разрешите пожелать счастья…
Л е л я. Привет.
Грушин идет к выходу.
Погодите!
Грушин обернулся.
Получается, Тимофей Иванович согласился?
Г р у ш и н. А как же иначе! Здравия желаю. (Хочет уйти.)
Л е л я (подбегает). Счастья вам, Грушин. (Протягивает руку.)
Г р у ш и н (просиял). Спасибо!.. (Нерешительно.) Вы, Леля, только не сердитесь… Ползу я ночью к библиотеке. И вижу… (Отстегивает карман гимнастерки.) Как раз под ваши глаза…
Л е л я (яростно). С подарочком трофейным подкатываешься?!
Г р у ш и н. Цветочек… (Вынимает смятый цветок.) И как он, бедняга, в таком огне уцелел! (Отдает Леле и убегает.)
Л е л я (глядит на цветок, а когда поднимает глаза, Грушина уже нет). Грушин!.. Вася!.. (Бежит к выходу.)
Г р у ш и н (возвращается). Ох, не будет мне амнистии от капитана!
Л е л я (тихо). Знаешь, почему капитан меня Ксюшей называет? Характер у меня, говорит, как у одной комсомолки девятнадцатого года. Ксюша первая сказала, что из Тимофея Ивановича художник выйдет… А перед тем как на интервентов уходить — мальчонке тогда тринадцать было, — рассказала ему, какие слова Ильича сама слышала… (Как клятву.) «Мы, взрослые, поголодаем, но последнюю щепотку муки, последний кусочек сахару, последний кусочек масла мы отдадим детям!»
Г р у ш и н. Ленин сказал?
Л е л я (кивает). Когда страна голодала… И Ксюша на прощанье мальчонке паек отдала.
Г р у ш и н. Правильно сделала.
Л е л я. Ясно, правильно! Мальчонка же наш, а не вражеский…
Г р у ш и н (досадливо махнул рукой). Эх, товарищ Леля! (Двинулся.)
Л е л я. Стой! (Бежит к столу, берет буханку хлеба, отдает Грушину.) Отдай маленьким немцам.
Г р у ш и н. А матерям про слова Ильича расскажу, Леля. (Убегает.)
З а т е м н е н и е.
Музыка.
Лаз в подвал дома, здесь женщины с детьми спрятались от огня и канонады. Из лаза, пригнувшись, выходят К о с т е н к о и Г р у ш и н с автоматами наготове.
К о с т е н к о (тревожно оглядываясь). Пригнись.
Г р у ш и н (беззаботно). Да не до нас фрицам! Чуют последние часы.
К о с т е н к о. Что-то мне той чердачок не нравится! (Показывает.)
В лазе показывается тринадцатилетняя Т и л ь д а, мертвенно-бледная. Ее держит за руку М а т ь, изможденная, преждевременно состарившаяся.
М а т ь (Грушину, как и в дальнейшем, по-немецки). Вы спасли детей от голодной смерти. Какими словами отблагодарить вас?
К о с т е н к о (Грушину). Что сказала?
Г р у ш и н. Слов, сказала, нет отблагодарить вас. (Матери, по-немецки, с ученической старательностью.) Не нужно благодарить. Главное — война кончается.
К о с т е н к о (восхищенно). Что ж ты, чертяка, молчал, что по-немецки балакаешь?
Г р у ш и н. Я успел школу кончить, знаешь ведь.
К о с т е н к о (вздыхает). Так и мени в школе по немецкому четверки ставили, а я…
М а т ь (Грушину). Как мы вам термосы вернем?
Г р у ш и н (по-немецки, с улыбкой). После войны, ждать недолго.
К о с т е н к о. Про термосы спрашивает, да? Как вернуть? (Матери.) Ну, бувайте, майне либе фрау!
М а т ь. Счастливого пути.
К о с т е н к о. Дочку как звать? Ди тохтер!
Мать вопросительно взглянула на Грушина.
Г р у ш и н (по-немецки). Как зовут вашу дочку?
Т и л ь д а (опережая Мать). Тильдхен!
Г р у ш и н (поясняет другу). Матильда.
К о с т е н к о (Матери). Доброе имя. Сразу — и Таня и Маруся. (Грушину.) Как война кончится, может, пионеркой станет. Скажи, они у нас зовутся юными ленинцами.
Г р у ш и н (по-немецки). Вашей дочке после войны дорога в пионеры. Юные ленинцы.
Т и л ь д а (оживляется). Я! Я! Юнге пионер ленине пионер! (И неожиданно скрывается в подвале.)
М а т ь (удивленно окликает ее). Тильдхен!
К о с т е н к о. Ну, поехали, Василь…
Перед тем как ползком двинуться в путь, оба еще раз осматриваются вокруг.
Г р у ш и н. На чердаке вроде спокойно…
Появляется Т и л ь д а. Юркнув мимо Матери, выбегает из подвала.
М а т ь (испуганно). Тильдхен!
Т и л ь д а (дает Грушину свернутый в трубочку листок). Для ваши дочка. (Быстро бежит к подвалу.)
Г р у ш и н (оглянувшись). Дочки пока не имеется, но спасибо, Тильдхен. (Расстегивает гимнастерку и прячет листок на груди.)
К о с т е н к о. Посмотрел бы, чего прячешь…
Г р у ш и н. Ты бы в глаза этой девчушке посмотрел!.. Пошли!
Т и л ь д а (убегая). Какое есть ваше имя?
Г р у ш и н (откликается). Василий.
Они двинулись ползком. Вот их уже не видно. И только по напряженному взгляду прижавшей к себе дочку Матери и широко раскрытым глазам девочки можно представить себе полный опасности путь двух отважных солдат.
Т и л ь д а (словно про себя). Васильий…
Дробь автоматных очередей. И уже явственней — вблизи отстреливаются.
М а т ь (вздрогнула). Боже мой! (Закрывает лицо руками.)
Т и л ь д а (плачущим голосом, тоже по-немецки). Мама! Мама!
М а т ь (поднимая руки в сторону невидимого чердака). Будьте вы прокляты! (Отпустив дочку, закрывает глаза руками.)
Перестрелка продолжается.
З а т е м н е н и е.
Музыка.
Снова командный пункт Парамонова. П а р а м о н о в слушает К о с т е н к о, у которого на перевязи левая рука. Л е л я, опершись локтями о стол, замерев, поддерживает ладонями опущенную голову.
К о с т е н к о. …Тут и подоспела санитарка… Ось вам номер полевого госпиталя. (Дает Парамонову записку.) Комсомольский билет Василя. Ось. (Дает Парамонову.) И еще… фотокарточка.
Л е л я (не поднимая головы). Чья карточка?
П а р а м о н о в (мягко). Ваша, Леля.
Л е л я. Моя? (Подбегает к нему, поражена.) Моя.
К о с т е н к о. У корреспондента Василь вымолил. Что для армейской газеты вас фотографировал.
Леля медленно возвращается к столу.
П а р а м о н о в (Леле). В медсанбат, живо! (Дает ей записку.) Узнайте, где он, этот госпиталь.
Леля уходит.
К о с т е н к о (вспомнил, расстегивает гимнастерку). А ось це Василю немецкая дивчинка подарила. (Отдает Парамонову свернутый в трубочку листок.) Тильдхен.
Парамонов, с любопытством развертывает листок, смотрит и вначале, как говорят в таких случаях, не верит глазам своим. Костенко настороженно следит за тем, как Парамонов еще и еще всматривается в раскрашенный акварельными красками листок. Парамонов в волнении провел ладонью по лбу.
(Встревожась.) Что это вы, товарищ капитан?
П а р а м о н о в (растерянно). Не могу понять! Копия моего рисунка детских лет. (Смотрит.) Да, точнехонькая копия!
К о с т е н к о (заглядывает). Ленин…
П а р а м о н о в. На Красной площади, в девятнадцатом… Откуда это в Берлине?
К о с т е н к о. Может, в журнале печатали?
П а р а м о н о в. Нет-нет! Незрелый детский рисунок. Но я никогда не расставался с ним. С него начался художник Парамонов. (Как бы припоминая.) Не расставался. А когда я уходил на войну, Сашка поклялся, что сбережет… И вот… (Всматривается в рисунок.) Тоже, видно, детская рука…
К о с т е н к о (смотрит рисунок). А по-немецки что написано?
П а р а м о н о в. Не Сашина рука. (Читает по-немецки, затем переводит.) «Детей надо вперед, обязательно вперед, сказал Ленин, и только вперед!..» Эти слова Саша узнал от меня. (Шагает, затем останавливается, глухо.) Гнат Денисович, мой рисунок могли отнять только у… мертвого мальчика… Такова… печальная логика. (Отвернулся.)
К о с т е н к о (подошел, тронул его рукой за плечо). И повеселей логика есть, Тимофей Иванович. Хлопчик сам портрет отдал.
П а р а м о н о в (взметнулся). Врагу?!
К о с т е н к о. Другу.
П а р а м о н о в (с горечью). В Харькове?
К о с т е н к о (после паузы). А колы… тут, в Берлине? (Его осенила мысль.) Чего тут долго балакаты? Дивчинку спросим.
П а р а м о н о в. Какую дивчинку?
К о с т е н к о. Что в подвале. И от Матери, может, что узнаем! (По-строевому.) Разрешите… (Запнулся.) быть свободным? Поскольку я… вроде раненый.
П а р а м о н о в (внятно). Оставайтесь здесь.
К о с т е н к о. Я ж не в одиночку, товарищ капитан! Со мной Танкулаев поползет, с открытой душой!
П а р а м о н о в. Вот что, сержант. Если вы хоть шаг сделаете в сторону подвала, я вас… отправлю в трибунал. И любого, кого вздумаете подговорить.
К о с т е н к о (взволнованно). Так ведь когда огонь прекратится, жинки заберут детей из подвала, и тогда ж мы…
Зуммер телефона.
П а р а м о н о в (берет трубку). Я… Незабудка слушает… Сию секунду проснулся, товарищ Третий… Что?.. Прекрасно чувствую себя… Конечно, четыре часа беспробудного сна!.. Так… Так… С левого фланга?.. Понятно. Библиотеку разрушить не дадим. Только бы танкисты не замешкались… Здравия желаю.