– Чего сказали?
– Что можно попробовать апеллировать.
– Что для этого нужно?
– Ехать обратно и писать заявление, потом доказать, что принимавший экзамен ошибся.
– Это возможно?
– Понятия не имею.
– Тогда слушай сюда очень внимательно: ты сейчас собираешься, одеваешься и едешь писать это чёртово заявление. А потом ты борешься как гладиатор на ринге, как за жизнь свою борешься, поняла? Не вздумай ни секунды сомневаться в себе. Ты обязана поступить в эту сраную шарагу! Уж если Рентон и Тема поступили, если наши дебильные одноклассники поступили, то ты просто обязана там учиться. Не вздумай просрать свою жизнь, поняла? Всё, встала и пошла.
И я встала и пошла. Вернее, они затолкали меня в машину и отвезли.
Я написала заявление, причём я написала, что прошу не включать в комиссию декана гумфака по той причине, что я поступаю на ФИЯ, что у нас свой деканат, и я прошу назначить членов апелляционной комиссии из числа преподавателей моего факультета. Это была беспрецедентная наглость, невероятная наглость, офигеть, какая наглость, но я шла ва-банк. А что мне оставалось?
Я не буду вдаваться в подробности и рассказывать, что в моей работе по русскому языку не было найдено ни одной ошибки и что наш деканат потом раз и навсегда разругался с деканатом гумфака, а нашу абитуру перестали проверять их преподаватели. Нет, не из-за меня, конечно, причин там было полно, но этой моей работой наша деканша потом долго махала перед лицом ректора, живописуя причины очередного скандала между родными братьями-факультетами. Я скажу лишь, что я где-то откопала внутренние резервы и сдала устную часть по литературе на «отлично» и что итогом апелляции впервые в истории стала общая четверка после двух баллов. Принимавшая экзамен полная женщина-профессор с мягкими чертами лица и детскими русыми кудряшками в конце сказала:
– Ваш ответ, как письменный, так и устный, был блестящим и достойным оценки «отлично». К сожалению, я не могу вам её поставить – у нас до сих пор за все почти 40 лет существования вуза не было ни одного подобного прецедента. Это бросит тень на всю систему вступительных испытаний, так что я ставлю вам «хорошо» и приношу свои извинения за всю эту ситуацию.
С этим я и вышла в коридор, где меня ждала вся моя дружная компания, сунула им в лицо исправленную карточку, они заорали от радости, и мы поехали домой праздновать победу.
Два следующих дня они ревностно охраняли мой покой, давая подготовиться к финальному английскому, за который мне нужно было получить только «отлично», чтобы набрать необходимый для зачисления проходной балл. Я набрала. Я поступила. Я опять летела домой, не помня себя, но уже от счастья.
А дома меня ждала моя припадочная мамаша, приехавшая невесть откуда, которая таскала меня за волосы по всей квартире и кричала, что я трахаюсь с этими погаными наркоманами за еду и что я мразь, стыд и позор семьи.
Когда тебе 17, ты не воспринимаешь всё так, как когда тебе 30. Ты не рефлексируешь о своей боли, ты не вопрошаешь мироздание, за что тебе всё это, не ходишь на прием к психотерапевту и не водишь душевные беседы с близкими друзьями за бокалом дорогого вина. Ты очухиваешься от очередного нокаута, в который отправила тебя жизнь пудовым кулачищем, встаёшь на коленки, харкая кровью, отползаешь в угол и берёшь тайм-аут, во время которого восстанавливаешь дыхание тем способом, который тебе наиболее доступен, чтобы потом встать и снова кинуться в драку. Или остаешься навсегда лежать на ринге. Что доступно подросткам? Компания таких же, как они, алкоголь, наркотики и музыка. Со своей душевной болью справляться лучше сообща, но при этом не дай бог, чтобы тебя кто-то вдруг начал жалеть. Поэтому подростки жестоки и никого не жалеют. Девочку тянуло в этот омут всё сильнее и сильнее, потому что дышать с каждым днем было всё невыносимее. Девочке всегда ставили самую высокую планку, заставляя прыгать и прыгать, как дрессированного пуделя в горящий обруч, но после выполненного трюка ни похвалы, ни одобрения она не получала, в лучшем случае наградой была ещё более сложная задача. Ей казалось, что чем больше она добивается того, что нужно и правильно, тем сильнее беснуется её мать, тем больнее её бьет жизнь. Она убегала туда отдышаться, побыть с теми, кто молча посидит рядом, кому ничего не надо доказывать. Чем хуже детям дома, тем лучше им в их стае, чем жёстче от них чего-то требуют, тем мрачнее, страшнее и отмороженнее подбираются состайники. А Мальчик сначала отчаянно завидовал тому, что её приняли в компанию, куда его самого до конца не принимали, а потом больше всего на свете желал тоже быть там. Он увязывался за Девочкой, повторял за ней все глупости, потихоньку сокращая дистанцию между собой и теми, кто стоял выше в их групповой иерархии. Он всё больше переставал быть тем умным домашним парнишкой, который играючи поступил на один из самых перспективных и сложных факультетов в университете. Его страсть к программированию потихоньку замещалась страстью к накурке, тусовкам и пьянкам. Он на пару с Девочкой стремительно бежал вниз по социальной лестнице, перепрыгивая ступеньки и визжа от восторга. Он не заметил, что в какой-то момент Девочка остановилась, отпустила его руку и медленно и тяжело начала взбираться обратно наверх, а он всё продолжал лететь вниз пролет за пролетом. Стремительное падение в пропасть – характерная черта потерянного поколения детей 90-х. И их было много, так много! Таких замечательных, талантливых, умных, перспективных, красивых! Они так громко кричали о помощи, но никто, кроме таких же, как они, их не слышал и не хотел слышать. Девочка стояла на середине лестничного пролета, смотрела, как падает вниз Мальчик. По её щекам лились слезы за него и за всех-всех, кто был её теперешней семьей, кого она будет вспоминать всю свою жизнь. Мальчика она не простит себе никогда.
Лёня
Из всех людей, кто больше всех удивлял меня и зачаровывал в этой странной компании, Лёня был самым ярким. Он был настолько красивым, что я не представляла, что такие люди вообще бывают. Рядом с ним Брэд Питт, Том Круз, Антонио Бандерас и прочие голливудские красавцы нервно курили в сторонке. Он был натуральным блондином со слегка вьющимися волосами до плеч, две пряди, обрамлявшие его точеное, аристократичное лицо, были выкрашены в черный цвет. Он был среднего роста, превосходно сложенный, с длинными тонкими пальцами рук и нежной наивной улыбкой. Он даже летом в жару носил чёрный плащ, чёрный цилиндр и чёрный грим вокруг глаз, как у персонажа из фильма «Ворон». Он был самым настоящим ожившим героем манги.
А ещё он жил один. Его родители куда-то уехали. Кто говорил, что в Штаты свалили, кто выдумывал всякие небылицы, но факт оставался фактом: квартира принадлежала целиком и полностью ему. Это была самая популярна вписочная для тех, кому было некуда податься, особенно если ты только вмазался или тебя кумарит, ибо домой в таком состоянии точно лучше не ходить. Естественно, что Лёня тоже сидел и на винте, и на героине.
Я в первый раз попала к нему в гости на какую-то пьянку, посвященную то ли государственному празднику, то ли чьему-то дню рождения. Был объявлен общий сбор всей честной компании, а если наших куда-то звали, приходили все как штык, даже если им приходилось для этого сбегать из деревни от бабушки, вылезать по балконам из запертых квартир или покидать лечебные заведения.
Квартира меня поразила. Это была нора, идеальное логово панка, именно так его нарисовали бы в комиксах или сняли бы в кино. Практически голые стены единственной комнаты были все изрисованы разными картинками, исписаны всякими посланиями. Одна стена была разрисована от пола до потолка как обложка альбома Pink Floyd «The Wall». Вдоль неё стоял разложенный двуспальный диван. На кухне тоже был маленький диванчик, столик, электроплита и грязнющая металлическая раковина. Ванная комната, совмещённая с туалетом, была примечательна тем, что у неё не было двери. Вернее, дверь была, она стояла прислоненной к стене тут же рядом. По разным версиям, её вышиб то ли пьяный Злой, то ли Хуан, когда Лёня в первый раз попытался вскрыть себе вены.
Я не могу сказать, как на самом деле к Лёне относились мои друзья. Судя по тому, что они говорили о нём, его откровенно недолюбливали за то, что он в пьяном виде начинал рыдать, имел тягу к самоповреждению и уже раз пробовал покончить с собой по-настоящему, чем снискал окончательное неуважение мужской части компании и обожание женской. Девочки считали, что он настоящий романтический герой, мрачный и суицидальный. Парни думали, что это всё позерство и показуха.
При этом они с радостью пили у него, делились с ним дозой, устраивали квартирники и сейшены и подставляли ему в качестве платы за вписку своё плечо на порыдать и уши на выговориться.
В тот раз, как обычно, набилась полная квартира друзей. Среди прочих уже известных личностей было два новых для меня участника. Первым был некий Лёха. На самом деле мой мозг почему-то категорически отказался запоминать его имя и кличку, поэтому у меня он так навсегда и останется в голове Лёхой. И он был конченый дегенерат. Он напился мгновенно, под воздействием алкоголя стал неуправляем, болтлив, прилипчив, агрессивен и творил невесть что. Когда большинству надоело его терпеть, ему выдали оставшиеся с Нового года петарды и выставили на улицу, надеясь, что он, тупой ублюдок, там подорвет себя нахер и больше не вернётся. Откуда он свалился на нашу голову, никто не имел ни малейшего понятия. Все косо поглядывали на хозяина квартиры, который то ли очередного вписчика не смог выставить, то ли сам его пригласил.
Вторым новым для меня человеком был Руся. Руся был в доску своим, так как являлся одноклассником Хуана, Рентона и Микаэля. Ещё в школе стало понятно, что этот парень – звезда, причем звездит он не только своим смазливым лицом, похожим как две капли воды на Рики Мартина из клипа про La vida loca, и не превосходным чувством стиля, который тут же стали копировать все парни класса, и уж тем более не отменной учебой. Главной его фишкой были независимость и целеустремленность. Он никогда не был ведомым, по лидерским качествам дал бы сто очков Хуану, но ему это было неинтересно. После школы он поступил на юрфак какого-то городского вуза, параллельно пошёл работать официантом в один из самых дорогих ресторанов города, где ему оставляли просто фантастические чаевые за очаровательную улыбку и прекрасное обслуживание, поэтому у него были свои честно заработанные деньги. Увлекался он в основном музыкой, причем не гранжем и панком, как все мы, а трансом и техно. Был не дурак накуриться по-взрослому, но ничего крепче не употреблял принципиально. Короче, он сразу затмил в моих глазах мрачного и молчаливого Лёню, приковав к себе всё внимание. Вечеринка шла себе как обычно: много пили, много курили, дурачились. Руся рассказывал всякие б