Мы с Хуаном ушли на кухню, он устало сел на крошечную тахту, я свернулась калачиком рядом, положив свою голову ему на колени, и отключилась.
Было ещё темно, когда кто-то начал орать, что Лёня, сука, опять за старое взялся! Сюда кто-нибудь!!!!!
Я мгновенно проснулась, села, ещё толком ничего не соображая. На моих часах было около пяти утра. Везде было темно, только в ванной горел свет и стоял, пошатываясь, Тема.
– Поссать пошел, а он с бритвой стоит и руки свои кромсает!!!
И Лёня, весь в слезах, в кровавых потеках на запястьях.
– Нахера ты это делаешь?! Ну нахера?! – заорал на него Хуан. А потом обнял, прижал к себе, а Лёня ревел, уткнувшись ему в плечо.
Я молча взяла куртку, обулась и ушла домой, прекрасно понимая, что я сейчас там лишняя.
Никто не верил, что он делает это потому, что не хочет жить.
А потом Леня взял и повесился.
Он был первым, кто смог.
Он первым потерялся по дороге и не дошел до дома.
Блэк
Винтоварен в студгородке было полно. Но самая, наверное, необычная по своей наглости, открытости и вседозволенности была винтоварня в вахтерской каморке в холле десятой общаги нашего доблестного вуза. Вся гротескность заключалась в том, что её стены были стеклянными до половины, мимо неё ежедневно ходили толпы студентов и обслуживающих общежитие взрослых работников студгородка. На стеклянных окнах огромными харчками желтели пятна йода, которые вообще-то должны были испаряться, если бы не частота варок, непрестанно добавляющих новые пятна к старым. Характерная вонища от неё стояла такая, что даже тараканы на чердаке в спешке покинули насиженные гнезда и эвакуировались по соседним зданиям. И всем, абсолютно всем было насрать. Вахтером и главным винтоваром в ней служил Блэк. А ещё Блэк был членом Death-Metal группы наряду с обожаемым студентами семинаристом по матанализу и с ещё несколькими столь же одиозными личностями. Группа была популярна, её в городе неплохо знали. Раз Рентон, который, конечно же, сорвался и опять заторчал, приехал туда вместе с Хуаном за очередной дозой. Блэк вышел его встречать на улицу. Он был весь всклокоченный какой-то, в короткой дряхлой черной майке и таких же джинсах, на худых желтых руках были дороги от запястий до локтей. Его черные, как у индейца навахо, вечно сальные волосы мертвыми воронами висели ниже лопаток. Он нервно курил свою сигарету. Хуан спросил, че тот такой дерганый, случилось, что ли, что?
– Да тут мусора меня загребли, слава богу, пустого. Сутки почти у них просидел. Отпиздили немного и отпустили.
– А че хотели?
– Да на каком-то притоне какого-то пионера хлопнули, золотишко там поснимали, деньги забрали. Хотели знать, что я об этом знаю. Когда поняли, что я нихера не в теме, отпустили.
– А че ты тогда на нервяке весь?
– Да ты понимаешь, они, когда вопросы задавали, сказали, что всё вообще про нас знают. В смысле про меня, про тебя, что Рентон с машины толкает. Всё вообще. Слава богу, у меня реально с собой не было, а то я бы конкретно попал.
Они ещё постояли с ним на улице немного, сели в машину, Блэк ушёл в свой стеклянный загончик, парни уехали. Мы встретились спустя сутки, Хуан видимо нервничал, пересказал эту историю. Он сказал, что если мусора всё знают, то это дело времени, что они их возьмут с чем-нибудь. Останови они сейчас машину, в ней столько по разным укромным местам заныкано, что хватит на двадцать лет с лихвой. Одной травы только, а там ещё и белый, и прекурсоры для винта. Однозначно в особо крупный размер, короче, ничего хорошего. Но самое страшное, если их не посадят, а отпустят и заставят на ментов работать, толкать их товар. Тут назад дороги нет, только на кладбище. Если такого курьера берут с чем, то его на месте мочат, а если и довозят до участка, то оттуда он живым уже не выходит. Парни приняли решение больше с собой ничего не возить, ничем не банчить хотя бы какое-то время и вообще поменьше светиться.
Я впервые осознала, что, если я окажусь в этой машине в момент, когда её примут менты, доказать, что я сама не торгую и не употребляю, будет ну крайне проблематично. И что никто по моему поводу суетиться, нанимать адвокатов, носить передачки не будет – некому. Наверное, это был первый трезвый взгляд на ситуацию.
Блэк умер, немного не дожив до сорока лет, от остановки сердца – официальная причина смерти всех наркоманов, кто не от СПИДа и не покончил с собой. Была там передозировка или просто мотор не выдержал, особо никто не разбирался. На похороны собирали по друзьям, едва наскребли на самый дешевый вариант, чтобы не совсем уж как бомжа в овраг в общую могилу.
Надя
У Хуана наконец-то появилась девушка.
Вообще девушки в нашей компании делились на две категории: те, кто кололся, и те, кто не употреблял и вообще непонятно, как и зачем попал в эту компанию. Девушки из первой категории были опасные, серьезные, как ядовитый плющ токсичные, роковые и умные. Именно умные. Если бы не наркомания, они бы добились невероятных высот. Очень яркие. Очень талантливые.
Когда они одна за другой покончили с собой, мне было жалко до слез. Даже Наташу.
Девушки второй категории, к которой я отношу и себя, – это хорошие девочки, умницы-отличницы, пришедшие туда со стороны. Кому-то хотелось новых ощущений, кто-то проходил через какой-то личный кризис, кого-то тошнило от елейного лицемерия и показушной праведности, и все мы вместе без оглядки бежали от окружающей нас безысходности и вранья к тем, кто казался нам среди всего этого засилья лжи и фальши настоящим и до отвращения честным с собой. Я, девочка Рита и две девочки из православной гимназии – в тот момент нас было всего четверо.
И все девушки носили на себе полночь.
Все, кроме Нади. Надя была солнцем.
Мы заехали за ней погожим днем в середине августа, чтобы потом поехать на её дачу, а заодно в поля, пополнить запасы травы.
Надя вышла из дома в длинном желтом шифоновом платье, на ногах были ярко-красные туфельки на невысоком каблуке, на губах алая помада. Волосы были подстрижены под каре, покрашены в блонд. В хитрых с прищуром зеленых глазах читалось «Оставь надежду, всяк сюда входящий». Она была просто сногсшибательной! От неё у меня захватывало дух. И это была единственная девушка, с кем я вообще сошлась в нашей тусовке.
Первое, что я о ней узнала, было то, что она сама банчит и что она любит оружие. У неё с собой, как в настоящих гангстерских фильмах, под подолом платья в подвязке был переделанный под боевой травматический пистолет. Да, от неё могло дать в голову, прям насмерть.
Хуан светился рядом с ней. Они были чудесной парой: худой паршивый помойный кот на ярком летнем солнце, Курт Кобейн и Кортни Лав.
Сначала мы поехали в поля. Вокруг нашего славного города, как и вокруг большинства городов Руси-матушки, бескрайними просторами раскинулись её плодородные земли. На них некогда произрастали пшеница и овес, просо и гречиха, кукуруза – царица полей, овощи, кормовые культуры для скота. Теперь поля в основном занимала картошка, которую сажали семейным подрядом и ревностно окучивали, охраняли и потом выкапывали, потому что без неё было не выжить. Те поля, которые не занимала картошка, зарастали дикорастущей коноплей. За этим ценнейшим хозяйственным растением в августе совершались массовые паломничества городской молодежи, дабы заготовить её впрок на всю долгую зиму, ведь она приносила то, что вдруг стало можно купить за деньги, и то, чего остро не хватало в те суровые годы: она приносила радость. Хуан и Рентон заготавливали её огромными картофельными мешками. И хоть конопля эта считалась технической, уровень каннабиноидов в ней был крайне мал, у парней она пользовалась повышенным спросом, и все, даже жители Казахстана, Узбекистана и Таджикистана, знавшие, что такое хороший ганджубас, в один голос говорили, что у парней она реально прет.
А всё потому, что парни знали секретное поле и заготавливали только с него.
Поле было небольшое, одним краем граничило с деревенским кладбищем, а другим краем – с действующей птицефабрикой, которая сваливала туда все продукты жизнедеятельности куриц. Смрад на нем стоял совершенно непередаваемый, но зато в тех местах, куда в этом сезоне птичий помет не насыпали, а насыпали в прошлом, земля была перенасыщена полезными микроэлементами. Конопля там стояла даже выше головы Рентона, и шутка, что ганджа – это дерево, просто ему вырасти не дают, на этом поле шуткой не казалась.
Пока парни были заняты уборкой урожая, мы с Надей пошли гулять по кладбищу. Ну а что еще делать, не стоять же столбом?
Мы разглядывали покосившиеся могилки, читали надписи на обелисках и гадали, кто от чего умер. В какой-то момент присели с ней у одной из наиболее старых могил, где в отличие от большинства захоронений стоял сваренный из металла крест. Кто под ним был похоронен – неизвестно, никаких табличек на нем не наблюдалось. И вот сидим мы, тихонько болтаем, сочиняем страшилку, что вот могила древнего деревенского колдуна, который был упырем еще со времен всяких языческих племен, держал всю округу в страхе и ужасе, восставал из могилы каждую ночь до тех пор, пока православный люд не догадался поставить на ней крест.
И тут из-под земли послышался глухой протяжный рык. Не знаю, что это было: провалилась под землей крышка гроба, вышел откуда-то газ, кто-то прикололся и решил нас напугать или, что наиболее вероятно, нас слегка накрыло на огромном поле ядреного цветущего каннабиса и нам просто приглючился этот звук, но то, с какой скоростью мы бежали с этого кладбища, нужно было видеть! Готова поспорить, олимпийские рекорды были побиты, прекрасные чернокожие атлеты рыдали на финишной прямой, а мы дважды превысили скорость собственного визга. Мы примчались, заскочили в машину и только тут поняли, что на кладбище было не так жутко, как внутри нашей четверки. Уходя, мы оставили все окна открытыми. Очень плохая идея на поле, сплошь покрытом куриным говном.