Я обняла его за плечи, поцеловала в шею.
– Я хочу с тобой быть. Я даже выбирать не собираюсь, тут нечего выбирать.
Он повернулся ко мне, обнял. Положил мне голову на плечо и заплакал.
Потом вытер слезы тыльной стороной ладони и сказал, что у нас осталось очень мало времени и что он не успел ещё начать толком, а уже просрал свою жизнь. Что надо было учиться в этом сраном универе, а не распиздяйничать, ну, да дело сделано уже, поздняк метаться.
На следующий день я отловила Толика после колледжа, высказала ему всё, что я думаю про него, ведь я точно знаю, кто растрепал про нас с Крашем. Попросила его передать дружкам своим, чтобы шли они в пешее эротическое путешествие по особо интимным и малодоступным местам. Что я сама решаю, с кем мне встречаться, дружить и время проводить. И что если это им не нравится, то это их сугубо личные проблемы.
После этого мне был объявлен бойкот. Я несколько раз встречала Хуана, Рентона, Злого и прочих на улице, но они делали вид, что меня не существует.
Сперва меня это, конечно, задело, но потом я решила, что ну и слава богу, потому что мне и без них с лихвой хватало проблем.
Мама притащила в гости знакомиться очередного дятла. Тот мялся, стеснялся и с разговоров на любимые мамины темы о духовном упорно съезжал на рассказы про их совместную молодость, всё пытался налить всем принесенного с собой вина, хотя мама совершенно не выносила алкоголь в доме, и все её многочисленные гости это знали. У мужика было отечное красное лицо, руки его потряхивало, он очень нервничал и чувствовал себя явно не в своей тарелке. Мне показалось, что этот гость совершенно не нашего круга, не наших интересов, не вписывается в нашу реальность и катился бы он подальше.
У мамы же на него были ну просто наполеоновские планы. В один из дней она заявила, что на неё снизошло просветление, что сам махатма Сен-Жермен явился ей и сказал, что этому человеку уготована великая судьба и что пришла пора пробудить его спящее сознание, открыв ему весь свет истины.
С этого момента у мамы натурально поехала крыша, которая никогда особо хорошо не держалась. Она стала пропадать у него в гостях, возвращалась поздно в состоянии экзальтации и не давала никому проходу, делясь своими переживаниями и восторгами.
Больше всего она приседала на мозг именно мне, и я стала стараться реже бывать дома.
Девочка всегда думала, что её мама просто удивительный неортодоксальный человек с яркими лидерскими чертами, прекрасный харизматичный оратор, хотя у неё не было никакого образования, она ни дня в своей жизни не работала и сидела дома с детьми. Вокруг неё постоянно были толпы почитателей, какие-то конференции, кружки теософов, всевозможные сектанты: рерихнутые агниёжцы, кастанедовцы, ошевцы, лазаревцы, анастасийцы, кришнаиты, индуисты, буддисты, астрологи и ещё бог весть кто. Самое странное, что это всё были люди сплошь с высшим образованием, в основном работавшие в НИИ Академгородка, иногда и доктора наук попадались. Они приходили с утра к ним в гости, приносили рюкзаки книг, неизменно пили кофе и оставались на обед, многие оставались ночевать и задерживались иногда на неделю. Были даже такие, кто из других городов приезжал. Девочке уже тогда казалось, что дело тут не только в том, что им интересно у них, а ещё и в том, что всегда есть, что пожрать. Наука в эти годы переживала острейший кризис, институты выживали как могли, научники, кто поушлее, подались в коммерцию, а те, кто не мог, не умел или не хотел, остались перебиваться с хлеба на воду. В головах тоже был кризис. Старая советская идеология с атеизмом и идеей, что человек – это хозяин вселенной, рассыпалась как карточный домик. Люди, которых накачивали со школы, что они элита, что они умнейшие, ценнейшие, крутейшие и что выше них только звезды (и партийная верхушка), вдруг стали нищими и никому не нужными. Система обрушилась, как старый кирпичный дом во время землетрясения, и погребла их под собой. Её отец, талантливый учёный, был одним из первых, кто ушёл в бизнес, чтобы кормить семью. Получалось у него очень по-разному, но чем дальше, тем лучше, и дома было, что есть, им было, что надеть, и даже на ремонт хватило. При этом люди срочно стали искать смысл жизни. Никогда до этого и никогда после в нашей стране так бурно не расцветали всевозможные секты, не сочинялись такие умопомрачительные по своему идиотизму «духовные концепции», не писались такие безграмотные и глупые псевдофилософские книжки и не возникали такие агрессивно-деструктивные секты. И народ, у которого всем перестроечным и постперестроечным хаосом напрочь отбило всякое критическое мышление, хавал всё это большими ложками и тоннами прочитанных страниц, нёс свои деньги, квартиры и жизни на алтарь некоего великого смысла, вселенского разума или космической энергии.
Родители Девочки сами попали в этот водоворот бреда с той разницей, что отцу было совершенно некогда в это особо погружаться, а мама нашла в себе дар проповедника и с радостью заполнила скучную жизнь домохозяйки теориями и рассуждениями о смысле бытия. Девочке тоже досталось, чего почитать, но из всего, что ей подсовывалось, несколько раз был прочитан единственный автор, и тот только потому, что, воспитанная на научной фантастике, она восприняла его книжки как ну очень занятную фантастическую идею, написанную прекрасным языком, напичканную антропологическими наблюдениями за человечеством в целом и за масатекскими индейцами в частности. Это было умное и увлекательное чтиво, некоторые практики типа контроля над сновидениями реально работали, а она, страдавшая всё детство жуткими ночными кошмарами, благодаря им научилась спокойно спать. Правда, впечатлительный детский мозг иногда переставал понимать, где реальность, а где сон, но это не слишком ей мешало, а иногда и помогало посмотреть на всё под другим углом.
То, что дома вечный проходной двор, ей было теперь на руку. За ней почти перестали следить, её друзья могли свободно в любое время приходить в гости, друзья брата так вообще перекочевали жить к его компьютеру, за которым играли круглыми сутками. Жизнь наполнилась свободой.
Где-то в начале марта родители отправили нас с Крашем на дачу почистить крышу от снега, воспользовавшись тем, что у дочери появился добрый молодец, дармовая рабочая сила, готовая на любые подвиги, дабы снискать их расположение. Мы решили, что вдвоём будет тяжеловато, и позвали за компанию Трупана, тихого очкастого паренька, готового на всё просто от нечего делать. Мы набрали с собой чая, пельменей, шерстяных носков и потопали пешком на дачу, пробираясь по совсем ещё зимней тропе между высоченными сугробами. Добравшись до домика, мы первым делом растопили печку, чтобы прогреть его, потом залезли на чердак, достали спрятанные там до весны лопаты, перелезли на крышу и начали скидывать снег. Сначала мы работали, как стахановцы, но крыша была небольшая, работы было немного, и мы под конец принялись кидать снег лопатами не вниз, а друг в друга, завязался снежный бой, причем пацаны, не сговариваясь, объединились против меня и насовали мне снега и в лицо, и за шиворот, и в штаны, так что я была мокрая просто насквозь. Я тоже в долгу не осталась, и они получили свою долю снежной массы. Потом мы дочистили крышу, один за другим спрыгнули на землю в высоченные сугробы, с огромным трудом выплыли из них к крыльцу и ввалились в жарко натопленный дом. Мы скинули куртки, повесили мокрые носки и варежки сушиться над печкой, парни занялись поиском чистой кастрюли и выяснением, можно ли варить пельмени в воде из растопленного снега, а мне пришлось идти в соседнюю комнату переодеваться, потому что сухого на мне не было ничего.
Я долго искала, чего бы надеть на себя, в стареньком шкафчике, но вещей там было немного, в основном все они мне были малы, в итоге я натянула только принесенные из дома шерстяные носки и закуталась в старенькую шаль. Шаль была треугольной и ажурной, её связала моя бабушка из нежнейшей кремовой шерсти, и в детстве я любила заматываться в неё, потому что она была очень тёплая и совсем не колючая.
В таком виде, в носках и в шали, я вышла на кухню, уселась за стол.
Обжигающие и налитые соком пельмени мы ели прямо из кастрюли, запивая их горячим чаем из термоса. Потом Трупан достал из рюкзака небольшой китайский магнитофон, который работал от батареек, включил его, мы пересели поближе к печке и стали слушать музыку. Приятная усталость разливалась по телу, руки, уставшие махать лопатой, отказывались поднимать даже чашку с чаем, было тепло, уютно, сонно, от печки шёл приятный запах горящих дров, она потрескивала, поругиваясь на нас за то, что мы разбудили её и не дали досмотреть долгий зимний сон. Краш сел в плетёное кресло, вытянул ноги, я забралась к нему на колени и свернулась в клубочек. Он обнял меня, и мы провалились в безвременье, навеянное усталостью и сытостью. Спутник наш вообще заснул, откинув голову на спинку второго кресла, очки его сползли на лоб, он по-детски подергивал пальцами рук, в общем, спал сном младенца. Через какое-то время я встала, подкинула пару поленьев в печку и смотрела, как пламя жадно облизывает вкусные дровишки, чмокает на них языками и плотоядно вьётся вокруг.
Потом я снова забралась на колени к любимому, обвилась вокруг его шеи. Он обнял меня, начал целовать, рука его залезла под шаль, и только тут он понял, что под шалью у меня ничего нет. Его рука скользнула вниз от шеи, по груди, переместилась в центр, по животу и ещё ниже. Поцелуи становились всё более жаркими, он уже почти не контролировал себя от желания, в штанах ему было явно тесно. Он подхватил меня на руки и понес в соседнюю комнату. Там стояло несколько кроватей, на них были навалены матрасы, горы подушек и тяжелых ватных одеял. Краш прикрыл ногой дверь, положил меня на кровать у теплой от печки стены, растолкал в стороны подушки, в одно движение стянул с себя майку, потом штаны и лег сверху, натянув огромное, отсыревшее и ещё не успевшее согреться одеяло нам почти на голову. Мы утонули в поцелуе. В бесконечных ласках. Нарастающей волной по нам катилось возбуждение, от каждого прикосновения жажда друг друга становилась всё сильнее и сильнее, пока не стало уже невозможно больше терпеть. Краш полез куда-то рукой, достал презерватив, слишком долго его открывал, потом надевал, пыхтя от нетерпения, наконец справился, вернулся под одеяло, начал опять целовать и ласкать меня, а я в этот момент всем своим существом ощущала, какой он теплый и твердый там внизу, у меня в промежности, когда же он решится войти наконец? Он понял это, оторвал губы от моего рта, коротко спросил: «Да?» – «Да». И он вошёл.