Больно не было. Был такой короткий миг, когда ожидание наконец достигло апогея, и вот он внутри, это случилось. Потом он начал аккуратно совершать фрикции, но я не чувствовала больше этого огромного вала предвкушения, вся страсть разрядилась в момент входа. Огромная волна возбуждения накатилась на берег и теперь тихонько сползала обратно. Я старалась изо всех сил сконцентрироваться на процессе. Мой партнер был неопытен и слишком разгорячен. Он не торопился, прислушивался к моим ощущениям, но кончил всё равно слишком быстро, чтобы я успела что-то понять. Никакого оргазма у меня не было и в помине. Только некое недоумение.
Канонический первый раз, прям как по книжке.
Уже дома на меня накатила другая волна: разочарование. Я чувствовала, что я совершенно бездарно, глупо растратила что-то очень ценное, невосполнимое. Что назад уже это что-то не вернуть. Что я больше не такая, какой была, не целая. Мне вдруг очень сильно захотелось всё смыть с себя, мне казалось, что я грязная, что все это видят. И мне очень хотелось плакать. Я заперлась в ванной и долго стояла под душем, соображая, почему я чувствую себя так паршиво, ведь со стороны мой первый раз был идеален. Мама как-то мне сказала, что девственность – это то ещё богатство, слишком уж оно переоценённое, и что не стоит придавать ей слишком большое значение, так что никаких псевдоморальных установок на этот счет у меня не было, дело было не в них. Потом я пришла к выводу, что это, наверное, от того, что я не испытала оргазма, что это просто от обиды, что я не получила ожидаемого.
Краш же был на седьмом небе. Я после поняла, вспоминая его, почему парни признаются в любви именно после секса. Они и правда в этот миг любят весь мир. Миг, не дольше. Но с Крашем было не так. Его раскатало как поролон. У него начиная с этого момента на мне весь свет клином сошёлся. Он не мог дольше нескольких часов быть в разлуке, кончал от одного прикосновения или никак не мог кончить во время самого секса. Он очень хотел, чтобы я тоже испытала оргазм, но не умел, не знал, как мне помочь с этим. Тот случай, когда качество очень сильно страдало от энтузиазма и количества, но его это только больше раззадоривало. Он заполнил собой всё моё пространство, весь мой мир, он кричал всему свету, что он влюблен и счастлив.
А мне стало сильно не хватать воздуха. И от его истошного вопля о счастье заложило уши.
Девочка рассказала всю эту историю только один раз за всю жизнь и только одному человеку. Мальчик, по новому весеннему обычаю, перелез к ней со своего балкона. Было ещё только начало апреля, и на балконе долго стоять было холодно, поэтому они садились вдвоем у неё на кухне пить чай.
Мальчик внимательно её слушал, потом допил последний глоток из своей кружки, сказал, что ему, наверное, пора. И уже на балконе, перелезая обратно, он сказал:
– Я знаю, почему тебе было плохо. Потому что он не тот.
– В смысле, не тот?
– Ну, не тот человек.
– А кто тот?
– Ну, не знаю. Ты сама поймешь.
Часть втораяStaircase to heaven
Дома творится полнейший дурдом. Мама ведёт себя то как полоумная девочка-подросток, то как мать-настоятельница: то она говорит нам с Крашем «Иметь секс с презервативом – это всё равно, что нюхать розу через противогаз», то вечером выпроваживает его домой, не разрешая нам ночевать в одной комнате. Моё воображение дорисовывало, как она с диким гиканьем вылетает по ночам в окно на метле, а утром, переодевшись монахиней и нацепив на себя вериги, идёт читать молитвенное правило. Чудила она настолько сильно, что даже в нашем долбанутом семействе, привыкшем ко всяким странностям и закидонам обретавшейся у нас публики, мамины выходки казались из ряда вон. Особенно когда она ругалась вдрызг с этим Андреем, разбивала голыми руками его машину, потом звонила и рыдала в трубку, чтобы отец забрал её домой. Я в тот момент не особо вникала в весь этот сумасшедший дом, потому что у меня самой была сложная задача: как-то увязать подготовку к выпускным экзаменам с совместным времяпрепровождением с Крашем, причём внимания он требовал стопроцентного. Апофеозом стал мой день рождения, в который я собралась идти на концерт «Аквариума», с превеликим трудом достала единственный билет, мечтала об этом с 15 лет, а он устроил мне сцену, что я провожу время не с ним, а ему скоро в армию, а он такой весь брошенный. Я демонстративно ушла на концерт, он два часа ждал меня на улице, а когда вышла, наорал на меня. Я разругалась с ним в пух и перья и ушла пешком домой одна. Шла прямо по лужам вдоль утопающей в апрельской грязи трассы и плакала. Думала, что любовь, конечно, любовью, но скорее бы он свалил в свою эту чёртову армию, иначе я просто не выдержу. Вдруг впереди меня остановилась грузовая «Газель», пожилой водитель открыл изнутри дверь и по-отечески стал расспрашивать, что случилось. Тут только я поняла, что насквозь мокрая, грязная, меня с ног до головы несколько раз окатило водой из-под колес проезжающих мимо автомобилей, а я даже не заметила. Я рассказала, захлебываясь в слезах, о своей обиде, на что он в ответ только покачал головой, подал мне руку со словами «садись давай, Джульетта» и отвез до самого дома. Высаживая меня у подъезда, он сказал, что, если бы я была его дочкой, он бы этого героя-любовника нашёл и вломил ему как следует. В тот момент я поняла, что не буду ждать Краша. Что порвать с ним сейчас я тоже не смогу, это уж совсем жестоко, но никаких обещаний давать не буду, и потихоньку оно само всё спустится на тормозах.
В армию я его проводила, даже искренне погрустила у дверей военкомата, но, как только призывничков погрузили в автобус и они помахали провожающим ручкой, вздохнула с облегчением.
А через четыре дня, двадцать пятого мая, когда по всей стране звенит последний звонок, в гости пришёл Хуан. Просто пришёл, как будто ничего не было: ни Краша в моей жизни, ни разборок из-за него. И ни разу в жизни никто из всей компании мне не припомнил этой истории. Такое ощущение, что они точно знали, что у меня болезнь роста, и это пройдет, надо просто подождать.
Мы поехали ко мне на дачу отмечать последний звонок. И нам было прекрасно! Мы парились в бане (девочки отдельно, мальчики отдельно), мы дурачились, мы, конечно же, очень неплохо напились и накурились, мы стояли на ушах до утра. Я впервые в жизни была пьянющая, ушла спать одной из первых, а утром проснулась рядом с полностью одетым Хуаном. Я спросила, что он делает в моей постели, но тут на соседних кроватях раздался такой громогласный хохот, что я только недоуменно хлопала глазами, пытаясь вспомнить хоть что-то о прошлой ночи. Задыхаясь от смеха, Хуан рассказал, что, когда все стали расползаться по кроватям, он пришел и спросил, можно ли ему лечь рядом со мной на единственное оставшееся свободное место. Я, бывшая в полной отключке, вдруг сказала четко, громко и ясно, что можно, если он будет вести себя прилично. И что это слышали все, кто был в комнате, и полночи просто покатывались со смеху! Потом они ещё полгода цитировали это между собой как анекдот, назидая вновь попавших в компанию девчонок.
Постепенно я стала проводить с парнями всё больше времени, в то время как моя мама всё реже бывала дома, а если и бывала, то всё менее адекватная. Однажды Рентон и Хуан пришли в гости. Это был первый раз, когда они решили самолично встретиться с моей мамой, чтобы отпросить меня на базу «Разлив» на пару дней. База вроде бы принадлежала тому самому богатому институту, где числился новый мамин друг-алкоголик, путевки туда стоили дорого и просто кому попало не продавались. Две девчонки из компании каким-то образом получили эти путевки и звали с собой парней. Только вот насколько я поняла Хуана, одна из девушек – это бывшая Рентона, жаждущая воссоединения, от которой того с души воротит, а вторая, с удивительной кликухой Репка, – тоже ничего хорошего. На мой вопрос, так нафига они тогда собрались туда ехать, было сказано, что там помимо этих шалав есть чем заняться, главное – на территорию попасть.
Сначала пришёл Рентон. Был он немного на взводе, но толком ничего не объяснил, уселся на диван и стал ждать мою маму. Потом пришел Хуан, одетый как последний городской пижон в свободный хлопковый джемпер нежно-голубого цвета и в белые штаны. По его руке под джемпером медленно сползала капля крови, которая, конечно же, сразу промочила рукав. Он, нисколько не стесняясь, закатал его, облизал кровь, прижал место, откуда она вытекла, пальцем и плюхнулся рядом с Рентоном на диван.
Я как бы знала, что они торчат, мне ещё Краш говорил. Но это был первый раз, когда я своими глазами увидела след от инъекции. Более того, они нисколько этого факта не скрывали, даже бравировали этим. Раз Хуан перебирал кассеты у Рентона в машине, выкидывая, по его мнению, всякий шлак. Рентон, единственный сын достаточно успешного по тому времени бизнесмена, недавно обзавелся старым папиным автомобилем, бежевой «четвёркой», и у нас появились мобильность и свобода передвижения. Кассеты в машину притаскивали все, кому не лень. И вот Хуан одну за другой их вышвыривал на полном ходу в окно. Туда полетели Линда, Земфира, «Мумий Тролль», конечно же, «Агата Кристи» с Дельфином. Последнего Хуан обозвал наркоманом-страдальцем, который не торчал-то поди ни разу, а только выпендривается на публику. Про Линду он сказал, что, по ходу, Макс Фадеев уже совсем палиться перестал:
– Нет, ты только послушай, что она поёт! «И уносит винтом золотая вода»! Не-е, нахер, нахер. А эта Земфира? «Я выбрала самый белый!» А её сейчас крутят везде, какое радио ни ткни, везде ромашки-компашки! Скажи, Снегурочка, ты слушаешь Земфиру? Не слушай! Это беспонтово слушать то, что слушают все, это стремно! Это стадо жрёт всё, что ему суют. Никогда не будь частью стада, при против системы.
Рентон хмыкнул и ухмыльнулся:
– Ты поэтому не слушаешь это всё? Из принципа?
– Да, из принципа. Хотя когда вся страна сидит кто на чем: кто на белом, кто на винте, а кто просто бухает, тут и песни соответствующие будут. Спрос рождает предложение.