– Ну, не будь глупым. Мы решим, когда это лучше сделать. Не исключено, что я действительно приеду к тебе погостить, если захочешь. На пару дней.
Она накинула на себя невесомое платье и порадовалась, что не надо летом долго одеваться. Пока он тщательно завязывал кроссовки, она еще успела поставить сирень в хрустальную казенную вазу и с сожалением увидела, что, пока они предавались любви, некоторые роскошные кисти повяли.
– Я завел знакомство с садовником, – сказал Женя, видя ее огорчение, – и завтра у тебя в номере будет стоять целый куст. Он мне сказал, что все равно уже пора всю сирень срезать. Чтоб не торчали потом голые засохшие палки.
Ее умилило, что он еще не научился искусственно завышать цену своим поступкам.
Дежурная по корпусу, ядовито поджав губы, с негодованием наблюдала, как процессия с велосипедом гордо проследовала в обратном направлении. Наташа при этом вспомнила, как она выходила с Серовым после единственной ночи их любви в Лаосе, а о чем думал Женя, было неясно.
– Пора идти обедать, – сказала Наталья Васильевна, посмотрев на часы, когда они вышли. – Ты ходишь в первый зал или во второй?
– Во второй.
– Ну, понятно тогда, что я тебя не заметила. Вообще-то я проголодалась. – Она была на редкость весела сегодня.
– Я тебя провожу, но обедать не пойду. Спущусь на набережную и буду крутить педали до вечера. Или подойду к твоему мужу и объявлю, что безумно тебя люблю.
– Ну, Женя! Быть всегда правдивым полезно только в научных исследованиях, потому что в них всякий результат – результат. В обыденной жизни постоянно резать правду-матку – небольшое геройство. Тут ты должен брать пример с меня и с Серова. «Ни слова правды за целый день» – вот девиз нашего брака. Чем меньше правды, тем лучше. – Выражение ее лица изменилось и стало очень походить на мужнино. – Ах, какая ты умная, Наташа! Ах, как я люблю тебя, Наташа! Ах, как я хочу, чтобы ты поскорей уехала в очередную командировку, так как развестись с тобой у меня нет сил, а очень хочется перетрахать всех девиц, на которых я положил глаз!
Женя смотрел на нее почти с ужасом.
Она продолжала, с горечью скривив рот:
– Вот ты бы мог сейчас подвести меня к нашему столику, раскланяться с мужем, усадить меня рядом с ним и вежливо отойти?
– Нет. Если я подойду к вашему столику, я обязательно набью твоему мужу морду.
– Вот видишь. А мой муж мог бы это сделать вполне. Запросто. Из чувства большой любви.
Наташа вдруг опомнилась и взяла себя в руки.
– Не бери в голову, милый мальчик. Жизнь, к сожалению, очень длинная штука, в ней случается все. А теперь, чтобы не искушать тебя, давай простимся здесь, у порога. То есть у входа в это помещение, которое называется у них «обеденный зал номер один».
Они поднялись по лестнице, с двух сторон усаженной пальмами. Даже в зале между квадратными колоннами, стилизованными под мрамор, они тоже росли – в огромных деревянных кадках. Столовая была светла и, как всегда в начале сезона, наполовину пуста. Кто-то поставил на столы веточки только что распустившихся мелких роз. Вячеслав Сергеевич уже пребывал в одиночестве за их столиком у окна и коротал время над свежей газетой и бутылкой пива.
– Ну, прощай, дорогой! – нежно сказала Наталья Васильевна и чмокнула Женю в щеку. – Я очень рада, что смогла доставить тебе хоть минутную радость. И сама получила несказанное удовольствие. Ну, пока. – И, скользнув ласково ладонью по его красной майке, она спокойно пошла к Серову и села напротив. Женя постоял немного в дверях и, схватившись за щеку, осененную поцелуем, ушел.
– Кого это ты зацеловала до зубной боли? – взглянув на опустевший вход, поинтересовался Серов.
– Моего бывшего кружковца, Женю Савенко. – В словах Наташи не было вызова.
– Откуда ты его взяла?
– Встретились на лестнице, когда я шла вниз, на пляж. Он теперь уже не кружковец – врач в летном полку. Между прочим, как раз служит недалеко от моего родного дома.
– Представляю, сколько слез воспоминаний было пролито в море.
– Ошибаешься. Слезы мы не лили.
– Я надеюсь, ты с ним переспала?
Серов почувствовал на себе ледяной взгляд и оторвался от пива.
– А что? Тебе бы этого очень хотелось?
– Мне не хотелось бы. Но ты что-то захандрила в последнее время. Я это говорю не как муж, но как врач!
Наташа еле удержалась, чтобы не запустить в его голову стаканом.
– Я все-таки твоя жена, а не пациентка!
– Беру обратно свои слова. – Он с головой погрузился в газету, а вместе с ней и в порционный обед.
У Наташи почему-то исчез аппетит. Если бы Женя сейчас снова заглянул в зал, ей-богу, она уехала бы в степь вместе с ним.
– Нельзя ли куда-нибудь пойти, чтобы выпить вина?
– Зачем идти, дорогая, когда все есть с собой! Я как раз купил с собой в Москву. Все, что захочешь! – Он открыл свою спортивную сумку. – Красного или белого?
– Белого, если можно…
– Отчего нельзя? – Он вошел в роль гостеприимного кавказца, и соседи с удивлением стали оглядываться на их столик. – Хочэшь бэлого, хочэшь красного, хочэшь домашнэго розового, – все есть, дорогая, что угодно твоей душе!
Щелкнув пальцами, Серов позвал официантку, и она мгновенно, как из-под земли, явилась на зов с на удивление чистыми бокалами. Молодая женщина в белых брюках за соседним столиком посмотрела на Наташу с явной завистью, а на Серова с заискивающей улыбкой.
«Интересно, с ней он тоже успел переспать?» – машинально, без всяких эмоций подумала Наташа и залпом выпила первый бокал. Алкоголь всегда умеренно действовал на нее. Она от выпитого не краснела и не бледнела, только ее глаза светлели буквально на несколько секунд. Она сидела и смотрела на Серова, не думая ни о чем, разглядывая каждую морщинку на его знакомом лице.
– Знаешь, я не виню тебя в том, что ты постоянно мне изменял.
– Чего это ты вдруг? – Он лениво оторвался от газеты.
– Я ведь в принципе представляла, за кого выхожу замуж, – продолжала она. – Наблюдала тебя в Лаосе, да ты и сам многое не скрывал. Поэтому, согласившись поехать с тобой в Москву, я морально была готова к твоему отношению к семейной жизни. Правда, я никогда не могла понять, что ты находишь хорошего в этих связях. Из огромного самомнения мне казалось, что я должна для тебя представлять гораздо больший моральный и физический интерес. Я надеялась изменить тебя. Но я уже наказана за свою гордыню и поэтому отпускаю тебя на свободу. Делай что хочешь!
– Послушай, милая… – Он отпил глоток из своего бокала. Эти выяснения отношений ему стали надоедать, но в то же время ему было Наташу жалко. Вино после пива показалось кисловатым, и он хотел поморщиться, но сдержался, иначе она растолковала бы это движение применительно к себе. – Не надо ничего придумывать. Мы такие, какие мы есть. И все. – Он небрежно бросил газету.
Брошенная газета теперь всегда напоминала ей о возвращении из Праги. Наталья сцепила зубы, чтобы не вскочить, не треснуть его бутылкой. Не порвать газету в клочки. Он ничего не заметил.
– Пойдем лучше вечером сходим в «Ущелье». Отметим окончание отпуска, раз завтра будем уже в Москве. Между прочим, билеты я поменял.
– Отлично.
И вдруг Наташе пришла в голову странная мысль. А вдруг они с Женей были бы счастливы?
«Ущельем» называлась шашлычная, расположенная в уютной низине между двух аллей, усаженных кипарисами. Вниз вела гранитная лестница, по сторонам дичились заросли самшита, а сверху, с горы, виден был лишь ароматный, поднимающийся к небу дымок да слышалась музыка для тех, кто приходил сюда не только поесть, но и потанцевать.
Наташа ушла в номер, чтобы переодеться к вечеру. Еще с лаосских времен она любила красное. Если ткань была алая – глаза Натальи казались серыми и холодно блестели на солнце. Если же оттенок красного отдавал в пурпур, глаза становились светлые, прозрачные, нежно-зеленые. Все остальное – прическа, макияж, туфли – было лишь делом техники. В этот вечер красный шелк на ней напоминал оттенком домашнее вино. И Наташа в нем была самой красивой женщиной на всем побережье от Лазаревского до Сочи. Ее муж подумал и надел темно-серую рубашку с короткими рукавами и светлые брюки. А на шею нацепил зачем-то судейский свисток на шелковом грязном шнурке.
– А свисток-то тебе зачем?
– Буду свистеть, звать милицию, когда к тебе подойдет этот твой кружковец. Как там его…
Наташа не сдержала смешок, и настроение у нее стало игривым. Они пошли.
«Вот и еще день прошел… – думала она, нежно поглаживая шершавую кожу каждого кипариса, мимо которого проходила. – Прекрасный, теплый, безумный день у моря. День, полный любви. Я хочу запомнить его навсегда. Завтра этот день уже будет в прошлом…»
«Ущелье» уже было под ней, и она, перегнувшись через перила, сквозь кусты заглянула вниз, чтобы определить, кто сегодня готовит шашлык, много ли народу за столиками и свободно ли ее любимое место под естественным укрытием наклонившегося низко олеандра.
Она сразу увидела Женю, мрачно сидящего на крайней скамейке за шашлыком и стаканом вина. Сейчас он был один, без своего друга-велосипеда. Он сидел в позе байроновского героя, все в той же выгоревшей на солнце спортивной майке и в шортах, такой молодой, загорелый, мускулистый и такой мрачный, что ей захотелось немедленно его обнять. Она еле сдержалась, чтобы бегом не спуститься к нему и не задушить поцелуями. Несколько девушек, ожидающие кавалеров и лопающиеся со скуки в ожидании танцев, уже поглядывали на него, пили шампанское и пачкались шоколадом. Несколько пар для разминки лениво топтались в круге для танцев. Любимый столик Наташи был, к счастью, свободен, и они с Серовым неспешно пошли к нему, как вдруг одна из танцующих пар завладела ее вниманием.
«Алексей! Точно он!» – узнала она Фомина в высоком массивном мужчине, и сердце у нее похолодело. Наташа не помнила, как уселась за столик. Танцующий мужчина теперь повернулся к ней лицом, но рассмотреть его черты в полумраке южной ночи было сложно. Серов отошел к бару, а Наташа спряталась в темном углу под цветущими ветвями бело-розовых олеандров. Но вот танец прекратился, мужчина повел свою даму на место. И Наташа с облегчением увидела, что это, конечно же, не Фомин.