Найдутся люди, утверждающие, что «Лайфспэн» — это не место для молодого, исполненного честолюбивых устремлений журналиста. Позвольте мне с этим не согласиться. В то время «Лайфспэн» был частью огромной империи журналов, включающих «Стиль» и «НьюсБит». Книжное подразделение было местом, где перспективные корреспонденты проходили необходимую настройку и подготовку. Я многому научился от окружавших меня людей. Я помню, как вместе с группой сотрудников издательства смотрел прямой репортаж о катастрофе «Челленджера» и слушал, как они вспоминали события девятнадцатилетней давности, а именно день запуска «Аполлона-1» и написанные ими по этому поводу передовицы. Это был настоящий мастер-класс. В университете такому не учат.
На тот момент во всем здании кроме меня было только двое сотрудников в возрасте до тридцати лет — два фоторедактора, которых звали Брайан Фрост и Кейт Макинтайр. Они взялись за меня в первый же рабочий день и обучили всему, что я должен был знать. Я узнал, где находится кладовая с расходными материалами, как управлять громоздким ксероксом и заполнять табель рабочего времени. После работы они повели меня пить пиво с начос,[1] настояв на том, что такова традиция.
— Когда ты пройдешь период ученичества, то начнешь зарабатывать по-настоящему, — пояснил Брайан. — Тогда начос будут за твой счет.
— В этот день ангел обретет крылья, — добавила Кейт.
Вскоре стало ясно, что наша троица будет проводить вместе каждый перерыв. В хорошую погоду мы покупали бутерброды с лотка в вестибюле и шли с ними в парк, где располагались на скамье с видом на Потомак. Кейт, убежденная готка, проводившая вечера напролет над созданием коллажей, считала своим долгом посвятить меня во все местные сплетни за последние пять лет. Брайан, игравший на клавишных в группе джаз-панкового направления, изо всех сил пытался умерить ее пыл.
— Из-за тебя у нового сотрудника может сложиться превратное впечатление о нашей конторе, — заявил Брайан к концу моей второй недели. — В твоем исполнении наша работа становится похожа на какой-то французский постельный фарс. Вроде тех, в которых постоянно хлопают какие-то двери, а действующие лица бегают в одних трусах. На самом деле все совсем не так.
— Не так? Эй, Новый Сотрудник, я ввожу тебя в заблуждение?
— Твоя откровенность для меня как глоток свежего воздуха, — ухмыльнулся я.
— Я и сама знаю, что заслуживаю всяческого восхищения. Ты обратил внимание на парня, с которым мы ехали в лифте? С очками на зеленом шнурке? Это Аллан Стрэкер. Он уже три года ведет колонку с Евой Тонтон. Она до сих пор верит в то, что он уйдет от жены.
— Аллан пишет для «Александрия-газетт», — рассудительным тоном добавил Брайан, — на темы, касающиеся зонирования городских территорий.
— Но ведь вы говорите, что у него до сих пор боковая колонка? — удивился я.
Брайан поднял брови.
— На офисном жаргоне это означает, что он позволяет себе определенные услады вне уз брака. Этимология этого термина довольно туманна, но восходит к инциденту, в котором страстные заигрывания некоего главного редактора были прерваны внезапным появлением его супруги. Как нам рассказывали, он пояснил, что всего лишь проводил исследования для колонки на тему здорового образа жизни. О реакции жены история умалчивает.
Вот как общались между собой сотрудники «Лайфспэн». Стоило поинтересоваться у кого-нибудь, где хранятся кофейные фильтры, и ответ вполне мог затронуть тему роли кофейных плодов в эфиопских религиозных церемониях.
— А как насчет тебя, Новый Сотрудник? — спросила Кейт, комкая пустой пакет из-под картофельных чипсов. — У тебя есть грязные секреты, достойные нашего внимания? Тянется ли за тобой из самой Гринвич-Виллидж след из разбитых сердец?
— У меня была девушка в Нью-Йорке… до того, как я переехал сюда… Но она… Я получил письмо.
— Мы все получали подобные письма, — кивнул Брайан, — у меня их скопилась целая гора.
— Жаль, что Джейн Россмайр здесь больше не работает, — вздохнула Кейт. — Она была неравнодушна к страдающим молодым писателям. Она бы тебе понравилась. Вы могли бы вместе погружаться в угрюмую задумчивость.
— Я не люблю погружаться в угрюмую задумчивость.
— Значит, я ошиблась. Прости.
— Погоди, — встрепенулся я. — Джейн Россмайр — это не та сотрудница, которая покинула «Лайфспэн»? Меня, кажется, взяли на ее место? Какая-то история с Таддеушем Как-там-его?
Брайан и Кейт переглянулись.
— С Таддеушем Палгрейвом, — уточнил Брайан. — Местным аналогом Хитклиффа[2].
— Так что там за история? В устах мистера Альбамарля это прозвучало так, будто Палгрейв гнался за ней с вилами, из-за чего она вынуждена была спасаться из «Лайфспэна» бегством.
— На самом деле никто ничего толком не знает, — покачала головой Кейт. — То есть я хочу сказать, что с учетом того, что здание битком набито исследователями, у нас на удивление мало достоверной информации по Палгрейву. Но за последние полгода Джейн никто не видел и ничего о ней не слышал. Я пыталась ей звонить, но телефон отключен.
— Она мне очень нравилась, — вставил Брайан. — Она восемь раз ходила на «Рамоунз», и я записал ей целую кассету «Sham 69».
— Им не следовало поручать ей работать с Палгрейвом, — перебила его Кейт.
— Я ничего не понимаю, — вмешался я. — Что случилось? Они что, вместе вели колонку?
— Я не думаю. — Кейт задумчиво тыкала соломинкой в кусочек льда, плавающий в диетической коле. — Я думаю, он просто довел ее до сумасшествия. В той или иной степени это происходит со всеми, кто с ним работает.
— Он такой трудный?
— Вообще-то он довольно вежлив, а временами бывает просто очарователен, — отозвался Брайан, — но понять его совершенно невозможно. Он тут работает уже больше десяти лет. Несмотря на это у него нет друзей. Более-менее установленный факт — это его оксфордское образование, что объясняет его странное произношение. Кроме того, он некоторое время чем-то занимался в Сорбонне.
— Что объясняет его ледяное высокомерие, — кивнула Кейт.
— Он вообще не умеет ладить с другими людьми, — согласился с ней Брайан. — Никто ни разу не видел, чтобы он выходил на перерыв. Никогда. Он каждый день сидит у себя за столом, жует бутерброд с тунцом и авокадо и роется в очередной книжке.
— Может, он просто…
— Застенчивый? — фыркнула Кейт. — Ты это хотел сказать, Новый Сотрудник? Нет, Таддеуш Палгрейв не застенчивый. Он держится особняком и свысока смотрит на простонародье. Он успел попотчевать тебя своими импровизированными латинскими прибаутками?
— Нет, я вообще с ним еще не знаком.
Кейт посмотрела на часы.
— Что ж, сегодня тебе представится такая возможность. В четыре часа монтаж. Он там будет.
Она встала и смахнула с коленей крошки.
— Что такое монтаж?
— Перед тем как отправить книгу в типографию, мы встречаемся, чтобы проверить верстку. Все страницы развешиваются по стенам, чтобы каждый мог еще раз их просмотреть.
— На самом деле это всего лишь повод распечатать в пятницу бутылочку вина, — вставил Брайан. — Все потягивают вино и похлопывают друг друга по спине, поздравляя с успешным окончанием работы.
— Все, за исключением Палгрейва, — уточнила Кейт.
— Да, — согласился Брайан. — Все, за исключением Палгрейва.
В четыре часа я приплелся в угловой конференц-зал вслед за Джорджем Вегнером, журналистом с тридцатилетним стажем, начинавшим свой трудовой путь в русском подразделении «НьюсБит». К пробковым стенам были приколоты страницы макета книги, и, как и предсказывал Брайан, в воздухе витал дух самодовольства. Вегнер на протяжении двадцати минут подробно рассказывал мне о введении, написанном им к каждой главе. В каждом из них он кратко описывал то, что ожидает читателя впереди.
— Если сделать это правильно, — говорил Джордж, — читатель даже ничего не заметит. Но для структуры главы такое введение имеет первостепенное значение. Оно придает мышлению читателя необходимое направление. К примеру, в одной из глав, непосредственно перед описанием Мишенери-Ридж, было очень важно…
— Прямодушный и веселый? Вы это серьезно, мистер Вегнер?
Этот голос застал меня врасплох. Я обернулся и увидел Таддеуша Палгрейва, с презрительным и насмешливым видом нависшего над Вегнером. Прежде мне случалось видеть его лишь издали. У него был высокий широкий лоб и заостренный подбородок, что придавало голове вид перевернутой пирамиды. В его светлых волосах пробивалась седина, но кожа была совершенно гладкой, из-за чего определить его возраст не представлялось возможным. Я прикинул, что ему не могло быть меньше сорока пяти лет. Его прищуренные болотного цвета глаза были холодны как лед, хотя я уверен, что он не одобрил бы подобное клише. Но иногда по-другому просто не скажешь.
Вегнер пришел в себя быстрее, чем я.
— Таддеуш, ты, наверное, не знаком с нашим новым сотрудником? Позволь тебе представить…
— Вы чрезмерно увлекаетесь сочетанием «прямодушный и веселый», мистер Вегнер, — повторил Палгрейв, проигнорировав мою протянутую руку.
— Я не понял тебя, Таддеуш.
— В «Самом смертоносном дне» вы проинформировали нас о том, что Амброуз Бернсайд был прямодушным и веселым командующим правым крылом армии Потомака. Во «Втором Манассасе» ты заявил, что Джон Поуп, «хотя и был прямодушным и веселым в повседневной жизни, но заслужил репутацию решительного и хитрого военачальника на западном театре военных действий». А в «Дороге на Чанселлорвилль» мы узнаём, что генерал Джозеф Хукер, «прямодушный и веселый человек, принял на себя командование Второй дивизией Третьего корпуса в начале кампании на полуострове». — Палгрейв кивнул в сторону страницы, на которой появилась возмутительная фраза. — Я могу продолжить.
Вегнер попытался обратить все в шутку, но я видел, как покраснели его уши.
— Мне придется за этим проследить, — вздохнул он. — Но у каждого писателя есть свои любимые выкрутасы. Ты согласен?