М а к с и м о в. Ну — шапка обычная. Абзац.
Максимов ходит по комнате, Ляля выжидательно на него смотрит.
Максимов диктует:
— «Встреча происходила сегодня утром у О’Крэди. Он заявил мне, что его правительство согласилось предоставить пароход для транспортировки наших интернированных, причем безвозмездно. Последнее обстоятельства О’Крэди подчеркнул и дал понять, что ему весьма желательно, чтобы мы отметили их инициативу в этом вопросе. В ответ я заверил, что у нас нет оснований об этом умалчивать». Успеваете?
Л я л я. Да.
М а к с и м о в (продолжает диктовать). «Затем, сильно волнуясь, Мэйсон выразил надежду, что британские офицеры будут отправлены в целости и сохранности, и спросил, сознаем ли мы в связи с этим серьезность положения. Я ответил, что у нас достаточно воображения, чтобы представить все последствия каких-либо нарушений соглашения с любой стороны».
Кабаре. За столиком сидят Максимов и представительный мужчина средних лет атлетического вида. На столе — закуски, вина. На сцене — эстрадная программа. Судя по роскошным туалетам посетителей, кабаре фешенебельное.
Это новая встреча. На этот раз в первоклассном кабаре. Так как место встречи и время предложил собеседник Максимова, то это указывает на серьезные намерения. Нет, не судите по его внешнему виду, это не борец тяжелого веса. А впрочем, в какой-то мере — пожалуй. Это очень крупный промышленник. И, представьте, в данный момент перевес не на его стороне. Да, победитель сидит напротив. Вы думаете, аргументы Максимова подействовали? Не только. Еще и то, что они были подкреплены новой обстановкой. Дело в том, видите ли, что если у обычных людей зрение и слух, как правило, ухудшаются с ослаблением их общего здоровья, то у политиков и деловых людей — как раз наоборот. Чем их дела хуже, тем зрение и слух лучше. Просто поразительно, каким тонким становится слух и как обостряется зрение этих людей, когда дела их соперников или противников улучшаются, а свои собственные силы соответственно слабеют. Просто поразительно! Нет, медицине тут не удалось установить никакой закономерности. А вот Максимову эту закономерность удалось использовать.
Максимов и промышленник подымают бокалы и выпивают.
Москва. Ночь. Наркомат иностранных дел. В большом кабинете в углу стоит рояль, а за ним сидит сгорбившись Чичерин. Плечи его покрыты пледом, шея обмотана серым кашне. На столе, освещенная настольной лампой, груда бумаг, брошенная в самый разгар работы, недопитый стакан чая и кусок хлеба. В нише полутемного кабинета виднеется солдатская койка, покрытая одеялом. Рояль не освещен. На нем, почти закрыв глаза, Чичерин тихо играет Моцарта.
Стук в дверь. Не прерывая игры, Чичерин тихо говорит: «Войдите». Входит мужчина в гимнастерке без знаков различия.
М у ж ч и н а. От Максимова. Срочная.
Ч и ч е р и н. Давайте сюда.
Мужчина подходит и, раскрыв папку, достает лист бумаги. Чичерин кивает ему на пюпитр для нот, и мужчина ставит на него бумагу. Чичерин зажигает два канделябра и при свете их, наклонившись, читает. Затем кивает мужчине, и тот уходит. Чичерин берет бумагу и решительно идет к столу. Снимает трубку одного из телефонов и говорит: «Попрошу вас, товарищ, два ноль пять». Затем наступает пауза, во время которой он отпивает глоток чая. Оживляется.
Ч и ч е р и н. Владимир Ильич, пришла депеша от Максимова. Да, все как задумано. Да, и это… (Улыбается.) Нет, почему же, я тоже смеюсь. Просто не так громко, как вы. Что же, будем считать, первый шаг сделан. Нет, Максимова в Англию не пустят. Что же, Красин — кандидатура подходящая. Спокойной ночи. Я, к сожалению, полуночник. Нет-нет, вполне здоров, вполне. Просто дурная привычка. Надежде Константиновне мой поклон.
Кладет трубку и стоя с удовольствием прихлебывает чай, отщипывая по небольшому кусочку хлеба и забрасывая его в рот.
Апартаменты англичан. Стол, расположенный в центре, покрыт белой скатертью. За столом сидят Максимов и О’Крэди. Перед ними папки с бумагами. Рядом с Максимовым стоят Вера и Ляля. Рядом с О’Крэди — Мэйсон и Боб. В руках у Веры и Боба — пресс-папье. Неподалеку — несколько журналистов и фотографов.
О’К р э д и. Подписываем?
М а к с и м о в. Подписываем.
Оба подписывают. Боб и Вера прикладывают пресс-папье. Меняются папками. Вновь подписывают. Рукопожатия. Вспышки магния.
Пристань. Идет длинная колонна русских интернированных. На некоторых — георгиевские кресты. Колонна следует к погрузке на пароходы. Кто-то несет плакат: «Домой!»
Мимо проезжает автомобиль. В нем Максимов, Вера и Ляля. Автомобиль останавливается. Они выходят и несколько секунд стоят и смотрят на проходящую мимо колонну людей.
Затем садятся и едут дальше.
Гостиная в номере Максимова. Ляля и Вера укладывают чемоданы. Хозяйка и Марселла помогают им. Максимов просматривает бумаги и складывает их в портфель.
Х о з я й к а. А теперь они все называют вас дипломатом номер один.
М а р с е л л а. И эти внизу — тоже.
М а к с и м о в. Чепуха.
М а р с е л л а. И мой жених.
М а к с и м о в. Вот это — другое дело!
Пресс-конференция в холле гостиницы «Лебедь». Корреспонденты сидят повсюду. Фотографы налаживают свои аппараты. Изредка вспыхивает магний. Максимов отвечает, прогуливаясь.
П е р в ы й ж у р н а л и с т. Сколько времени продолжались переговоры до их успешного завершения?
М а к с и м о в. Если мне не изменяет память, девять месяцев.
Ж у р н а л и с т к а. Неужели девять месяцев нужно было для такого дела?
М а к с и м о в. Не совсем понимаю, мадам, какой смысл вы вкладываете в слово «такого». Много это или мало — девять месяцев?
Ж у р н а л и с т к а. Разумеется, много.
М а к с и м о в. Как раз столько, сколько нужно нормальной женщине, чтобы родить ребенка. Неужели, мадам, вы считаете, что наше дело было менее сложным?
В т о р о й ж у р н а л и с т. Нам кажется, что Советское правительство может быть вами довольно. Какую задачу, если не секрет, вам придется решать теперь?
М а к с и м о в. Не секрет. Добраться до дому.
Ж у р н а л и с т к а. Почему у вас две секретарши?
М а к с и м о в. Вы опять ставите меня в тупик, мадам. Две — это много или мало?
Ж у р н а л и с т к а. Конечно, мало. У мистера О’Крэди был более многочисленный штат.
М а к с и м о в. Мадам, мне кажется, вы недооцениваете силу женской привлекательности.
Улица отеля «Лебедь». Швейцар и шофер укладывают в автомобиль чемоданы. Вера и Ляля присматривают за этим.
Автомобиль с Максимовым, Верой и Лялей трогается. Хозяйка и Марселла машут им из окна. За машиной, в некотором отдалении, следуют на велосипедах шесть шпиков.
Набережная Амстердама. Пароход. На верхней палубе у борта — Вера и Ляля. Внизу, у трапа, — Мэйсон и Боб. По набережной прогуливаются, время от времени останавливаясь, Максимов и О’Крэди. Вдали шпики разворачиваются на велосипедах и уезжают, Максимов и О’Крэди наблюдают за этим.
О’К р э д и. Теперь, когда все позади, у меня к вам один вопрос. Но это вопрос не дипломата, а человека. Разрешите? (Максимов кивает.) Только боюсь, что этот вопрос придется вам не по вкусу. (Максимов делает жест: «Что поделаешь».) Только условие — откровенность.
М а к с и м о в. Обещаю.
О’К р э д и. Очевидно, ваше правительство считает, что вы одержали победу. Да и пресса так трубит. Вы согласны с этим выводом?
М а к с и м о в. Это и есть ваш вопрос?
О’К р э д и (отрицательно качает головой). Вот он: а не приходило ли вам в голову, что ваша победа — жестокое поражение? Чего проще, уперлись бы мы: тридцать пять человек на тридцать пять — и ни с места. Но мы уступили. Что это? Беспомощность старого мира перед натиском нового? А может быть, истинный гуманизм? Да, мы отдали за тридцать пять человек все, что вы потребовали. Ибо для нас главное не то, что их всего тридцать пять, а то, что каждый из них человек. А вы? Вас не беспокоило, что десять тысяч ваших граждан останутся томиться в плену, а их семьи будут прозябать без своих кормильцев, если переговоры прервутся? Вы тянули и, пользуясь тем, как высоко мы ценим свободу наших людей, вымогали все, что могли, в этой игре. По существу, грабили нас. Так какой же мир новый, а какой старый? Куда идти человечеству? Я хочу установить для себя истину.
Оба молчат.
М а к с и м о в. Я могу отвечать?
О’К р э д и. Да. Только, ради бога, старина, не принимайте в свой адрес все резкие и даже грубые мои выражения. Вы как личность вызываете мое глубокое восхищение. Ваш ум, манера себя держать… Я — ирландец. И мне, как вы понимаете, нет особого резона любить Англию. Но в этих переговорах гуманизм на ее стороне. И я с нею. (Помолчав.) Вот теперь, прошу вас, ответьте.
Море. Караван судов с возвращающимися на родину интернированными. Палубы заполнены истощенными, измученными людьми. Они взволнованы. Стоят группами. Спорят. Смеются. Жестикулируют.
Набережная Амстердама.
М а к с и м о в (задумчиво). Я начну с того, чем вы кончили. Вы ирландец и потому не хотите быть на стороне тех, кто грабит. Но кто грабитель? Вы также весьма мне симпатичны, а потому мои оскорбительные слова не будут иметь к вам лично отношения. Разве грабители мы? Кто вас звал — в Баку, в Архангельск, в Одессу, в Мурманск, под Петроград? Разве мы не кричали вам: «Оставьте нас в покое!» Вы не слышали нас, пока мы вас не поколотили. И тогда вы обнаружили, что кое-что потеряли. Нет, не ирландцев и даже не просто англичан. А тридцать пять офицеров, тридцать пять аристократов, тридцать пять из семейств тех, кто хозяйствует и грабит. И вдруг — в плену у этих страшных людоедов-большевиков. Какой ужас! За этих тридцать пять не жалко отдать все. И отдали! И это верно — я вымогал, прикидывался больным. Я тянул не потому, что не жалел своих граждан. А чтобы вернуть всех, кого возможно. Вы гуманисты? Так почему сразу не отдали всех наших людей? Одним махом вы устранили бы все трагедии. У вас их было тридцать пять? А у меня десять тысяч! Где весы, на которых они весят меньше?