Драма в трех действиях
Н о в и к о в В л а д и м и р С т е п а н о в и ч. 50 лет.
П р о з о р о в А н д р е й А н д р е е в и ч, 55 лет.
Г о н ч а р о в В а с и л и й П е т р о в и ч, 37 лет.
Т е р е х и н Н и к о л а й И в а н о в и ч, 35 лет.
П р о ф е с с о р, 58 лет.
О р д и н а т о р, 25 лет.
М и ш а — сын Новикова, 16 лет.
К с е н и я И в а н о в н а, 30 лет.
З и н а — жена Гончарова, 28 лет.
Т а м а р а — жена Терехина, 34 года.
М е д с е с т р а, 22 года.
В р а ч - н а р к о т и з а т о р.
Действие протекает в течение одиннадцати дней.
Время действия — 1960 год.
Место действия — больница.
Между первой и второй картинами проходит день; второй и третьей — день; третьей и четвертой — день; четвертой и пятой — неделя; пятой и шестой — день.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Около белого стула стоит молодая женщина в белом халате — это З и н а, жена Гончарова, и он с а м, мужчина с веселым лицом. На нем темный халат.
Г о н ч а р о в. Да ты садись.
Зина садится. Смотрят друг на друга и улыбаются. Затем он берет ее за руку и тянет к себе. Ее лицо становится серьезным.
З и н а (боясь, что их увидят). Ну Вася…
Г о н ч а р о в. Что — Вася?
З и н а. Ничего… (Кивнула на его правую руку.) Что там слышно?
Г о н ч а р о в. Говорят, может, оперировать придется, Зиночка. Говорят, ничего страшного.
З и н а. А тогда зачем оперировать? Может быть, так?.. Какими-нибудь мазями?
Г о н ч а р о в. Ты пропишешь.
З и н а. А Клавдия Александровна сказала: хирурги, им бы только резать.
Г о н ч а р о в. Правильно. Вот бы ее сюда. Они бы ей язык чик — и нету.
З и н а. Ой, Васенька, боюсь я операций.
Г о н ч а р о в. И я боюсь. А что толку? Ничего. Меня на фронте три раза оперировали и — целый. (Притянул ее к себе.)
Она поддалась.
(Коснулся ее лица.) Как ты там?.. Вспоминаешь Ваську?
З и н а (потершись щекой о его руку). Да. (Незаметно коснулась губами его руки. Смахнула слезу. Улыбнулась.)
Г о н ч а р о в. Чего ты?.. (Провел рукой по ее плечу, спине.)
З и н а (сначала сидит как зачарованная, затем испуганно отшатывается). Вася…
Г о н ч а р о в (глухо). Я — Вася.
З и н а (тихо). Ты что? Ну погоди. (Отводит его руку.) Да погоди же… (С тревогой.) А здесь хорошие хирурги?
Г о н ч а р о в (сердито). Лучше не бывает. (После паузы.) Профессор, говорят, парень боевой. Воевал.
З и н а. Какой же он парень? Я его видела. А он сам тебя будет резать?
Г о н ч а р о в. Не знаю. А ординатора видела? Палатного врача?
Зина кивает.
Хорош, верно?
З и н а. Ничего.
Г о н ч а р о в. Смотри не влюбись.
З и н а. Да ну… (Тревожно.) Неужели он будет резать?
Г о н ч а р о в. А что?
З и н а. Очень молоденький.
Г о н ч а р о в. И я не старый. У молодого зато рука крепче. Р-раз — и ваших нету.
З и н а (тревожно). Нет, он уж очень молоденький.
Г о н ч а р о в. Лежит у нас в палате пузатый. (Доверительно.) Так вот, он ему вчера все пузо разворотил. Кишки вынул, промыл, на солнышке просушил и обратно заправил. Половину.
З и н а. Почему половину?
Г о н ч а р о в. Пришлось отчекрыжить. А то пузо до потолка было!
З и н а (хихикнув, испуганно). Перестань. Ты шутишь?
Г о н ч а р о в. Зинуха ты… Ясно, шучу. Аппендицит ему вырезали. И — еще дышит.
З и н а. Так аппендицит — это же самая легкая операция.
Г о н ч а р о в. Опять Клавдия Александровна сказала?
З и н а. Сама знаю. (Решительно.) Нет. К нему — я не согласна. Пусть профессор.
Г о н ч а р о в. Ладно. Я распоряжусь. (С тоской.) Эх, Зинка… Скучаю я по тебе — сил нет. Взял бы да… (Стукнул кулаком по стулу.)
З и н а (тихо). А мне больно будет.
Г о н ч а р о в. Потерпишь… Просто даже не представлял, что я буду так по тебе скучать. Просто беспрерывно думаю. И тошно мне без тебя…
З и н а. Да? (Кокетливо.) А у нас тут вечер будет.
Г о н ч а р о в (решительно). Не ходи.
З и н а. А меня все зовут, все спрашивают: Зина, вы придете? Зина, вы будете?
Г о н ч а р о в. Кто это еще спрашивает?
З и н а. Ну, многие. Инженер из технологического спрашивал. И еще…
Г о н ч а р о в. А ты что?
З и н а. Я говорю — подумаю.
Г о н ч а р о в. Какие еще тут мысли. Мыслитель. Сказал — не ходи, значит, точка. (Рассердился.)
З и н а (сразу, покорно). Я так и отвечаю — не пойду. Вот муж выздоровеет, тогда вместе придем.
Г о н ч а р о в (подозрительно). А почему сначала — подумаю?
З и н а. Это я тебя подразнила.
Г о н ч а р о в. Ты меня не дразни, а то я с тобой знаешь что тут сделаю? (Схватил ее за руку.)
З и н а (шепотом). Что?
Г о н ч а р о в. Все.
На скамье сидит Т е р е х и н, в халате, выжидающе смотрит в глубину сада. Он худощав, у него задумчивое лицо. Появляется его жена Т а м а р а, с сумкой. Красивая молодая женщина.
Т е р е х и н (вставая). Наконец-то. Почему ты опоздала?
Т а м а р а. Я так торопилась, так торопилась… Хорошо, что удалось уговорить вахтера.
Т е р е х и н. Еле дождался.
Целуются. Оба садятся.
Т а м а р а (передавая сверток). Тут для тебя печенье, апельсины, соки… Ведь тебе все можно?
Т е р е х и н. Абсолютно.
Т а м а р а. Папиросы…
Т е р е х и н. Вот этого нельзя…
Т а м а р а. Какая жалость! А я ходила за два квартала… А почему нельзя?
Т е р е х и н. Говорят, если не брошу курить, отнимут ноги.
Т а м а р а. Ты шутишь?
Т е р е х и н. Серьезно.
Т а м а р а. Ай-ай-ай… Теперь тащить обратно. А я их оставлю. Заберу в другой раз, ладно?
Т е р е х и н. Разумеется, о чем разговор. Дай-ка на тебя посмотреть.
Т а м а р а. Я не меняюсь. Ты лучше скажи…
Т е р е х и н. Нет, ты какая-то возбужденная, взвинченная…
Т а м а р а. Глупости. Наоборот, устала я…
Т е р е х и н. Бедняжка. После работы — еще это дело на тебя свалилось. Со мной.
Т а м а р а. Я не к тому. Наоборот, я с удовольствием…
Т е р е х и н. «С удовольствием»… (Смеется.) Совсем зарапортовалась.
Т а м а р а. Фу, я не то хотела сказать. Я хотела… Я уж и не знаю, что сказать, — ты меня запутал.
Т е р е х и н. Нет, ты определенно сегодня особенно оживлена.
Т а м а р а. Перестань, а то рассержусь. Ты лучше скажи, надолго ли они тебя сюда?
Т е р е х и н. Говорят, недели на три, четыре. Не меньше. Долго, да?
Т а м а р а. Что поделаешь. Уж лечиться так лечиться.
Т е р е х и н. А дела? Срываю в школе программу.
Т а м а р а. Ничего. Заменят.
Т е р е х и н. А ты? Не скучаешь без меня?
Т а м а р а. Конечно, скучаю. И дома, и на работе. У нас сейчас, как назло, подготовка к отчету. Столько работы!..
Т е р е х и н. Может, тебе трудно будет прийти ко мне следующий раз? Так ты не стесняйся, скажи прямо.
Т а м а р а. В том-то и дело… Такая жалость, понимаешь. Я чуть не заплакала, когда узнала… Опять сиди с утра и до ночи над отчетом. Но ты не обидишься на меня, милый?
Т е р е х и н. Что я, дурак, что ли?.. А я тоже… Только о тебе и думаю…
Т а м а р а. И совершенно напрасно. Ты болен и должен думать о себе. И не опускаться. Видишь, какой непричесанный. Давай причешу. (Причесывает его.)
Т е р е х и н (смеясь). Куда ты? Зачем назад? Я же ношу пробор.
Т а м а р а. Голова кругом. (Причесывает его.) Вот теперь ты молодцом.
Т е р е х и н (целуя ее руку). Спасибо, родная.
Т а м а р а. Милый, я побегу. Я и так еле вырвалась. Столько дел, столько дел… Но ты лежи, не скучай… Книжек тебе каких-нибудь принести?
Т е р е х и н. Хорошо бы «Курс математического анализа».
Т а м а р а. Ах, эти… Я думала, что-нибудь из художественной.
Т е р е х и н. Это и есть для меня художественная.
Т а м а р а (снисходительно). Чудак ты у меня. (Растрепала ему волосы.) Ох, вся работа пропала. (Причесывает.)
Т е р е х и н. Опять назад?
Т а м а р а. На пробор, на пробор… Ну, теперь все. (Целует его несколько раз.) Что передать соседям?
Т е р е х и н. Приветы. Поклоны.
Т а м а р а. Всем?
Т е р е х и н. Разумеется.
Т а м а р а. И Марии Николаевне?
Т е р е х и н. Конечно. А вы все воюете?
Т а м а р а. Не любит она меня. А я ее. Ладно. Так и быть. Ну, еще раз… (Целует его несколько раз.) Всего доброго. (Сделав приветственный жест и улыбнувшись, приводит себя в порядок.)
Т е р е х и н. Я провожу тебя…
Оба уходят.
П р о ф е с с о р, седой и лысый, сидит и пишет. Стук в дверь. Появляется Н о в и к о в.
Н о в и к о в. Можно?
П р о ф е с с о р. Да-да, заходите и садитесь.
Новиков садится.
(После паузы.) Дело обстоит так. Я считаю, операцию надо делать не откладывая. Без операции — сами понимаете.
Н о в и к о в. Понимаю. Все помрем. Вопрос — когда?
П р о ф е с с о р. Я не бог.
Н о в и к о в. А все-таки? Через год, два? Сколько я еще протяну?
Профессор разводит руками.
(С улыбкой.) А вы не преувеличиваете?
П р о ф е с с о р (после паузы, без улыбки). Нет.
Н о в и к о в. Каков риск операции? Каков шанс? Один из ста?
П р о ф е с с о р. Зачем такие крайности?
Н о в и к о в. А сколько не крайность? Два? Три?
П р о ф е с с о р. Вы так, пожалуй, до ста досчитаете.
Н о в и к о в. До ста не досчитаю. Это я уже понял. Ну хоть десять процентов надежды у меня есть?
П р о ф е с с о р. Медицина — это вам не точная наука.
Н о в и к о в. А все же говорят — аптека.
П р о ф е с с о р. Я не могу назвать цифру.
Н о в и к о в. Нет, можете. У вас есть статистика. Сколько таких, как я, выживает при этой операции?
П р о ф е с с о р. Вы только не волнуйтесь. Все будет хорошо.
Н о в и к о в. Перестаньте! Не кисейная барышня. Меня успокаивать не надо. Я боец. Воевал. Я писатель. У меня есть рукописи, неоконченные работы. Я обязан знать, как ими распорядиться. У меня, наконец, сын. Я должен знать, как мне с ним поговорить перед тем, как я уйду на операцию. Я имею право все знать, должен все знать и имею силы вынести это. Вы слышите меня?
П р о ф е с с о р (тихо). Еще бы. Я думаю, весь этаж слышит.
Н о в и к о в. Простите.
Пауза, во время которой профессор пытливо смотрит на Новикова.
П р о ф е с с о р (наконец). Черт вас знает!
Н о в и к о в (мягко). Прошу вас, профессор… Илья Захарович…
П р о ф е с с о р. Ну, со статистикой я вас знакомить не буду, это не ваше дело, хотя она и неплохая. А вот в отношении вас лично… Сейчас скажу.
Н о в и к о в. Заранее спасибо.
П р о ф е с с о р. Да погодите благодарить. (Подумав.) Операция тяжелая. Но другого выхода при вашем состоянии сердца нет.
Н о в и к о в (упавшим голосом). Понимаю… Простите… Сейчас я соберусь с мыслями…
Пауза.
П р о ф е с с о р. Если вам надо подумать… поговорить с женой…
Н о в и к о в (с трудом). Нет… Благодарю вас… Я не женат… Я могу принять решение и сейчас. На операцию согласен. Только, если можно… дайте мне несколько дней… Десять дней. Даете?
П р о ф е с с о р. Я на вашем месте не стал бы откладывать.
Н о в и к о в. Ничего. Десять дней я выживу. Обещаю. А за меньший срок… дела… не уложусь…
П р о ф е с с о р. Я вам все сказал.
Н о в и к о в. И — просьба. Разрешите до операции повидать сына. Раза два, три…
П р о ф е с с о р. Хоть каждый день. Но — не волноваться.
Н о в и к о в. Обещаю.
П р о ф е с с о р. А вы не хотите в отдельную палату? У нас как раз освободилась.
Н о в и к о в (подумав). Не надо.
П р о ф е с с о р. Просто — больший покой.
Н о в и к о в. Я уже привык к моим соседям. И потом, вы знаете, один из главных врагов для писателя — покой. Надо уметь его избегать. А это… Впрочем, я у вас отнимаю время.
П р о ф е с с о р. Ничего. Ну, идите. Вам надо отдыхать.
Н о в и к о в. Разумеется. Обязательно. Итак, через десять дней, профессор, я в вашем распоряжении.
П р о ф е с с о р. А я — в вашем.
Молчаливый обмен поклонами. Новиков уходит.
Четыре койки. Широкое, почти во всю стену, окно. Слева около двери на койке лежит П р о з о р о в, полный, хмурый мужчина. На этой же стороне, у окна, лежит Г о н ч а р о в. По другую сторону окна — койка Т е р е х и н а. И, наконец, койка Н о в и к о в а.
П р о з о р о в (ест и говорит). А хороший народ у нас тут подобрался. Но вообще… Палата на четверых… Меня обычно кладут… Впрочем, это неважно.
Т е р е х и н. Зачем же вы легли сюда?
П р о з о р о в. Ночью — приступ. Отвезли куда хотели. Нет, разумеется, и тут условия вполне… Но привычка, знаете ли… (Отставляет тарелку.)
Входит м е д с е с т р а со шприцем.
М е д с е с т р а (Прозорову). Вам укол.
П р о з о р о в. Милая девушка… Опять? Куда?
М е д с е с т р а. Туда же. (Делает укол ниже спины.)
П р о з о р о в. Ой!
М е д с е с т р а. Потерпеть надо.
П р о з о р о в. Это правильно. Одно огорчительно — неужели нельзя на такие уколы сестру постарше?
М е д с е с т р а. А зачем? У меня опыта достаточно — вас уколоть в мягкое место.
Г о н ч а р о в. Это он, сестрица, вам понравиться хочет. Боится произвести плохое впечатление.
М е д с е с т р а. Капризничать надо меньше. Тогда будет хорошее впечатление. (Уходит.)
П р о з о р о в. Хорошая девушка. Диковатая, правда, но… Надо быть терпимым. К сожалению, еда — не на высоте.
Г о н ч а р о в. Нулевой стол. (Глядя на тарелки Прозорова.) А тарелочки-то чистые. Это как же? За мамино здоровье, за папино…
П р о з о р о в. Остроумно. Между прочим, моего сына именно так и приходится… Непедагогично, конечно, но… Мальчик очень хрупкий.
Т е р е х и н. Скоро обход. Вот… каждый раз не знаю, что лучше — сидеть или лежать на кровати?
Н о в и к о в. Только лежать.
Все трое прибирают свои кровати и ложатся поверх в пижамах.
Г о н ч а р о в. А еще говорят: аппендицит — легкая болезнь. Какая там легкая. У человека кровать вверх тормашками.
П р о з о р о в. Все верно. Принимаю от народа критику в свой адрес. Но, верите ли, пошевельнуться не могу.
Н о в и к о в. Лежите. Я поправлю. (Хочет встать.)
Г о н ч а р о в. Так и быть. (Быстро встает и поправляет одеяло на кровати Прозорова.) Из уважения к отрезанной кишке. (Ложится. Морщится.) Ой…
Т е р е х и н. Больно?
Г о н ч а р о в. Вся подмышка горит. А как у вас ноги?
Т е р е х и н. Когда лежу — лучше. А стоит немного пройти — и такая боль в икрах, что… Один раз я прямо посередине мостовой остановился. Еле уговорил милиционера, чтобы не штрафовал.
Г о н ч а р о в (милицейским говорком). Давайте не будем, гражданин, останавливаться посередине улицы.
Т е р е х и н. Говорю — денег нет при себе. Документы потребовал.
Г о н ч а р о в. Давайте, гражданин, предъявите.
Т е р е х и н. Обошлось. (Новикову.) А когда вы лежите, сердце тоже болит?
Н о в и к о в. Иногда.
Т е р е х и н. И что вы тогда делаете?
Н о в и к о в. Встаю.
Т е р е х и н. Тогда перестает?
Н о в и к о в (улыбнувшись). Нет.
Т е р е х и н. Мда… Действительно… А что говорят терапевты?
Н о в и к о в. Посоветовали лечь сюда, в хирургическую.
Г о н ч а р о в. Хирургия — зер гут. Хирургию я уважаю. По крайней мере, коли отрезали человеку кишку (указывает на Прозорова), новая не вырастет.
П р о з о р о в. А вот это уже не так остроумно. И вообще, юноша, все надо делать в меру. А то глядишь, и уже становится тошно слушать.
Г о н ч а р о в. Это после операции бывает. Если со смертельным исходом. Или плотно поели. За бабушкино здоровье, за дедушкино…
Появляется м е д с е с т р а.
М е д с е с т р а. Все на месте? (Бегло оглядывает койки.) Коечки заправьте.
Г о н ч а р о в. Уже.
Медсестра уходит.
Т е р е х и н. Идут. (Прислушивается.) К нам идут.
Входит о р д и н а т о р, молодой врач, ведущий эту палату, в халате, на голове белая шапочка. За ним — м е д с е с т р а. Через руку у нее переброшено полотенце с влажным концом, которым врач будет вытирать руки, после того как потрогает больного. Кроме того, медсестра держит тетрадь для назначений и авторучку.
О р д и н а т о р. Доброе утро.
Вместе.
П р о з о р о в. Здравствуйте, доктор.
Г о н ч а р о в. Олегу Петровичу привет.
Т е р е х и н. Здравствуйте.
Н о в и к о в. Доброе утро.
Ординатор садится на стул около кровати Прозорова. Медсестра стоит около.
О р д и н а т о р. Как спали?
П р о з о р о в. Увы, плоховато.
О р д и н а т о р (медсестре). Температура?
М е д с е с т р а. Нормальная.
О р д и н а т о р. На что жалуетесь?
П р о з о р о в. Да всюду, понимаете ли, побаливает. Дает себя знать.
О р д и н а т о р (пересаживается к нему на кровать). Посмотрим. (Отодвигает одеяло, щупает, трогает живот больного.) Ну, тут… все в порядке. Завтракали?
П р о з о р о в. Признаться, почти не заметил.
О р д и н а т о р. Прекрасно. Значит, есть аппетит. И давайте-ка вместе с вами сейчас походим по палате.
П р о з о р о в. На второй день после операции?
О р д и н а т о р. Вот именно.
П р о з о р о в. Но ведь после операции как будто полагается полный покой в течение…
О р д и н а т о р (доброжелательно, но твердо). Это уже вы позвольте нам знать, что полагается.
П р о з о р о в. Молчу, молчу… Я просто к тому, что прежде…
О р д и н а т о р. А сейчас установлено: чем раньше вы встанете, тем скорее пойдет процесс заживления. Итак… (Помогает больному подняться, потом хочет помочь сесть.)
П р о з о р о в (со стоном валится обратно). Нет. Не могу. Как говорится, и рад бы в рай… Я уж, разрешите, по старинке. Семь дней покоя.
О р д и н а т о р. Для вас же хуже. (Отходит, вытерев руки, к Гончарову.)
П р о з о р о в. Простите, доктор, еще вопросик. А когда меня покажут профессору?
О р д и н а т о р. Вы в осмотре профессора не нуждаетесь.
П р о з о р о в. Ради бога, только не подумайте, что я вам не доверяю. Совсем наоборот. И вообще — как все, так и я. Никаких исключений. Но поскольку наш профессор — это все-таки такой авторитет, что, знаете ли… то прошу вас, уж вы меня, грешного, перед его, так сказать, пресветлые очи…
О р д и н а т о р. Хорошо. Я доложу на обходе.
П р о з о р о в. Вот и спасибо.
О р д и н а т о р (Гончарову). С вами так — скорее всего придется оперировать.
Г о н ч а р о в (вздохнув). Что ж поделаешь.
О р д и н а т о р. Вот именно. Но покажем профессору. Может быть, он что-нибудь придумает другое.
Г о н ч а р о в. Хорошо бы.
О р д и н а т о р (подходит к Терехину). Значит, у нас с вами эндартериит. И, прямо скажем, не свежий. На войне были?
Т е р е х и н. Да, вот как раз после нее…
О р д и н а т о р. Наверное, в окопах пришлось порядком посидеть?
Т е р е х и н. Года два.
О р д и н а т о р. Когда-то эту болезнь так и называли — окопная. Папиросы есть?
Т е р е х и н. Есть, но не курю.
О р д и н а т о р (садится, лезет рукой в тумбочку, достает оттуда пачку папирос, передает медсестре). Возьмите на память.
Т е р е х и н (смеясь). Я не школьник. Мне же могут принести еще.
О р д и н а т о р. Со школьниками проще. (Официально.) Так вот. Будем вас лечить блокадами и кислородом. Не поможет — придется оперировать. В общем, вам станет лучше. Играть в футбол не сможете, ходить сможете. Но вы обязаны нам помочь. Курение исключено. Категорически. Будете курить — через несколько лет ампутация обеих ног. Вам все ясно?
Т е р е х и н. Да.
О р д и н а т о р. Надеюсь. (Переходит к Новикову.) Как себя чувствуете?
Н о в и к о в. Благодарю.
М е д с е с т р а. Были приступы сердцебиения и одышка.
О р д и н а т о р. Что же вы? Врачу надо говорить все.
Н о в и к о в. Так дело обычное.
О р д и н а т о р. Вам не душно здесь?
Н о в и к о в. Нет.
О р д и н а т о р. Что вы сказали профессору?
Н о в и к о в. Согласился оперироваться.
О р д и н а т о р (постоял, переминаясь с ноги на ногу, внимательно взглянул на Новикова). Ну, правильно.
Г о н ч а р о в. Олег Петрович, а у меня не рак?
О р д и н а т о р. Черт-те что. Всюду им рак мерещится. Нет, не рак.
Ординатор и медсестра уходят.
Т е р е х и н. Ох, забыл им отдать полпачки папирос… В кармане остались.
Г о н ч а р о в (после паузы). Что-то Олег Петрович относительно меня темнит.
П р о з о р о в. Мальчишка. Не знает и делает умное лицо. И мне также: сразу после операции: и — вставай! Чепуха на постном масле.
Г о н ч а р о в. Так он же объяснил… Для вашей же пользы.
П р о з о р о в. Эх, молодо-зелено. Для моей пользы. Для его пользы, милый вы юноша, чтобы скорее выписать больного. Для цифры. Для отчета. Увы… Есть еще у нас кое-где показуха! Когда цифра важнее человека.
Г о н ч а р о в. Это вы напрасно.
Т е р е х и н. Просто-напросто это новый метод лечения. Более современный. Все с течением времени совершенствуется. Вот и в моем, например, деле также. Сейчас учителя…
П р о з о р о в (перебивая, со смешком). Ох уж эти учителя… Сын приносит по математике тройку. Спрашиваю — почему? Все решил правильно. Оказывается, грязь в тетради. При чем же тут математика? Вы ведь, кажется, математик? Вот, будьте любезны, объясните.
Т е р е х и н. Так ведь нам надо воспитывать у школьников стремление не только верно решать задачи, но и чисто. Важно не только что, но и как.
П р о з о р о в. Ох, голубчик вы мой, слышали мы, слышали такие фразочки в промышленности. И слышали и, что греха таить, сами их говорили. А к концу квартала — давай план по валу. И у вас — я имею друга в министерстве просвещения — к концу учебного года — давай натягивай отметки. Тоже за цифрой гонитесь!
Т е р е х и н. Но позвольте, вы сами себе противоречите. Вы же сказали: учитель снизил отметку за грязь. Не повысил, а снизил. При чем тут цифра?
П р о з о р о в. Голубчик вы мой, при всем. И с нашим милым ординатором такая же история. Очень славный юноша, между прочим. Но раз он сам делал операцию, так что ему еще сказать? «Все в порядке». И цифра того требует. И молодой, так сказать, гонор. А я чувствую — не в порядке. Разумеется, понять его можно. Сами такими были. Что у него на уме? Узкие брюки. Буги-вуги!
Г о н ч а р о в. Отстаешь, промышленность! Не буги-вуги, а рок-н-ролл. (Выходит.)
П р о з о р о в. А этому лишь бы поклоунничать. (Подносит к уху радионаушники.) Детская передача. (Слушает.)
Входит м е д с е с т р а.
М е д с е с т р а (Терехину). Вам письмо.
Т е р е х и н. От жены?
М е д с е с т р а. Вот, право, не скажу вам. Мне няня передала. Ответа, говорит, не надо. (Отдает письмо. Выходит.)
Т е р е х и н. Странно. (Читает письмо.)
П р о з о р о в (откладывая наушники). Ах, жаль, кончилась… Очень люблю… (Напевает.) «Тра-та-та, тра-та-та, мы везем с собой кота… Чижика, собаку, Петьку-забияку…» У меня сынок, Генаша… Я ему это все, бывало… Сейчас уже в школу ходит. Очень хрупкий мальчик. И всегда забывает взять завтрак в школу… Учится, увы, не ахти, но… Я обычно спорю с женой. Она говорит: «Наказывать надо!» Наказывать, конечно, время от времени надо, но как? Не бить же такого ребенка?.. Как сейчас на этот счет смотрит педагогика, а?.. (Зевает.) Что-то наш дорогой учитель отмалчивается… Мда, молчит педагогика, молчит… (Зевает.) Садится, знаете ли, мне на колено, и от него такое приятное тепло, что я просто… (Засыпает.)
Терехин, прочтя письмо, смотрит на листок бумаги неподвижно. Потом закуривает.
Н о в и к о в (не поворачиваясь). А курите вы все-таки зря.
Т е р е х и н. Простите. (Отмахивает рукой дым. Прячет папиросу.)
Н о в и к о в. Не в этом дело. Я не о себе.
Т е р е х и н (с иронией). Ах, обо мне… Вредно… Да-да…
Н о в и к о в. И опять — не в этом дело. Лишняя папироса вас не убьет.
Т е р е х и н. Пусть убьет.
Н о в и к о в. Это еще что за разговор? (Поворачивается.)
Т е р е х и н. Я хочу, чтобы вы прочли это письмо. От соседки…
Н о в и к о в. Давайте. (Берет.)
Т е р е х и н (пока тот читает). Даже не стесняется соседей… Все ложь. Как и тогда…
Н о в и к о в (прочел). Стерва.
Т е р е х и н. Зачем же так сразу?
Н о в и к о в. Соседка стерва.
Т е р е х и н. Вы думаете — врет?
Н о в и к о в. Все равно стерва.
Т е р е х и н. А жена?
Н о в и к о в. Вы уверены, что это правда?
Т е р е х и н. Уверен. Я даже знаю кто. Я ее видел с ним в метро, в самом дальнем углу. Чего только она мне не наговорила. Плохо себя почувствовала, присела… И потом, у нее уже было… И она была такая же взволнованная… А потом я неожиданно застал… Ну, я тогда чуть с ума… Я ее очень… В общем, простил. Ну, думал я, вот такая беда стряслась. Ведь беда… И человек поймет… И вдруг опять… Второй раз. А может быть, это просто я узнал во второй раз… Что делать? Ведь у нас сын. Вы ее видели?
Н о в и к о в. Видел.
Т е р е х и н. И что?
Н о в и к о в. В каком смысле? Красивая женщина.
Т е р е х и н. Вы знаете, мы ведь в одной школе учились. Самая красивая девушка в школе. Все ребята были в нее влюблены. Ну а обо мне и говорить нечего. И потом, после школы, за ней тоже всегда ухаживали очень интересные, даже выдающиеся люди. И вдруг она вышла за меня… Я не стою ее, да?
Н о в и к о в. Это по какому же прейскуранту?
Т е р е х и н. Нет, почему… Но пусть. Не стою. Тогда не будь моей женой. Уходи. Полюбила другого — уходи. Но зачем же лгать, называться женой, приходить, навещать, говорить ласковые слова… Ненавижу!
Н о в и к о в. Да-да…
Т е р е х и н. А разве можно после этого любить?
Н о в и к о в. Можно. Но можно и разлюбить. Это тоже в силах человека.
Т е р е х и н. Как жить после этого?
Н о в и к о в. А жить надо после всего. Иногда это невыносимо трудно.
Т е р е х и н. Не надо было прощать?
Н о в и к о в. Одного человека надо простить, ибо он сам себе не простит всю жизнь. А другого — нельзя. Обнаглеет и сядет на голову. Я не знаю вашей жены. Но вы должны были ее знать.
Т е р е х и н. Что же мне делать?
Н о в и к о в. Можно, конечно, сделать вид, что никакого письма не было. Есть такая житейская мудрость — чего не знаешь, того нет. Некоторым так легче.
Т е р е х и н. Но я уже знаю.
Н о в и к о в. И те, кто знает, тоже частенько терпят. Боятся большей боли или… У каждого свое… Но есть и другой выход.
Т е р е х и н. Разорвать?
Н о в и к о в. Немыслимо, да?
Т е р е х и н. У нас сын. Главное — как быть с сыном?
Н о в и к о в. Не главное. Сын вырастет. Главное — это поступить так, как считаешь правильным. По совести. Чтобы не было стыдно перед самим собой. Тогда отпустит. (Указывает на лоб.) Здесь отпустит.
Т е р е х и н. А как бы поступили вы?
Н о в и к о в. Я бы порвал.
Т е р е х и н. Легко сказать!
Н о в и к о в. Я сказал — я бы.
Терехин закуривает.
Все-таки курите?
Т е р е х и н. Сейчас еще затянусь, и все. (Затягивается несколькими короткими затяжками. Гасит папиросу.) Все.
Н о в и к о в. Я к тому, что зайдет сестра и будет скандал. (Берет блокнот и ручку.)
Пауза.
Т е р е х и н. А вы все пишете?
Н о в и к о в. Надо.
Т е р е х и н (усмехнувшись). Паникуете?
Н о в и к о в (подумав). Есть малость. Но пишу не потому. Просто действительно надо. Надо все иметь в виду.
Т е р е х и н. Что — все? Если вас не будет, так ничего не будет.
Н о в и к о в (присвистнув). Да вы, батенька, идеалист. Нет, я на других позициях.
Т е р е х и н. И я на других. Это просто так.
Н о в и к о в. Я понимаю. А вообще-то я на тот свет не собираюсь. Никакого желания. Ну его к черту. Иначе зачем делать операцию? Нелогично.
Т е р е х и н. Логика… А какая логика в том… (Пауза.) Сдохнуть бы…
Н о в и к о в. Ну, это не мужской разговор.
Т е р е х и н. Женский?
Н о в и к о в. Детский.
Входит Г о н ч а р о в со свертком.
Г о н ч а р о в. Вот, просили передать. (Кладет на тумбочку Терехина.)
Т е р е х и н (нервно). Прошу вас — верните и скажите, чтобы ничего от нее не брали.
Г о н ч а р о в. Какая — она? Там ребятишки.
Т е р е х и н. Что за ребятишки?
Г о н ч а р о в. А я почем знаю? Вот записка. (Передает. Кивая на Прозорова.) А этот спит. И, возможно, сны видит. Как простой советский человек.
Т е р е х и н (просмотрев записку). Просто невероятно. Ни одной ошибки. Не иначе, всем классом проверяли.
Входит о р д и н а т о р.
О р д и н а т о р. А кто курил?
Т е р е х и н. Я.
О р д и н а т о р. В палате? А кроме того, вам же запрещено.
Т е р е х и н. Извините.
О р д и н а т о р. Каждое место в больнице необходимо людям для лечения. Вы будете лечиться или нет?
Т е р е х и н (после паузы). Буду.
З а н а в е с.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
На скамье сидит Н о в и к о в. Мимо проходит о р д и н а т о р.
О р д и н а т о р. Вы чего тут?
Н о в и к о в. Сына жду.
О р д и н а т о р. А-а… Да-а… (Махнув рукой, хочет идти дальше.)
Н о в и к о в. Что случилось, доктор?
О р д и н а т о р. Ничего.
Н о в и к о в. На вас лица нет. Как больная из сорок третьей палаты?
О р д и н а т о р. Мда. (Садится.) Ушла от меня больная.
Н о в и к о в. Как — ушла? Куда?
О р д и н а т о р. Совсем. Тромбоз. Муж сидит, молодой, плачет. Две девочки остались. Нелепо.
Н о в и к о в. Вы можете себя в чем-либо упрекнуть?
О р д и н а т о р. Нет. Все было сделано. Такая штука…
Н о в и к о в. Но вам бы пора привыкнуть. Говорят, врачи со временем привыкают.
О р д и н а т о р. Говорят. Значит, я плохой врач. Не на месте. Вам такие мысли про себя в голову не приходят?
Н о в и к о в. Сразу же, когда не пишется… А почему вы решили стать врачом?
О р д и н а т о р. А я шел как-то мальчишкой по улице, и вдруг — сирена. Несется «скорая помощь». И рядом с шофером — врач. Сидит и жует бутерброд. Вот это меня и потрясло. Кругом возбуждение, суматоха, паника, а он спокоен. Скажете, бесчеловечно? А я понял — только такой и спасет. Ему можно довериться. И захотелось стать врачом.
Н о в и к о в. Ну и как? Ездили по несчастным случаям?
О р д и н а т о р. Ездил. И бутерброд жевал. Но, оказывается, едешь, а в голове шарики вертятся: что там может понадобиться в первую очередь? Так что спокойствие относительное. А вот когда умирают — не могу привыкнуть. Особенно если мой больной.
Н о в и к о в. Да. Это, наверное, как на фронте. Смерть — кругом, без конца и рядом. Но когда убивает того, с кем только что беседовал, у кого прикуривал, — не верится. Точно какая-то тайна перед тобой… Но там — некогда… А тут есть время подумать о том, что в жизни суета, а что — главное.
О р д и н а т о р. Что же главное?
Н о в и к о в. Настоящее.
О р д и н а т о р. А что — настоящее? Ну, вот мое дело — это настоящее?
Н о в и к о в. Бесспорно. Вы, врачи, можете быть спокойны. А мы… Ох, как часто неясно, пригодится ли людям то, что я написал. Это такая мука — моя профессия. Но — не переменю. А вы?
О р д и н а т о р. Даже не представляю, что я мог бы еще делать на свете.
Н о в и к о в. А ведь есть более высоко оплачиваемые профессии.
О р д и н а т о р. Даже в нашем деле. Мне предлагали. Может, и надо бы перейти. Все-таки жена, маленький ребенок. Но я люблю лечить. Может, это эгоизм?
Н о в и к о в. Это жена говорит про эгоизм?
О р д и н а т о р. Нет. Мать жены. Жена со мной согласна.
Н о в и к о в. Понятно. Проблема тещи. Старая штука. А вы знаете что? Плюньте. Только деликатненько. И делайте свое дело.
О р д и н а т о р (улыбнувшись). Я, собственно, так и поступаю. (Вздохнув, встает.) Надо идти… Как учитель? Не курит? Втихомолку?
Н о в и к о в. Что вы.
О р д и н а т о р. Я бы этой соседке…
Н о в и к о в. Есть такие люди… Их распирает от собственной добродетели. Как правило, бывшие грешники.
О р д и н а т о р. Я бы ей руки поотрывал.
Н о в и к о в. Что толку? Вам и пришивать пришлось бы.
О р д и н а т о р (вздохнув). Да. (Подумав.) Тогда — голову. А вот и ваш сын.
Появляется юноша. Это сын Новикова — М и ш а.
М и ш а. Здравствуйте. Как мой папа, доктор?
О р д и н а т о р. Пишет все время. Что ему делается? (Уходит.)
М и ш а. А что ты пишешь?
Н о в и к о в. Присаживайся.
М и ш а. Ничего, я постою.
Н о в и к о в. Садись, говорят тебе. Бери блокнот и записывай. У меня вагон поручений.
М и ш а. Почему вдруг так много?
Н о в и к о в. Сам удивляюсь. От безделья, наверное. Лежишь, лежишь, и в голову всяческие планы лезут. Может быть, пустое прожектерство, конечно, но кто знает? Иногда именно самые нереальные планы лучше всего и сбываются.
М и ш а. Почему?
Н о в и к о в. Они волнуют кровь. И, глядишь, человек делает невозможное. Разве тебе не хочется вдруг сделать нечто такое, что люди считают для тебя непосильным? Отсюда и героизм.
М и ш а. Но тогда получается, что для героизма обязательно нужны зрители. Чтобы было перед кем.
Н о в и к о в. А в этом нет ничего зазорного. Человек — существо общественное. Даже самый заклятый эгоист, которому якобы на всех наплевать, и тот нуждается в людях, хотя бы для того, чтобы выделиться среди них. Человек, хочет он того или нет, все делает для людей. Но один — осознанно, а другой — тайно даже для самого себя. А теперь возьми это письмо и положи за пазуху.
М и ш а (читает). «В партком». Запечатанное?
Н о в и к о в. Разумеется. Тут всяческие партийные секреты. И поскольку ты еще комсомолец, то тебе читать сие не положено… Теперь запиши — передать конверт после операции. Ясно?
М и ш а. Зачем же ты мне об этом сейчас говоришь?
Н о в и к о в. Вряд ли я после операции смогу подробно с тобой беседовать. Я скажу тебе тогда одно слово — «действуй», а уж ты будешь знать, что к чему.
М и ш а. А может, лучше ее не делать? Операцию?
Н о в и к о в. Оказывается, надо. Да ты не беспокойся. Все обойдется наилучшим образом.
М и ш а. Папа… А почему ты не говоришь со мной откровенно?
Н о в и к о в. Я говорю так откровенно, как только может говорить отец с сыном.
М и ш а. Это письмо… Ты… Ты сомневаешься?.. Не надеешься?
Н о в и к о в. Чушь какая! Именно надеюсь. Уверен. Но… В этом случае передашь письмо сразу же.
М и ш а. Этого случая не должно быть, папа.
Н о в и к о в. И я так считаю. Вот потому я иду на операцию.
М и ш а. Ты не должен… Ты не смеешь… (Плачет.)
Н о в и к о в (ласково). А плакать мужчине нельзя.
М и ш а. Я знаю… Не буду… Но… Неужели нельзя что-нибудь сделать?
Н о в и к о в. Операция. (Гладит сына.)
М и ш а (преодолевает слезы). Ладно, ты не волнуйся. Все будет хорошо.
Н о в и к о в. А я о чем говорю?.. Похудел ты без меня… Как ты там питаешься-то?
М и ш а. Устраиваюсь.
Н о в и к о в. Кое-как. Чувствую. И ешь кое-как, и учишься, наверное, кое-как. Непорядок это.
М и ш а. А что порядок?
Н о в и к о в. А вот пиши дальше. Запомнить следующие заповеди. Четко пиши.
М и ш а. Ты шутишь или серьезно?
Н о в и к о в. Написал?
М и ш а. Ну, написал.
Н о в и к о в. Первая. Доверяй человеку.
М и ш а (перестав писать). Любому?
Н о в и к о в. Любому. Пока он тебя не надует. А уж тогда не доверяй ему совсем. Не имей с ним дела.
М и ш а. Что же получается?.. Что надо ждать, пока всякий обманщик тебя надует?
Н о в и к о в. Зачем ждать? Видишь — надувает, не жди. Но обманщиков мало, а если всем не доверять — свихнешься. Обязательно. Тому были примеры.
М и ш а (с сомнением). Не знаю.
Н о в и к о в. Молод еще. Поверь на слово.
М и ш а. Но…
Н о в и к о в. Вторая заповедь. Будь вежлив.
М и ш а. Со всеми?
Н о в и к о в. Со всеми.
М и ш а. А если негодяй бьет женщину?
Н о в и к о в. Эк тебя в крайности бросает. Что за поколение! Негодяя бей по морде, разумеется. А вообще вежливость — великая вещь. Как говорится: вежливость ничего не стоит и дороже всего ценится.
М и ш а. Допустим.
Н о в и к о в. Есть еще заповеди. Они мне от матери в наследство достались. Какая там по счету?
М и ш а. Скажем, третья.
Н о в и к о в. Запомни. Если хочешь отказать — отказывай сразу. А то сперва согласишься, а потом откажешь и человека своим врагом сделаешь.
М и ш а. Это как раз понятно.
Н о в и к о в. Ничего тебе не понятно. А вот когда испытаешь на своей шкуре, тогда станет понятно. Четвертая заповедь. Не за горами время, когда полюбишь. А может быть, уже?..
М и ш а. Ну ладно, папа. О чем разговор.
Н о в и к о в. Ишь ты. Не понимает, о чем разговор. Так вот: за хорошую женщину держись, а от плохой беги.
М и ш а. А как ее угадать — хорошую?
Н о в и к о в. То-то, брат, и оно… Плохую определить проще. Плохая — это жадная, завистливая, болтливая, злая. А вот хорошая… Это, пожалуй, такая, от которой тебе самому захочется быть лучше… Вот и все. Хватит с тебя. Остальное сам придумаешь — по ходу жизни.
М и ш а. Папа… Я все собираюсь тебе сказать. Тут все Ксения Ивановна звонит. По нескольку раз в день. Спрашивает о тебе. Спрашивает, можно ли ей к тебе зайти. Можно?
Н о в и к о в. Нет.
М и ш а. А почему?
Н о в и к о в. Пятая заповедь. Не любопытствуй. Не суй нос в чужие дела. И не мешай мне слушать карканье ворон. (Закрыл глаза.)
М и ш а. А все-таки ты не прав. Она хорошая. Она тоже все время спрашивает, что я ем, не нужно ли покормить меня… И голос у нее добрый…
Н о в и к о в. Кар-р… Ты мне мешаешь.
М и ш а. Как хочешь, а по-моему, ты не прав.
Н о в и к о в. А что говорит пятая заповедь?
М и ш а. А что говорит четвертая?
Н о в и к о в. Это какая?
М и ш а. А вот какая. Хорошую женщину надо держать обеими руками. И вторая — будь вежлив. И первая — доверяй людям.
Н о в и к о в (засмеявшись). Выучил на свою голову.
М и ш а (взглянув в глубь сада). В общем, ты как хочешь, а она сейчас тут. Пришла.
Н о в и к о в. Кто позволил?
М и ш а. Никто. В общем, так: я сейчас ухожу, а ее пришлю. (Уходит.)
Н о в и к о в (вдогонку). Не разрешаю… Я же небритый…
Входит К с е н и я И в а н о в н а.
Здравствуйте, Ксения Ивановна.
К с е н и я И в а н о в н а. Вы отвратительный человек. Это подло, что вы не пускали меня к себе.
Н о в и к о в. Но вы должны понять…
К с е н и я И в а н о в н а. Я умру, если вы будете со мной так обращаться.
Н о в и к о в. Не надо.
К с е н и я И в а н о в н а. А я умру.
Н о в и к о в. Не умрете. (Внимательно глядя ей в глаза, берет ее руки и несколько раз их целует.)
К с е н и я И в а н о в н а. Вы — мой. Понимаете вы это? Мой ты! Понимаешь?
Н о в и к о в. Нет.
К с е н и я И в а н о в н а. Нет, понимаешь. Повтори — чей ты?
Н о в и к о в. Боюсь — ничей.
К с е н и я И в а н о в н а. Не смей так даже думать. Ты мой, а я твоя. Какое же ты имеешь право не пускать меня к себе? Только если ты меня разлюбил.
Н о в и к о в. Я тебя разлюбил.
К с е н и я И в а н о в н а. Ох, вранье.
Н о в и к о в. Какая самонадеянность.
К с е н и я И в а н о в н а. Я просто слышу, что врешь.
Н о в и к о в. Поговорим-ка. Значит, ты — моя?
К с е н и я И в а н о в н а. А ты не знал?
Н о в и к о в. До каких пор?
К с е н и я И в а н о в н а. Пока я живу.
Н о в и к о в (усмехнувшись). Спасибо. Это гораздо тактичней, чем сказать — пока я живу.
К с е н и я И в а н о в н а. Это одно и то же.
Н о в и к о в. Не совсем. Ты знаешь, чем может кончиться моя операция?
К с е н и я И в а н о в н а. Тем же, чем и моя жизнь.
Н о в и к о в. Сроки разные. Но это еще не самое плохое для тебя. Хуже, если я выживу. Для тебя.
К с е н и я И в а н о в н а. Ты уже помешался, да?
Н о в и к о в. На пути к этому. Молодая здоровая женщина и немолодой мужчина со слабым сердцем.
К с е н и я И в а н о в н а. Как ты деликатно выражаешься о себе. Немолодой! Скажи прямо — развалина.
Н о в и к о в. Развалина может простоять века, и за ней необязательно ухаживать. Все равно ты уйдешь от меня, если я останусь жив. Рано или поздно. (Не дав ей возразить.) Не уйдешь, не уйдешь. Душой уйдешь. Не хочу я быть в тягость. Так уж лучше расстаться теперь. И вообще мне не следовало с тобой связываться. Обычное мужское малодушие. Но что поделаешь, если мне чертовски нравятся молодые женщины. Их гладкие лица. Как они стоят, ходят, поворачиваются. Нравится слушать, как они говорят. Именно не что, а — как. Потому что они часто говорят ерунду. Нравится, что я им почему-то иногда нравлюсь. Правда, теперь я понимаю почему. Им льстит, что с ними с интересом беседует зрелый мужчина. Который умеет ответить на любой вопрос. Умеет быть внимательным и невнимательным. Тоже умеет. И за это они прощают мне морщины, седины и то, что я не могу играть в волейбол. Им очень приятно то, что они мне нравятся, и я умею это показать. И умею глядеть на них, слушать их трескотню, без насмешки отнестись к их неумелому кокетству. Им нравится в моих глазах и прикосновениях то, в чем они не отдают себе отчета, но чего не находят у своих сверстников. Все это им лестно, и тогда им кажется, что они меня любят. Все это хорошо, пока не доходит до быта. Пока — свидания, впопыхах, бог знает где… А размеренная жизнь с заботами о хозяйстве и об очень немолодом и уже нездоровом человеке — это совсем другое. Им лестно мое внимание, потому что от этого они кажутся сами себе значительней. Но все это хорошо на праздник и не годится для будней. Этого им не понять, да и я, к стыду своему, понял сравнительно недавно. Ибо старался не понимать. Грустно понимать, что годишься такой, например, как ты, только для праздника. А для будней тебе ближе простой, как хлеб, молодой здоровый мужчина с круглыми, точно из камня, руками, которыми он может легко тебя поднять и носить. А я уж не смогу. Вот и все.
К с е н и я И в а н о в н а. Это значит — поговорили, да?
Н о в и к о в. Конечно.
К с е н и я И в а н о в н а. Какой такт. Эрудиция. Разумеется, только у пожилого человека она возможна. Поговорили — это, значит, поговорил ты. А то, что скажу я, уже не имеет значения, не так ли? А как же! Разумеется. Ведь ты — зрелый человек, и тебе мои незрелые мысли ни к чему. Я — молодая женщина. Мое дело — быть гладкой, щебетать ерунду и чувствовать себя польщенной, когда такой, как ты, обращает на меня внимание. Мое дело — нравиться тебе, праздновать с тобой, а потом…
Н о в и к о в (тихо). Пойми — я стар для жизни с тобой. И болен.
К с е н и я И в а н о в н а (агрессивно). Не только. Ты старый глупый болтун — вот ты кто! О чем ты говорил? О ком ты говорил? Зачем сотрясал воздух? Неужели ты думаешь, с высоты своего возраста, что все, что ты тут наплел, мне неизвестно? Неужели я такая дура в твоих глазах, что не могла бы сама до этого додуматься?
Н о в и к о в. Но…
К с е н и я И в а н о в н а. Теперь буду говорить я. Это, по-моему, называется — поговорим. Когда говорят оба. Так вот. И то, что тебе нравятся молодые бабенки, — это тоже само собой разумеется. Если бы это было не так, я бы тебя презирала.
Н о в и к о в. Почему?
К с е н и я И в а н о в н а. Видишь — кое-что неясно тебе, но ясно мне. Потому что все они — это я. Ты все сказал правильно. Ты именно и понравился мне по тем же причинам. А потом все это стало неважно. Все пошло к черту. Все не так. Потому что я тебя полюбила. И это совсем не то. Я не считаю твоих морщин и не замечаю седин. Мне неважно, вещаешь ли ты мне свои старческие желчные откровения или просто молчишь. Мне безразлично, будешь ли ты носить меня на своих старых некруглых руках или подкосятся ноги. Я сама хочу заботиться о тебе. Я в ярости, что тут, в больнице, чужие бабы ходят за тобой, кормят тебя, а не я, не я все это делаю. Мне важно, чтобы ты жил и дышал рядом со мной. И умоляю тебя — ради бога, избавь меня от твоей заботы о том, что со мной будет, если ты останешься жив. Я хочу жить с тобой, со старым глупым дураком, и буду жить. И заруби себе на носу: если ты не позволишь меня пускать сюда, я сяду у ворот больницы и буду сидеть, пока ты не выйдешь. И если тебя обуревают сомнения, что я уйду от тебя…
Н о в и к о в. Не сомнения, а знание.
К с е н и я И в а н о в н а. Хорошо. Удивляюсь, как ты с такими знаниями можешь быть писателем.
Н о в и к о в. Видишь — я уже плохой писатель.
К с е н и я И в а н о в н а. Никудышный. Ты и вообще никуда не годный человек… Так вот, если ты мечтаешь о том, чтобы я ушла от тебя, то не надейся. Я дождусь, пока тебя отсюда выпишут, и нарожаю от тебя кучу детей.
Н о в и к о в. А кто их вырастит? Уж не я ли?
К с е н и я И в а н о в н а. Разумеется, нет. Где это видано, чтобы мужчина сумел воспитать хоть одного ребенка? Писать об этом они могут сколько влезет. Это мне придется выращивать их и тебя в придачу. Ты мой крест. Но я знаю это и иду на это. С легкостью. Потому что — вдолби ты это себе в свою седую голову! — потому что на всем белом свете есть только одна-единственная женщина, которая согласится и сможет с тобой жить. Это я. И причина — потому что я люблю тебя. И оставь меня с твоими душевными муками в покое. Ты еще и смеешься?.. А почему ты смеешься?
Н о в и к о в (смеясь). Видишь… Оказывается, и ты с вершин своей молодости не всегда понимаешь то, что известно моей старости.
К с е н и я И в а н о в н а. Не увиливай. Почему ты смеешься?
Н о в и к о в. Потому что… (Счастливо.) Ох… Кажется, я не доживу до операции.
К с е н и я И в а н о в н а. Конечно. Как и все мужчины, ты — трус. Дезертируешь от любви. (Бережно касается его сердца.) Доживешь. И мы будем счастливее всех на свете.
П р о з о р о в лежит, Г о н ч а р о в и Т е р е х и н, каждый на своей койке, читают газеты. Н о в и к о в что-то пишет.
Т е р е х и н (прислушиваясь). Воробьи-то как чирикают… Обычно на это не обращаешь внимания. Когда здоров. Разве только на фронте… Помню, утром как-то проснулся — тишина и… воробьи. Как будто никакой войны…
Г о н ч а р о в. Вы на каком фронте воевали?
Т е р е х и н. Сначала на Южном, а затем на этом… как его… Третьем Украинском…
Г о н ч а р о в. Не наш. А в армии не хотели остаться?
Т е р е х и н. По правде говоря, нет. Надо же кому-то быть и учителем.
Г о н ч а р о в. А плюс Б сидели на трубе.
Прозоров стонет.
Т е р е х и н. Болит?
П р о з о р о в. Невозможно.
Г о н ч а р о в. Потому и называется — больница. Ничего. Зато теперь без аппендицита будете. Ешь что хочу. Скажите спасибо — жив остался.
П р о з о р о в (насмешливо). Кому — спасибо?
Г о н ч а р о в. Олегу Петровичу.
П р о з о р о в. Еще посмотрим, что дальше… Очень болит… Надо было настоять все-таки на профессоре.
Г о н ч а р о в. А для аппендицита профессор не требуется.
П р о з о р о в. Как кому. У одного нервная система в порядке, а у другого изношена.
Г о н ч а р о в. Ах, у вас о ч е н ь нервная система.
П р о з о р о в (улыбающемуся Новикову). Не вижу ничего смешного. Вам хорошо, вас смотрел профессор, а я… (Стонет.)
Н о в и к о в. Хотите поменяться?
П р о з о р о в. Простите, я не так сказал. Но в нашем возрасте у всех больное сердце.
Г о н ч а р о в. У вас, очевидно, не очень.
П р о з о р о в. Откуда вы знаете?
Г о н ч а р о в. Чувствую. Потому что такие, как вы… (Запнулся.)
П р о з о р о в. Договаривайте. То есть? Какие это — такие? Кого вы имеете в виду?
Г о н ч а р о в. Забыл. Как студент. Утром помнил, а сейчас забыл.
Н о в и к о в. Хватит пререкаться, товарищи.
Заглядывает м е д с е с т р а.
М е д с е с т р а (Новикову). Вас просят в процедурную. (Исчезает.)
Т е р е х и н. Начинается.
Н о в и к о в. Продолжается. (Выходит.)
П р о з о р о в (Гончарову). Так все-таки… Какие это — такие? Вы формулируйте, не бойтесь.
Г о н ч а р о в. Я человек военный. Трусить не обучен. А осторожности обучен. Останемся вдвоем — скажу.
Т е р е х и н. Это вы меня опасаетесь?
Г о н ч а р о в. Ну, вы — голубь сизокрылый. Но он (кивает на Прозорова) — не голубь. И если я что лишнее при вас скажу, то именно потому, что вы голубь… Не отмоешься.
П р о з о р о в. Ай-яй-яй!.. И не стыдно вам? На что же вы намекаете?
Г о н ч а р о в. Я же сказал. Я как студент. Или как собака. Все знаю, а сказать не могу. Собака. Лучший друг человека. (Смеется.)
Входит Н о в и к о в.
Н о в и к о в. Там профессор показался.
Заглядывает м е д с е с т р а.
М е д с е с т р а. Приберите тумбочки, койки и ложитесь. (Исчезает.)
Г о н ч а р о в. Есть заправить койку. (Поправляет, ложится.)
Т е р е х и н (поправляя постель). Странное дело: лежу — не белит, а стоит только встать — и сразу же…
Г о н ч а р о в (Прозорову). Может быть, поправить коечку-то?
П р о з о р о в. Да уж так и быть. Я человек добрый. Зла не помню.
Г о н ч а р о в. Вот спасибо. (Поправляет ему постель.)
Заглядывает о р д и н а т о р.
О р д и н а т о р. Никуда не выходите. (Исчезает.)
П р о з о р о в. Как они его боятся.
Г о н ч а р о в. Почему — боятся? Уважают.
Т е р е х и н. И немного боятся тоже. Это как в армии. Вы в каком звании на фронте были?
Г о н ч а р о в. Начал солдатом, то есть красноармейцем. А кончил старшим лейтенантом.
Т е р е х и н. Боялись начальства?
Г о н ч а р о в (весело). А между прочим, боялся. Но и меня побаивались. (Грозно.) Товарищ старшина! Это каким же образом вы себе такое пузо наели? (Прозорову.) Вы, часом, на фронте старшиной не были?
П р о з о р о в. Товарищи, скажите этому молодому человеку, чтобы он выбирал себе для шуток ровню!
Г о н ч а р о в. Понятно. Не выше управдома, да?
П р о з о р о в. Я имею в виду — по возрасту.
Г о н ч а р о в. Вынырнул.
Н о в и к о в (пряча улыбку, Гончарову). Я вас прошу…
Г о н ч а р о в. Могила. Гроб.
Пауза. Тишина. За стеной слышны голоса. Все смотрят на дверь. Голоса ближе. Дверь распахивается. Входят по порядку п р о ф е с с о р, о р д и н а т о р с папкой в руках и м е д с е с т р а с полотенцем. Теперь, если понадобится, то присаживаться на кровать будет только профессор. Докладывает ординатор, держа папку, но не заглядывая в нее. Все остановились посередине палаты. Профессор смотрит на Прозорова.
О р д и н а т о р. Больной Прозоров. Оперирован по поводу аппендицита. Четвертые сутки. Течение гладкое.
Профессор переводит глаза на Гончарова.
П р о з о р о в. Профессор, я вас очень прошу меня осмотреть.
Профессор, молча взглянув на него, подходит и, присев на кровать, откидывает одеяло.
П р о ф е с с о р (потрогав живот). У-у… (Качает головой.)
О р д и н а т о р. Да. Подкожно-жировой слой значителен.
П р о ф е с с о р. Очень. Оперировали, как в колодце? (Встает. Вытирает руки о полотенце.)
О р д и н а т о р. Да.
П р о з о р о в. Очень большие боли, профессор… (Стонет.)
П р о ф е с с о р. Естественно. Разрезали живот, он и болит.
П р о з о р о в. Надо что-то делать. Что же делать?
П р о ф е с с о р (подумав). Терпеть. Вставать. Ходить нужно. (Подходит к Гончарову.)
О р д и н а т о р. Больной Гончаров. Мы вам докладывали.
П р о ф е с с о р. Да-да. (Гончарову.) Когда был ранен?
Г о н ч а р о в. В этом… в марте сорок пятого. Под Кенигсбергом.
П р о ф е с с о р. Третий Белорусский?
Г о н ч а р о в. Так точно.
П р о ф е с с о р. Соседи. А ну покажи. (Присев на кровать, трогает руку.)
О р д и н а т о р. Вот последняя рентгенограмма.
П р о ф е с с о р (смотрит). Профиль. (Смотрит другую.) Для меня вопрос ясен. (Гончарову.) Надо оперироваться. Удалить старый осколок. Чем скорее, тем лучше.
О р д и н а т о р. Думаем, послезавтра.
Профессор кивает.
Г о н ч а р о в. А что у меня?
П р о ф е с с о р. Сосуд у тебя может лопнуть.
Г о н ч а р о в. И что будет?
П р о ф е с с о р. В лучшем случае — потеряешь руку.
Г о н ч а р о в. Та-ак… Это если не оперировать?
П р о ф е с с о р. Да.
Г о н ч а р о в. Та-ак. А кто будет оперировать?
П р о ф е с с о р. Этот вопрос мы решим. Согласен оперироваться?
Г о н ч а р о в. А подумать можно?
П р о ф е с с о р. Думай. Жена есть?
Гончаров кивает.
(Ординатору.) Как придет — пропустите. (Гончарову.) Думай скорей. Дашь ответ врачу. (Встает, поворачивается к Терехину.)
О р д и н а т о р. Больной Терехин с эндартериитом. Вначале думаем новокаиновые блокады, кислород под кожу.
П р о ф е с с о р. Так. Ясно. (Отходит к Новикову.) Начинаем готовить вас к операции.
Н о в и к о в (помолчав). Хорошо.
П р о ф е с с о р. Ну, молодец, молодец… Только вы не очень-то. Не утомляйтесь. И — спокойнее. Не волноваться.
Н о в и к о в (кивает). Хорошо.
П р о ф е с с о р (постояв). Все будет хорошо.
Профессор уходит, ординатор и сестра — за ним.
П р о з о р о в (после паузы). Мда… Ткнул меня в живот и — «терпите». Ловко.
Т е р е х и н. Простите, но, в конце концов, чего вы хотите?
Г о н ч а р о в. А чтобы он его снова разрезал.
Т е р е х и н. А ко мне он вообще даже не подошел. Ни слова не сказал. Это что?
Н о в и к о в. Это хорошо… Это очень хорошо.
Пауза.
Г о н ч а р о в. В лучшем, говорит, случае… Ничего себе… А в худшем? Ауфвидерзеен?
П р о з о р о в. Интересно, а вот сколько он получает, этот профессор? Наверное, бешеные деньги. А за что, собственно?
Н о в и к о в. Можете не беспокоиться. Ему за дело платят. А вот сколько платят вам?
П р о з о р о в. Какое это имеет значение?
Н о в и к о в. Имеет. Потому что, наверное, врач-ординатор этот, как вы выражаетесь, мальчишка, который вам спас жизнь…
П р о з о р о в. Ну зачем же так-то уж… Подумаешь, спас. Аппендицит — самая легкая операция.
Н о в и к о в. Ночью, срочно, острый приступ — это значит спас. Вы можете сказать: подумаешь, жизнь — это ваше право. Так вот, он зарабатывает, по всей вероятности, значительно меньше, чем вы. Вам это не кажется несправедливым?
П р о з о р о в. Простите, мой дорогой, но не я устанавливаю оклады, и не мне их, знаете ли, пересматривать. Очевидно, есть причины. Не нам их здесь обсуждать.
Н о в и к о в. Однако вы их обсуждаете, когда оклад вам кажется выше вашего.
Т е р е х и н. А знаете ли вы, сколько получает учитель, который учит вашего сына? Тоже, наверное, в несколько раз меньше, чем вы.
П р о з о р о в. Видите ли, увы, но каждый выбирает себе ту профессию, которая ему доступна. И чем работа ответственней, чем она более редкая, тем…
Г о н ч а р о в. А вы, значит, редкий? Вроде бриллианта.
П р о з о р о в. А с вами, голубчик, я вообще не разговариваю.
Г о н ч а р о в. Само собой. Вам себя беречь надо.
Т е р е х и н (Прозорову). Позвольте, но я с вами не согласен. Ответственная работа — это вовсе не обязательно редкая. Врач — очень ответственная профессия, учитель — тоже. Но далеко не редкая. Да разве дело в редкости? Дело в значении труда человека.
П р о з о р о в. Вы знаете, я вам посоветую: не ломайте вы над этими проблемами себе голову. Делайте свое дело, а в этом вопросе за вас подумают те, кому положено.
Т е р е х и н. То есть как это — за меня подумают? А за меня нельзя думать. У меня своя голова на плечах. Теперь я, слава богу, сам могу думать. И понимаю, что руководитель, который хочет, чтобы я подчинялся не думая, — это тиран. Да вот хотя бы — зачем далеко ходить? В моей школе, где я работаю завучем и преподаю математику, наш бывший директор…
П р о з о р о в. Простите, а в какой школе вы преподаете?
Т е р е х и н. В двести восемьдесят пятой. Так вот, наш бывший директор…
П р о з о р о в. Одну минутку. Так вот, разрешите вам сказать, что человек с такими настроениями, как вы, на мой взгляд, не только не может быть заведующим учебной частью, но вряд ли вам, дорогой мой, следует доверять воспитание наших детей даже в области математики. С такими взглядами на руководителей и авторитеты вы не должны иметь контакта с нашими детьми. Я, правда, работаю в промышленности, но у меня есть весьма ответственные товарищи в министерстве просвещения. Я подчеркиваю — весьма ответственные. И я постараюсь, чтобы мое мнение им стало известным.
Т е р е х и н. Какой же вы… дурной человек… Даже хуже, чем я думал.
Г о н ч а р о в. Человек? Да это осколок! Пережиток культа личности!
П р о з о р о в (вспылив). А вы — молчать! Сопляк! Я и на вас найду управу.
Г о н ч а р о в. Ну, ты, полегче. Хоть лежачего и не бьют, но ты уже ходячий.
П р о з о р о в. Не смейте меня тыкать! Я с вами на брудершафт не пил!
Г о н ч а р о в. И не выпьешь!
П р о з о р о в. Да я член партии с одна тысяча девятьсот…
Н о в и к о в. Стоп! Хватит! (Терехину.) Можно вас попросить на минуточку выйти?
Т е р е х и н. Меня? Пожалуйста. (Выходит.)
Н о в и к о в (Гончарову). И вы тоже, прошу вас.
Г о н ч а р о в. Я выйду, но…
Н о в и к о в. Выйдите.
Гончаров уходит.
Как вы смеете козырять партийным билетом?!
П р о з о р о в (взяв себя в руки). Все понимаю. Неловко выразился. Но вы знаете, я не смог сдержаться, когда услышал эти возмутительные… Раньше они не посмели бы! В таком тоне?.. Думать ему, видите ли, надо… Какая дешевая демагогия… Анархию — вот что ему надо.
Н о в и к о в. Откуда вы это взяли? Удивительно. Люди слышат одни и те же слова, а толкуют их по-разному. Читают одни и те же газеты, говорят на одном языке — и не понимают друг друга. Я тоже член партии и заявляю вам — вы ведете себя в чудовищном противоречии с тем, чему учит партия. Чем вы недовольны? Вы поучаете людей, одергиваете их, запугиваете. А почему? По какому праву? Вы заблуждаетесь, если думаете, что ваше положение, каким бы высоким оно ни было, дает вам право только поучать. Вы обязаны учиться и у этого учителя, и у людей вокруг вас. И чем скорее вы это сделаете, тем будет лучше для вас да и для всех. И не кичитесь тем, что вы член партии. Не кричите об этом.
П р о з о р о в. А мне нечего стесняться этого.
Н о в и к о в. Да, но партия может начать стесняться вас. Еще Ленин предупреждал о комчванстве.
П р о з о р о в. А что Сталин говорил, вы уже, конечно, забыли?
Н о в и к о в. К сожалению, слишком хорошо помню.
П р о з о р о в. Ах, так вы, наверное, из этих… Не из сидевших ли?
Н о в и к о в. А вы из каких?
П р о з о р о в. А я из тех, кто считает, что кое-кого напрасно выпустили. Особенно именно вашего брата, писателя. Цацкаются с вами. Встречаются с вами, советуются, убеждают, выслушивают. А вы и распустили языки. Спорите, рассуждаете, лезете с советами… Вам бы раньше… вас бы… (Показывает руками в «бараний рог».)
Н о в и к о в. Ясно. Теперь я не спрашиваю, чем вы недовольны. А здорово вас подрезали под корень. Однако сорная трава живуча. Что-что, а цепляться умеете. Ничего, выдернем!
П р о з о р о в. Понятно. Донесете.
Н о в и к о в. Ошибаетесь. Не из таких. Да и по доносу сейчас судить не будут.
П р о з о р о в. Интересно просветиться: а как же?
Н о в и к о в. По закону. Слышали такое слово?
П р о з о р о в. Ну, по закону вам меня не укусить. Разговор без свидетелей. Стреляный воробей.
Н о в и к о в. А я вас по-своему. По-писательски. Глядишь — и вас из партии вон.
П р о з о р о в. Не много ли на себя берете?
Н о в и к о в. Как раз столько, сколько мне положено. Не хочу с вами в одной партии жить.
П р о з о р о в. А вы сначала узнайте, много ли вам вообще осталось жить.
Н о в и к о в. Не имеет значения. Сколько осталось — мое. Не ваше. Вот выйду отсюда…
П р о з о р о в (улыбаясь). А ты отсюда не выйдешь. Под ножом умрешь. Я это слышал в перевязочной. Сдохнешь!
Н о в и к о в. Мразь! (Вскакивает.)
П р о з о р о в (улыбаясь). А еще как? Не стесняйтесь. Ну?!
Н о в и к о в (стоит пошатываясь, затем, глубоко вздохнув, подходит к двери и, открыв ее, зовет). Вася!.. Теперь можно… Зовите беспартийную прослойку.
З а н а в е с.
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Белые двери палат с номерами: 42, 43, 44, 45… Над каждой дверью лампочка, она загорается, если в палате больной нажимает кнопку. Сейчас лампочки не горят. Между дверями палат 42 и 43 в коридоре — стол дежурной сестры. Горит настольная лампа, прикрытая кроме абажура газетой. Над столом — белый шкафчик с лекарствами и световой щиток с сигнализацией вызова дежурной сестры больными. Неподалеку стоит кресло-коляска. М е д с е с т р а сидит за столом и читает толстый учебник. На ней халат, но белую шапочку она сняла. Сейчас глубокая ночь, все назначения даны, все, что надо было сделать к завтрашнему дню, сделано. Можно и отдохнуть и поучиться.
М е д с е с т р а (откинувшись на спинку, пересчитывает страницы). Еще четыре страницы. (Вздыхает.) Ох… топографическая анатомия. (Уткнулась в книгу. Зевает.) Зевота — непроизвольное сокращение лицевых мускулов, сопровождаемое усиленным выдыханием углекислоты. Заразительно. (Зевает.) Наверное, сейчас какой-нибудь больной зевает… Фу, какую я говорю чепуху… (Рассматривает себя в маленькое зеркальце. Расстегивает пуговицы кофточки, сначала верхнюю, затем ниже и делает себе очень большое декольте!) А что?.. Ничего…
Зажигается свет над палатой 45 и на доске над столом тоже.
(Поспешно застегивает кофту.) Опять, наверное, с язвой снотворного попросит. Ну, что делать? Дам. (Уходит в 45-ю палату.)
Из 42-й выходит в халате Г о н ч а р о в. Тихо притворяет за собой дверь. Увидев, что сестры нет, ищет ее взглядом.
Г о н ч а р о в. Где же она? Придется самому… (Вынимает из кармана левой рукой пачку папирос, из пачки одну папиросу, зажимает ее в зубах, затем достает спички и пытается одной рукой зажечь. Уронил коробок на пол.) Красота, кто понимает. (Подымает спички.)
Из 45-й палаты показывается м е д с е с т р а.
М е д с е с т р а. Вы чего не спите? (Садится.)
Г о н ч а р о в. Покурить охота. Зажгите, Зиночка, спичку. Будьте добры.
М е д с е с т р а (зажигая спичку). Спать надо.
Г о н ч а р о в (садится на другой стул). Мало ли что кому надо… (Глядя на нее.) Чудно, без шапочки. А я даже не знал, что у вас темные волосы.
М е д с е с т р а. Как это — не знали? А брови?
Г о н ч а р о в. Мало ли… А вдруг крашеные?
М е д с е с т р а. Некогда мне этой пошлостью заниматься.
Г о н ч а р о в (спокойно). Почему — пошлостью? Вот моя жена беленькая, а брови темные. Красит. Считает — идет. А тоже очень занята.
М е д с е с т р а. Здоровье — лучшая косметика.
Г о н ч а р о в. Само собой. Но брови здоровьем не перекрасишь.
М е д с е с т р а. Все это пустяки.
Г о н ч а р о в. А вы знаете, вы шапочку на лоб не надвигайте. Пусть будут видны волосы. Вам к лицу.
М е д с е с т р а. Нет, в самом деле?
Г о н ч а р о в. Уж можете мне поверить. (Усмехнувшись.) Зина беленькая и Зина черненькая.
М е д с е с т р а. А кто это — Зина беленькая?
Г о н ч а р о в. Я же говорю — жена. (Затянувшись папиросой, пристально смотрит на сестру.)
Пауза.
М е д с е с т р а. Что это вы меня так… рассматриваете?
Г о н ч а р о в. Как?
М е д с е с т р а. Точно на мне что-то написано.
Г о н ч а р о в. В том-то и дело, что не написано. Эх, Зиночка, вот скажите мне откровенно… Только без фокусов… (Берет ее за руку.) Башка разламывается. (Прижимается к ее руке лбом.)
М е д с е с т р а (отдернув руку, испуганно). Идите спать.
Г о н ч а р о в (удивленно). Да вы что?.. (Усмехнувшись.) Да нет. Я о жене. Вот и вы, наверное, мечтаете, чтобы у вас муж был стоящий. Не обязательно знаменитый, но стоящий. И я старался, Зина. Воевал — честно. Служил — благодарности есть, награды. Я, конечно, самый рядовой человек, но всегда старался. Делал что мог. Значит, можно было мною гордиться? Теперь такое дело — рука. Но ведь я же не пропаду. Нет, вы не думайте, я в ней уверен. Но, может быть, это нахальство с моей стороны так говорить? Может, я обязан рассуждать так: дескать, пусть лучше она сама по себе, а я — сам? Но, на мой взгляд, это дикость какая-то. Или, может, наоборот, эгоизм с моей стороны? Только вы — откровенно. Без этих слов: как вам не стыдно и все такое… Вы поймите — ведь я даже спичку зажечь сам не могу.
М е д с е с т р а. Что вы такое говорите? Ведь операция была всего пять дней назад.
Г о н ч а р о в. Правильно. Спичку зажигать научусь. Одеваться тоже. Даже левой рукой писать научусь. Но ведь я мужчина, Зиночка, поймите это. Я должен быть ей опорой, защитой, дома всю тяжелую работу работать. Починить что-нибудь — я. Поехали, чемоданы таскать — я. Обидели ее, дать кому-нибудь по морде — я. Да и не только… Обнять…
М е д с е с т р а. Ой, тише, что вы…
Г о н ч а р о в. Я как раз тихо говорю.
М е д с е с т р а (растерянно). Просто не знаю, что вам сказать.
Г о н ч а р о в. А чего говорить! Я и одной рукой так могу обнять, что косточки хрустнут. Да и вообще живые мы оба — вот что главное. А может, полагается думать иначе? Дескать, буду у нее как камень на шее и тому подобное.
М е д с е с т р а. Как вам не стыдно?
Г о н ч а р о в. Ну вот, я же просил — не надо говорить мне таких слов. Стыдно, не стыдно — разве в этом дело? Допустим, стыдно. А вот как вы на это дело смотрите? Может, вы думаете: «Ох и черствый же ты парень».
М е д с е с т р а. Как вам не стыдно?
Г о н ч а р о в. Заладила. Я же вам твержу — стыдно. А что дальше? (Погладил ей руку.) Эх вы, Зиночка… черненькая… И ничего-то вы мне сказать не можете.
М е д с е с т р а. Как — не могу? Все могу. Это вы совершенно женской души не понимаете. Знаете, какое у вас было тяжелое положение. Наш зав отделением — очень опытный хирург. Так он, как началось кровотечение, сразу же профессора вызвал. И оба решили: один выход — ампутация.
Г о н ч а р о в. Ничего себе выход.
М е д с е с т р а. Что же вы раньше-то?..
Г о н ч а р о в. Думал, обойдется.
М е д с е с т р а. Осколки надо удалять вовремя. Так что не жалуйтесь.
Г о н ч а р о в. Что же мне, танцевать, что ли, что он мне руку отрезал? Ведь Зина же!..
М е д с е с т р а. Что — Зина? Я тоже Зина.
Г о н ч а р о в. При чем тут…
М е д с е с т р а (агрессивно). При всем. Будете жить, как жили. Может быть, даже еще лучше. Потому что она чуть не умерла, когда вас оперировали. А теперь вы живы, и она счастлива.
Г о н ч а р о в. Откуда вы знаете?
М е д с е с т р а. Все знают. Видно же — любит. А любовь — это главное.
Г о н ч а р о в. Ну?!
М е д с е с т р а. Конечно.
Г о н ч а р о в. А покраснела-то как… Батюшки…
М е д с е с т р а (почти официально). Это не имеет отношения к делу.
Г о н ч а р о в. Правильно… (Посмотрев на обложку ее учебника.) Топографическая анатомия… Помешал я вам, да?
М е д с е с т р а. Ничего. У меня сейчас как раз перерыв.
Г о н ч а р о в (кивает на книгу). Трудно?
М е д с е с т р а. Очень.
Г о н ч а р о в. Молодец. Днем — в институте, ночью — тут. И сил хватает?
М е д с е с т р а. Приходится. Я уже на четвертом курсе.
Г о н ч а р о в. Здорово. Скоро врач.
Из палаты 42 выходит П р о з о р о в. Слегка согнувшись и придерживая правую сторону живота, он, не говоря ни слова, садится в коляску и уезжает.
(Еле сдерживая смех.) Царь.
М е д с е с т р а (так же). Сегодня ему швы сняли, завтра выписывается, а он все на коляске разъезжает.
Г о н ч а р о в. Привык к автомобилю.
М е д с е с т р а. А чего он на вас кидается?
Г о н ч а р о в. Это я на него кидаюсь. Если бы не Владимир Степанович, я бы его… На одну левую…
М е д с е с т р а. Завтра у него операция. Как он там?
Г о н ч а р о в. Спит.
П р о з о р о в возвращается в коляске. Не глядя, демонстративно отвернувшись, идет в палату.
М е д с е с т р а (Прозорову). Не спится? Дать снотворного?
П р о з о р о в. Зачем снотворное? Зачем вводить лишний яд в организм? Нужна тишина. (Уходит.)
М е д с е с т р а (тихо). Он прав. Идите.
Г о н ч а р о в. Чуть погодя. А то подумает — послушался его.
М е д с е с т р а (после паузы). А это верно, что у того больного, которому блокаду делают, жена… Ну, в общем…
Г о н ч а р о в. А тут все известно. Ну и ну.
М е д с е с т р а. Такого симпатичного человека и обманула… Я ее не видела, но уверена — наверное, нехорошая женщина. А он ее любит?
Г о н ч а р о в. В том-то и беда.
М е д с е с т р а. Вот почему-то так чаще всего и бывает. Плохих очень любят.
Г о н ч а р о в. А как же я? Значит, я плохой?
М е д с е с т р а. А что вы думаете?
Оба тихо смеются.
Ну, идите, а то этот дядечка с аппендицитом завтра старшей сестре пожалуется.
Г о н ч а р о в. Все равно пожалуется. (Кивнув медсестре, уходит.)
Медсестра погружается в чтение. Свет настольной лампы уменьшается, и мы видим лишь силуэт сестры. Зато стена становится прозрачной, и видно, как Гончаров ложится на свою кровать. Все погружается во мрак, пока луч света не освещает лицо Н о в и к о в а. Его глаза открыты. Он думает. И далее, когда он начинает говорить, то должно быть ясно, что его никто не слышит.
Н о в и к о в. Ночь… Неужели последняя?.. А вот Вася молодец, выжил. И учитель еще потопает на своих ножках… А этот? Ну и черт с ним! Не хочу сейчас о плохом думать. Только о хорошем. О прекрасном… О прекрасном… Небо… Море… Ксения… Как поглядел в ее глазища — бултых! — и пропал писатель… Книги… Но главную свою книгу я так и не дописал. Ну, остальное — пусть, но эту… Ох, дурак, дурак, сколько потерянного времени. Если бы с самого начала так понимать время, как сейчас… Если бы все время… Как песок… Обидно… А может быть, выживу? И будет завтра… И послезавтра… И Мишка… И Ксения… И дел по горло.
Свет гаснет.
Сцена разделена на две части: уже известная нам палата и прилегающий к ней коридор. Перед началом картины звучат голоса.
В р а ч - н а р к о т и з а т о р. Спать хочется?
Н о в и к о в. Нет.
В р а ч - н а р к о т и з а т о р. Считайте.
Н о в и к о в. Раз, два, три, четыре, пять… шесть… семь… три… четыре… два…
В р а ч - н а р к о т и з а т о р. Больной спит.
П р о ф е с с о р. Доктор, расскажите студентам историю болезни.
О р д и н а т о р. Больной Владимир Степанович Новиков будет оперирован по поводу аневризмы сердца. Сейчас под общим обезболиванием предполагается произвести… (Голос затихает.)
П р о ф е с с о р. Можно начинать?
В р а ч - н а р к о т и з а т о р. Да.
Т е р е х и н лежит. Г о н ч а р о в стоит у окна. П р о з о р о в, сидя, возится в своей тумбочке. Укладывает вещи.
Г о н ч а р о в. Интересно, уже начали операцию?
Т е р е х и н (взглянув на часы). Думаю, да. Как раз десять часов.
Г о н ч а р о в. И сколько продлится?
Т е р е х и н. Говорят, часа полтора. Если все будет удачно.
Г о н ч а р о в. Раз сам профессор — должно быть удачно.
П р о з о р о в. Вот уж никак не думал, что это тот самый Новиков… Такая распространенная фамилия. Я думал, просто Новиков, а он… фигура… Не дай бог что…
Заглядывает м е д с е с т р а.
М е д с е с т р а (Терехину). К вам посетительница. Она… Можно пустить?
Т е р е х и н (просительно взглядывает на Гончарова). Если бы…
Г о н ч а р о в. Я выйду…
Т е р е х и н. Спасибо. (Прозорову.) Могу я вас попросить тоже?..
П р о з о р о в. Да-да, разумеется. Только учтите, что я должен укладываться. Времени в обрез.
Т е р е х и н (медсестре). Пусть войдет.
Медсестра, Гончаров и Прозоров выходят.
Пауза. Входит Т а м а р а.
Т а м а р а (садится, волнуется). Коля… Меня прошлый раз не пустили к тебе. Почему?
Т е р е х и н. А по-моему, ты понимаешь.
Т а м а р а. Тогда… почему пустили сегодня?
Т е р е х и н. Надо все-таки поговорить.
Т а м а р а. Коленька, милый, клянусь тебе…
Т е р е х и н. Только знаешь что — не надо этого. Клятвы, ложь… Иначе разговора не получится. Бессмысленно иначе… Ты постарайся по-человечески…
Т а м а р а (плачет, сквозь слезы). Когда меня к тебе не пустили, я шла домой, а ноги подкашивались. И все эти дни я думала: боже мой, что я натворила. Ведь я тебя люблю. Ты поверь…
Т е р е х и н. Я бы и рад поверить, но… Вот я лежал тут и думал. Разговаривал с тобой… И даже мирился. Но все это уже ни к чему… Ведь ты подумай. Это уже не ошибка… Это вероломство… Предательство… И когда я тут, в больнице… Понимаешь?.. Я в больнице, а ты… Нам надо разойтись.
Т а м а р а. Ты должен меня понять. Ты думаешь, это просто, когда только и слышишь кругом: красивая, красивая… А ведь годы идут… Когда все подруги только и твердят: «Ты с твоей красотой можешь выйти за кого угодно. Твой учитель тебя не ценит, да и не в силах оценить». Когда за тобой все ухаживают… Идти по льду и не поскользнуться…
Т е р е х и н. Вот я тебя и отпускаю, чтобы ты своей красотой распорядилась повыгодней.
Т а м а р а. Ах, не то, не то ты говоришь… Я не могу без тебя.
Т е р е х и н. Нам надо разойтись.
Т а м а р а. И ты не пожалеешь? Сможешь без меня обойтись? Коля… Я виновата перед тобой. Но есть и твоя вина. Разве ты не догадывался? Не понимал?.. Ты не хотел знать, закрывал глаза. А может быть, я ждала, что ты скажешь… Накричишь на меня… Даже ударишь… Может, тогда ничего бы и не было… А ты… Пусть это будет нам обоим уроком. Надо забыть все это, Коля, чтобы жить вместе.
Т е р е х и н. Нам надо разойтись.
Т а м а р а. Ну зачем ты все время это повторяешь? Ты сам не понимаешь, что говоришь. Ведь прожито столько лет… Целая жизнь… Семья… Мальчик… Ну, бывает у людей… Но из-за этого не расходятся.
Т е р е х и н. Только так.
Т а м а р а. Не могу поверить, что ты говоришь со мной таким тоном… Всегда такой мягкий, нежный.
Т е р е х и н. А это уже не я. Вернее, не тот.
Т а м а р а. Нет, ты тот, тот!.. (Осыпает его поцелуями.)
Т е р е х и н (не шевелясь). Пусти.
Т а м а р а (отодвигаясь). Ты как мертвый.
Т е р е х и н. Я очень устал.
Т а м а р а. Ты хочешь, чтобы я ушла?
Т е р е х и н. Да, прошу тебя.
Т а м а р а (в дверях). А как же у тебя с ногами, Коля?
Т е р е х и н. Все будет хорошо. Буду ходить… Без тебя.
Прохаживается К с е н и я И в а н о в н а, в отдалении сидит М и ш а.
Оба в халатах, наброшенных на плечи.
К с е н и я И в а н о в н а (сбрасывая халат). Собственно, зачем я тут-то в халате?
М и ш а. А вы положите.
К с е н и я И в а н о в н а. Хотя черт их знает… Придерутся… Выгонят… (Надевает.)
М и ш а. Вас-то не выгонят.
К с е н и я И в а н о в н а. Да ну их… (Останавливается.) Душно в нем. А тебе не жарко?
М и ш а. Нет. Вы присядьте.
К с е н и я И в а н о в н а. Мне на ходу лучше… И вообще я люблю бродить.
М и ш а. Как вы думаете, Ксения Ивановна, папа — хороший писатель?
К с е н и я И в а н о в н а. Не знаю. Но, когда я его читаю, мне не стыдно. Наоборот. Даже горжусь. Думаю, что он настоящий писатель.
М и ш а. А он вообще — настоящий.
К с е н и я И в а н о в н а. Ты счастливый.
М и ш а. Я тоже так думаю. А вы счастливая?
К с е н и я И в а н о в н а. Несчастная я — вот я кто. Я иногда так на себя потом злюсь… Вот он ходит со мной, молчит, разговаривает, а я все время улыбаюсь. Как дура.
М и ш а (улыбаясь). Ловко. Это мне нравится, что вы так относитесь к папе.
К с е н и я И в а н о в н а. «Относитесь»… Чудак…
М и ш а. А мама всегда его ругала.
К с е н и я И в а н о в н а. Миша, а вот почему ты живешь с папой? Обычно остаются с матерью, когда родители расходятся.
М и ш а. Так… (Смотрит на часы.)
К с е н и я И в а н о в н а (тоже смотрит на часы). Ну что ты будешь делать, а?.. Нет, я с ним помру… Вот тоска-то…
М и ш а. А с мамой у меня плохо.
К с е н и я И в а н о в н а. То есть?
М и ш а. Нет, жила и живет припеваючи. Замужем за академиком.
К с е н и я И в а н о в н а. Ты ее любишь?
М и ш а. Мама ведь.
К с е н и я И в а н о в н а. Ну и вопросик я задала. Нет, он прав. Я еще, очевидно, молода. Мне еще надо умнеть, чтобы быть ему под пару… Хоть бы постареть как-нибудь, что ли?
М и ш а. Не надо… Ему с вами хорошо.
К с е н и я И в а н о в н а. А ты откуда знаешь?
М и ш а. Видно же… Я даже сначала сердился.
К с е н и я И в а н о в н а (радостно). Ну да?
М и ш а. Честное слово.
К с е н и я И в а н о в н а. А ты — прелесть. И вообще ты на него похож.
М и ш а. Я его сын.
К с е н и я И в а н о в н а (смотрит на часы). Прямо хоть лбом о стену…
М и ш а (тоже смотрит на часы). Двигаются…
К с е н и я И в а н о в н а. Ну, Миша, ну давай, ну говори еще о чем-нибудь.
М и ш а. О чем?
К с е н и я И в а н о в н а. Не знаю… Ну расскажи что-нибудь про себя. Ты спортом увлекаешься?
М и ш а. Вообще-то не очень. Зимой — лыжи, коньки, летом — плаванье. Это я люблю.
К с е н и я И в а н о в н а. Это интересно. И лыжи и коньки… (Опять начинает прохаживаться.)
Т е р е х и н лежит. Г о н ч а р о в сидит около него. П р о з о р о в укладывается.
Г о н ч а р о в. Как подумаю, что сейчас вся жизнь Владимира Степановича решается, — не могу спокойно сидеть.
Т е р е х и н. Да уж…
П р о з о р о в. Не дай бог что… Большая будет потеря.
Г о н ч а р о в. Типун вам на язык.
П р о з о р о в. Я совсем в другом смысле… Дай ему бог здоровья. Наоборот. Что вы… Я — всей душой. Надо бы обязательно что-нибудь купить ему к выздоровлению. Ну там, шкатулку какую-нибудь. Палех. Тройка, скажем… Или попросту — набор вин.
Т е р е х и н. Тсс. (Прислушивается.) Или мне это кажется?
Г о н ч а р о в. Да что?
Т е р е х и н. Будто за окном кто-то кричит… То кричат мое имя-отчество, то номер палаты… «Николай Иванович»… «Сорок два»… Слышите?.. Или мне это кажется?
Г о н ч а р о в. Страна кличет своего героя.
Т е р е х и н. Я серьезно… Вот опять… Слышите? Может, я спятил?
Г о н ч а р о в. Минуточку. (Прислушивается и говорит спокойно.) Спятил. Галлюцинация на почве алкого… (Прислушивается.) Нет, как будто что-то есть.
Т е р е х и н. Не что-то, а — «Николай Иванович»… А теперь — «сорок два»… Откройте окно, пожалуйста.
Гончаров открывает окно. Слышатся издалека периодические выкрики: «Николай Иванович!..» Потом, через паузу: «Сорок два!..»
Г о н ч а р о в. Да, что-то есть… Сейчас взгляну, в чем дело. (Высовывается в окно.)
П р о з о р о в. Вы знаете… У меня все-таки была температура…
Т е р е х и н. Так ведь на минуточку же… Лето. Ветра нет.
Г о н ч а р о в (глядя в окно). Ребята какие-то.
Крики слышатся яснее.
Т е р е х и н. Это меня!
Детские голоса: «Сорок два!.. Николай Иванович!..»
Г о н ч а р о в (глядя в окно). Они идут от окна к окну. Школьники. И кричат. А им, очевидно, из окон отмахивают — дескать, идите дальше. Не туда кричите.
Детские голоса ближе: «Сорок два!.. Николай Иванович!..»
П р о з о р о в. Может быть, хватит? (Выходит.)
Г о н ч а р о в. Ай да пацаны! Надо же придумать! Эх, помахал бы я, да… (Вывернувшись, машет в окно рукой. Кричит.) Эй, ребята!
Детские голоса ближе: «Николай Иванович!.. Сорок два!..»
(В окно.) Тут! Здесь — сорок два! Тут ваш Николай Иванович! Стой, ребята! Тут он!
Детские голоса радостно: «Николай Иванович! Николай Иванович!..»
(В окно.) Сейчас подойдет. (Терехину.) А ну давайте к окну. Живо.
Т е р е х и н. Как же я? Без тапочек-то… Ведь тапочки отобрали.
Г о н ч а р о в (в окно). Сейчас. (Подходит к Терехину.) Держитесь за шею. Ничего. А ну, на полусогнутых, на забинтованных…
Терехин хватается за шею Гончарова и, придерживаясь за спинку стула, перебирается к окну. Высовывается. Слышен радостный детский крик, аплодисменты.
Т е р е х и н (в окно, кивая головой). Да-да!.. Спасибо… Мне хорошо… Спасибо… Уходите… (Эти слова он не кричит, а говорит, причем негромко, так что вряд ли ребята слышат.)
Детские голоса: «Николай Иванович!.. Николай Иванович!.. Три, четыре: вы-здо-рав-ли-вай-те!..»
Спасибо… Спасибо… Уходите! (Кивает головой, шлет воздушный поцелуй и слезает с окна. Без сил садится рядом на стул. По лицу его текут слезы.)
Г о н ч а р о в (в окно, радостно). Мотайте отсюда, ребята! А то нам влетит… (Оглянувшись.) Вот теперь можно окно закрыть. (Закрывает. Видя, что Терехин хочет сам идти на место.) Математика, в скобочки. А то бинты запачкаете. (Обняв Терехина со спины, доводит его до кровати.) Да… Быть учителем — это вещь. (Смотрит через дверь в коридор.) А девица-то все ходит…
Т е р е х и н. А сын?
Г о н ч а р о в. Сидит.
Входит П р о з о р о в, в халате, наброшенном на плечи. Из-под халата виден добротный костюм.
П р о з о р о в (забирая вещи). Ну-с, вот и все. Передавайте, пожалуйста, нашему писателю от меня привет и пожелание здоровья. Я, между прочим, совершенно случайно тут вспомнил, что слушал как-то одну передачу по радио — его рассказ или роман… И очень, знаете ли… Жена даже спросила: «Ты чего, Андрей Андреевич?» А я… Ну, прямо за душу… Передайте, пожалуйста. Пусть знает, что говорит о нем, так сказать, рядовой читатель. Ему будет интересно. (Терехину.) А вам мой совет — не принимайте близко к сердцу… Может быть, все и к лучшему. (Гончарову.) А с вами… Эхма, молодо-зелено… (Протягивает руку.) Миру — мир.
Г о н ч а р о в. Отрезана у меня ручка-то. А левой — еще не привык.
П р о з о р о в. Простите. Не учел. (Обоим.) Ну-с, и не поминайте, как говорится, лихом. (Уходит.)
В открытой двери палаты стоит Г о н ч а р о в. В коридоре — К с е н и я И в а н о в н а и М и ш а. Голос Терехина: «Ну, что там?»
Г о н ч а р о в. Вот — профессор идет.
Появляется п р о ф е с с о р, Ксения Ивановна идет ему навстречу, Миша тоже делает несколько шагов.
М и ш а. Как мой папа, профессор?
П р о ф е с с о р. Папа?
К с е н и я И в а н о в н а. Да… вот… Его папа как?
П р о ф е с с о р (улыбнувшись). Ах, его папа? А что — папа… (Еще шире улыбнувшись.) Папа остается папой. (Смеясь, уходит.)
Голос Терехина: «Ну, как? Что сказал профессор?..»
Г о н ч а р о в (сияя). Профессор сказал: папа остается папой!
З а н а в е с.
1962