Патрик сел и начал рисовать. Сюзанна продолжала нести вахту, но чувствовала странное покалывание во всем теле, словно от того, что за ней пристально наблюдали. Снова подумала о Мордреде, улыбнулась (улыбка принесла с собой боль: язва все раздувалась и раздувалась). Не Мордред — Патрик. За ней наблюдал Патрик.
Патрик ее рисовал.
Она просидела, не шевелясь двадцать минут, потом ее разобрало любопытство. Для Патрика двадцати минут вполне хватило бы, чтобы нарисовать «Мону Лизу», может, и на фоне базилики святого Павла. И покалывание было каким-то странным, будто причина была не психологическая, а физическая.
Она подошла к Патрику, но тот, с несвойственной ему стеснительностью, прижал альбом к груди. Но при этом хотел, чтобы она посмотрела на рисунок: желание это читалось в его глазах. Собственно, взгляд его переполняла любовь, хотя она подумала, что влюбился он в нарисованную Сюзанну.
— Дай я посмотрю, сладенький, — она взялась рукой за альбом. Но дергать не собиралась, даже если ему того и хотелось. Художник — он, вот и право решать, показывать свое творение или нет, принадлежало только ему. — Пожалуйста?
Еще с мгновение он прижимал альбом к груди. Потом, застенчиво, отведя глаза, отпустил. Она повернула альбом рисунком к себе, посмотрела. У нее перехватило дыхание, до того хорош был рисунок. Большие глаза. Высокие скулы, про которые ее отец говорил: «Эти сокровища Эфиопии». Полные губы, которые так любил целовать Эдди. Эта была она, такая же, как в жизни… но было и что-то, помимо нее. Сюзанна бы никогда не поверила, что любовь могла так ярко сиять в совершенной наготе в линиях карандаша, но она сияла, ты говоришь правильно, ты говоришь так правильно; любовь мальчика к женщине, которая спасла его, которая вытащила из черной дыры, где он наверняка бы и умер. Любовь к ней, как к матери, любовь к ней, как к женщине.
— Патрик, это божественно! — воскликнула она.
Он озабоченно посмотрел на нее. С сомнением. «Действительно?» — спрашивали его глаза, и она осознала, что только он, бедный Патрик, который жил со своим талантом всю жизнь и воспринимал его, как должное, мог сомневаться в удивительной красоте своих творений. Рисование доставляло ему радость; это он знал всегда. А вот то, что его рисунки могли радовать других… к этому еще предстояло привыкнуть. Она вновь задалась вопросом, а сколько времени Патрик провел у Дандело, как вообще эта злобная тварь наткнулась на Патрика? Решила, что этого ей никогда не узнать. А пока следовало убедить его в собственном таланте.
— Да, да, это божественно, — повторила она. — Ты прекрасный художник, Патрик. Когда я смотрю на этот рисунок, мне сразу становится хорошо.
Вот тут он забыл о том, что должен сцеплять зубы. И улыбка его, с языком или без оного, была такой чудесной, что Сюзанна могла бы наслаждаться ей вечно. От этой улыбки все ее страхи и тревоги стали маленькими и глупыми.
— Могу я оставить его у себя?
Патрик с жаром кивнул. Сделал движение рукой, словно вырывая лист, потом указал на нее. «Да! Вырви его! Возьми! Оставь себе!»
И она уже собралась вырвать лист, потом передумала. Его любовь (и его карандаш) превратили ее в красавицу. Единственно, что портило красоту — черная болячка под нижней губой. Она повернула рисунок к Патрику, постучала пальцем по нарисованной болячке, потом коснулась настоящей. Поморщилась. Даже легкое прикосновение причиняло боль.
— Это единственное, что огорчает.
Он пожал плечами, развел руками, и она не могла не рассмеяться. Смеялась тихо, чтобы не разбудить Роланда, но да, смеялась. На ум пришла фраза из какого-то старого фильма: «Я рисую то, что вижу».
Но ведь это рисовать не обязательно, и внезапно ей пришла в голову мысль, что он может разобраться с этой отвратительной, доставляющей боль язвой. Во всяком случае, с той, что существовала на бумаге.
«И тогда она будет моим близнецом, — мечтательно подумала Сюзанна. — Моей лучшей половиной; моей красивой сестрой-бли…»
Внезапно она поняла.
Все? Поняла все?
Да, много позже, подумав об этом, решила, что да. Конечно, речь не могла идти о связанных умозаключениях, которые можно записать на бумаге: если а + в = с, тогда с — в = а, и с — а = в, но да, она поняла все. Не удивительно, что Эдди-из-сна и Джейк-из-сна так тревожились и, пожалуй, даже злились. Это же было столь очевидно.
Патрик ее не рисовал — «извлекал».
И «извлекали» ее не в первый раз.
Роланд «извлек» ее в свой мир… с помощью магии.
Эдди «извлек» ее для себя с помощью любви.
Как и Джейк.
Святой Боже, она провела в этом мире так много времени, столько пережила, не зная, что такое ка-тет, что означает это слово? Ка-тет — семья.
Ка-тет — любовь.
Нарисовать — создать рисунок карандашом, может углем.
«Извлечь» — пленить, принудить, подтянуть к себе. Заставить выйти из собственного я.
Патрик действительно не просто нарисовал ее. Создал двойника, только на бумаге. И теперь… что теперь?
«А теперь он — мой маг», — подумала Сюзанна/Одетта/Детта, и полезла за стеклянной банкой, точно зная, что она собирается делать и почему.
Когда она протянула Патрику альбом, не вырвав лист со своим изображением, на его лице отразилось горькое разочарование.
— Нет, нет, — успокоила она его голосом всех трех. — Я только хочу, чтобы ты кое-что сделал до того, как возьму этот рисунок, на котором я такая красивая, такая очаровательная, такая желанная. А потом вечно буду хранить его и знать, какой я была в этом где, в этом когда.
Она протянула Патрику один из розовых резиновых цилиндров, теперь понимая, почему Дандело отрезал их. У него были на то веские причины.
Патрик взял ластик, повертел его в пальцах, хмурясь, словно никогда не видел раньше. Но Сюзанна точно знала, что видел, да только сколь давно, сколько лет тому назад? Как близко он подошел к тому, чтобы уничтожить своего мучителя, раз и навсегда? И почему тогда Дандело просто его не убил?
Патрик в недоумении смотрел на нее. На глазах навернулись слезы.
Сюзанна присела рядом с ним, указала на черную болячку на рисунке. Затем аккуратно сжала пальцами запястье Патрика и повела его руку к бумаге. Поначалу он сопротивлялся, потом позволил Сюзанне управлять его рукой.
Она подумала о тени на земле, которая оказалась совсем не тенью, а стадом крупных, мохнатых животных, которых Роланд назвал банноками. Подумала о том, как смогла унюхать пыль, когда Патрик начал рисовать пыль. И подумала, как Патрик рисовал стадо: когда он нарисовал его ближе, чем оно было на самом деле (право художника, и мы все говорим спасибо), оно действительно стало выглядеть так, будто находится ближе. Она вспомнила свои мысли о том, что ее глаза просто лучше приспособились, и теперь могла только поражаться собственной глупости.
Нет, Патрик переместил их ближе, переместил ближе, нарисовав ближе.
И когда ластик, который держали пальцы Патрика, практически коснулся бумаги, Сюзанна убрала свою руку: Патрику предстояло все сделать самому, каким-то образом она это знала. Она двинула пальцами взад-вперед в воздухе, показывая, что надо сделать. Он не понял. Она повторила, потом указала на черную болячку под полной нижней губой.
— Убери ее, Патрик, — удивилась твердости собственного голоса. — Она уродливая, убери ее, — и вновь ее сомкнутые пальцы качнулись, как маятник, из стороны в сторону. — Сотри.
Вот тут до него дошло. Она увидела, как загорелись его глаза. Он поднял розовый цилиндр. Чистейше-розовый, без единого темного пятнышка. Посмотрел на Сюзанну, вскинув брови, как бы спрашивая: «Ты уверена?»
Она кивнула.
Патрик опустил ластик к болячке и начал стирать ее с бумаги, поначалу очень осторожно. Затем, увидел, что происходит, и его рука задвигалась более энергично.
Она почувствовала то самое странное покалывание, которое испытывала, когда Патрик рисовал ее портрет. Только теперь оно ощущалось в одном месте, с правой стороны рта. Когда Патрик коснулся ластиком бумаги, покалывание перешло в сильный зуд. Ей пришлось врыться пальцами в землю по обе стороны от себя, чтобы удержаться от нестерпимого желания поднести руку к болячке и яростно чесать и чесать ее, не задумываясь о том, что из-под содранной корки кровь потоком хлынет на ее юбку из оленьей шкуры.
«Все закончится через несколько секунд, должно закончиться, должно, о, дорогой Боже, пожалуйста, СДЕЛАЙ ТАК, ЧТОБЫ ВСЕ…»
Патрик, вроде бы, полностью о ней забыл. Смотрел на свой рисунок, волосы, падавшие с обеих сторон лица, едва ли не полностью скрывали его. Все внимание юноши сосредоточилось на чудесной новой игрушке. Сначала он стирал осторожно… потом надавил сильнее (зуд усилился)… вновь ослабил давление. Сюзанна едва сдерживала крик. Теперь зудело везде. Зуд этот жег мозг, впивался в яблоки глаз, теребил кончики сосков, заставляя их твердеть.
«Я закричу, ничего не смогу с собой поделать, должна закричать …»
Она набрала полную грудь воздуха, чтобы он вышел криком, но внезапно зуд ушел. Вместе с болью. Она подняла руку, чтобы коснуться того места под нижней губой, где была язва, но до лица не донесла.
«Я не решусь».
«Не тяни резину! — негодующе отреагировала Детта. — После того, что ты пережила… мы все пережили… у тебя должно остаться достаточно силы духа, чтобы коснуться собственного гребаного лица, трусливая ты сука!»
Ее пальцы осилили оставшееся до лица расстояние. Ощупали кожу. Гладкую кожу. Язва, которая беспокоила ее чуть ли не от самого Тандерклепа, исчезла. И она знала, если посмотрит в зеркало или в стоящую воду, шрама не увидит.
Патрик еще немного поработал, сначала ластиком, потом карандашом, но Сюзанна более не чувствовала ни зуда, ни даже легкого покалывания. Создавалось ощущение, что связь между лицом и рисунком оборвалась, как только Патрик миновал некую критическую точку. Сюзанна задумалась, а сколько лет было Патрику, когда Дандело срезал с карандашей ластики? Четыре? Шесть? Он точно был маленьким. Она не сомневалась, что недоумение, отразившееся на лице Патрика при виде ластика, не было фальшивым, но, начав работать, он уже использовал ластик, как профессионал.