то почему Роланд помнит о нем, об их встрече тогда, на дорожной станции?
Невзирая на этот смущающий факт, быть может, чреватый опасностью в будущем, Роланд с честью выдерживает испытание таинственными дверьми… и переносит троих в свой мир. Эдди Дин принимает мир Роланда потому, что влюбляется в Госпожу Теней. Детта Уокер и Одетта Холмс, две женщины из тройки Роланда, наконец обретают целостность, слившись в единую личность, некий сплав, в котором есть что-то от них обеих. Этот «гибрид» способен принять любовь Эдди и ответить ему взаимностью. Одетта Сюзанна Холмс и Детта Сюзанна Уокер становятся новой, третьей женщиной: Сюзанной Дин.
Джек Морт погибает в подземке под колесами все того же поезда – легендарного поезда А, который лет пятнадцать-шестнадцать назад отрезал ноги Одетте. Ну и Бог с ним, невелика потеря.
И впервые за долгие годы Роланд из Гилеада уже не одинок в своем поиске Темной Башни. Эдди и Сюзанна заменили Катберта и Алена, друзей его юности, которых давно уже нет в живых… но над Роландом довлеет проклятие нести боль и смерть всем своим близким. Проклятие – по-другому и не назовешь.
В «Бесплодных землях» нас ждет продолжение истории троих пилигримов, бредущих по землям Срединного мира. Действие книги начинается по прошествии нескольких месяцев со дня последнего противостояния у третьей двери на берегу. Они уже проделали немалый путь в глубь материка. Время отдыха подошло к концу, настало время учения. Сюзанна учится стрельбе… Эдди – резьбе по дереву… стрелок узнает, что такое сходить с ума… постепенно.
(И еще одно замечание: мои читатели из Нью-Йорка сразу увидят, что в своей книге я несколько вольно обращаюсь с географией их родного города. Надеюсь, меня за это простят.)
Джейк: Страх в горстке страха
…Ибо узнал лишь
Груду поверженных образов там, где солнце палит,
А мертвое дерево тени не даст, ни сверчок утешенья.
Ни камни сухие журчанья воды. Лишь
Тут есть тень, под этой красной скалой
(Приди же в тень под этой красной скалой),
И я покажу тебе нечто, отличное
От тени твоей, что утром идет за тобою,
И тени твоей, что вечером хочет подать тебе руку;
Я покажу тебе ужас в пригоршне праха.
Земля больна, и стебель из нее
Встает, как прокаженный волос, сух.
От крови здесь любой побег набух,
И, словно черту отслужив свое,
Одер какой-то, впавший в забытье,
Стоит вдали, тощ, изможден и глух.
– А это какая река? – полюбопытствовала Миллисент.
– Это просто ручей. Ну, может, чуть больше, чем просто ручей. Такая речушка… она называется Мертвая.
– Правда?
– Да, – сказала Уинифред, – правда.
Глава IМедведь и кость
1
Сейчас она в третий раз упражнялась с боевыми патронами… и в первый раз училась вытаскивать револьвер из кобуры, которую получила от Роланда.
Теперь у них было достаточно боевых патронов; Роланд принес их больше трех сотен из того мира, где жили себе до поры до времени Эдди и Сюзанна Дин, пока стрелок не перебросил их в свой мир. Но при всем при том иметь в своем распоряжении кучу патронов еще не значит, что их можно тратить впустую. На самом деле как раз наоборот. Боги не любят мотов. Роланда так воспитали, сначала – отец, потом – Корт, его великий учитель, и Роланд по-прежнему верил, что так оно и есть. Боги накажут не сразу, но рано или поздно за все придется платить… и чем позднее наступит час расплаты, тем выше будет цена.
Сначала им и не нужно было растрачивать боевые патроны. Роланд стрелял уже столько лет, что, скажи он – сколько этой темнокожей красавице в инвалидной коляске, она бы просто ему не поверила. Поначалу он учил ее, лишь наблюдая за тем, как она держит прицел и имитирует стрельбу по мишеням. Она быстро училась. Они оба: и она, и Эдди – учились быстро.
Как он и подозревал, они оба родились стрелками.
Сегодня Роланд и Сюзанна пришли на поляну примерно в миле от лесного лагеря. Почти два месяца этот лес служил им временным домом. Дни проходили однообразно, и в этом была своя прелесть. Пока тело стрелка исцелялось, он учил Эдди и Сюзанну всему, чему должен был их научить: как стрелять и охотиться, как свежевать и потрошить добычу; как сначала растянуть, а потом выдубить и выделать шкурки убитых животных; как нужно использовать добычу, чтобы извлечь максимальную пользу; как определить стороны света, север – по Старой Звезде и восток – по Древней Матери; как услышать голос леса, где они находились сейчас, милях в шестидесяти к северо-востоку от Западного моря. Сегодня Эдди остался в лагере, так настоял Роланд. Он знал: дольше всего человек помнит уроки, которые постиг сам.
Но самый главный урок по-прежнему сохранял свое первостепенное значение: как поражать цель без промаха. Как убивать.
Поляну, куда пришли Роланд с Сюзанной, неправильным темным полукольцом окружали источающие благоухание хвойные деревья. С южной стороны был обрыв: три сотни футов крошащихся сланцевых выступов и изрезанных трещинами утесов, образующих этакую исполинскую лестницу. Ручеек кристально чистой воды вытекал из леса, пересекал поляну прямо по центру, через овраг, промытый в рыхлой земле и осыпающейся горной породе, и срывался вниз с обрыва.
Вода стекала по ступеням естественной лестницы серией маленьких водопадов, над которыми вздрагивали изумительные переливы радуг. Этот спуск вел к великолепной необозримой долине, густо заросшей елями. Было там и несколько вековых вязов, которые не давали молодой хвойной поросли задушить себя. Они возвышались, зеленые, пышные и величавые, – деревья, что были, наверное, старыми уже тогда, когда край, откуда пришел Роланд, только еще начинал отсчет своей истории. Роланд не сумел разглядеть ни единого признака, который указывал бы на то, что в этой долине когда-нибудь были лесные пожары, хотя по крайней мере несколько молний наверняка сюда ударяло. И молнии – не единственная опасность. Когда-то, давным-давно, в незапамятные времена, в долине этой жили люди: за минувшие недели Роланд пару раз набредал на следы человеческого присутствия. Большей частью то были примитивные самодельные орудия, но среди них попадались осколки глиняной утвари, которую не выделаешь без огня. А огонь – это злая стихия, услада которому – ускользнуть из рук.
Над этим пейзажем, словно сошедшим с полотна живописца, изогнутой аркой раскинулось небо, безупречно чистое голубое небо, если не считать стайки ворон, что кружились в воздухе, что-то выкрикивая своими по-старчески хриплыми голосами. Они, похоже, были чем-то встревожены, как перед началом грозы. Роланд принюхался к воздуху и не уловил запаха дождя.
Слева от ручья громоздился здоровенный валун. Роланд поставил сверху шесть камешков, все – в прожилках слюды. Они поблескивали, как стеклышки, в теплом свете дня.
– Последняя попытка, – сказал стрелок. – Если кобура сидит неудобно… если хоть что-то мешает… то лучше сразу скажи. Мы пришли сюда не для того, чтобы зря тратить патроны.
Она язвительно на него покосилась, и на мгновение ему показалось, что он разглядел у нее в глазах призрак Детты Уокер. Как солнечный блик, подмигнувший со стального клинка.
– А что ты станешь делать, если мне действительно неудобно, но я тебе ничего не скажу? Если я буду мазать и не собью ни одного из этих шести? Тюкнешь меня по башке, как этот твой старый учитель?
Стрелок улыбнулся. За последние пять недель он улыбался чаще, чем за все предшествующие пять лет.
– При всем желании этого сделать я не смогу, и ты это прекрасно знаешь. Во-первых, мы тогда были детьми… пацанами, которые не прошли еще испытания и не стали мужчинами. Можно ударить ребенка, чтобы поправить его, но…
– В моем мире ударить ребенка – это проступок, который лучшие люди всегда осуждали, – сухо высказалась Сюзанна.
Роланд пожал плечами. Ему было трудно представить себе такой мир – разве не сказано в Великой Книге: «Не жалей розги, дабы не упустить ребенка»? – однако он все же не думал, что Сюзанна его обманывает.
– Ваш мир не сдвинулся с места, – сказал он только. – В нем все по-другому. Разве я сам этого не понимаю?
– По-моему, понимаешь.
– Во всяком случае, вы с Эдди уже не дети. Я совершил бы ошибку, если бы стал обращаться с вами как с малолетками. Если была нужда в испытании на зрелость, то вы уже его с честью прошли.
Хотя он не сказал этого вслух, но про себя подумал о том, чем все закончилось там, на берегу, когда она тремя выстрелами разнесла трех омарообразных тварей, не дав им растерзать и его самого, и Эдди. Увидев ее ответную улыбку, он решил, что она сейчас думает о том же.
– Ну так что ты намерен делать, если я все шесть раз промажу?
– Я посмотрю на тебя. Вот так. Мне кажется, этого будет достаточно.
Она мгновение подумала и кивнула:
– Да, наверное.
Потом еще раз проверила ружейный ремень. Он был перекинут через ее грудь, как плечевая портупея (Роланду эта конструкция больше напоминала лямку докера). С виду эта вещь казалась весьма простенькой, но им потребовалась не одна неделя проб и ошибок, чтобы приладить ремень как следует, – пришлось хорошо поработать портняжной иглой. Сам ремень и револьвер с сандаловой рукоятью, что торчала из древней промасленной кобуры, раньше принадлежали стрелку. Он их носил на правом бедре. Последние пять недель он мучительно свыкался с мыслью о том, что ему больше уже никогда не придется носить кобуру справа. Спасибо омарам. Волей-неволей пришлось стать левшой.
– Ну и как оно? – спросил он еще раз.
На этот раз Сюзанна рассмеялась.
– Роланд, этот старый ремень, наверное, ни на ком раньше так хорошо не держался. Так мы что будем делать: стрелять или сидеть тут и слушать вороний концерт в поднебесье?
Ощущение было такое, как будто под его кожей шевелятся тонкие колючие пальчики. Роланд напрягся. Наверное, Корт чувствовал то же самое, несмотря на всю его грубость и всегдашнее непробиваемое выражение. Ему хотелось, чтобы у нее все получилось… ему было нужно, чтобы у нее получилось. Но показывать этого было нельзя. Это могло привести к катастрофе.
– Повтори еще раз, Сюзанна, что мы с тобой проходили.
Она вздохнула, притворившись рассерженной… но когда заговорила, насмешливая улыбка стерлась сама собой, а красивое лицо стало серьезным. И из ее уст он снова услышал древний катехизис, но слова его воспринимались по-новому. Он никогда раньше не думал, что ему доведется услышать эти слова от женщины. Но как естественно они звучали… и в то же время как-то странно, едва ли не угрожающе.
– «Я целюсь не рукой; та, которая целится рукой, забыла лицо своего отца.
Я целюсь глазом.
Я стреляю не рукой; та, которая стреляет рукой, забыла лицо своего отца.
Я стреляю рассудком.
Я убиваю не выстрелом из револьвера…»
Она запнулась и указала на камешки, блистающие вкраплениями слюды.
– Я не буду никого убивать… это же просто камешки.
Ее выражение – чуть надменное, чуть шаловливое – говорило о том, что она ждет, когда Роланд начнет на нее сердиться. Может быть, даже придет в ярость. Однако Роланд и сам когда-то испытывал то, что она переживала сейчас; он не забыл, что стрелки-новички обычно капризны и горячи, постоянно взвинченны и способны огрызнуться в самый неподходящий момент… и он открыл в себе неожиданные способности. Понял, что может учить. И более того, ему нравится учить. Иногда Роланд ловил себя на мысли о том, что он задается вопросом: а как было с Кортом – так же? Да, наверное, так же.
Теперь вороны начали хрипло кричать и из чащи леса. Роланд машинально отметил, что крики стали тревожными и больше не походили на вопли ссорящихся пернатых: похоже, их что-то вспугнуло. Однако ему сейчас было чем занять свои мысли, чтобы думать еще и о том, что могло напугать ворон, так что он просто переключился и вновь сосредоточил все внимание на Сюзанне. Сейчас нельзя расслабляться, иначе он рисковал нарваться еще на одну, на этот раз не столь игривую колкость. И кого надо будет за это винить? Кого же, как не учителя? Разве не он учил ее огрызаться и показывать зубы? Учил их обоих? Разве в этом не весь он, стрелок: вдруг взбрыкнуть, сорвать пару правил строгого ритуала и переврать несколько стройных нот катехизиса? Разве он (или она) – не сокол в человеческом обличье, натасканный на то, чтобы клевать по команде?
– Нет, – сказал он, – это не камни.
Она приподняла бровь и снова заулыбалась. Теперь, когда Сюзанна поняла, что он не станет орать на нее, как это частенько случалось, когда она капризничала или делала что-то не так, замешкавшись, в ее глазах снова мелькнул этот насмешливый блеск – солнечный зайчик на стали, – который ассоциировался у Роланда с Деттой Уокер.
– Правда? – Насмешка в ее голосе была по-прежнему добродушной, но Роланд чувствовал: если сейчас он даст ей малейшее послабление, насмешка станет злобной. Она уже вся напряглась и начала выпускать коготки.
– Да, это не камни, – также с насмешкой ответил он, опять улыбаясь, но теперь улыбка его стала суровой. – Сюзанна, ты помнишь беложопых мудил?
Улыбка женщины стала медленно угасать.
– Беложопых мудил из Оксфорд-Тауна?
Улыбка погасла.
– Ты помнишь, что эти беложопые мудилы сотворили с тобой и твоими друзьями?
– Это была не я, – отозвалась она, – а другая женщина. – Но в глазах у нее застыло угрюмое выражение. Он не любил, когда она так смотрела, и в то же время ему нравился этот взгляд. Это был правильный взгляд, говоривший о том, что растопка уже разгорелась и скоро займутся большие поленья.
– Да. Это была другая. Нравится это тебе или нет, там была Одетта Сюзанна Холмс, дочь Сары Уокер Холмс. Не ты нынешняя, а та женщина, которой ты была тогда. Помнишь пожарные шланги, Сюзанна? Помнишь золотые зубы? Ты видела их, как они сверкали, когда тебя и твоих друзей поливали из шлангов в Оксфорде? Как сверкали зубы, когда над вами хохотали?
Она им рассказывала об этом и еще о многом другом в долгие-долгие ночи, пока догорал костер. Стрелок понимал далеко не все, но слушал внимательно. Слушал и запоминал. В конце концов боль – это тоже орудие. Иногда самое лучшее.
– Что с тобой, Роланд? С чего вдруг ты решил мне напомнить весь этот вздор?
Теперь угрюмые ее глаза загорелись опасным огнем. Роланду они напомнили глаза Алена, когда неизменно добродушного Алена что-то все-таки выводило из себя.
– Камни – это те люди, – сказал он мягко, – которые заперли тебя в камере, где ты обмочилась. Люди с собаками и дубинками. Которые называли тебя черномазой дырой.
Он указал на камни, проведя пальцем слева направо.
– Это тот, кто ущипнул тебя за грудь и рассмеялся. Это тот, кто сказал, что тебя надо раздеть и проверить, не прячешь ли ты чего в заднице. Вот это тот, кто обозвал тебя шимпанзе в платье за пять сотен долларов. Вон тот колотил по колесам твоей коляски своей дубинкой, пока тебе не стало казаться, что этот грохот сведет тебя с ума. Вон тот назвал твоего друга Лео гомиком-коммунякой. А этот последний, Сюзанна, это Джек Морт.
– Да. Эти камни. Эти ублюдки.
Теперь она задышала неровно и быстро, грудь ее судорожно вздымалась и опадала под ружейным ремнем с наполненным под завязку патронташем. Она больше уже не смотрела на Роланда. Она впилась взглядом в камни с вкраплениями слюды. Где-то вдалеке раздался треск – упало дерево. В небе опять завопили вороны. Погруженные в свою игру, которая больше уже не была игрой, ни Роланд, ни Сюзанна этого не замечали.
– Да? – выдохнула она. – Правда?
– Правда. А теперь повтори еще раз, что мы с тобой проходили, Сюзанна Дин, и смотри больше не ошибись.
На этот раз слова сорвались с ее губ, точно ледышки. Рука ее на подлокотнике инвалидной коляски легонько дрожала, точно двигатель, работающий на холостых оборотах.
– «Я целюсь не рукой; та, которая целится рукой, забыла лицо своего отца.
Я целюсь глазом».
– Хорошо.
– «Я стреляю не рукой; та, которая стреляет рукой, забыла лицо своего отца.
Я стреляю рассудком».
– Так было всегда, Сюзанна Дин.
– «Я убиваю не выстрелом из револьвера; та, которая убивает выстрелом, забыла лицо своего отца.
Я убиваю сердцем».
– Тогда УБЕЙ их ради отца своего! – закричал Роланд. – УБЕЙ ИХ!
Правая ее рука сорвалась с подлокотника кресла и молнией метнулась к кобуре. В мгновение ока левая рука опустилась и легла на курок – быстро и плавно, как взмах крылышка колибри. Шесть раз прогремели выстрелы, прокатившись эхом по долине, и на вершине валуна остался стоять только один камешек из шести.
В первое мгновение никто из них не произнес ни слова – казалось, у обоих перехватило дыхание, – пока над долиной замирало эхо. Даже вороны притихли, по крайней мере на время.
Стрелок нарушил гулкую тишину двумя бесстрастными, но вместе с тем весьма выразительными словами:
– Очень хорошо.
Сюзанна смотрела на сжимаемый ею револьвер, как будто видела его впервые. От дула вверх поднималась тоненькая струйка дыма, безупречно прямая в безветрии. Чуть погодя Сюзанна медленно засунула револьвер обратно в кобуру.
– Хорошо, но еще не отлично, – проговорила она наконец. – Один раз я промазала.
– Да? – Роланд подошел к валуну, снял с него оставшийся камешек, сначала сам поглядел на него, а потом бросил ей.
Она поймала его левой рукой. Он с одобрением отметил, что правую она держит возле кобуры. Она стреляла лучше, чем Эдди, и у нее получалось естественнее, но именно этот урок она усвоила все же не так быстро. Если бы она была с ними во время той перестрелки в ночном клубе у Балазара, она бы, наверное, врубилась быстрее. Но теперь и она, кажется, научилась. Она пригляделась к камню и заметила сбоку бороздку глубиной почти в одну пятую дюйма.
– Ты его лишь зацепила, – сказал стрелок, – но все-таки зацепила, а иногда большего и не нужно. Если подрезать противника, сбить ему прицел… – Он секунду помедлил. – Чего ты так на меня уставилась?
– А ты что, не знаешь? Ты правда не знаешь?
– Нет. Твой разум часто закрыт для меня, Сюзанна.
В его голосе не было и намека на готовность защищаться, и Сюзанна досадливо мотнула головой. Быстрые перепады ее настроения, выдававшие личность неординарную, иной раз его раздражали донельзя. Ее же из себя всегда выводила его кажущаяся неспособность скрывать свои мысли – он всегда говорил то, что думал. Она в жизни еще не встречала такого прямодушного человека.
– Хорошо, – вымолвила она. – Я скажу тебе, Роланд, почему я так на тебя уставилась. Потому что ты гнусно меня обманул. Ты сказал, что не станешь меня лупить, что не сможешь меня отдубасить, даже если я промахнусь все шесть раз… но ты либо лжец, либо просто болван, а я знаю, что ты не болван. Ударить ведь можно и не рукой, и мы… наша раса… об этом знаем. Там, откуда я родом, у нас был один стишок: «Пусть камни и трости переломают мне кости…»
– «… но на ваши насмешки мне наплевать», – закончил Роланд.
– Ну, мы немного не так говорим, но смысл тот же. Не важно, как именно это сказать. Но то, что ты сделал, неспроста называется «устроить разнос». Ты меня ранил словами, Роланд… и, глядя сейчас мне в глаза, будешь утверждать, что не хотел ничего такого?
Она выпрямилась в своем кресле, уставившись на Роланда с этаким дерзким, вызывающим любопытством, и Роланд еще подумал – не в первый раз, – что «белые мудилы» из мира Сюзанны были либо отчаянными храбрецами, либо кончеными идиотами, раз решились встать ей поперек дороги, и даже не важно, что она инвалид в коляске. А побывав в ее мире, Роланд на опыте убедился, что смельчаков там раз-два и обчелся.
– Честно сказать, я не думал об этом. Мне было плевать, больно тебе или нет, – спокойно ответил он. – Ты показала зубки и готовилась уже цапнуть, так что пришлось сунуть тебе в пасть палку. И это сработало… верно?
На лице у нее застыло болезненное изумление.
– Ах ты, гад!
Вместо ответа он вытащил у нее из кобуры револьвер, неловко открыл барабан тремя пальцами, что остались на правой руке, и принялся перезаряжать его левой рукой.
– Из всех своевольных, высокомерных…
– Тебе нужно было рассвирепеть и показать зубы, – продолжал Роланд все тем же бесстрастным тоном. – Если бы этого не случилось, ты бы точно промазала, действуя рукой и револьвером вместо глаза, рассудка и сердца. Разве это обман? Разве в высокомерии дело? Думаю, нет. По-моему, Сюзанна, из нас двоих этого высокомерия больше в тебе. По-моему, это ты, а не я, больше склонна к обману и всяким вывертам. И меня это не задевает. Даже наоборот. Стрелок без зубов – не стрелок.
– Черт возьми, никакой я не стрелок!
Он пропустил ее реплику мимо ушей; он мог позволить себе эту роскошь. Если она – не стрелок, то он тогда – козлик.
– Если бы мы тут в игрушки играли, я бы и вел себя соответственно. Но мы не играем. Мы…
Он поднес левую руку к виску и на мгновение умолк. Она заметила, что кончики пальцев его дрожат.
– Роланд, с тобой все в порядке?
Он медленно опустил руку, поставил барабан на место и вложил револьвер обратно в ее кобуру.
– Да, все нормально.
– Нет, не нормально. Я не раз уже замечала. И Эдди тоже. Все началось почти сразу же, как только мы свернули с пляжа. Что-то с тобой не так. И по-моему, это прогрессирует.
– Все со мной так.
Она протянула руку и прикоснулась к его руке. Ее гнев остыл, по крайней мере пока. С серьезным видом она заглянула ему в глаза.
– Мы с Эдди… это не наш мир, Роланд. Без тебя мы здесь погибнем. У нас есть твои револьверы, и мы теперь умеем хорошо стрелять, ты нас научил, но мы все равно здесь погибнем. Ты… ты нам нужен. Так что скажи мне, пожалуйста, что не так. Позволь нам попытаться помочь тебе.
Роланд был не из тех людей, которые способны понять себя до конца, впрочем, он никогда к этому и не стремился; ему было чуждо само определение самосознания (не говоря уже о самоанализе). Его путь – путь действия: быстро свериться со своими инстинктами, механизм которых оставался всегда для него загадкой, и, как говорится, полный вперед. Из всех троих он был наиболее безупречно «устроен», человек, чья глубинная романтическая сердцевина скрывалась под незатейливой упаковкой инстинкта и прагматизма. Вот и сейчас он на мгновение заглянул в себя, прислушался к своему инстинкту и решил рассказать ей все. Да, с ним творилось неладное. В самом деле. Что-то было не так с его рассудком. Что-то столь же простое, как и его бесхитростная натура, и столь же странное, как и жуткая жизнь скитальца, которую он вынужден был вести из-за этой своей натуры.
Он открыл было рот, собираясь произнести: «Я скажу тебе, что не так, Сюзанна. В трех словах. Я схожу с ума», – но тут со скрежещущим треском в лесу повалилось еще одно дерево. На этот раз ближе к поляне, и теперь Роланд с Сюзанной не были заняты поединком двух воль, замаскированным под урок стрельбы. Они оба услышали треск падающего ствола, хриплые крики ворон, и оба отметили про себя то, что дерево упало совсем близко от их лагеря.
Сюзанна бросила взгляд в направлении звука.
– Эдди! – проговорила она, уставившись на стрелка широко распахнутыми испуганными глазами.
И тут вдруг из гущи леса донесся вопль – громогласный крик ярости. Упало еще одно дерево, потом еще. Шум поднялся такой, как будто там стреляли из миномета. Сухой лес, – сказал себе Роланд. – Мертвые деревья.
– Эдди! – на этот раз она закричала. – Я не знаю, что это, но оно рядом с Эдди! – Сюзанна схватилась руками за колеса своей коляски и принялась ее разворачивать, тяжело преодолевая сопротивление почвы.
– Нет времени. – Роланд подхватил ее под мышки и поднял с коляски. Ему и раньше неоднократно приходилось тащить ее на себе – и ему, и Эдди – в тех местах, где нельзя было проехать на инвалидной коляске, но она все равно поразилась, в который раз, его сверхъестественной быстроте. Вот она сидит у себя в коляске, заказанной в конце 1962-го в лучшей нью-йоркской ортопедической клинике, а буквально через секунду уже восседает на шее Роланда, точно этакая деваха на стадионе, подающая сигнал к овациям, сжимая крепкими бедрами его шею, а он, сцепив руки в замок, поддерживает ее за поясницу. Он побежал, шурша подошвами по усыпанной хвоей земле, прямо по колее, прочерченной шинами ее коляски.
– Одетта! – В минуту стресса Роланд, сам того не сознавая, обратился к ней по имени, под которым впервые узнал ее. – Только не вырони револьвер! Во имя отца своего!
Теперь он мчался, лавируя среди деревьев. Паутина теней и пятна солнечного света сменялись у них на лицах в подвижной мозаике. Дорога шла под гору. Сюзанна левой рукой отбивалась от ветвей, норовящих спихнуть ее с плеч Роланда, а правую держала на рукояти древнего револьвера.
Миля, – твердила она себе. – За сколько можно пробежать милю? Да еще если нестись сломя голову? Наверное, быстро, если только он не навернется на этих иголках… но, может быть, все равно слишком долго. Господи, только бы с ним ничего не случилось… с моим Эдди.
И как бы в ответ на ее безмолвные призывы снова раздался рев невидимого пока зверя. Оглушительный, точно гром. Точно рок.
2
Он был самым громадным созданием в этом краю, который когда-то носил название Больших Западных лесов, и самым древним. Исполинские вязы в долине были всего лишь тоненькими черенками, когда медведь явился сюда из туманных пределов Внешнего мира, точно жестокий король-скиталец. Когда-то в Западных лесах жили древние люди (это на их поселения в долине набредал Роланд в течение последних недель), но они все бежали отсюда в страхе перед исполинским бессмертным медведем. Когда древние обнаружили, что у них появился незваный сосед в этом краю, куда они тоже пришли издалека, они попытались его убить, но стрелы их лишь разъярили зверя, не причинив ему ощутимого вреда. Но самое страшное, он в отличие от других лесных тварей отнюдь не пребывал в неведении относительно источника его боли и мук – он был умнее даже хищных котов, что обитали в песчаных холмах на Западе. Этот медведь знал, откуда исходят стрелы. Он знал. И за каждую отметину в плоти под своей косматой шкурой он лишал жизни троих-четверых, а то и с полдюжины древних:
женщин, если ему удавалось до них добраться, если же не удавалось, тогда – детей; воинами же зверь откровенно пренебрегал, и то было предельное унижение для людей.
И вот, когда древние поняли истинную природу зверя, они отказались от мысли его убить, ибо то был не зверь, а воплощенный демон… или тень божества. Они назвали его Миа, что на их языке означало: «мир под покровом другого мира». И вот теперь, после восемнадцати, если не больше, столетий безраздельного своего правления в Западных лесах, могучий зверь ростом в семьдесят футов умирал. Быть может, причиной тому явился крошечный, микроскопический организм, который проник в его тело вместе с едой или питьем; быть может, время и возраст взяли свое; но скорее всего причиной явилось и то, и другое вместе. Впрочем, значение уже имела не сама причина, а ее конечный результат: размножающаяся с невероятной скоростью колония паразитов, опустошающих легендарный мозг. После стольких веков его расчетливый жестокий ум не выдержал, и Миа лишился рассудка.
Медведь снова почуял людей, которые вторглись в его заповедный лес; он здесь царил, и как бы безбрежны ни были просторы, если что-то действительно важное случалось на территории царства Миа, очень скоро он узнавал об этом. На этих людей он не стал нападать, просто ушел подальше от них. Не потому, что боялся, а потому, что ему не было дела до них, как, впрочем, и им – до него. Но тут активизировались паразиты, и безумие стало нарастать, он вдруг решил, что это древние снова явились тревожить его, что это вернулись охотники со своими капканами и ловушками и поджигатели леса, вернулись, чтобы приняться за старое. И вот, лежа в последней своей берлоге, в тридцати милях от поселения новоприбывших, слабея день ото дня, он пришел к мысли, что древние все-таки отыскали средство, которое свалило его: яд.
На этот раз он явился не мстить за какие-то мелкие раны, он пришел уничтожить их всех, прежде чем их медленный яд прикончит его… и пока Миа до них добирался, все его мысли исчезли, растворившись в багряной ярости, в жужжании некоего поселившегося в его голове существа, которое раньше исполняло свою работу в тишине и спокойствии, и в жутковато-обворожительном запахе, что вел его прямо к лесному лагерю трех пилигримов.
Исполинский медведь, настоящее имя которому было, конечно, не Миа, продирался по лесу, точно ходячее здание – косматая башня с налитыми кровью сверкающими глазами, пылающими жаром и безумием. Его громадная голова, увенчанная гирляндой из отломанных веток и хвойных иголок, непрестанно раскачивалась из стороны в сторону. Время от времени он чихал, разражаясь приглушенным взрывом – АП-ЧХИ! – и из ноздрей у него вылетали извивающиеся белесые паразиты. Лапы с загнутыми когтями в три фута длиной рвали деревья на части. Шел он на задних лапах, и там, где ступал по мягкой земле, оставались глубокие следы. От него пахло свежим хвойным бальзамом и застарелым прокисшим дерьмом.
А тварь у него в голове корчилась и вопила, вопила и корчилась.
Медведь неуклонно шел по почти безупречной прямой к лагерю тех, кто отважился возвратиться в его леса. Из-за них у него в голове поселилась эта темная неунимающаяся боль. Древние или новые это люди, они все равно умрут. Иной раз, проходя мимо иссохшего дерева, исполинский медведь чуть отступал от прямого курса, чтобы сбить мертвый ствол наземь. Ему нравился сухой взрывной треск падающих стволов. Когда гниющее дерево грохалось оземь или зависало, запутавшись в кронах других деревьев, медведь шел дальше сквозь косые лучи солнечного света, затуманенного облачками древесных опилок.
3
Уже два дня Эдди Дин занимался резьбой по дереву – в последний раз он пытался что-нибудь вырезать лет этак в двенадцать и с тех пор больше за это не брался. Он помнил только, что тогда ему нравилось это занятие, и думал, что и теперь у него получится. Всего Эдди, конечно, не помнил, но было одно ясное воспоминание: Генри, его старший брат, не терпел, когда Эдди работал по дереву.
«Вы посмотрите на этого паиньку! – говорил тогда Генри. – Что мы сегодня творим, мой сладенький? Кукольный домик? Ночной горшок для твоей мелкой пиписки? Или рогатку, словно ты собираешься выйти на кроликов, как большие ребята? О-о-о… КРАСОТУЛЯ какая!»
Генри никогда не говорил Эдди прямо, мол, бросай, брат, это тупое занятие. Нет чтобы подойти к нему и сказать напрямик: «Может, ты прекратишь это дело, братец? Видишь ли, у тебя хорошо получается, а когда у тебя что-нибудь хорошо получается, это выводит меня из себя. Потому что, пойми меня правильно, братец, именно от меня ждут, что я буду умелым парнишкой, у которого все-все выходит. От меня. Генри Дина. Но я знаю, братишка, что мне надо делать. Я лучше буду тебя дразнить. Потому что, если я прямо тебе скажу: «Не делай этого больше, это выводит меня из себя», то ты решишь еще, будто бы у меня с головой не все в порядке. Но дразнить я тебя могу. Так поступают все старшие братья, верно? Не станем и мы нарушать традицию. Я буду дразнить тебя и выставлять тебя дураком, пока ты… мать твою… не ПЕРЕСТАНЕШЬ! О'кей?»
Конечно, отнюдь не о'кей, далеко не о'кей, но так уж повелось в доме Динов: частенько все было, как хотел Генри. И до недавнего времени Эдди думал, что это нормально: не о'кей, но нормально. А это две, как говорится, большие разницы. И было две причины, почему Эдди все это казалось нормальным. Одна причина – явная, другая – скрытая.
Очевидная причина заключалась в том, что Генри было поручено «присматривать» за Эдди, когда миссис Дин уходила на работу. Причем «присматривал» он все время, потому что когда-то у братьев Дин была сестра, если вы понимаете, о чем идет речь. Если бы она не погибла, она была бы на четыре года старше Эдди и на четыре же года моложе Генри, но в том-то и загвоздка: она погибла. Когда Эдди было два года, ее задавила машина. Водитель был пьян. А она просто стояла и наблюдала за игрой в классики…
Еще ребенком Эдди часто вспоминал сестру, когда по телику Мел Аллен комментировал матчи по бейсболу. Когда кто-то кого-нибудь подсекал, Мел орал дурным голосом: «Срань господня, он его замочил! УВИДИМСЯ В СЛЕДУЮЩЕЙ ПЕРЕДАЧЕ!» Так и этот пьяный водила замочил Глорию Дин, срань господня, увидимся в следующей передаче. Сейчас Глория пребывала на небесах, в горней выси, и случилось это не потому, что ей просто не повезло, что власти штата Нью-Йорк почему-то не отобрали водительские права у этого ублюдка после его третьего ДТП, и даже не потому, что Бог в этот момент отвлекся, чтобы подобрать с полу упавший орешек. Это случилось из-за того (как миссис Дин частенько потом говорила своим сыновьям), что никого не было рядом, чтобы «присмотреть» за Глорией.
Задача Генри и заключалась в том, чтобы с Эдди ничего подобного не произошло. Это как работа, и Генри ее исполнял, но ему было трудно. В этом Генри и миссис Дин полностью соглашались друг с другом. Они оба частенько в два голоса напоминали Эдди о том, чем жертвует ради него старший брат, оберегая от пьяных водителей, всяких шизов и наркоманов и даже от злобных инопланетян из «летающих тарелок» и реактивных капсул, которые могут спуститься с небес, чтобы похитить и забрать с собой маленьких ребят вроде Эдди Дина. Так что не стоило лишний раз выводить Генри из себя, ибо ему и так приходилось несладко под грузом тяжкой ответственности. Если Эдди вдруг начинал делать что-то такое, из-за чего Генри бесился, ему надо было немедленно прекратить. Так Эдди расплачивался со старшим братом за то, что тот тратил время, «присматривая» за ним. Если глядеть на все с такой точки зрения, то выходило, что делать что-нибудь лучше Генри – это просто несправедливо по отношению к нему.
Но была еще одна, скрытая, причина («мир под покровом другого мира», можно сказать и так), причем более веская, ибо никто не решился бы высказать ее вслух: Эдди не мог позволить себе быть лучше Генри в чем бы то ни было потому, что его старший брат большей частью был вообще ни на что не способен… разумеется, за исключением «присмотра» за Эдди.
Генри научил Эдди играть в баскетбол на игровой площадке неподалеку от их многоквартирного дома, в задавленном цементом предместье, где горизонт закрывали манящие, как мечта, башни Манхэттена и всем заправлял его величество Достаток. Эдди был на восемь лет младше Генри и физически помельче брата, но когда он выходил с мячом на бугристую, растрескавшуюся цементную площадку, все движения, казалось, отзывались шипением в его нервных окончаниях. Прирожденный игрок, он был проворнее, но это еще не самое страшное. Самое страшное заключалось в том, что он был лучше Генри. Если бы он не сумел понять этого по результатам их игр, он бы понял все по уничижительным взглядам, которые Генри метал в его сторону на площадке, и еще по тому, как Генри больно ударял его кулаком по руке на пути домой. Эти тычки надо было принимать за дружеские подтрунивания старшего брата… «Еще парочку для испытания на прочность!» – весело выкрикивал Генри, а потом – бац-бац! – выставив один сустав, бил кулаком прямо Эдди в бицепс… но эти удары ощущались не как шутки. А как предупреждения. Как будто Генри ему говорил: Лучше тебе не дурачить меня и не выставлять меня идиотом, братец, когда ты несешься к корзине; не забывай – я за тобой «присматриваю».
То же самое повторялось и с чтением… и с бейсболом… с «освобождением пленных»… с математикой… и даже, смешно сказать, со скакалкой, игрой для девчонок. То, что он все это делал лучше или мог сделать лучше, Эдди приходилось держать в строгой тайне. Потому что он, Эдди, младший. Потому что Генри «присматривает» за ним. Но самое важное всегда просто: Эдди скрывал свое превосходство, потому что Генри был замечательным братом и Эдди его обожал.
4
Два дня назад, пока Сюзанна освежевывала подбитого кролика, а Роланд готовил ужин, Эдди ушел в лес, что южнее лагеря. Там он набрел на оригинальный отросток, торчащий из пня недавно упавшего дерева. Странное чувство – должно быть, то самое, которое называется deja vu, – вдруг охватило его. Эдди поймал себя на том, что тупо пялится на деревяшку, похожую на грубо сработанную дверную ручку. Потом он смутно осознал, что во рту у него пересохло.
Через пару секунд он наконец сообразил, что смотрит на деревяшку, а видит внутренний двор за домом, где они с Генри жили… чувствует под седалищем теплый цемент, а от мусорной кучи из-за угла тянет вонью отбросов. В его памяти в одной руке он держал деревянный брусок, а в другой – перочинный ножик. Отросток на пне разбудил в его душе воспоминания о том коротком периоде, когда он буквально влюбился в резьбу по дереву. Просто память об этом была упрятана так глубоко, что Эдди даже не сразу понял, о чем думает.
Больше всего ему нравилось еще до начала работы зримо представлять себе будущую вещь. Иной раз он видел машину, иной раз – тележку. Кошку или собаку. Однажды, помнится, он увидел лицо какого-то идола… наверное, из тех жутких каменных монолитов на острове Пасхи, фотография которых попалась ему как-то в выпуске журнала «Нэшнл джиогрэфик». Тогда у него в самом деле вышло нечто особенное. Игра заключалась в том, чтобы выяснить, сумеешь ли ты освободить от излишков дерева то, что видишь, не испортив фигурки. Это редко ему удавалось, но если быть очень-очень осторожным, иной раз получалось вполне приемлемо.
Внутри отростка на пне что-то таилось. Эдди подумал, что ножом Роланда ему, наверное, удастся освободить большую часть скрытой фигурки: такого острого и удобного инструмента у него раньше не было.
Нечто внутри деревяшки терпеливо ждало кого-то – такого, как Эдди! – способного разглядеть и выпустить это «нечто» на волю.
Вы посмотрите на этого паиньку! Что мы сегодня творим, мой сладенький? Кукольный домик? Ночной горшок для твоей мелкой пиписки? Или рогатку, словно ты собираешься выйти на кроликов, как большие ребята? О-о-о… КРАСОТУЛЯ какая!
Ему внезапно стало стыдно, точно он сделал что-то дурное; у него возникло острое чувство, будто он владеет тайной и ее надо скрыть любой ценой. А потом он вдруг вспомнил – в который раз, – что Генри Дина, в последние годы заделавшегося величайшим мудрецом и выдающимся наркоманом, давно уже нет в живых. Эта мысль до сих пор не утратила своей убойной силы, так или иначе она неизменно болезненно отзывалась в нем то виной, то печалью, то яростью. В тот день, за двое суток до того, как по зеленому коридору леса к ним в лагерь пришел исполинский медведь, мысль о смерти брата принесла совершенно новые, даже удивительные ощущения. Эдди почувствовал облегчение и какую-то неземную радость.
Он стал свободен.
Эдди попросил у Роланда на время нож. Осторожно срезал торчащий на пне отросток дерева, потом вернулся в лагерь, уселся под деревом и принялся вертеть деревяшку так и этак, глядя не на нее, а внутрь ее.
Сюзанна закончила наконец с кроликом. Мясо отправили в котелок над костром. Шкурку она растянула на двух деревянных колышках, привязав сыромятными ремнями от дорожного мешка Роланда. Попозже, уже после ужина, Эдди займется ее выделкой. А пока суд да дело, Сюзанна легко скользнула, опираясь на руки, к Эдди, который сидел, привалившись спиной к вековой сосне. Роланд колдовал над котелком с крольчатиной, засыпая туда какие-то непонятные – и, несомненно, божественные на вкус – лесные коренья и травы.
– Что делаешь, Эдди?
Эдди вдруг поймал себя на том, что отчаянно сопротивляется нелепому порыву спрятать кусок древесины у себя за спиной.
– Ничего, – выдавил он. – Подумал, может быть, у меня выйдет что-нибудь вырезать. – Чуть погодя он добавил: – Хотя, если честно, то я никогда особым умением не отличался. – Прозвучало это так, как будто он пытался ее утешить.
Она озадаченно на него посмотрела. Казалось, она собирается что-то сказать, но потом лишь пожала плечами и больше не стала к нему приставать. Сюзанна никак не могла взять в толк, почему Эдди стыдится заниматься резьбой – ее отец, например, посвящал этому весь свой досуг, – но если Эдди нужно будет поговорить об этом, он сделает это, когда придет время.
Эдди и сам понимал, что вина его – чувство нелепое и бессмысленное, и все-таки ему было удобнее и спокойнее заниматься резьбой, когда он оставался в лагере один. Похоже, старые привычки не так-то просто изжить. Одолеть героин – это просто игрушки по сравнению с тем, чтобы одолеть комплексы детства.
Когда Роланд с Сюзанной уходили – поохотиться, пострелять, пройти очередной урок в своеобразной школе стрелка, – Эдди принимался за свою деревяшку с удивительной сноровкой и нарастающим удовольствием. Да, он не ошибся: внутри таилась другая форма, простая, незамысловатая, и нож Роланда высвобождал ее с мастерской, даже жутковатой легкостью. Эдди уже поверил, что на этот раз у него все получится, так что и рогатка окажется вполне дельным оружием. Само собой, никакого сравнения с револьверами Роланда, и все-таки у него будет что-то сделанное своими руками. Что-то свое. Эта мысль его грела.
Когда в воздух с испуганным криком поднялись первые вороны, Эдди их не услышал. Он уже мечтал – надеялся, – что очень скоро ему попадется кусок древесины с луком, заключенным внутри.
5
Эдди услышал приближение медведя раньше, чем Роланд с Сюзанной, но не намного: он был погружен в глубокую сосредоточенность, всегда сопутствующую творческому импульсу в его наиболее сладостные и сильные моменты. Раньше почти всегда он подавлял в себе эти импульсы, но на этот раз творчество поглотило его целиком. Эдди стал добровольным пленником своего порыва.
Из этой сладкой задумчивости его вывел не грохот падающих деревьев, а серия выстрелов из револьвера 45-го калибра, донесшихся с южной стороны. Он с улыбкой поднял голову и откинул со лба волосы рукой, обсыпанной стружками. В это мгновение, когда он сидел, прислонившись к высокой сосне, на поляне, что стала им домом, а на лице у него трепетал золотисто-зеленый свет, льющийся сквозь ветви деревьев, он был необыкновенно красивым: молодой человек с непослушными черными волосами, норовящими упасть на его высокий лоб, молодой человек с сильным, подвижным ртом и ореховыми глазами.
Он бросил взгляд на второй револьвер Роланда, что висел на ружейном ремне на ближайшей ветви, и спросил себя, а давно ли Роланд уходил куда-либо без своего легендарного револьвера на поясе. За этим вопросом сами собой возникли еще два.
Сколько лет этому человеку, который извлек их с Сюзанной из их мира и времени? И, самое важное, что с ним сейчас происходит?
Сюзанна ему обещала выяснить это сегодня… если только она будет стрелять хорошо и если Роланд не психанет. Впрочем, Эдди не думал, что Роланд ей скажет – по крайней мере вот так вот сразу, – но пришло время дать знать этой старой образине: они видят, что что-то не так.
– Бог даст, будет вам и водица, – сказал Эдди вслух и вернулся к своей резьбе. На губах у него играла едва заметная улыбка. Оба они постепенно набираются от Роланда его прибауток… а он – от них. Как будто они стали вдруг половинками одного…
Где-то в лесу, совсем близко, упало дерево. В мгновение ока Эдди вскочил, сжимая в одной руке недоделанную рогатку, в другой – острый нож Роланда, и повернул голову в сторону звука, напряженно всматриваясь в чащу леса. Сердце бешено колотилось в груди, все пять чувств пришли наконец в боевую готовность. Что-то ломилось сквозь заросли к лагерю. Теперь Эдди явственно слышал его приближение: что-то продиралось прямиком через подлесок, и Эдди еще про себя отметил с горьким изумлением, что спохватился он, кажется, поздновато. Откуда-то из глубин сознания поднялся тоненький голосок… так, мол, тебе и надо. За то, что он делает что-то лучше Генри, за то, что выводит Генри из себя.
С натужным треском упало еще одно дерево. Теперь Эдди увидел, как в просвете между стволами в неподвижном воздухе взметнулось облако древесных опилок. Тварь, повалившая дерево, вдруг взревела – у Эдди все внутри похолодело от этого рева.
Громадный мудила.
Эдди выронил недоделанную рогатку и метнул нож Роланда в ствол сосны футах в пятнадцати слева. Перевернувшись два раза в воздухе, нож вонзился в древесину до середины клинка. Эдди выхватил Роландов револьвер, что висел на ружейном поясе на ближайшем кусте, и взвел курок.
Остаться или бежать?
Однако он быстро понял, что задаваться таким вопросом сейчас – непозволительная для него роскошь. Мало того, что тварь была громадной, она была еще и быстрой. Теперь уже поздно спасаться бегством. К северу от поляны среди стволов деревьев уже возникла исполинская фигура. Выше ее были только верхушки самых высоких деревьев. И она надвигалась прямо на Эдди, не отрывая от него горящих глаз и изрытая из мощной глотки яростные вопли.
– О Боже, по-моему, мне абзац, – прошептал Эдди. Еще одно дерево накренилось, пошло трещинами, точно мраморная плита, и повалилось на землю, подняв облако пыли и хвойных иголок. Он шел прямо к поляне, медведь размером с Кинг-Конга, и под шагами его дрожала земля.
Что будешь делать, Эдди? – раздался в сознании голос Роланда. – Думай, соображай! Это – твое единственное преимущество перед зверем. Думай! Что нужно делать?
Эдди не допускал, что сумеет убить эту тварь. Может быть, из базуки и получилось бы, но уж из револьвера 45-го калибра вряд ли. Он мог бы попробовать убежать, но почему-то его не покидала уверенность, что этот зверь, если захочет, может двигаться очень быстро. Мысленно он просчитал свои шансы закончить жизнь, превратившись в мокрое место под тяжелой лапой здоровенного медведя, вышло – пятьдесят на пятьдесят.
Ну и что мы выбираем? Открыть пальбу прямо сейчас или все же попробовать смыться, причем нестись надо так, как будто тебе задницу облили скипидаром?
А потом ему вдруг пришло в голову, что есть еще и третий путь. Можно залезть на дерево.
Он повернулся к сосне, у которой сидел, вырезая свою рогатку. Высоченное вековое дерево – наверное, самое высокое в этой части леса. Нижние его ветки распростерлись над лесным настилом пушистым зеленым навесом футах в восьми над землей. Эдди осторожно отпустил курок, сунул револьвер за ремень на брюках, потом подпрыгнул, схватился обеими руками за ветку и отчаянно подтянулся. Исполинский медведь уже вывалился на поляну, оглашая окрестности яростным ревом.
Ему не составило бы никакого труда размазать маленького человечка по нижним веткам сосны, раскрасив хвою безвкусным узором из внутренностей Эдди Дина, если бы на него вдруг не напал очередной мощный приступ чиханья. Проходя по поляне, гигантский медведище наступил на золу догорающего костра, подняв в воздух черное облако пепла и гари, и тут же согнулся почти пополам, уперев передние лапы в бока, – в это мгновение он стал похож на болезненного старика в меховом пальто, подхватившего насморк. Он чихал непрерывно – АП-ЧХИ! АП-ЧХИ! АП-ЧХИ! – а из носа и пасти его сыпались белесые паразиты, поселившиеся у него в мозгу. Горячая струя мочи потекла у него между ног и зашипела, попав на раскиданные угольки.
Эдди не стал терять драгоценные мгновения. Он полез вверх по стволу, что твоя обезьяна, помедлив только однажды, чтобы убедиться, что револьвер Роланда надежно держится за ремнем его брюк. Он был охвачен паническим ужасом, почти убежденный, что ему пришел конец (а чего еще ждать теперь, когда рядом нет Генри, чтобы за ним «присмотреть»?), но в голове у него все равно продолжали звучать отголоски сумасшедшего смеха. Загнали парнишку на дерево, думал он. Как вам такой поворот событий, болельщики и фанаты? И кто загнал-то? Медвезилла.
Громадная тварь снова подняла голову. Существо у нее в голове уловило мерцание и блики солнечных лучей, а потом устремилось к сосне, по которой карабкался Эдди. Медведь поднял могучую лапу и подался вперед, намереваясь сбить Эдди, как шишку. Лапа проехалась по суку, на котором стоял Эдди Дин, как раз в то мгновение, когда он перебрался на ветку выше, и содрала с его ноги ботинок, разлетевшийся в клочья.
Все о'кей. Можешь взять и второй, уважаемый Медведятина, если хочешь, подумал Эдди. Я все равно собирался сменить ботинки, а то они совсем уже поизносились.
Медведь взревел и ударил снова, прорывая глубокие раны в древней коре, кровоточащие чистой смолой. Эдди продолжал карабкаться вверх. Теперь ветви стали потоньше. Он отважился глянуть вниз и уставился прямо в мутные глаза медведя. Далеко внизу поляна превратилась в мишень, центром которой был круг тлеющих угольков костра.
– Не попал, волосатый муди… – начал было Эдди, но тут медведь, запрокинув морду, опять чихнул. Эдди обдало влажной струей горячих соплей с мелкими белыми червячками.
Их были тысячи. Они отчаянно корчились у него на рубашке, на руках, на лице и шее.
Эдди вскрикнул от неожиданности и отвращения. Он принялся стряхивать червяков с глаз и губ, потерял равновесие и едва успел вцепиться рукой в ближайшую ветку. Другой рукой он принялся стряхивать с себя эту червивую слизь, стараясь очиститься как можно лучше. Медведь заревел и снова ударил по дереву. Сосна покачнулась, как корабельная мачта в шторм… но отметины от когтей остались на этот раз в семи футах ниже той ветки, на которой сейчас примостился Эдди.
Он понял, что черви гибнут – наверное, начали гибнуть, как только покинули зараженное болото внутри тела чудовища. При этой мысли он несколько взбодрился и снова полез наверх. Поднявшись еще на двенадцать футов, он остановился, не решаясь лезть выше. Ствол сосны, футов восемь в диаметре у основания, здесь, наверху, сузился едва ли не до восемнадцати дюймов. Эдди распределил свой вес между двумя ветвями, но он чувствовал, как они пружинят и гнутся под ним. Отсюда, с высоты вороньего гнезда, открывался вид на просторы леса и на западные холмы, волнообразным ковром распростершиеся внизу. При других обстоятельствах Эдди не отказал бы себе в удовольствии насладиться изумительной панорамой.
Смотри, мама, я на вершине мира, подумал он и осторожно глянул вниз, на запрокинутую медвежью морду, и вдруг на мгновение утратил способность связно мыслить, все растворилось в элементарном изумлении.
Что-то вырастало из черепа зверя… что-то похожее на радиолокатор.
Странное приспособление рывком повернулось, отбросив солнечный зайчик, и Эдди расслышал тоненькое жужжание. В свое время у Эдди было несколько старых машин – из тех, что продаются в салонах подержанных автомобилей с рекламками типа МАСТЕРА НА ВСЕ РУКИ! ЗДЕСЬ ЕСТЬ ДЛЯ ВАС КОЕ-ЧТО ИНТЕРЕСНЕНЬКОЕ! на лобовом стекле, – и это жужжание напоминало ему свист подшипников, которые надо срочно сменить, пока они окончательно не полетели.
Медведь издал долгий утробный рык. Изо рта у него потекли ошметки желтоватой пены с червями. Если бы Эдди не видел раньше, как выглядит конченое безумие (а он считал, что на это «сокровище» он насмотрелся вдоволь, достаточно вспомнить Детту Уокер, сучку и стерву мирового класса), то теперь ему выпал бы шанс восполнить этот пробел… спасибо еще, что эта рожа была сейчас в добрых тридцати футах под ним, а смертоносные когти, как бы чудовище ни силилось, не дотягивали до ног его футов пятнадцать. И в отличие от тех мертвых деревьев, которые чудовище повалило, пробираясь к поляне, эта сосна, полная жизненных сил, не поддавалась его напору.
– Безнадега, приятель, – тяжело выдохнул Эдди и, стерев пот со лба липкой от медвежьих соплей рукой, швырнул сгусток слизи прямо зверю в морду.
Но тут существо, которое древние называли Миа, обхватило обеими лапами дерево и принялось его трясти. Эдди что есть силы впецился в ствол, сощурив глаза в упрямые щелки. Сосна закачалась, как маятник.
6
Роланд остановился на краю поляны. Сюзанна, сидевшая у него на плечах, уставилась, не веря своим глазам, на ту сторону открытого пространства. У сосны, где они с Роландом буквально три четверти часа назад оставили Эдди, теперь стояло косматое чудище. Сквозь завесу ветвей и темно-зеленых иголок виднелась лишь часть исполинского тела. Второй ружейный ремень Роланда валялся у чудища под ногами. Сюзанна заметила, что кобура пуста.
– Господи, – пробормотала она.
Медведь заорал, точно обезумевшая баба-кликуша, и принялся трясти дерево. Ветви задрожали, как под ураганным ветром. Сюзанна подняла глаза и разглядела маленькую фигурку почти у самой верхушки. Эдди жался к стволу, который качался туда-сюда. У нее на глазах одна рука его соскользнула и взметнулась снова, ища точку опоры.
– Что будем делать? – прокричала Сюзанна Роланду. – Он сейчас его скинет! Что будем делать?
Роланд попытался найти решение, но его опять охватило это странное состояние – в последнее время оно ни на мгновение не отпускало его, но, как видно, в стрессовой ситуации ему стало гораздо хуже. Ощущение было такое, словно рассудок его раздвоился. В его сознании поселилось как бы два человека, и у каждого были свои, отдельные от другого, воспоминания, а когда эти двое начали препираться, причем каждый из них упирал на то, что именно его память – истинная, стрелку показалось, что его разрывает надвое. Он сделал отчаянную попытку примирить этих двоих, и ему это удалось… по крайней мере пока.
– Это один из двенадцати! – прокричал он в ответ. – Из двенадцати Стражей! Наверняка это он! Но я думал, что все они…
Медведь снова взревел. Теперь он уже колошматил по дереву, словно этакий энергичный боксер. Отломанные ветки летели ему под лапы и ложились там беспорядочной грудой.
– Что? – прокричала Сюзанна. – Что ты хотел сказать?
Роланд закрыл глаза. В сознании у него надрывался голос:
«Мальчика звали Джейк!» Другой голос орал в ответ: «НЕ БЫЛО никакого мальчика! Мальчика НЕ БЫЛО, и ты сам это знаешь!»
«Убирайтесь, вы оба!» – прорычал про себя Роланд, а потом выкрикнул вслух:
– Стреляй, Сюзанна! Стреляй ему прямо в зад! А когда он повернется, целься в такую штуку у него на голове! Она похожа…
Медведище вновь завопил. Он прекратил колошматить по дереву и опять взялся его трясти. Теперь верхушка ствола отвечала ему гулким зловещим треском.
Когда рев чудовища чуть поутих, Роланд прокричал:
– Похожа на шляпу! Маленькую такую стальную шляпу! Стреляй прямо в нее, Сюзанна! Только, пожалуйста, не промахнись!
Внезапно ее обуял безграничный ужас… и к нему примешалось еще одно чувство, которого она меньше всего ожидала: ощущение сокрушительного одиночества.
– Нет! Я промахнусь! Стреляй лучше ты, Роланд! – Она выхватила револьвер из своей кобуры, намереваясь отдать его Роланду.
– Я не могу! – крикнул он. – У меня не тот угол прицела! Придется, Сюзанна, стрелять тебе! Вот настоящее испытание, и ты должна его выдержать с честью!
– Роланд…
– Сейчас он свернет верхушку! – взревел стрелок. – Ты что, не видишь?!
Сюзанна уставилась на револьвер в своей руке, потом бросила сумрачный взгляд через поляну на исполинского медведя, едва видимого в клубах хвойных иголок. Подняла глаза. Эдди качался туда-сюда, как метроном. Скорее всего у него был с собой второй револьвер Роланда, но Эдди не мог им воспользоваться, иначе он просто свалился бы с ветки, как перезрелая груша. Да и вряд ли бы он попал в цель.
Она подняла револьвер. Внутри все скрутило от страха.
– Держи меня крепко, Роланд. Если ты меня не удержишь…
– Обо мне не беспокойся!
Она дважды нажала на спусковой крючок, стреляя так, как учил ее Роланд. Оглушительный грохот выстрелов перебил треск раскачиваемого ствола, точно два четких удара хлыста. Две пули вошли в левую ягодицу зверюги меньше чем в двух дюймах друг от друга.
Медведь завопил, в его вопле смешались боль, изумление и ярость. Из-под плотной завесы ветвей и иголок вынырнула здоровенная лапа, шлепнула по больному месту, потом оторвалась, вся в алой влаге, и снова исчезла из виду. Сюзанна представила, как под пологом ветвей чудище изучает свою окровавленную лапу. Потом вдруг раздался резкий шорох и хруст: это громадный медведь развернулся кругом, одновременно опускаясь на все четыре лапы, чтобы броситься на новоявленного врага с максимальной скоростью. Сюзанна увидела его морду, и сердце ее упало. Вся морда в пене; глазищи горят, как фонари. Косматая голова наклонилась налево… потом направо… и замерла прямо, нацелившись на Роланда, который стоял, широко расставив ноги и крепко держа Сюзанну Дин у себя на плечах.
С оглушительным ревом медведь рванулся в атаку.
7
Повтори, что мы с тобой проходили, Сюзанна Дин, и на этот раз не ошибись.
Медведь могучим прыжком бросился прямо на них… как взбесившийся фабричный агрегат, покрытый ради смеха поеденным молью ковром.
Она похожа на шляпу! Такую маленькую стальную шляпу!
Она увидела эту штуку… но, на ее взгляд, на шляпу она была не похожа. Скорее – на радар, уменьшенную версию тех устройств, какие показывают в новостях в сюжетах о том, как приборы дальнего радиолокационного обнаружения обеспечивают безопасность страны, дабы простые граждане могли спать спокойно и не бояться русских ядерных ракет. По своему размеру «радар» был больше камней, по которым она стреляла сегодня, но и до цели было гораздо дальше. Пятна тени и света пестрели повсюду, мешая целиться.
Я целюсь не рукой; та, которая целится рукой, забыла лицо своего отца.
Я не сумею!
Я стреляю не рукой; та, которая стреляет рукой, забыла лицо своего отца.
Я промахнусь! Я знаю, что промахнусь!
Я убиваю не выстрелом из револьвера; та, которая убивает выстрелом…
– Стреляй! – выкрикнул Роланд. – Стреляй, Сюзанна!
Она еще не успела взвести курок, но уже знала, что пуля вонзится в цель, направленная не чем иным, как отчаянным ее желанием попасть. Страх отступил. Осталась только холодная отстраненность и еще время подумать: Так вот что он чувствует. Господи… как он это выдерживает?
– Я убиваю сердцем, мудила, – сказала она, и в руке у нее громыхнул Роландов револьвер.
8
Серебристая штуковина вращалась на стальном стержне, всаженном в череп медведя. Пуля Сюзанны ударила прямо по центру радара, и он разлетелся сотней сверкающих на солнце осколков. Сам стержень исчез в неожиданной вспышке синего пламени, которое прошло по нему до самого гнездовища и на мгновение словно бы обхватило медвежью морду по бокам.
Тот пронзительно взвыл от боли и поднялся на задние лапы, судорожно молотя воздух передними. Потом закружился на месте, махая передними лапами, словно стремясь взлететь. Пасть широко раскрылась, но на этот раз из его глотки вырвался не могучий рев, а жуткая трель, больше похожая на завывание сирены воздушной тревоги.
– Хорошо. – Голос Роланда звучал устало. – Хороший был выстрел.
– Все? Больше не надо стрелять? – неуверенно спросила Сюзанна. Медведь продолжал бродить кругами, но теперь его заносило в сторону и сгибало пополам. Он запнулся о маленькое деревце, отскочил, едва не упал, а потом снова пошел кружить.
– Не надо, – сказал Роланд; обхватив Сюзанну за талию, приподнял ее и усадил на землю. Вся операция заняла полсекунды. Эдди начал медленно спускаться, но Сюзанна этого не замечала – она не сводила взгляда с великана-медведя.
Как-то раз под Мистиком, штат Коннектикут, она видела в океанариуме китов. Они были гораздо крупнее этого косматого чудища, но то морские животные, а если взять только животных суши, зверюги больше этой Сюзанна в жизни не встречала. И медведь, без сомнения, умирал. Его оглушительный рев превратился в какие-то влажные всхлипы, и, хотя глаза его были открыты, он, похоже, ослеп: мотался по лагерю, не разбирая дороги, опрокидывая рейки, на которых были растянуты добытые шкурки, топча шалашик, который Сюзанна делила с Эдди, сбивая молоденькие и сухие деревья. Струи дыма вились вокруг стального штыря в голове медведя, как будто от выстрела у него воспламенились мозги.
Эдди добрался до нижней ветки сосны, спасшей, если так можно сказать, ему жизнь, и уселся верхом на нее, дрожа всем телом.
– Матерь Божия, Пречистая Дева Мария, – выдохнул он. – Вот смотрю и глазам не ве…
Медведь развернулся к нему. Эдди проворно соскочил с ветки и со всех ног помчался к Сюзанне с Роландом. Медведь, похоже, его не заметил: шатаясь как пьяный, он подошел к сосне, послужившей убежищем Эдди, попытался схватиться за ствол, но промахнулся и тяжело упал на колени. Теперь его всхлипы сменились новыми звуками. Эдди они напомнили грохот громадного двигателя, разваливающегося на части.
Громадное тело скрутило судорогой, выгнуло дугой. Медведь вскинул передние лапы и, словно взбесившись, вонзил острые когти себе же в морду. Брызнула кровь, кишащая червяками. Чудовище грохнулось оземь, так что земля содрогнулась, и больше не пошевелилось. После стольких веков исполинский медведь, которого древние называли Миа – «мир под покровом другого мира», – все же нашел свою смерть.
9
Эдди поднял Сюзанну и, прижимая ее к себе липкими от медвежьих соплей руками, крепко поцеловал. От него пахло потом и сосновой смолой. Она прикоснулась к его щекам, к его шее, провела руками по влажным волосам. У нее вдруг возникло безумное желание потрогать его везде, чтобы убедиться, что он живой, настоящий.
– Он едва меня не зацепил, – бормотал Эдди. – Как в луна-парке на каком-нибудь сумасшедшем аттракционе. Но какой был выстрел! Господи, Сьюз… ну, ты дала!
– Я очень надеюсь, что мне никогда не придется больше повторить ничего подобного, – сказала она, но некий голос в самых глубинах ее души воспротивился. Этот голос твердил, что она ждет не дождется, когда можно будет нечто подобное повторить. Он был холодным, этот протестующий голос. Таким холодным.
– Что… – начал Эдди, поворачиваясь к Роланду, но Роланда уже не было рядом. Он медленно приближался к поверженному медведю, который лежал на земле косматыми коленями кверху. Откуда-то из глубин нутра зверя доносились приглушенные вздохи и бульканье… это кончался завод его внутренностей.
Роланд увидел свой нож, вонзенный в ствол дерева неподалеку от исполосованной сосны, которая спасла Эдди жизнь. Вытащил его, начисто вытер лезвие полой рубахи из мягкой оленьей кожи, которая заменила старую, изорванную в лохмотья, ту, что была на нем, когда они ушли с пляжа. Стрелок стоял рядом с медведем и смотрел на него с изумлением и жалостью, мысленно обращаясь к нему:
Привет, незнакомец. Привет, старый друг. Я раньше не верил в твое существование. Вот Ален, наверное, верил… Катберт, я знаю, верил… Катберт, он верил во все… а я всегда был практичен и трезв. Я думал, что ты всего-навсего детская сказка… еще один из тех ветров, что носились в пустой голове моей старой нянюшки и вырывались из ее рта, не умолкающего ни на мгновение. Но ты все время был здесь, беглец из прошлого, как та колонка на дорожной станции, как те машины в тоннелях под горной грядой. Может быть, недоумки-мутанты, боготворящие эти сломанные останки, – потомки тех самых людей, которые жили в этом лесу когда-то и которым пришлось бежать, спасаясь от твоего гнева? Я не знаю и никогда уже не узнаю… но мне кажется, что я прав. Да. А потом я пришел со своими друзьями… новыми хорошими друзьями, которые с каждым днем напоминают все больше и больше старых закадычных моих друзей. Мы пришли, очертив магический круг вокруг себя и всего, к чему мы прикасались, соткали отравленную нить, и вот ты лежишь, бездыханный, у наших ног. Мир опять сдвинулся с места, и на этот раз, старый друг, ты остался за бортом.
Тело чудовища все еще излучало сильный тошнотворный жар. Червяки-паразиты лезли целыми ордами у него изо рта и изорванных в клочья ноздрей и почти сразу же умирали. По обеим сторонам от медвежьей головы росли белесые кучки воскового цвета.
Эдди медленно подошел к исполинскому телу. Сюзанну он нес, прижимая к бедру, как матери носят детей.
– Что это было, Роланд? Ты знаешь?
– Он назвал его, кажется, Стражем, – сказала Сюзанна.
– Да, – медленно проговорил ошеломленный Роланд. – Я думал, что их давно нет, что по-другому и быть не может… если они вообще когда-нибудь существовали… я хочу сказать, наяву, а не в старых сказках.
– Одно я знаю точно: зверь был невменяемым, – сказал Эдди.
Роланд чуть улыбнулся.
– Если бы ты прожил на свете две-три тысячи лет, ты бы тоже, наверное, стал невменяемым.
– Две-три тысячи лет… О Господи!
– Неужели это медведь? – спросила Сюзанна. – В самом деле медведь? А это что у него такое? – Она указала на какую-то штуку типа квадратной металлической бирки на задней лапе медведя. Она почти заросла косматой спутанной шерстью. Они могли бы ее и не заметить, если бы не солнечный блик, загоревшийся на гладкой поверхности из нержавеющей стали.
Эдди встал на колени и нерешительно потянулся к бирке, прислушиваясь к приглушенному щелканью, по-прежнему доносящемуся из самых глубин нутра поверженного исполина. Помедлил, взглянув на Роланда.
– Смелее, – подбодрил его стрелок. – С ним все кончено.
Эдди раздвинул густую шерсть и наклонился поближе.
Слова, выдавленные на металле, давно стерлись и стали трудноразличимы, но, приложив некоторые усилия, Эдди сумел разобрать их:
СЕВЕРНЫЙ ЦЕНТР ПОЗИТРОНИКИ
Гранитный Город
Северо-восточный коридор
Проект 4 СТРАЖ
Серия # АА24123 СХ755431297 L 14
Класс/Разновидность МЕДВЕДЬ ШАРДИК
Запрещается замена субъядерных клеток
– Господи, это же робот, – выдавил Эдди.
– Не может быть, – возразила Сюзанна. – Когда я выстрелила в него, у него пошла кровь.
– Возможно, но у обычных медведей радар из башки не растет. И, насколько я знаю, медведи, как правило, не живут две-три тысячи лет… – Он вдруг замолчал, бросив взгляд на Роланда, а когда снова заговорил, в его голосе явственно слышались нотки протеста. – Что ты делаешь, Роланд?
Роланд не ответил; ему не было необходимости отвечать, что он делает. И так все ясно: ножом выковыривает медведю глаз. Проделал он все это быстро, аккуратно и четко. Лишь мельком взглянув на медленно вытекающий желеобразный коричневый шар, наколотый на кончик ножа, Роланд стряхнул его, отбросив в сторону. Из зияющего отверстия показались еще червяки, поползли было вниз по медвежьей морде, но почти сразу же умерли.
Стрелок склонился над глазницей Шардика, исполинского сторожевого медведя, и заглянул туда.
– Идите сюда, посмотрите, вы оба, – позвал он чуть погодя. – Я покажу вам одно чудо из прежних времен.
– Опусти меня, Эдди, – сказала Сюзанна.
Он сделал, как она просила, и Сюзанна, опираясь на кисти и бедра, проворно подползла к стрелку, склонившемуся над косматой медвежьей мордой. Эдди присоединился к ним. Почти минуту все трое смотрели в молчаливом изумлении; воцарившуюся тишину нарушали только хриплые выкрики ворон, что кружились в небе.
Несколько струек густой умирающей крови вытекло из глазницы. И все же Эдди заметил, что это не просто кровь. Вместе с кровавой жижей вытекла жидкость, распространявшая знакомый запах – запах бананов. А в сплетении тонких жилок, образующих глазницу, виднелась матовая паутинка каких-то струн. А за ними, в темных глубинах глазницы, мерцала красная искорка. Она освещала крошечную квадратную пластину, покрытую странными серебристыми загогулинами… Микросхема!
– Это не медведь, это гребаный аппарат «SONY».
Сюзанна подняла глаза.
– Что?
– Ничего. – Эдди повернулся к Роланду. – А если я туда влезу, со мной ничего не будет?
Роланд пожал плечами.
– Думаю, нет. Если в теле его и таился демон, то он теперь улетел.
Эдди протянул мизинец, готовый в любую секунду отдернуть руку, если почувствуется хоть малейший разряд электричества. Прикоснулся сначала к остывающей плоти внутри глазницы размером едва ли не с бейсбольный мяч, потом – к одной из этих непонятных струн. Только это была не струна, а очень тонкая стальная нить. Эдди вытащил палец. Красная искорка подмигнула еще раз напоследок и погасла уже навсегда.
– Шардик, – пробормотал Эдди. – Мне это имя знакомо, но что-то я не могу припомнить. Тебе, Сьюз, оно ничего не говорит?
Она лишь молча покачала головой.
– Самое странное… – Эдди беспомощно рассмеялся. – У меня оно почему-то с кроликами ассоциируется. Бредятина, правда?
Роланд встал. Суставы в его коленях громко хрустнули.
– Надо перенести лагерь, – объявил он. – Земля здесь испорчена. Та поляна, куда мы ходим стрелять, она как раз…
Он сделал пару нетвердых шагов, но вдруг ноги его подкосились, и Роланд повалился на землю, сжимая руками голову, упавшую на грудь.
10
Эдди с Сюзанной испуганно переглянулись, и Эдди рванулся к Роланду.
– Что с тобой, Роланд?
– Был мальчик, – отрешенно проговорил стрелок. Помедлил мгновение, чтобы сделать вдох, и добавил: – Не было никакого мальчика.
– Роланд? – Сюзанна приобняла его за плечи. Его била дрожь. – Роланд, что с тобой?
– Мальчик, – сказал Роланд, глядя на нее невидящими глазами. – Это мальчик. Всегда мальчик.
– Какой мальчик? – Эдди в отчаянии перешел на крик. – Какой мальчик?
– Тогда, значит, иди, есть и другие миры, кроме этого, – сказал Роланд и потерял сознание.
11
В ту ночь они долго сидели без сна у большого костра, разведенного Эдди с Сюзанной на поляне, которую Эдди именовал «наше стрельбище». Открытая с одного края, эта поляна не подошла бы для зимнего лагеря, но сейчас, когда в мире Роланда по-прежнему царило лето, здесь вполне можно было расположиться.
Ночное небо выгнулось над их головами черным сводом, испещренное даже не звездами, а целыми галактиками. Прямо на юге, на той стороне реки тьмы, в которую превратилась теперь долина, Эдди увидел Древнюю Матерь, встающую над далеким невидимым горизонтом. Он покосился на Роланда. Тот сидел, съежившись, у костра, кутаясь в три меховые шкуры, хотя ночь была теплой, а пламя жарко разгорелось. Рядом стояла тарелка с нетронутым ужином. А в руке Роланд сжимал кость. Эдди опять посмотрел на небо, вспоминая легенду, что рассказал им с Сюзанной стрелок за долгие дни перехода от пляжа по холмам, а потом – по дремучему лесу, где они теперь обрели временное пристанище.
Еще до начала времен, рассказывал Роланд, Старая Звезда и Древняя Матерь – оба юные, страстные и влюбленные – сочетались браком. Но однажды они разругались, и ссора эта была ужасна. Древняя Матерь (которая в те незапамятные времена звалась своим настоящим именем – Лидия) застала Старую Звезду (а его настоящее имя – Апон) с прелестной юной девой по имени Кассиопея. Это был настоящий семейный скандал со швырянием посуды, выцарапыванием глаз и тасканием за волосы. Один из брошенных в запале глиняных горшков стал Землей; отбитый черепок – Луной; уголек из их кухонной печи – Солнцем. В конце концов боги вмешались в драку, пока Апон и Лидия, ослепленные гневом, не уничтожили мироздание, которое только еще зародилось. Кассиопею, бойкую красотку, из-за которой, собственно, и началась вся эта заваруха («Ну да, – ввернула тогда Сюзанна, – всегда виновата женщина»), изгнали, положив ей отныне и присно качать небесные качели, сотканные из звезд. Но даже такая крутая мера проблемы не разрешила. Лидия готова была простить и начать все снова, но в упрямом Апоне взыграла гордость («Ну да, – высказался тогда Эдди, – во всем виноват мужик»). Так они и расстались, и теперь суждено им вечно смотреть друг на друга, исходя ненавистью и томлением, через звездную бездну, в которую рухнуло их супружество. Уже три миллиарда лет, как их не стало, Лидии и Апона, она превратилась в Древнюю Матерь, он – в Старую Звезду. Она – на юге, а он – на севере, и оба тоскуют, и оба стремятся друг к другу… но оба слишком горды, чтобы первыми сделать шаг к примирению… а Кассиопея качается на своих звездных качелях, качается и смеется над ними.
Эдди вздрогнул: кто-то легонько коснулся его руки. Сюзанна.
– Надо бы разговорить его, – сказала она вполголоса. – Пойдем?
Эдди отнес ее к костру, осторожно опустил на землю рядом с Роландом по правую руку, а сам уселся по левую. Роланд поднял голову, сначала взглянул на Сюзанну, потом – на Эдди.
– Как вы близко, однако, ко мне подсели, – заметил он. – Прямо любовники… или тюремщики.
– По-моему, тебе пора кое-что нам рассказать. – Грудной голос Сюзанны звучал чисто и мелодично. – Если мы, Роланд, тебе друзья – а так, наверное, оно и есть, нравится это тебе или нет, – то пора уже относиться к нам как к друзьям. Скажи нам, что с тобой происходит…
– …и чем мы можем тебе помочь, – закончил за нее Эдди.
Роланд тяжело вздохнул.
– Я даже не знаю, с чего начать. У меня так давно не было ни друзей… ни чего-то, что я мог бы им рассказать…
– С медведя начни, – подсказал Эдди.
Сюзанна подалась вперед и прикоснулась к челюстной кости, которую Роланд держал в руках. Эта штука ее пугала, но она все равно прикоснулась к ней.
– А закончи ею.
– Да. – Роланд поднял кость на уровень глаз, пару секунд посмотрел на нее и уронил себе на колени. – Мы обязательно поговорим о ней. Как же иначе? К ней-то все и сходится.
Но сначала он заговорил про медведя.
12
– Эту историю мне рассказали, когда я был маленьким, – начал Роланд. – Когда мир был юным, на Земле жили древние, великий народ. Это были не боги, но люди, наделенные знанием богов. Они сотворили двенадцать Стражей, чтобы те охраняли двенадцать Врат, ведущих из этого мира в другие миры. Иной раз мне говорили, что Врата эти – явления естественные, как созвездия на небе или бездонная пропасть, которую мы называли Драконьей Могилой, ибо каждые тридцать – сорок дней оттуда извергались могучие клубы пара. Но были люди – одного я помню до сих пор, главный повар в отцовском замке, его звали Хакс, – которые утверждали, что Врата создали сами древние еще в те времена, когда петля непомерной их гордости не затянулась у них же на шее и они не исчезли с лица земли. Хакс говорил, что создание двенадцати Стражей явилось последним деянием древних, последней попыткой исправить то зло, которое они причинили друг другу и всей земле.
– Врата, – задумчиво пробормотал Эдди. – Двери, ты хочешь сказать. То есть мы снова вернулись к тому же. А эти двери в другие миры, они все открываются в мир, откуда пришли мы со Сьюз? Как те, что мы видели на берегу?
– Я не знаю, – сказал Роланд. – На каждую вещь, что я знаю, приходится сотня вещей, о которых я даже понятия не имею. Вам… вам обоим… придется с этим смириться. Мы говорим, что мир сдвинулся с места. Это как будто отлив на море… отступающая волна, что оставляет после себя лишь обломки крушения… обломки, которые иногда выглядят точно карта.
– Но есть у тебя какие-то догадки?! – воскликнул Эдди с таким неприкрытым пылом, что стрелку стало ясно: Эдди еще не оставил надежды вернуться в свой мир… и в мир Сюзанны. Даже теперь.
– Не приставай к нему, Эдди, – тихо проговорила Сюзанна. – Человек не предполагает.
– Нет… иногда все-таки предполагает, – возразил Роланд, удивив их обоих. – Когда ему ничего другого, кроме догадки, не остается. Но мой ответ будет: нет. Я не думаю… не предполагаю… что эти Врата как-то связаны с дверьми на пляже. И я не стал бы предполагать, что они открываются в «куда» и «когда», которые мы с вами могли бы узнать. Мне кажется, двери на пляже… открывавшиеся в ваш мир… они как ось в центре детских качелей. Вы себе представляете, что это?
– Такая качающаяся доска? – переспросила Сюзанна и показала руками: вверх-вниз.
– Да! – Роланд как будто обрадовался, что они знают. – Вот именно. На одном конце этих качелей…
– Качалки, – улыбнувшись, поправил Эдди.
– Да. На одном конце – мое ка. На другом – ка человека в черном, Уолтера. Двери – центр, созданный напряжением между двумя противостоящими судьбами. А Врата, о которых я вам говорю, – это творение людей, которые были гораздо могущественнее, чем Уолтер, или ваш покорный слуга, или наша команда из трех человек.
– Ты хочешь сказать, – нерешительно уточнила Сюзанна, – что Врата, которые стерегут эти самые Стражи, они вне ка? За пределами ка?
– Я хочу сказать то, что я в это верю. – Роланд улыбнулся – мимолетный изгиб губ в отблесках от костра. – Это моя догадка.
Он на мгновение замолчал, потом подхватил с земли прутик, расчистил немного места, раздвинув ковер из сосновых иголок, и нарисовал на земле такую картинку:
– Круг – это мир. Такой, каким мне его обрисовали, когда я был маленьким. Крестики – это Врата, образующие кольцо по его вечному краю. Если соединить их по парам с помощью шести линий… вот так…
Он поднял глаза.
– Видите, линии пересекаются в центре?
Эдди почувствовал вдруг, как его руки покрылись гусиной кожей. Во рту пересохло.
– Это то, что я думаю, Роланд? Это?..
Роланд кивнул. Его удлиненное, изборожденное морщинами лицо стало суровым и жестким.
– В этом узле расположен Великий Портал, так называемые тринадцатые Врата, которые правят не только этим отдельным миром, но всеми мирами вместе.
Он ткнул в центр круга.
– Это Темная Башня, которую я ищу всю жизнь.
13
– У каждого из двенадцати меньших Врат древние поставили по Стражу, – подытожил Роланд. – В детстве я мог перечислить их всех в стишках, которым меня научила няня – и повар Хакс, – но когда оно было, детство? Давным-давно. Помню, Медведь там был, ясное дело… Рыба… Лев… Летучая Мышь. И еще Черепаха… очень важная Черепаха…
Стрелок запрокинул голову к звездному небу и, задумавшись, наморщил лоб. А потом суровые его черты озарились вдруг лучезарной улыбкой, и Роланд продекламировал нараспев:
Есть ЧЕРЕПАХА, представьте себе,
Она держит мир у себя на спине.
В ее мыслях неспешных – весь мир и все мы,
Для любого – частичка ее доброты.
Она слышит все клятвы и все примечает,
Она знает, кто врет, но подскажет едва ли.
Она любит землю, и любит моря,
И даже такого задиру, как я.
Роланд мечтательно хмыкнул.
– Ему меня Хакс научил. Напевал, помню, замешивая глазурь для торта, а потом дал мне ложку с остатками облизать: такие тягучие капельки. Странная штука – память. Но когда я повзрослел, я перестал верить в Стражей, то есть в то, что они существуют на самом деле, – я стал думать о них как о неких символах, а не как о реальных созданиях. Однако, похоже, я ошибался.
– Я назвал его роботом, – сказал Эдди, – но это был не совсем робот. Сюзанна права… роботы не истекают кровью, если в них всадить пулю. Наверное, это был киборг. Так у нас называется существо, состоящее частью из плоти и крови, а частью – из механической и электронной аппаратуры. Есть один фильм… мы же тебе говорили о фильмах и о кино?
Улыбнувшись, Роланд кивнул.
– Ну так вот, фильм называется «Робот-полицейский», и его главный герой мало чем отличается от медведя, которого пристрелила Сюзанна. Но откуда ты знал, куда надо было стрелять?
– Я кое-что еще помню из старых сказок. Хакс в свое время немало мне их рассказал. Если бы не он, ты бы, Эдди, сейчас переваривался у медведя в желудке. В вашем мире, если ребенок чего-то не понимает, вы ему говорите, чтобы он надел свою думалку, то есть пошевелил мозгами?
– Да, – сказала Сюзанна. – Говорим.
– И мы тоже. Так вот, выражение это произошло из легенды о Стражах. У людей мозги в голове, а у Стражей – на голове. В такой шляпе. – Стрелок поднял глаза – у него был отрешенный взгляд человека, погруженного в свои мысли, и опять улыбнулся. – Только эта штуковина не похожа на шляпу, верно?
– Нет, – согласился Эдди. – Но все равно эта ваша легенда оказалась достаточно точной, чтобы спасти наши филейные части.
– Теперь мне уже кажется, что я с самого начала искал кого-нибудь из Стражей, – продолжал Роланд. – Когда мы отыщем Врата, которые охранял этот Шардик – а теперь это нам не составит труда, надо просто вернуться по его следам, – у нас наконец будет правильный курс, которого мы и станем держаться. Надо лишь встать спиной к Вратам и идти прямо вперед. К центру круга… к Башне.
Эдди открыл было рот, чтобы сказать нечто вроде: «Отлично, давай побеседуем об этой Башне. Давай наконец разберемся с ней раз и навсегда… что это такое, чем она так для тебя важна и, самое главное, что с нами будет, когда мы все-таки до нее доберемся», – но потом передумал. Еще не время – пока. Надо дать Роланду возможность прийти в себя, превозмочь эту боль, что терзает его неотвязно. Не сейчас, когда только отблески от костра сдерживают натиск ночи.
– Теперь мы подходим к другой проблеме, – продолжал Роланд с горечью в голосе. – Я наконец-то определился, нашел свой путь… после стольких лет… но в то же время, мне кажется, я теряю рассудок. Ощущение такое, как будто он распадается, словно земляная дамба, размываемая дождем. Это мне наказание за то, что я допустил смерть парнишки. Мальчика, которого не было. И это тоже ка.
– Что за мальчик, Роланд? – спросила Сюзанна.
Роланд взглянул на Эдди.
– Ты знаешь?
Тот покачал головой.
– Но я же тебе про него говорил. То есть я о нем бредил, когда после заражения мое состояние стало резко ухудшаться и я чуть не умер. – Тут вдруг голос стрелка сделался на пол-октавы выше. Он так хорошо копировал голос Эдди, что Сюзанна невольно поежилась от какого-то суеверного ужаса. – «Если ты не заткнешься сейчас же, Роланд, если не прекратишь поминать этого чертова ребятенка, я тебе сделаю кляп из твоей же рубашки! Меня уже рвет – не могу больше слышать о нем!» Помнишь, Эдди?
Эдди задумался. Во время их долгого и мучительного перехода по пляжу от двери с надписью УЗНИК к другой, с надписью ГОСПОЖА ТЕНЕЙ Роланд о чем только не говорил, упомянув, кажется, не одну сотню имен в своем горячечном сбивчивом монологе: Ален, Корт, Жами де Курри, Катберт (его стрелок вспоминал чаще всего), Хакс, Мартин (или Мартен?), Уолтер, Сюзан, какой-то парень с вообще уже жутким именем – Золтан. В конце концов Эдди устал слушать обо всех этих людях, которых он в жизни не видел (и до которых ему не было никакого дела), в то время его занимали свои проблемы, причем они вовсе не ограничивались хронической героиновой недостаточностью и глобальным нарушением связи с миром людей. И уж если по-честному, он тоже тогда доставал Роланда своими «бредовыми сказками» о том, как они с Генри выросли вместе и вместе заделались наркоманами.
Но Эдди никак не мог вспомнить, чтобы он грозился заткнуть Роланду рот, если тот не прекратит болтать о каком-то ребенке.
– Неужели не помнишь? – переспросил Роланд. – Вообще ничего?
Что-то такое мелькнуло? Какое-то щекочущее прикосновение, как то ощущение deja vu, которое он испытал, увидев рогатку, сокрытую в отростке на пне? Эдди попробовал удержать это чувство, но оно тут же прошло. Он решил, что ему показалось, поскольку он очень хотел припомнить. Из-за Роланда, которому сейчас было так плохо.
– Нет, – сказал он. – Извини, дружище.
– Но я же тебе говорил. – Голос Роланда был тих и спокоен, но за этим спокойствием билась настойчивость, словно пульсирующая алая нить. – Мальчика звали Джейк. Я пожертвовал им… я убил его… чтобы добраться до Уолтера и заставить его говорить. Я убил его там, под горами.
– Ну, может быть, так все и было. – Теперь Эдди чувствовал себя увереннее. – Но ты мне рассказывал по-другому. Ты говорил, что ты шел под горами один, то есть не шел, а ехал на какой-то там идиотской дрезине. Пока мы с тобой шли по пляжу, ты мне всю плешь проел, Роланд. О том, как это жутко, когда ты совсем один.
– Да, я помню. Но я еще помню, как я рассказывал и про мальчика тоже, как он сорвался с моста в ту пропасть. У меня как бы две памяти, и разрыв между ними сводит меня с ума. Рассудок мой рвется надвое.
– Ничего не понимаю, – встревоженно проговорила Сюзанна.
– Я сам еще только начал въезжать, – сказал Роланд.
Он встал, чтобы подбросить в костер еще дров – сноп искр взметнулся сияющим вихрем в ночное небо, – потом снова сел между ними.
– Я вам сейчас расскажу, как оно было на самом деле… а потом расскажу, чего не было… но должно было быть. Я купил мула в Прайстауне, и когда мы добрались до Талла, последнего городка на границе с пустыней, тот был еще полон сил…
14
И стрелок рассказал им обо всем. Эдди один раз уже слышал его историю, только не целиком, а отдельными фрагментами, но он все равно жадно внимал, стараясь не упустить ни единого слова, как и Сюзанна, которая узнала это все впервые. Он рассказал им про бар с бесконечной игрой в «Не зевай» в уголке, про тапера по имени Шеб, про женщину Элли со шрамом на лбу… и про Норта, травоеда, который умер и которого воскресил к некоему мрачному подобию жизни человек в черном. Он рассказал и про Сильвию Питтстон, воплотившую в себе все религиозное безумие, и про последнюю апокалипсическую бойню, когда он, Роланд-стрелок, перебил все население Талла: и мужчин, и женщин, и детей.
– Господи всемогущий! – глухо воскликнул Эдди, и голос его дрожал. – Теперь я понимаю, Роланд, почему ты так поиздержался с патронами.
– Умолкни! – буркнула Сюзанна. – Пусть он закончит!
Роланд продолжал тем же спокойным, чуть отрешенным тоном.
Рассказал, как отправился через пустыню после того, как миновал хижину последнего поселенца, молодого мужчины со спутанными волосами до пояса, цвета спелой земляники. Рассказал, как мул все-таки сдох и ручной ворон юного поселенца, Золтан, выклевал мулу глаза.
Он рассказал им о долгих днях и коротких ночах в пустыне. Как он шел, держа курс по остаткам кострищ Уолтера, и как пришел, умирая от жажды, к дорожной станции.
– Там было пусто. Всегда было пусто – с тех самых дней, когда наш громадный медведь только еще заступал на вахту. Там я переночевал и отправился дальше. Это – как оно было… но я вам сейчас расскажу другую историю.
– О том, чего не было, но должно было быть? – уточнила Сюзанна.
Роланд кивнул.
– В этой вымышленной истории… небылице… стрелок по имени Роланд встречает мальчика по имени Джейк. На дорожной станции. Этот мальчик – из вашего мира, из вашего города, Нью-Йорка, и из времени где-то между Эддиным 1987-м и 1963-м Одетты Холмс.
Эдди жадно подался вперед.
– А есть в этой истории дверь, Роланд? Дверь с надписью МАЛЬЧИК или что-нибудь в этом роде?
Роланд покачал головой.
– Дверью для мальчика была смерть. Мальчик шел в школу, когда какой-то мужчина – я думаю, это был Уолтер – столкнул его на проезжую часть под колеса машины. Он слышал, как человек этот еще сказал что-то вроде: «Дайте пройти, пропустите меня, я священник». И Джейк увидел его – на какой-то миг, – а потом оказался уже в моем мире.
Стрелок умолк на мгновение, глядя в огонь.
– Сейчас я на минуту прерву свой рассказ о парнишке, которого не было, и вернусь к тому, что случилось на самом деле, хорошо?
Эдди с Сюзанной озадаченно переглянулись, и Эдди сделал рукой слабый жест, смысл которого выражался примерно так: «После вас, дорогой мой Альфонс».
– Как я уже говорил, на станции не было никого. Пусто. Но там была водяная колонка, она все еще работала. На задах конюшен, где когда-то держали сменных лошадей для карет. Я нашел ее по звуку, но я все равно бы нашел ее, даже в полной тишине. Я чувствовал запах воды, понимаете? Когда ты так долго идешь по пустыне, умирая от жажды, ты нутром чуешь воду. Я напился, потом завалился спать. Проснувшись, я снова пил. Мне хотелось выпить всю воду, которая там была… это как лихорадка, как жар. То лекарство, что ты принес мне из вашего мира – астин, – штука хорошая, Эдди, но есть такой жар, который не унять никаким снадобьем. Я знал: мое тело нуждается в отдыхе, но мне пришлось призвать всю свою волю, чтобы остаться там на ночь. Наутро я себя чувствовал отдохнувшим и свежим. Наполнил свои бурдюки и отправился дальше. Я ничего там не взял – только воду. Это самое главное в том, что случилось на самом деле. Я ничего не взял.
Тут Сюзанна заговорила своим самым ласковым и рассудительным голосом а-ля Одетта Холмс:
– Ну хорошо, так оно было на самом деле. Ты наполнил свои бурдюки и отправился дальше. А теперь расскажи нам о том, чего не было, Роланд.
Стрелок на мгновение выпустил челюстную кость из рук, сжал кулаки и потер глаза – такой странный ребяческий жест. Потом снова схватился за кость, словно бы для того, чтобы придать себе мужества, и продолжал:
– Я загипнотизировал мальчика, которого не было. С помощью одного из моих патронов. Я давно обучился этому трюку… у Мартена, как ни странно… у придворного колдуна моего отца.
Мальчик поддался легко. Пребывая в гипнотическом трансе, он мне рассказал обо всех обстоятельствах своей гибели, я вам про них уже говорил. Когда я выудил из него достаточно – дальше было уже нельзя, иначе я мог причинить ему боль, – я велел ему спать и по пробуждении забыть обо всем. О том, как он умер.
– Да уж, кому, интересно, хотелось бы помнить такое? – пробормотал Эдди.
Роланд кивнул.
– Это точно: кому? Транс его сам собой перешел в здоровый естественный сон. Я тоже лег спать. Когда мы проснулись, я сказал парню, что мне нужно поймать человека в черном. Он понял, о ком я: Уолтер тоже ночевал на этой дорожной станции. Джейк его испугался и спрятался. Я думаю, Уолтер знал, что он там, но сделал вид, будто не знает. Это его устраивало. Он мне оставил парнишку как капкан.
– Я спросил, нет ли на станции чего поесть. Я был уверен, что есть. Мальчик выглядел вполне здоровым: таков климат пустыни, в нем все сохраняется лучше, – но чтобы жить, надо есть. У мальчика было немного вяленого мяса, и еще он сказал мне, что там есть подвал. Сам он туда не спускался. Сказал, что боится. – Стрелок умолк на мгновение, окинув Эдди с Сюзанной вдруг помрачневшим взглядом. – И правильно делал, скажу я вам, что боялся. Я нашел там еду… но еще я наткнулся на Говорящего Демона.
Эдди уставился на кость в руках у Роланда широко распахнутыми глазами. Оранжевый свет от огня плясал на древних ее изгибах и колдовских обнаженных зубах.
– Говорящий Демон? Ты хочешь сказать, эта штука?..
– Нет. Да. И да, и нет. Выслушайте до конца, и вы все поймете.
Он рассказал им о нечеловеческих стонах, что доносились из-под земли в самом дальнем углу подвала; о струйке песка между древними плитами каменной кладки в стене. Как в стене открылась дыра, и он подошел к ней, а Джейк кричал сверху, чтобы он вылезал.
Он приказал Демону говорить… и Демон заговорил, голосом Элли, той женщины со шрамом на лбу, у которой был в Талле бар. По Отстойнику проходи не спеша, стрелок. Пока ты идешь с мальчиком, человек в черном держит душу твою в своих руках.
– По Отстойнику, ты сказал? – вздрогнув, переспросила Сюзанна.
– Да. – Роланд внимательно на нее посмотрел. – Это название о чем-то тебе говорит, я прав?
– Да… и нет.
Она колебалась. Частично из-за того, догадался ли Роланд, что ей не хотелось вообще говорить о вещах, для нее болезненных. Но в большей степени потому, что ей не хотелось запутывать дальше и без того запутанную историю опрометчивыми рассуждениями о том, чего она сама не знала. И это вызвало у него восхищение. Она вызвала у него восхищение.
– Говори только то, в чем уверена, – сказал он. – И ни слова больше.
– Хорошо. Отстойник – место, известное Детте Уокер. Она о нем знала, она о нем думала. Отстойник – это на сленге. Она подслушала, как о чем-то таком говорили взрослые, сидя на крыльце, дуя пиво и вспоминая о прежних денечках. Этим словом называли место испорченное или бесполезное. Или и то, и другое вместе. Что-то в этом Отстойнике было такое – в самом понятии о нем, – что влекло к себе Детту. Только не спрашивайте меня что. Когда-то я, вероятно, знала. Но больше не знаю. Не хочу знать.
– Детта украла у Синей Тетушки китайское блюдце – из тех, что мои папа с мамой подарили ей на свадьбу, – и отнесла его в этот Отстойник, ее Отстойник, чтобы разбить. Этим местом она выбрала мусорную свалку. Большую такую помойку. Уже потом, позже, она иной раз цепляла парней в придорожных закусочных.
На мгновение Сюзанна умолкла, понурив голову и крепко сжав губы. Потом подняла глаза и продолжала:
– Белых парней. Они приводили ее на стоянку, сажали к себе в машину, а она их дразнила, ну, вы понимаете, распаляла и убегала. Эти стоянки… они тоже были Отстойником. Детта играла с огнем, но она была тогда молода и проворна, и ей нравились эти опасные игры. Позже, в Нью-Йорке, она делала вылазки в магазины… но об этом вы знаете. Оба. Всегда в хорошие магазины: «Мейси», «Гимбел», «Блюмингдейл» – и воровала там всякие побрякушки. И каждый раз, когда она собиралась в такой «загул», она говорила себе: «Сегодня я собираюсь в Отстойник. Что-нибудь слямзить у этих белых ублюдков. Что-то действительно дельное, а потом разломаю все к фигам».
Она снова умолкла, глядя в огонь. Губы ее дрожали. А когда она вновь подняла глаза, Эдди с Роландом заметили влажный блеск – слезы.
– Да, я плачу, но пусть это вас не обманет. Я помню, как я это делала, и помню, что мне это нравилось. Я плачу, наверное, потому, что знаю: если бы обстоятельства не изменились, я бы так продолжала и дальше.
Роланд, похоже, вновь обрел что-то от прежней своей безмятежности, почти сверхъестественного своего спокойствия.
– У нас дома была поговорка, Сюзанна: «Мудрый вор процветает всегда».
– Что мудрого в том, чтобы красть дешевые безделушки? – резко проговорила Сюзанна.
– Тебя хоть раз поймали?
– Нет…
Роланд развел руками, словно бы говоря: «Ну вот видишь».
– То есть для Детты Уокер Отстойник – это какое-то нехорошее место? – уточнил Эдди. – Я правильно понял? Потому что оно ощущалось дурным.
– И дурным, и хорошим одновременно. В этих местах была сила… там она… заново создавала себя, если так можно сказать… хотя это были потерянные места. Но ведь это никак не связано с призрачным мальчиком Роланда, правда?
– Может, и нет, – сказал Роланд. – Видишь ли, здесь у нас, в этом мире, тоже есть Отстойник. И у нас это тоже сленг. Но значения очень близки.
– И что оно у вас значит? – уточнил Эдди.
– Все зависит от конкретного места и ситуации. Оно может значить помойку. Или бордель. Или игорный дом. Или то место, куда приходят жевать бес-траву. Но самое распространенное его значение также и самое простое.
Он внимательно посмотрел на Сюзанну и Эдди.
– Отстойником мы называем такие места, где ничего нет. Отстойник – это бесплодные земли. Мертвые земли.
15
На этот раз Сюзанна подбросила в костер побольше дров. Не мигая, на юге сияла Древняя Матерь. Еще со школы Сюзанна знала: раз не мигает, значит, это планета, а не звезда. Венера? – спросила она себя. – Или здешняя Солнечная система тоже другая, как и все в этом мире?
Снова ее охватило чувство нереальности происходящего… что все это – сон. Просто сон.
– Давай дальше, – сказала она. – Что было потом, когда этот голос предупредил тебя насчет мальчика и Отстойника?
– Я запустил руку в дыру в стене, откуда сочился песок, как меня и учили делать, если вдруг нечто подобное произойдет со мной. Вынул оттуда челюсть… не эту… другую. Она была больше. Намного больше. Принадлежала, вне всяких сомнений, кому-то из древних.
– И куда она делась? – тихо спросила Сюзанна.
– В одну из ночей я отдал ее мальчику. – Отблески пламени раскрасили щеки стрелка оранжевыми жаркими пятнами и пляшущими тенями. – Как оберег… своего рода талисман. Потом, когда я почувствовал, что она свою службу уже сослужила, я ее просто выбросил.
– Тогда чья это челюсть, Роланд? – спросил Эдди.
Роланд поднес кость к глазам, задумчиво и долго смотрел на нее, потом уронил руку.
– Позже, после Джейка… после того, как его не стало… я настиг все-таки человека в черном.
– Уолтера, – уточнила Сюзанна.
– Да. У нас был разговор… долгий разговор. Где-то на его середине я уснул, а когда проснулся, Уолтер был мертв. Мертв уже сотню лет, если не больше. От него ничего не осталось – лишь кости, и так было, наверное, справедливо, раз уж мы пришли в место костей.
– Да уж, действительно долго вы с ним говорили, – сухо заметил Эдди.
При этом Сюзанна слегка нахмурилась, но Роланд лишь кивнул.
– Долго, – бросил он, глядя в огонь.
– Ты отправился в путь на рассвете и в тот же день, вечером, вышел к Западному морю. А ночью на берег повылезли эти омары, так? – спросил Эдди.
Роланд снова кивнул.
– Да. Но прежде чем я покинул то место, где мы с Уолтером говорили… или грезили… или что мы там делали, я не знаю… я забрал себе это. – Он поднял челюсть повыше, и оранжевый отсвет снова сверкнул на ее зубах.
Челюсть Уолтера. От этой мысли Эдди весь похолодел. Кость из черепа человека в черном. Вспомни это, Эдди, мой мальчик, в следующий раз, когда ты начнешь убеждать себя, что Роланд скорее всего самый обычный парень. Все это время он таскал с собой кость человека, точно этакий… людоедский трофей. Го-о-о-споди.
– Я даже помню, о чем я подумал, когда ее брал, – продолжал Роланд как ни в чем не бывало. – Я хорошо это помню. Это, быть может, единственное за все время воспоминание, которое не раздвоилось. Я подумал: «Что-то я просчитался, не стоило мне выкидывать ту кость, что сама пришла ко мне в руки, когда я нашел парнишку. Но ее мне заменит эта». А потом я услышал смех Уолтера – недобрый смех. И его голос тоже.
– И что он сказал? – подалась вперед Сюзанна.
– «Слишком поздно, стрелок. Слишком поздно… теперь удача изменит тебе – отныне и до конца вечности… таково твое ка».
16
– Ну хорошо, – высказался наконец Эдди. – В суть парадокса я въехал. Память твоя разделилась…
– Не разделилась, а раздвоилась.
– Ладно, пусть раздвоилась. Это почти одно и то же.
Эдди поднял с земли прутик и начертил на песке:
Потом указал на линию слева:
– Вот твоя память до того момента, когда ты пришел на дорожную станцию, – одна линия, видишь?
– Да.
Эдди указал на линию справа.
– А это – после того, как ты выбрался из-под гор и пришел к тому месту костей, где тебя дожидался Уолтер. Тоже одна линия.
– Да.
Эдди обвел середину рисунка неровным кружком:
– Вот что тебе нужно сделать, Роланд: огородить эту двойную линию. Окружи ее мысленно крепким высоким забором и просто забудь. Потому что это ничего не значит и ничего не меняет. Этого нет. Все прошло…
– Но оно не прошло. – Роланд поднял руку с челюстью. – Если все мои воспоминания о Джейке ложные – а я знаю, что так и есть, – тогда почему она у меня? Я взял ее, чтобы заменить ту, другую, которую выкинул – а ту, что я выкинул, я нашел в подвале, на дорожной станции, – но я-то знаю, что не спускался в подвал! И не разговаривал с Демоном! Я ушел со станции один. Взял только воду и больше ничего!
– Роланд, послушай меня. – Эдди вдруг посерьезнел. – Если кость, что сейчас у тебя в руках, ты взял на станции, тогда дело другое. Но разве не может быть так, что все это было галлюцинацией: дорожная станция, мальчик и Говорящий Демон, – и в таком случае, возможно, ты забрал челюсть Уолтера, потому что…
– Это не было галлюцинацией. – Роланд поднял на них глаза, светлые, словно выцветшие голубые глаза испытанного солдата, и вдруг сделал то, чего ни Сюзанна, ни Эдди никак от него не ожидали… Эдди мог бы поклясться, что Роланд и сам до последней секунды не думал, что он это сделает.
Он бросил челюсть в огонь.
17
Первое мгновение она просто лежала посреди костра – выбеленная реликвия, оскаленная в призрачной полуухмылке. Потом неожиданно вспыхнула алым – ослепительный красный свет залил поляну. Эдди с Сюзанной вскрикнули одновременно, прикрывая руками глаза, чтоб защитить их от обжигающе яркой вспышки.
Челюсть стала меняться. Не плавиться в пламени, а меняться. Зубы, торчавшие вкривь и вкось, как покосившиеся надгробия, стали сближаться. Мягкий изгиб верхней дуги распрямился и резко укоротился, как будто ввалившись.
Руки Эдди безвольно упали на колени. Затаив дыхание, он не отрываясь смотрел на кость, которая не была уже костью. Зубы ее превратились в три перевернутые буквы V. Та, что посередине, была чуть больше, чем две по краям. И вдруг Эдди увидел, во что кость тщится превратиться, точно так же, как он разглядел рогатку, сокрытую в отростке на пне.
Это был ключ.
Запомни, как он выглядит, запомни форму, пронеслась в голове Эдди лихорадочная мысль. Ты должен запомнить. Должен.
Он отчаянно вглядывался в костер. Три V, средняя – больше и глубже, чем две по краям. Три зубца… тот, что ближе к внешнему краю, имеет завиток, напоминающий обуженную строчную букву S…
А потом форма в пламени изменилась снова. Кость, которая стала подобием ключа, как бы поглотила сама себя, представ в виде полураспустившегося бутона с сияющими лепестками, темными и бархатистыми, словно безлунная летняя полночь. На мгновение Эдди увидел розу – торжествующую алую розу, которая могла расцвести на рассвете самого первого в мире дня, – образец бездонной, неувядающей красоты, неподвластной времени. Глаза его жадно смотрели на это чудо, а сердце раскрылось ему навстречу. Как будто вся жизнь на свете и вся любовь восстали внезапно из мертвой кости – в этом пламени, что победно воссияло в своей первозданной дерзости, утверждая: отчаяние – это мираж, смерть – это просто сон.
Роза! – Мысли Эдди неслись, обгоняя друг друга. – Сначала – ключ, потом – роза! Открой глаза и смотри! Так начинается путь к Темной Башне!
Неожиданно треск огня превратился в какой-то натужный кашель. Взметнулся сноп искр. Сюзанна вскрикнула и подалась назад, сбивая с платья оранжевые крупинки. Пламя могучим потоком рванулось к звездному небу. Эдди не шелохнулся. Он сидел, поглощенный видением, завороженный, попав в самую колыбель чуда, великолепного и ужасающего, не замечая искр, плящущих у него на коже. И тут пламя потухло. Все стало как прежде.
Ни кости.
Ни ключа.
Ни розы.
Помни, сказал он себе. Помни розу… и форму ключа.
Сюзанна рыдала от ужаса и потрясения, но Эдди не сразу ее успокоил: сначала, пока не забыл, поднял прутик и вывел дрожащей рукой на сырой земле:
18
– Ты зачем это сделал? – спросила наконец Сюзанна. – Ради Бога, зачем… и что это было вообще?
Прошло пятнадцать минут. Костер почти догорел; разбросанные угольки либо были растоптаны, либо погасли сами. Эдди молча сидел, обнимая жену; Сюзанна тихонько сидела рядом, прислонившись спиной к его груди. Роланд улегся на бок и, подтянув колени к груди, уныло смотрел на оранжево-красные угольки. Как понял Эдди, ни Сюзанна, ни Роланд не видели, как кость изменялась в огне. Они видели только, как она раскалилась в пламени, а Роланд еще видел, как она взорвалась (или, скорее, лопнула, провалившись в себя? Эдди воспринял это именно так), и ничего больше. По крайней мере так думал Эдди. Роланд, случалось, хранил непроницаемое молчание и ни с кем не делился своими соображениями, переваривая все в себе. И тогда из него нельзя было вытянуть ни слова. Эдди знал это по горькому опыту. Сначала он хотел рассказать им, что видел – или думал, что видел, – но, как следует поразмыслив, решил пока промолчать. Пока.
От самой кости вообще ничего не осталось – даже осколочка.
– Мне так велел внутренний голос, – ответил Роланд. – Голос моего отца; всех моих отцов. Когда этот голос звучит в тебе, не повиноваться ему – и немедленно – просто немыслимо. Так меня учили. Но почему, я сказать не могу… по крайней мере сейчас. Я знаю только, что кость сказала свое последнее слово. Все это время я носил ее с собой, чтобы услышать его.
Или увидеть, – добавил про себя Эдди. И снова: – Помни. Помни розу. И форму ключа.
– Она нас едва не спалила! – В голосе Сюзанны смешались усталость и раздражение.
Роланд покачал головой.
– Мне кажется, она была вроде тех фейерверков, которые запускают вельможи на новогодних празднествах. Горит, шипит и пугает, но не представляет опасности.
Эдди вдруг пришла одна мысль.
– Слушай, Роланд, а это твое раздвоение сознания… оно не прошло? Когда кость взорвалась или что там с ней произошло?
Он был почти уверен, что так и было: во многих фильмах, которые он смотрел, подобная грубая шоковая терапия почти всегда приводила к положительному результату. Но Роланд лишь покачал головой.
Сюзанна заерзала в объятиях Эдди.
– Ты говорил, будто что-то начал понимать.
Роланд кивнул.
– Да, наверное. Если только я не ошибаюсь… Я тревожусь за Джейка. Где бы он ни был, когда бы он ни был, я боюсь за него.
– Что ты имеешь в виду? – спросил Эдди.
Роланд встал, дотянулся до своей скатки шкур и принялся их расстилать, готовя постель.
– Не многовато ли для одной ночи волнений и разговоров? Пора спать. Утром мы вернемся по следу медведя и поглядим, нет ли там Врат, которые его поставили охранять. А по дороге я вам расскажу все, что знаю и что, как мне кажется, произошло… и теперь еще происходит…
С тем он закутался в старое одеяло и недавно выделанную оленью шкуру, улегся подальше от костра и больше не проронил ни слова.
Эдди с Сюзанной легли вдвоем. Убедившись, что стрелок спит, они занялись любовью. Роланд, однако, не спал и все слышал, а когда все закончилось, слышал и их тихий разговор, который в основном шел о нем. Он еще долго лежал без сна и смотрел в темноту даже после того, как они умолкли, а дыхание их сравнялось в едином ритме.
Хорошо быть молодым, думал он. И любить. Даже на этом погосте, в который теперь превратился их мир, быть молодым и любить – хорошо.
Наслаждайтесь, пока еще можно. Ибо смерть еще повстречается впереди. Мы вышли пока к ручью крови. Но он, несомненно, приведет нас к кровавой реке. А река – к океану. В этом мире могилы зияют и мертвые не обретают покоя.
Когда восточная часть неба окрасилась дымкой рассвета, он закрыл наконец глаза. И заснул. И ему снился сон про Джейка.
19
Эдди тоже снился сон. Снилось ему, что он снова в Нью-Йорке. Идет по Второй авеню с книгой в руке.
Во сне весна была в самом разгаре. На улице тепло, весь город – в цвету… и тоска по родному дому вонзалась в него, как рыболовный крючок в живой рыбий рот, глубоко-глубоко. Наслаждайся чудесным сном, говорил он себе, и продли его, сколько сумеешь. Смакуй его, впитывай… потому что ближе, чем сейчас, к Нью-Йорку тебе уже не подойти. Домой возврата нет, Эдди. Эта часть твоей жизни закончилась. Все.
Он поглядел на книгу у себя в руке и вовсе не удивился, обнаружив, что это «Домой возврата нет» Томаса Вулфа. На темно-красной обложке были выдавлены три фигуры: ключ, роза и дверь. Он на мгновение остановился, открыл книгу и прочел первую строчку. Человек в черном пытался укрыться в пустыне, – писал Вулф, – а стрелок преследовал его.
Захлопнув книгу, Эдди направился дальше. Было, наверное, около девяти утра. Ну, может быть, полдесятого. Движение на Второй авеню пока еще не стало интенсивным. Такси, сигналя, переезжали от перекрестка к перекрестку, и блики весеннего солнца играли на их лобовых стеклах и ярко-желтых кузовах. На углу Второй и Пятьдесят второй какой-то бродяга попросил у него подаяния, и Эдди сунул ему книжку в темно-красной обложке. Опять без всякого изумления он обнаружил, что бродяга этот не кто иной, как Энрико Балазар. Он сидел по-турецки у входа в лавку чудес. КАРТОЧНЫЙ ДОМ – оповещала вывеска в витрине, под которой стояла башня из карт Таро, увенчанная фигуркой Кинг-Конга. Из головы обезьяны торчал миниатюрный радиолокатор.
Эдди прошел дальше, дорожные знаки лениво проплывали мимо. Эдди знал, куда держит путь. Понял, как только увидел его – маленький магазинчик на углу Второй и Сорок шестой.
Да, сказал он себе. Волной накатило чувство огромного облегчения. Туда мне и надо. Именно туда. – В витрине висели окорока и сыры. ТОМ И ДЖЕРРИ. ДЕЛИКАТЕСЫ – сообщала вывеска. – СПЕЦИАЛИЗИРУЕМСЯ НА ЗАКАЗАХ К БАНКЕТАМ И ПРАЗДНИКАМ!
Пока Эдди стоял, разглядывая витрину, из-за угла вырулил очередной знакомец. Джек Андолини собственной персоной в костюме-тройке цвета ванильного мороженого и с черной тростью в левой руке. Половина лица у него отсутствовала, ободранная клешнями омарообразных чудищ.
Заходи, Эдди, – бросил Джек мимоходом. – Чего стоишь? В конце концов есть и другие миры, и этот гребаный поезд идет через все.
Не могу, – отозвался Эдди. – Дверь заперта. – Он не понимал, откуда ему известно, что дверь закрыта, но он это знал. Без тени сомнений.
Дад-а-чум, дуд-а-чи, не переживай, у тебя есть ключ, – буркнул Джек, не оглядываясь. Эдди опустил глаза и увидел, что у него действительно есть ключ: этакая примитивная штуковина с тремя зазубринами, похожими на перевернутые буквы V.
Весь секрет в этом маленьком s-образном завитке на конце последнего зубца – в нем-то и весь секрет, подумал он и, шагнув под навес «Деликатесов» от Тома и Джерри, вставил ключ в замок. Ключ повернулся легко. Эдди открыл дверь и, переступив через порог, вышел в открытое поле. Оглянувшись через плечо, он увидел поток машин на Второй авеню, а потом дверь захлопнулась и упала плашмя. Теперь за ней не было ничего. Вообще ничего. Эдди опять оглянулся, обозревая новую обстановку, и вдруг его охватил ужас. Он увидел безбрежное поле такого густого багряного цвета, как будто здесь прогремела великая битва и на землю пролилось столько крови, что земля не смогла ее всю впитать.
И только потом Эдди понял, что это не кровь, а розы.
Уже знакомое чувство, в котором слились воедино радость и торжество, нахлынуло снова. Казалось, еще немного – и сердце взорвется в груди. Торжествуя, Эдди вскинул над головой руки, сжатые в кулаки… и вдруг застыл – с поднятыми руками.
Багровое поле раскинулось на многие мили, а у самого горизонта стояла Темная Башня – безмолвная каменная колонна, – взметнувшаяся так высоко, что Эдди едва различал в небесах ее шпиль. Основание ее, утопающее в алых ликующих розах, поражало своими внушительными, исполинскими размерами, и все же могучая Башня, пронзающая небеса, казалась изящной и легкой. Он представлял ее абсолютно черной, но камень был скорее цвета гари. По восходящей спирали темнели узкие окна-бойницы; под окнами бесконечным пролетом тянулась винтовая каменная лестница, уходя все выше и выше. Темно-серым восклицательным знаком, вколоченным в землю, вздымалась Башня над полем кроваво-красных роз. Над ней голубой аркой выгнулось небо, украшенное белыми облаками, похожими на плывущие в синеве корабли. Бесконечным потоком плыли они над шпилем Темной Башни.
Какое величие! – изумился Эдди. – Какое великолепие… и какая тайна! Но чувство радости и торжества отступило, сменившись непонятным недомоганием и ощущением обреченности. Он огляделся и вдруг с ужасом сообразил, что стоит в тени Башни. Нет, не просто стоит – он как бы заживо под ней похоронен.
Он закричал, но крик его утонул в золотом трубном гласе могучего рога. Он обрушился с вершины Башни и, казалось, заполнил собой весь мир. И пока эта нота предостережения неслась над кровавым полем, из окон Башни излилась тьма. Вырвавшись наружу, чернота растеклась по небу вялыми клубами, но вскоре они слились воедино, образуя растущее темное пятно – даже не тучу, а черную опухоль, нависающую над землей. Вот она уже заполонила все небо. И тут он увидел, что это не туча, и даже не опухоль, а фигура… сумрачная, исполинская фигура, устремленная к тому месту, где он сейчас стоял. Не было смысла бежать, спасаясь от этого зверя, вырастающего в небесах над полем роз: он все равно его схватит и унесет с собой. Унесет в Темную Башню, и больше ему никогда не вернуться в мир света.
Два провала открылись во тьме, и ужасные нечеловеческие глаза, каждый величиной едва ли не с Шардика, исполинского медведя, что лежал теперь мертвым в лесу, взглянули сверху на Эдди. Красные… как розы, как кровь.
В ушах у него гремел мертвый голос Джека Андолини: Тысячи миров, Эдди – десятки тысяч! – и этот поезд идет через все. Если сумеешь его запустить. А если все же сумеешь, значит, твои заморочки только еще начинаются, потому что эту машину потом хрен отключишь.
Голос Джека вдруг стал механическим и монотонным. Потом хрен отключишь, Эдди, мой мальчик, лучше поверь мне на слово, хрен… – …ОТКЛЮЧЕНИЕ СИСТЕМЫ! ДО ПОЛНОГО ОКОНЧАНИЯ ОПЕРАЦИИ ОТКЛЮЧЕНИЯ – ОДИН ЧАС ШЕСТЬ МИНУТ!
Там, во сне, Эдди спрятал лицо в ладонях, защищая глаза…
20
…и, подскочив рывком, очнулся возле остывшего кострища, глядя на мир сквозь растопыренные пальцы. А голос все грохотал – бездушный голос офицера полицейского наряда, ревущего свои команды по матюгальнику:
– ОПАСНОСТИ ДАННАЯ ОПЕРАЦИЯ НЕ ПРЕДСТАВЛЯЕТ! ПОВТОРЯЮ, ОПАСНОСТИ НЕ ПРЕДСТАВЛЯЕТ! ПЯТЬ СУБЪЯДЕРНЫХ КЛЕТОК ПАССИВНЫ, ДВЕ СУБЪЯДЕРНЫЕ КЛЕТКИ – В ФАЗЕ ОТКЛЮЧЕНИЯ, ОДНА СУБЪЯДЕРНАЯ КЛЕТКА ЗАДЕЙСТВОВАНА НА ДВА ПРОЦЕНТА ОТ ПОЛНОЙ МОЩНОСТИ. ДАННЫЕ КЛЕТКИ ВЫШЛИ ИЗ СТРОЯ! ПОВТОРЯЮ, ДАННЫЕ КЛЕТКИ ВЫШЛИ ИЗ СТРОЯ! ПОДОТЧЕТНЫЙ УЧАСТОК ДЛЯ СЕВЕРНОГО ЦЕНТРА ПОЗИТРОНИКИ! ПОЗЫВНЫЕ 1-900-44! КОД ДАННОЙ СИСТЕМЫ – «ШАРДИК». ТРЕБУЕТСЯ ЗАМЕНА! ПОВТОРЯЮ, ТРЕБУЕТСЯ ЗАМЕНА!
Голос затих. Эдди увидел, что Роланд стоит на краю поляны, а Сюзанна сидит на его согнутой в локте руке. Оба они не отрываясь смотрели в ту сторону, откуда раздавался голос, и когда запись включилась по новой, Эдди наконец сумел встряхнуться, освобождаясь от леденящих остатков ночного кошмара. Он встал и присоединился к Роланду с Сюзанной, не переставая дивиться: это сколько ж веков назад было записано сообщение, запрограммированное на самовключение, но только в случае полной поломки системы.
– ИДЕТ ОТКЛЮЧЕНИЕ СИСТЕМЫ! ДО ПОЛНОГО ОКОНЧАНИЯ ОПЕРАЦИИ ОТКЛЮЧЕНИЯ – ОДИН ЧАС ПЯТЬ МИНУТ! ОПАСНОСТИ ДАННАЯ ОПЕРАЦИЯ НЕ ПРЕДСТАВЛЯЕТ! ПОВТОРЯЮ…
Эдди легонько коснулся руки Сюзанны, и она обернулась к нему.
– И давно оно балаболит?
– Минут пятнадцать. Тебя было не добудиться. Дрых, как сус… – Она вдруг умолкла, не договорив. – Эдди, выглядишь ты ужасно! Ты не заболел?
– Нет. Просто видел плохой сон.
Роланд внимательно посмотрел на него, так что под этим взглядом Эдди почувствовал себя неуютно.
– Иногда сны бывают вещими, Эдди. Этот, часом, не из таких?
Эдди подумал мгновение и покачал головой.
– Я не помню.
– Что-то я сомневаюсь, что ты не помнишь.
Эдди пожал плечами и выдавил слабую улыбку.
– Сомневайся себе на здоровье. А как ты себя чувствуешь, Роланд?
– Тоже погано. – Голубые глаза стрелка по-прежнему пристально изучали Эдди.
– Прекратите, – вмешалась Сюзанна вроде бы бодрым голосом, но Эдди все-таки уловил скрытые нотки нервозности. – Вы оба. У меня есть дела поважнее, чем смотреть, как вы тут скачете и пытаетесь пнуть друг друга, все равно как дети, когда разыграются в «Две дрожалки». И особенно сегодня, сейчас, когда этот дохлый медведь так орет, что весь лес трясется.
Стрелок кивнул, но не сводя глаз с Эдди.
– Хорошо… но ты, Эдди, уверен, что ничего не хочешь мне рассказать?
Эдди уже начал подумывать о том, чтобы действительно рассказать. О том, что он видел в огне костра. О том, что было во сне. Но, еще раз поразмыслив, решил промолчать. Может быть, из-за розы в пламени или из-за багряного изобилия роз, окрасивших алым безбрежное поле во сне. Он понимал, все равно ему не передать словами то, что видели его глаза и чувствовало его сердце: слова обесценят увиденное. И потом, для начала ему хотелось обдумать все самому.
Но помни, снова сказал он себе… только голос в сознании у него прозвучал совсем не похоже на его собственный голос. Он был глубже, старше – этот чужой голос. Помни розу… и форму ключа.
– Я потом.
– Что ты потом? – переспросил Роланд.
– Расскажу. Когда это станет действительно важным, ну, ты понимаешь, я все расскажу. Вам обоим. Сейчас это пока не так важно. Так что, если мы все-таки едем куда-нибудь, Шан, старик, то седлай.
– Шан? Кто такой Шан?
– Об этом я тоже тебе расскажу потом. Как-нибудь. А теперь пора двигать.
Они свернули лагерь, упаковали свои пожитки и отправились в путь. Сюзанна забралась к себе в коляску. Эдди вдруг преисполнился твердой уверенности, что дорога им предстоит не такая уж долгая.
21
Однажды, когда Эдди еще не увлекся своим героином так, чтобы все остальное напрочь перестало его интересовать, они с друзьями смотались в Нью-Джерси на концерт двух металлических групп – «Чумной нарыв» и «Жертвы радиации» – в «Медоулендсе». Так вот, Эдди казалось, что грохот от «Чумного нарыва» был только чуточку громче, чем рев повторяющегося сообщения, доносящегося из нутра поверженного медведя, хотя он и не был уверен на все сто процентов. Еще в полумиле от поляны, где валялся медведь, Роланд не выдержал, остановился и оторвал шесть небольших лоскутков от своей старой рубашки. Скатав шарики, странники затолкали их в уши и только тогда пошли дальше. Но даже подобная мера не особенно защитила их от непрестанных раскатистых звуков.
– ИДЕТ ОТКЛЮЧЕНИЕ СИСТЕМЫ! – проревело в медведе, когда они ступили на поляну. Зверь лежал там же, где и свалился, у подножия сосны, куда забирался Эдди, – поверженный колосс с раздвинутыми ногами и коленями, нацеленными в небеса, точно лохматая женщина-великанша, которая умерла при родах. – ДО ПОЛНОГО ОКОНЧАНИЯ ОПЕРАЦИИ ОТКЛЮЧЕНИЯ – СОРОК СЕМЬ МИНУТ! ОПАСНОСТИ ДАННАЯ ОПЕРАЦИЯ НЕ ПРЕДСТАВЛЯЕТ…
«Да уж, не представляет, – бурчал про себя Эдди, подбирая разбросанные шкурки из тех немногих, которые остались более или менее целыми после атаки медведя и его метаний в предсмертной агонии. – Еще как представляет. Большую опасность. Для моих бедных ушей». Он поднял с земли ружейный пояс и молча отдал его Роланду. Рядом валялся кусок деревяшки, из которого он вырезал рогатку. Эдди поднял и его и засунул в кармашек на спинке коляски Сюзанны. Стрелок медленно обернул вокруг талии широкий кожаный пояс и завязал сыромятные ремешки.
– …В ФАЗЕ ОТКЛЮЧЕНИЯ, ОДНА СУБЪЯДЕРНАЯ КЛЕТКА ЗАДЕЙСТВОВАНА НА ОДИН ПРОЦЕНТ ОТ ПОЛНОЙ МОЩНОСТИ. ДАННЫЕ КЛЕТКИ…
Сюзанна держалась поближе к Эдди. Он передавал ей шкурки, а она их запихивала в большую сумку у себя на коленях, которую сшила сама. Когда они уложили последнюю, Роланд похлопал Эдди по плечу и передал ему заплечный мешок с засоленной олениной (в трех милях от их лагеря, вверх по ручью, Роланд набрел на естественный соляной лизунец). Точно такой же мешок уже висел за плечом у Роланда. Другое плечо оттягивал его кошель – переворошенный и снова набитый всякой всячиной до отказа.
С ближайшей ветки свисала странной конструкции упряжь грубой ручной работы из прошитой стежками оленьей кожи. Роланд подхватил ее, пару секунд подержал в руках, а потом перекинул за спину и закрепил концы под грудной клеткой. Сюзанна скорчила кислую мину, и Роланд это увидел. Впрочем, он ничего не сказал – все равно он не смог бы перекричать медведя, даже если бы заорал во весь голос, – а только сочувственно пожал плечами и развел руками: Нам она может понадобиться, ты же знаешь.
В ответ она тоже пожала плечами. Знаю… но это не значит, что я в восторге.
Стрелок указал пальцем через поляну. Там две покосившиеся ободранные ели отмечали то место, где Шардик, которого здесь называли когда-то Миа, вывалился на поляну.
Эдди наклонился к Сюзанне, сложил большой и указательный палец в колечко и вопросительно приподнял брови. О'кей?
Она кивнула, но прижала ладони к ушам. О'кей… только давай выбираться отсюда, пока я окончательно не оглохла.
Странники двинулись через поляну. Эдди толкал перед собой коляску с Сюзанной, держащей на коленях сумку, набитую шкурками. Кармашек на спинке коляски был тоже набит до отказа, так что Эддина деревяшка была не единственным его содержимым.
За их спинами медведь продолжал громыхать своим последним обращением к миру, сообщая, что полное отключение системы произойдет через сорок минут. Эдди не чаял уже дождаться. Сломанные ели, склонившиеся друг к другу, образовывали грубое подобие ворот, и Эдди подумал: Вот где Роландов путь к Темной Башне начинается по-настоящему, по крайней мере – для нас.
Он снова вспомнил свой сон – долгая спираль окон, распускающих черные флаги тьмы; тьмы, что нависла зловещим пятном над нескончаемым полем роз, – и когда они проходили под покосившимися стволами, его вдруг охватила дрожь.
22
Им удалось проехать с коляской намного дальше, чем Роланд смел надеяться. Многовековые напластования опадавшей хвои древних елей выстлали землю толстым ковром, заглушающим рост подлеска. У Сюзанны были сильные руки – сильнее, чем у Эдди, хотя Роланд был уверен, что уже скоро в этом они сравняются, – и она без труда толкала коляску по относительно ровному лесному настилу. Когда же дорогу им преграждали деревья, поваленные медведем, Роланд брал Сюзанну на руки, а Эдди перетаскивал коляску через препятствие.
Сзади – расстояние едва-едва приглушало могучий грохот – медведь сообщил, надрывая свой механический глас, что рабочая мощность последней субъядерной клетки уже почти на исходе.
– Надеюсь, сегодня тебе не придется задействовать эту чертову упряжь! – прокричала Сюзанна стрелку.
Роланд согласился с ней, но не прошло и четверти часа, как земля под ногами резко пошла под уклон и в старый лес нагло полезли деревья поменьше и помоложе: ольха, береза и даже несколько чахлых и низкорослых кленов, упрямо цепляющихся за почву в поисках опоры. Ковер из иголок стал тоньше, и колеса коляски Сюзанны теперь начали задевать за низкий плотный кустарник, разросшийся между деревьев. Его тонкие веточки так и норовили вцепиться в спицы из нержавеющей стали. Эдди подналег всем своим весом на ручки, и так им удалось продвинуться еще на четверть мили вперед. Но потом спуск стал круче, а земля под ногами – мягче.
– Пора залезать на закорки, сударыня, – объявил Роланд.
– Давай попробуем на коляске еще чуть-чуть, а? Вдруг дальше будет полегче…
Роланд покачал головой.
– Если поедешь в коляске по этой горе… как там у вас говорится, Эдди?.. Провернешься?
– Навернешься, Роланд. Словечко из беспутной моей подзаборной юности.
– Ну ладно, как его там ни переиначивай, означает оно «расшибить себе голову». Так что, Сюзанна, давай забирайся.
– Я ненавижу, когда мне тычут, что я калека, – раздраженно пробормотала Сюзанна, но все же позволила Эдди вытащить себя из коляски и подсадить в упряжь за спиной Роланда. Усевшись как следует, она взялась за рукоять Роландова револьвера.
– Не хочешь взять себе этого малыша? – спросила она Эдди.
Он покачал головой.
– У тебя получается лучше. И ты это знаешь не хуже меня.
Она что-то буркнула и поправила ружейный ремень, чтобы при необходимости было сподручнее достать револьвер правой рукой.
– Я вас, ребята, задерживаю, вот что я знаю… но если мы все-таки случайно набредем на какой-нибудь старый добрый асфальт, тут я вас сделаю – не угонитесь.
– Не сомневаюсь, – сказал Роланд… и вдруг склонил голову набок, прислушиваясь. Лес окутала тишина.
– Мистер Медведь наконец-то заглох, – объявила Сюзанна. – Слава Богу.
– Мне казалось, у него еще есть семь минут, – вставил Эдди.
Роланд поправил ремешки упряжи.
– У него, наверное, часы поотстали за последние пять сотен лет.
– Ты действительно думаешь, он такой древний, Роланд?
Роланд кивнул.
– Это как минимум. А теперь и его не стало… последнего из двенадцати Стражей.
– Спроси меня, очень ли я убиваюсь по этому поводу, – сострил Эдди, и Сюзанна рассмеялась.
– Тебе удобно? – спросил у нее Роланд.
– Нет, у меня уже болит задница, но ничего – терпимо. Только ты постарайся, пожалуйста, не уронить меня, ладно?
Роланд молча кивнул и направился вниз по склону. Эдди поплелся следом, толкая перед собой пустую коляску и стараясь при этом не очень сильно громыхать колесами о камни, что стали теперь попадаться у них на пути. Точно большие белые костяшки, торчали они из земли. Теперь, когда медведь наконец заткнулся, Эдди все чаще и чаще ловил себя на мысли о том, что в лесу как-то уж слишком тихо… Он чувствовал себя героем одного из тех старых фильмов про джунгли, где полно людоедов и здоровенных свирепых горилл.
23
Найти медвежий след было легко, а вот идти по нему, как выяснилось, не очень. Миль через пять после поляны он завел их в болотистую низину, хорошо еще не в настоящую топь. К тому времени, когда дорога опять пошла в гору и земля стала потверже, вылинявшие джинсы Роланда намокли почти по колено, а сам он дышал тяжело и хрипло. И все же он был в лучшей форме, чем Эдди, которому приходилось тащить коляску Сюзанны по вонючей стоячей воде.
– Самое время нам отдохнуть и чуть-чуть подкрепиться, – объявил Роланд.
– Господи, наконец-то, – выдавил Эдди, помогая Сюзанне слезть со спины Роланда и усаживая ее на поваленный ствол с глубокими отметинами от когтей. Сам он плюхнулся рядом.
– Ты мне всю коляску измызгал, мой белый мальчик, – сказала Сюзанна. – Я все про тебя пропишу в отчете.
Приподняв бровь, он взглянул на нее.
– На ближайшей же автомойке я все исправлю. Собственноручно тебя провезу. Я даже смажу сцепление этой чертовой колымаги, о'кей?
Она улыбнулась.
– Ловлю тебя на слове, красавчик. За тобой свидание.
Вокруг талии Эдди был обернут один из Роландовых бурдюков.
Он похлопал по нему ладонью.
– О'кей?
– Да, – отозвался Роланд. – Только немного на этот раз. Каждому по глотку – и вперед. Чтобы не было судорог.
– Роланд, Зоркий Разведчик из Страны Оз. – Эдди хихикнул, снимая бурдюк.
– Что за Оз?
– Такая вымышленная страна из фильма, – пояснила Сюзанна.
– И не только из фильма, – поправил Эдди. – Мой брат Генри читал мне истории про Страну Оз. Я тебе как-нибудь расскажу, Роланд.
– Было бы здорово, – отозвался стрелок серьезно. – Мне бы хотелось узнать побольше о вашем мире.
– Оз в общем-то не наш мир. Как сказала Сюзанна, это вымышленная страна…
Роланд протянул каждому по куску солонины, завернутой в какие-то широкие листья.
– Когда хочешь скорее узнать о каком-нибудь новом месте, изучи для начала его легенды и сказки. Я бы послушал про эту Страну Оз.
– О'кей. Это тоже своего рода свидание. Сьюз расскажет тебе про Дороти, и Тото, и про Железного Дровосека, а я – обо всем остальном. – Он откусил кусок мяса и закатил глаза от удовольствия. Оно впитало в себя запах листьев, в которые было завернуто, и вкус получился изумительный. Эдди жадно прикончил порцию, и все это время, пока он ел, в желудке у него деловито урчало. Теперь, отдышавшись, он себя чувствовал великолепно. Мышцы его тела потихоньку наливались силой, и все его части были ладно пригнаны друг к другу.
Не волнуйся, сказал он себе. К вечеру будешь выжат как лимон. Похоже, Роланд намерен идти, пока я не свалюсь на месте.
Сюзанна ела не так жадно, как Эдди, запивала каждый второй-третий кусочек глотком воды и поворачивала мясо в руках, обкусывая его по краям.
– Вчера вечером мы не договорили, – обратилась она к Роланду. – Ты сказал, что кое-что начинаешь уже понимать… насчет непреодолимого раздвоения твоей памяти.
Роланд кивнул.
– Да. Мне кажется, обе ее половины истинны. Хотя одна – чуть-чуть правдивее, чем другая, но это не значит, что эта вторая – лжет.
– По мне, так, Роланд, это полная белиберда, – вставил Эдди. – Либо тот мальчик Джейк был там на станции, либо нет.
– В этом и заключается парадокс… что-то утверждается и отрицается одновременно. И пока это противоречие как-то не разрешится, моя память так и будет оставаться раздвоенной. Это само по себе уже плохо, но что самое гадкое – разрыв между этими половинами все больше расширяется. Я это чувствую. Но… не знаю, как выразить.
– А в чем, ты думаешь, причина? – спросила Сюзанна.
– Я вам уже говорил, что парнишку столкнули под колеса машины. Столкнули. А кто из известных нам типов имел привычку толкать людей подо всякие штуки?
Лицо Сюзанны озарилось вдруг пониманием.
– Джек Морт. Ты хочешь сказать, это он столкнул мальчика под машину?
– Вот именно.
– Но ты говорил, что это сделал человек в черном, – возразил Эдди. – Твой приятель Уолтер. Ты говорил, мальчик видел его… какого-то мужика, похожего на священника. Ты говорил, мальчик слышал, как тот сказал: «Пропустите меня, я священник». Или я, может быть, ошибаюсь?
– О да, Уолтер был там. Они оба были там, и оба столкнули Джейка.
– Кто-то принес торазин и смирительную рубашку, – продекламировал Эдди. – Наш Роланд, бедняжка, немного тронулся умом.
Роланд не обратил внимания на язвительные слова; он начал уже понимать, что дурацкие шутки Эдди – это своеобразный способ справляться со стрессовой ситуацией. Катберт поступал почти так же… как и – по-своему – Сюзанна… и Ален тоже.
– Но меня больше всего раздражает то, – продолжал он невозмутимо, – что я должен был знать. Я ведь был у него внутри, у Джека Морта, я имел доступ ко всем его мыслям, как это было с тобой, Эдди, и с тобой, Сюзанна. Я видел Джейка, когда был внутри Морта. Видел глазами Морта, и я знал, что Морт хочет столкнуть его. Мало того – я ему помешал. Всего-то и надо было войти в его тело. Он даже не понял, что его отвлекло. Он был полностью сосредоточен на Джейке и подумал, что я – это какая-то муха, севшая ему на шею.
Эдди начал кое-что понимать.
– То есть, если он тогда не столкнул Джейка, значит, Джейк и не умирал. А если он не умирал, стало быть, его не было здесь, в этом мире. А если его не было в этом мире, ты никак не мог встретить его на станции. Правильно?
– Правильно. Я еще даже подумал тогда, что, если Джек Морт собирается убить Джейка, мне бы не надо во все это лезть. Чтобы не сотворить этот самый парадокс, который терзает меня теперь, разрывая надвое. Но я не мог не вмешаться. Не мог. Я… я…
– Ты не мог снова убить парнишку, – закончил за него Эдди. – Каждый раз, когда я уже начинаю думать, что ты такой же бездушный, как тот электронный медведь, ты поражаешь меня неожиданным проявлением нормальных человеческих чувств. Черт возьми.
– Прекрати, Эдди, – тихо сказала Сюзанна.
Эдди взглянул на стрелка, который сидел, склонив голову, и поморщился.
– Ладно, прости меня, Роланд. Моя мама частенько мне говорила, что я сначала что-нибудь сдуру ляпну и только потом подумаю, что я такое сказал.
– Да все нормально. Был у меня один друг… у него тоже язык с головой не дружил.
– Катберт?
Роланд кивнул. Он долго смотрел на свою искалеченную правую руку, потом сжал двупалую ладонь в кулак, отозвавшийся болью, вздохнул и снова поднял глаза. Где-то в зарослях леса заливался жаворонок.
– Но в одном я уверен. Даже если бы я не вошел тогда в Джека Морта, он все равно не стал бы толкать Джейка в тот день. Почему? Это ка-тет. С тех самых пор, когда умер последний мой друг… из тех, с кем мы начали этот поход… я в первый раз оказался опять в самом средоточии ка-тета.
– Квартета? – озадаченно переспросил Эдди.
Стрелок покачал головой.
– «Ка»… обычно под этим словом подразумевают «судьбу», хотя его истинное значение гораздо сложнее, Эдди, и его трудно определить однозначно, как и почти все слова Высокого Слога. А «тет» – это группа людей, объединенных единой целью. Например, мы трое – тет. А «ка-тет» – это место, где жизни многих сведены судьбой воедино.
– Как в «Мосту Святого Людовика»[30], – пробормотала Сюзанна.
– Как? – переспросил Роланд.
– Такая история про людей, которые умерли вместе… они шли по мосту, и он обвалился. Это известная в нашем мире книга.
Роланд кивнул, что он понял.
– В данном случае ка-тет связал Джейка, Морта и меня. И не было там никакой ловушки, как мне показалось сначала, когда я понял, кого Джек Морт избрал своей следующей жертвой, потому что ка-тет изменить нельзя. Над ним не властна наша воля. Но его можно увидеть, узнать и понять. Уолтер видел, и Уолтер знал. – Стрелок ударил себе по бедру кулаком и с горечью воскликнул: – Как он, наверное, про себя хохотал, когда я наконец до него добрался!
– Давай вернемся к тому, что могло бы случиться, если бы ты не вмешался и не перепутал все планы Морта в тот день, когда он преследовал Джейка, – перебил его Эдди. – Ты говорил, если бы ты ему не помешал, его остановило бы что-то другое. Я правильно понял?
– Да… потому что в тот день Джейку не было суждено умереть. Быть может, тот день уже близился… но он еще не настал. Я это чувствовал. Может, как раз перед тем, как толкнуть Джейка, Морт бы заметил, что кто-то за ним наблюдает. Что кто-то совсем незнакомый готов вмешаться. Или…
– Или там был легавый, – подсказала Сюзанна. – Он мог заметить легавого. Не в том месте и в неподходящее время.
– Да. Внешняя причина – посланник ка-тет — не имеет значения. Я по личному опыту знаю, что Морт, старый лис, был хитер.
Если бы он вдруг почуял, что в чем-то произошел хоть малейший сбой, он бы тихо смылся, залег бы в нору и дождался другого дня. И я знаю кое-что еще. Он охотился исподтишка. Маскировался. В тот день, когда он сбросил кирпич на голову Одетты Холмс, на нем были вязаная шапка и свитер на пару размеров больше. Он оделся как пропойца-подзаборник, потому что кирпич он кидал из здания, где ночевали такие вот забулдыги. Вам понятно?
Они закивали.
– А спустя годы, в тот день, когда он толкнул тебя под поезд, Сюзанна, он был одет как рабочий-строитель. На нем был большой желтый шлем, который он про себя называл «твердой шапкой»… и еще он себе прилепил фальшивые усы. То есть в тот день, когда он собрался бы действительно толкнуть Джейка, он бы оделся как священник.
– Господи, – прошептала Сюзанна. – Человек, толкнувший его в Нью-Йорке, – это Джек Морт, а тот, кого мальчик видел на станции, стало быть, этот твой старый приятель, за которым ты гнался, – Уолтер.
– Да.
– Но мальчик думал, что это один и тот же мужик, потому что оба они были в черных похожих одеждах?
Роланд кивнул.
– Они даже внешне похожи, Джек Морт и Уолтер. Не то чтобы как братья, я не это имел в виду, но они оба были высокого роста, с темными волосами и очень бледными лицами. И учитывая тот факт, что Джейк видел Морта единственный раз, когда уже умирал, а Уолтера тоже только однажды, находясь при этом в странном незнакомом месте, перепуганный до полусмерти, вполне простительно и понятно, что он ошибся. Если во всей ситуации и присутствовал некий осел, так это я, ваш покорный слуга, потому что мне следовало соображать быстрее.
– И Морт бы не понял, что его используют? – спросил вдруг Эдди. Раздумывая о собственном опыте, о своих переживаниях и диких мыслях, вызванных Роландом в его сознании, Эдди не понимал, как такое вообще могло быть, чтобы Морт не знал… но Роланд лишь покачал головой.
– Уолтер всегда действовал очень коварно, незаметно и, если так можно сказать, утонченно. Морт бы решил, что идея одеться священником принадлежит целиком ему… так мне кажется. Он бы не различил голоса чужака – Уолтера, – что шепотом подсказывал из глубин сознания, как ему следует поступить.
– Джек Морт, – выдавил Эдди. – Каждый раз этот Джек Морт.
– Да… но не без помощи Уолтера. Но как бы там ни было, я все равно спас Джейку жизнь. Когда я заставил Морта спрыгнуть с платформы подземки под поезд, я все изменил.
– Но если этот Уолтер мог так вот запросто, когда ему вздумается, проходить в наш мир… может, через какую-то дверку для личного пользования… разве не мог он использовать и кого-то другого, чтобы толкнуть твоего парнишку? – спросила Сюзанна. – Если он сумел подсказать Морту одеться священником, он с тем же успехом мог бы привлечь и кого-то еще… что, Эдди? Чего головой мотаешь?
– Потому что мне кажется, Уолтер этого не хотел. А хотел он другого. Именно того, что как раз сейчас и происходит… чтобы Роланд терял рассудок, постепенно сходил с ума. Я не прав?
Роланд кивнул.
– Но даже если бы Уолтер хотел смерти Джейка, у него все равно бы уже ничего не вышло, – продолжал Эдди. – Потому что он умер задолго до того дня, когда Роланд нашел эти двери на берегу. Когда Роланд вошел в третью дверь и в сознание Джека Морта, старина Уолтер давно почил в бозе.
Сюзанна подумала и кивнула.
– Да, понимаю… по-моему. Все эти путешествия во времени здорово с панталыку сбивают, а?
Роланд принялся укладывать все, что вынул, обратно в сумку.
– Пора двигать дальше.
Эдди встал и закинул свой мешок за плечо.
– Зато тебе есть чем утешиться, – повернулся он к Роланду. – Ты… или этот твой ка-тет… сумели все-таки спасти парня.
Роланд сосредоточенно перевязывал узлы упряжи. Когда же он поднял глаза, Эдди невольно попятился от их чистоты и прозрачности.
– Правда? – хрипло выдавил стрелок. – Ты действительно так считаешь? Я постепенно схожу с ума, пытаясь жить, примирив между собой две разные версии одной реальности. Я поначалу еще надеялся, что одна из них потихоньку сотрется из памяти, только этого не происходит. Как раз наоборот: обе эти версии проявляются у меня в голове все четче и четче, и противостояние между ними грозит разразиться уже настоящей войной. Так что лучше скажи мне, Эдди, как, по-твоему, должен себя чувствовать Джейк? Каково это – знать, что в одном мире ты умер, а в другом продолжаешь жить?
Снова запел свою песню жаворонок, но никто из них этого не заметил. Эдди смотрел в вылинявшие голубые глаза, горящие на бледном лице стрелка, и не знал, что ответить.
24
В ту ночь они разбили лагерь на поляне в пятнадцати милях к востоку от того места, где остался мертвый медведь. Измотанные, они заснули, как только легли (даже Роланд проспал всю ночь, хотя его сны были похожи на бешеный карнавал кошмаров), и проснулись на следующий день на рассвете. Эдди молча развел костер и лишь взглянул на Сюзанну, когда в зарослях неподалеку раздался выстрел.
– Завтрак, – коротко констатировала она.
Три минуты спустя Роланд вернулся в лагерь со шкуркой, перекинутой через плечо. На ней покоился свежевыпотрошенный и уже освежеванный кролик. Сюзанна молча его приготовила. Странники поели и отправились дальше.
Эдди пытался представить себе, каково это: помнить о собственной смерти. Все утро эта мысль не давала ему покоя.
25
А вскоре после полудня они вышли к участку леса, где почти все деревья были повалены или выкорчеваны из почвы, а кустарник буквально размазан по земле – впечатление было такое, что когда-то давно здесь неистово бушевал ураган.
– Мы почти добрались, – объявил Роланд. – Теперь уже близко. Он тут все порушил, чтобы расчистить обзор. Наш приятель-медведь не любил сюрпризов. Он был здоровенный, но не любезный.
– А он не оставил, случайно, сюрпризов нам? – полюбопытствовал Эдди.
– Может быть, – улыбнулся Роланд, похлопав его по плечу. – Но если даже и так, это будут старенькие сюрпризы.
Здесь им пришлось сбавить темп. Большинство из поваленных деревьев, преграждавших дорогу, были старыми, даже древними – многие превратились в труху, мешаясь с землей, из которой их выдернули когда-то, – но тем не менее еще оставалось немало завалов, значительно осложнявших продвижение вперед. Даже если бы все трое были физически полноценными, такой переход все равно представлял бы немалые трудности, а ведь ситуацию усугубляло и то, что Роланду приходилось тащить на себе Сюзанну, так что поход превратился в настоящее испытание на выносливость и выдержку.
Местами раскиданные деревья и расплющенный кустарник полностью перекрывали медвежий след, и это тоже задерживало странников. До полудня они шли, ориентируясь по глубоким отметинам когтей на стволах, четким и ясным, как проложенная меж деревьев тропа. Но здесь, в самом начале пути, гнев исполинского зверя не разыгрался еще в полную силу, и отметины эти пропали. Роланд медленно прокладывал дорогу, высматривая испражнения в кустах и клочки шерсти на коре поваленных деревьев, через которые перебирался медведь. День уже близился к вечеру, когда они наконец миновали эти лесные руины, – и прошли всего-то три мили!
Эдди уже опасался, что они не выберутся оттуда до темноты и им придется заночевать в этом жутком месте, не пробуждающем в нем ничего, кроме чувства гадливости, но, когда он совсем уже было отчаялся, они вышли наконец на опушку леса, заросшую редкой ольхой. Впереди за деревьями в каменном своем ложе журчал ручей. За спиной заходящее солнце пролило воспаленный багряный свет на разоренный участок леса, который они только что миновали. В гаснущем свете дня стволы упавших деревьев обернулись перекрестием черных линий, напоминающих китайские иероглифы.
Роланд объявил привал и снял со спины Сюзанну. Потянувшись как следует, он упер руки в бока и немного размялся, покрутив корпусом вправо и влево.
– Здесь, что ли, заночуем? – с облегчением осведомился Эдди.
Роланд покачал головой.
– Отдай ему свой револьвер, Сюзанна.
Она сделала, как он велел, лишь вопросительно на него посмотрела.
– Пойдем, Эдди, со мной. Мы уже совсем рядом. Место, ради которого мы пришли… оно на той стороне этой окаймленной ольхой опушки. Нам надо взглянуть. И еще кое-что сделать.
– Но почему ты решил…
– Послушай.
Эдди прислушался. Только теперь он вдруг сообразил, что из-за деревьев доносится гул механизмов и что он его уже слышит некоторое время.
– Но мне не хотелось бы оставлять Сюзанну.
– Мы далеко все равно не пойдем, а голосище у нее будь здоров. К тому же если и существует опасность, то она впереди… так что мы будем между ней и Сюзанной.
Эдди нерешительно посмотрел на Сюзанну.
– Идите… но постарайтесь вернуться быстрее. – Она оглянулась назад, задумчиво глядя туда, откуда они пришли. – Не знаю, есть у них тут муравьи или нет, но у меня ощущение, что есть.
– Мы вернемся еще засветло, – пообещал Роланд и, не проронив больше ни слова, направился к зарослям ольхи. Помедлив мгновение, Эдди поплелся следом.
26
Углубившись в ольховую рощицу ярдов этак на пятнадцать, Эдди вдруг сообразил, что они с Роландом идут по тропинке – ее, вероятно, за многие годы протоптал для себя медведь. Деревья клонились над ними, образуя живой тоннель. Теперь гул механизмов стал громче, и Эдди начал уже различать его отдельные составляющие. Например, глухое, низкое гудение. Эдди не столько слышал его, сколько ощущал: он чувствовал под ногами слабую вибрацию, словно где-то под землей работал большой агрегат. Мерный гул прорезали, как царапины, скрежещущие перекрестные звуки: вжик-вжик-бдзжж.
Прильнув губами к самому уху Эдди, Роланд проговорил:
– Лучше нам тут не шуметь.
Они прошли еще ярдов пять, и Роланд снова остановился. Вытащил из кобуры револьвер и дулом его отодвинул ветку, что свисала под тяжестью листьев, окрашенных отблесками заката. Сквозь открывшийся просвет Эдди выглянул на поляну, где все эти долгие годы жил исполинский медведь на своей оперативной базе, откуда он время от времени делал вылазки и грабительские набеги, сея ужас и опустошение.
Здесь не было ни травы, ни подлеска: вытоптанная земля уже давно ничего не родила. Из-под основания каменной стены высотой пять десятков футов выбивался ручей и тек по поляне в форме наконечника стрелы. На их стороне ручья, прислонившись одним боком к стене, стоял металлический куб высотой футов девять. Закругленная его крыша напомнила Эдди вход на станцию подземки. Передняя стенка была раскрашена по диагонали чередующимися желтыми и черными полосами. Земля на поляне была не черной, как в лесу, а какого-то странного серого цвета пыли. Кругом были разбросаны кости, и тут Эдди понял, что серая эта почва вовсе не земля, как он решил поначалу, а тоже кости, только такие древние, что они давно рассыпались в прах.
И в этой серой пыли что-то двигалось… какие-то штуки, которые, собственно, и издавали тот самый режущий ухо скрежет. Четыре… нет, пять штуковин. Какие-то небольшие металлические устройства, самое крупное – размером со щенка колли. Роботы, понял Эдди, или что-то на них похожее. Было у них кое-что общее, так что медведю, вне всяких сомнений, они служили только для одного… сверху у каждого быстро вертелось по крошечному радару.
Еще вам, пожалуйста, «думалки». Что же это за мир такой, Господи?! – спросил себя Эдди.
Самое крупное из устройств напомнило Эдди игрушечный трактор, который ему подарили на день рождения, когда ему исполнилось шесть или семь лет. Оно деловито ползало по поляне, и его гусеницы поднимали крошечные облачка костяной пыли. Второе походило на крысу из нержавеющей стали. Третье – на змею из стальных сегментов; оно извивалось и горбилось в пыли. Они двигались, образуя неровный круг, на той стороне ручья. Ходили кругами по глубокой колее, за столько лет выдолбленной в земле. Эдди вспомнились карикатуры из номеров «Сатердей ивнинг пост», которые мама зачем-то складывала в передней и не разрешала выбрасывать: обеспокоенные, нервно курящие мужики ходят туда-сюда по ковру, вытаптывая в ворсе лысые дорожки, в ожидании, когда их женушки благополучно разрешатся от бремени.
Когда глаза его попривыкли к незамысловатой географии поляны, Эдди увидел, что разномастных этих уродцев не пять, а гораздо больше. Он разглядел еще как минимум дюжину, а ведь их могло быть и больше, скрытых под костяными останками прежних медвежьих трапез. Разница только в том, что те, остальные, не двигались. В течение веков эти «вельможи» из механической свиты царя-медведя потихоньку умирали один за другим, пока их не осталось лишь пять… да и они уже доживали свой век, судя по этому нездоровому ржавому скрежету. И в особенности змея… уже еле-еле ползет следом за механической крысой. Устройство, что двигалось за ней по пятам – этакий стальной чурбан на коротких лапах, – то и дело налетало на замешкавшуюся змеюку и как будто подталкивало ее вперед: мол, давай, мать твою, пошевеливайся.
Эдди все задавался вопросом, в чем заключалась их функция. Что не защитная – это ясно; медведь был «устроен» так, что был в состоянии сам себя защитить. Эдди даже не сомневался: если бы они повстречались с Шардиком, когда тот был в расцвете сил, он бы шутя разжевал их и выплюнул. Всех троих. Может быть, эти мелкие роботы находились при нем как ремонтная бригада, или разведчики, или посланцы-курьеры. Он допускал, что они могли быть опасны, но только когда дело касалось самозащиты… или защиты хозяина. С виду они вполне мирные, невоинственные.
На самом деле было в них что-то жалкое. Почти все из былой команды давно повымерли, хозяин тоже закончил земное существование, и Эдди почему-то не сомневался, что им – оставшимся – это известно. Они излучали отнюдь не угрозу, а некую странную, нечеловеческую печаль. Древние, поизносившиеся, они продолжали свое бесполезное теперь движение по кругу на этой Богом забытой поляне по проторенной колее, которую сами проложили в земле, и Эдди даже казалось, что он ловит обрывки их мыслей, мечущихся, бессвязных: Горе нам, горе нам… что теперь? Зачем мы теперь, когда Его больше нет? Кому еще мы нужны теперь, когда Его больше нет? Горе нам, горе нам…
Тут что-то дернуло Эдди за ногу, и он едва не вскрикнул от неожиданности и страха. Развернулся, вскинув Роландов револьвер, и увидел, что это Сюзанна – глядит на него снизу вверх широко распахнутыми глазами. Эдди с облегчением вздохнул и осторожно отпустил взведенный курок, поставив его на место. Потом встал на колени, положил руки Сюзанне на плечи, поцеловал ее в щеку и прошептал в самое ухо:
– Я едва тебе голову не прострелил… твою глупенькую головку… что ты здесь делаешь?
– Тоже хочу посмотреть, – прошептала она в ответ, ни капельки не смутившись, потом взглянула на Роланда, присевшего перед ней на корточки. – И мне там одной стало страшно.
Пробираясь ползком сквозь кустарник, она оцарапала руки до крови, однако Роланд про себя отметил, что, если захочет, Сюзанна может двигаться тихо, будто призрак, – даже он не услышал, как она к ним подобралась. Вынув из заднего кармана джинсов чистый лоскут (последний от старой его рубахи), он вытер капельки крови с ее ладоней и рук и промакнул небольшой порез у нее на лбу.
– Ну так смотри, – сказал он одними губами. – Ты, по-моему, заслужила.
Наклонившись, Роланд раздвинул ветви кустарника на уровне глаз Сюзанны. Она восхищенно уставилась на поляну. Стрелок терпеливо дождался, когда она вдоволь наглядится, и отпустил ветки, которые снова сомкнулись.
– Мне их жалко, – шепнула она. – Звучит как бред сумасшедшего, да?
– Вовсе нет, – прошептал Роланд в ответ. – Их пути для нас странны, но это создания великой печали. Они тоже по-своему страдают. Эдди как раз собирался их вырубить, чтоб прекратить их мучения.
Эдди отчаянно замотал головой.
– Да, собирался… если только ты не намерен просидеть тут всю ночь на своих, как ты выражаешься, «причиндалах». Целься в шляпки. Эти вертящиеся штуковины.
– А если я промахнусь? – в ярости прошипел Эдди.
Роланд пожал плечами.
Эдди встал и с явною неохотой опять взвел курок Роландова револьвера. Сквозь сплетение ветвей смотрел он на эти жалкие сервомеханизмы, кружащие по своей одинокой бесцельной орбите. Все равно как щенков стрелять, мрачно подумал он. И тут вдруг увидел, как один из них – тот, что похож на коробку с ножками, – выпустил из середины «брюха» уродливое с виду орудие типа клещей и ущипнул замешкавшуюся змею. Та издала удивленный жужжащий всхлип и рванулась вперед. Ходячая коробка втянула клещи назад.
Ну… может быть, не совсем как стрелять щенков, решил Эдди. Покосился на Роланда. Тот смотрел на него без всякого выражения, скрестив руки на груди.
Ты выбрал не самое подходящее время, чтобы преподать мне урок, старина.
Эдди вспомнил, как Сюзанна стреляла в медведя. Сначала в мохнатую задницу, потом, когда тот пошел на них с Роландом, прямо в сенсорное устройство у него на башке. Разнесла его в щепки. Ему даже стало немного за себя стыдно. И было еще кое-что: в глубине души он хотел расстрелять их, как хотел разобраться тогда с Балазаром и его командой уродов в «Падающей башне». Побуждение, может быть, тошнотворное, но не лишенное некоторой привлекательности: Посмотрим сейчас, чья возьмет… поглядим.
Да, побуждение, без сомнения, тошнотворное.
Представь, что ты в тире и хочешь выиграть для своей подружки плюшевую собаку, сказал он себе. Или плюшевого медвежонка. Он уже начал прицеливаться в ходячую коробку, как вдруг Роланд взял его за плечо. Эдди в раздражении обернулся к нему.
– Повтори, что мы с тобой проходили, Эдди. Только не ошибись.
Эдди в сердцах зашипел сквозь зубы, разъяренный вмешательством, но Роланд твердо смотрел на него, так что Эдди пришлось сделать глубокий вдох и попытаться очистить свой разум от всего постороннего: от натужного скрежета механизмов, круживших по этой поляне так долго, от спазмов и боли в мышцах, от сознания того, что Сюзанна рядом, наблюдает за ним, опершись о ладони, что она ближе к земле, и если вдруг он промахнется, а механическому устройству вздумается нанести ответный удар, она станет ближайшей мишенью.
– «Я стреляю не рукой; тот, кто стреляет рукой, забыл лицо своего отца».
Это какая-то глупая шутка, подумал он. Он не узнал бы своего папашу, даже столкнись он с ним нос к носу на улице. Но все-таки Эдди чувствовал, что слова помогают ему: прочищают рассудок и укрепляют нервы. Он не знал, сможет ли из него получиться стрелок, настоящий… хотя имел смутное подозрение, что вряд ли, несмотря на то, что он прекрасно себя проявил в той перестрелке у Балазара… Но одно он знал наверняка: какой-то частице его души нравилась эта спокойная и отрешенная холодность, что всегда нисходила на него, когда Эдди произносил слова древнего катехизиса, которому его обучил стрелок… Холодность и еще новое ощущение мира, вдруг приобретшего необычайную захватывающую ясность. Хотя другая частица его души с той же ясностью осознавала, что это тоже своего рода наркотик, смертельный наркотик, мало чем отличающийся от героина, который погубил Генри и едва не убил и его самого, но это ни капельки не умаляло напряженного, будто звенящего удовольствия от момента. Оно билось в нем, как провода электропередачи, вибрирующие от сильного ветра.
– «Я целюсь не рукой; тот, кто целится рукой, забыл лицо своего отца.
Я целюсь глазом.
Я убиваю не выстрелом из револьвера; кто убивает выстрелом, забыл лицо своего отца».
А потом – он и сам сначала не понял, как это его угораздило, – Эдди вдруг выступил из-под прикрытия деревьев и произнес в полный голос, обращаясь к роботам, ковыляющим на той стороне поляны:
– «Я убиваю сердцем».
Они застыли на месте, остановив бесконечное свое кружение. Один зажужжал на высокой ноте. Может быть, это была тревога… или предупреждение? Крошечные блюдца радаров повернулись на звук его голоса.
Эдди открыл огонь.
Сенсоры разлетались, точно глиняные летающие мишени, один за другим. В сердце Эдди уже не было места для жалости… только эта отрешенная холодность и еще знание, что он уже не остановится, не сможет остановиться, пока вся работа не будет закончена.
Грохот от выстрелов громовыми раскатами прокатился по сумеречной поляне, отдавшись эхом от обветшалой каменной стены. Стальная змея пару раз кувыркнулась и задергалась в серой пыли. Самое крупное из устройств – то, что напомнило Эдди игрушечный трактор, – попыталось спастись бегством, но замешкалось, выбираясь из колеи. Выстрел Эдди снес его радар напрочь. «Трактор» врылся в землю квадратным носом, из пазов, где крепились стеклянные его глаза, слабой струйкой излилось голубое пламя.
Эдди промахнулся лишь раз – по сенсору крысы из нержавеющей стали. С тонким писком, похожим на писк комара, пуля отскочила от металлической спинки. Крыса выскочила из колеи, обежала полукругом своего сотоварища в виде коробки с ножками, который шел за змеей, и бросилась через поляну со скоростью, прямо-таки удивительной, издавая какие-то гневные лязгающие звуки. Когда расстояние между ними существенно сократилось, Эдди разглядел у нее во рту длинные острые иголки. Не зубы, а именно иголки, толстые, как для швейной машинки. Крыса ощетинилась, щелкнув пастью. Да, сказал себе Эдди, как выясняется, эти штуковины на щенков совсем не похожи.
– Прикончи ее, Роланд! – в отчаянии закричал он, но, оглянувшись, увидел, что Роланд по-прежнему стоит, скрестив руки на груди, с этаким невозмутимым и отрешенным лицом, словно бы погруженный в раздумья над шахматной задачей или предающийся сладостным воспоминаниям о старых любовных письмах.
Радар на спине у крысы вдруг на мгновение остановился, потом чуть изменил направление и нацелился прямо на Сюзанну Дин.
Остался один патрон, сказал себе Эдди. Если я промахнусь, эта дрянь обдерет ей лицо.
Но вместо того чтобы стрелять, он шагнул вперед и со всей силы пнул крысу ногой. Сегодня он был не в ботинках, а в мокасинах, пошитых из оленьей кожи, так что удар отдался по ноге до колена. Крыса с писклявым скрежетом покатилась, переворачиваясь в пыли, и остановилась, приземлившись на спину. Дюжина коротких механических ножек заходили туда-сюда, точно поршни. Каждая заканчивалась острым стальным когтем. Когти эти проворачивались на шарнирах размером с карандашный ластик.
Из брюха робота высунулся стальной стержень, и крыса перевернулась на ножки. Эдди опустил револьвер Роланда, не поддаваясь мгновенному искушению придержать его свободной рукой. Так, может быть, в его мире учат стрелять легавых, но для этого мира подобный прием вовсе не подходил. Когда забываешь про револьвер, когда ощущение такое, что ты стреляешь не им, а пальцем, как-то сказал им Роланд, считай, что ты почти выиграл.
Эдди нажал на спусковой крючок. Крошечный радар, который опять завертелся в поисках врага, исчез в голубой вспышке пламени. Крыса издала сдавленный звук – хлюп! – и завалилась набок. Мертвая.
Эдди повернулся к Роланду. Сердце готово было вырваться из груди. Он был взбешен – такой жгучей ярости он не испытывал с того самого дня, когда осознал, что Роланд намерен держать его в этом чужом мире, пока не найдет свою чертову Башню и не попытается одолеть ее… иными словами, пока все они, может быть, не превратятся в жратву для червей.
Приставив дуло револьвера – с пустым барабаном – к груди стрелка, он прохрипел, не узнавая собственного голоса:
– Если бы здесь оставался еще патрон, ты бы мог уже не волноваться об этой гребаной своей Башне.
– Прекрати, Эдди! – резко проговорила Сюзанна.
Он посмотрел на нее.
– Она подбиралась к тебе, Сюзанна, и вряд ли с дружественными намерениями.
– Но она до меня не добралась. Ты ее порешил, Эдди. Ты ее порешил.
– Только не благодаря ему. – Эдди хотел было убрать револьвер в кобуру, но тут осознал, почувствовав еще большее раздражение, что у него нет портупеи. Ремень с кобурой был у Сюзанны. – Ему и его урокам. Его проклятым урокам.
Выражение легкой заинтересованности, появившееся на лице Роланда, вдруг изменилось. Его взгляд метнулся куда-то поверх левого плеча Эдди.
– ЛОЖИСЬ! – крикнул он.
Эдди не стал задавать лишних вопросов. Смущение и гнев как рукой сняло. Он упал лицом вниз, успев еще заметить, как левая рука Роланда молнией метнулась к кобуре на боку. Господи, подумал Эдди, падая на землю, БЫТЬ ТАКОГО НЕ МОЖЕТ, люди не могут так быстро действовать. Я сам не пентюх какой-нибудь, но по сравнению с Сюзанной я просто копуша, а она по сравнению с ним – что твоя черепаха, которая пытается ползти вверх по стеклу…
Что-то пронеслось у него над головой – какая-то гадость, визжащая в механической злобе, вырвала у него на лету клок волос. Потом раздалось три выстрела – три громовых раската. Это Роланд стрелял с бедра. Пронзительный визг прекратился. Существо, похожее на здоровенную механическую летучую мышь, шлепнулось на землю между тем местом, где лежал ничком Эдди, и тем, где находились Сюзанна с Роландом. Одно перепончатое, покрытое ржавым налетом крыло слабо ударилось оземь, словно в ярости из-за упущенного шанса, и затихло, уже неподвижное.
Роланд направился к Эдди, ступая легко и неслышно в своих старых растрескавшихся ботинках. Протянул руку. Эдди принял ее, и Роланд помог ему встать. Падая, Эдди ударился и сбил дыхание и не мог сейчас говорить. Может быть, это и к лучшему… а то каждый раз, когда я раскрываю пасть, я обязательно ляпаю что-нибудь не то.
– Эдди! Ты как, в порядке? – Сюзанна уже направлялась к нему. Он же стоял, склонив голову и согнувшись едва ли не пополам, пытаясь восстановить дыхание.
– Ага. – Слово далось ему не без труда. Он заставил себя встать прямо. – Только прическу она мне подпортила.
– Она притаилась среди деревьев, – сказал Роланд. – Я сам поначалу ее не заметил. В сумерках свет обманчив. – Он мгновение помолчал и добавил все тем же спокойным и мягким тоном: – Ей ничто не грозило, Эдди. Сюзанне то есть.
Эдди кивнул. Только теперь он по-настоящему осознал, с какой скоростью может действовать Роланд. Да он мог бы съесть гамбургер и выпить молочный коктейль, а потом уже браться за револьвер, и у него бы еще оставалась пара секунд в запасе.
– Ну хорошо. Давай скажем так, что я просто не одобряю твою педагогическую методику, о'кей? Но извиняться я не собираюсь, так что, если ты ждешь извинений, лучше не обольщайся сразу.
Роланд наклонился к Сюзанне, приподнял ее и принялся очищать ее одежду и волосы с этакой терпеливой нежностью, как мать отряхивает комбинезончик своему драгоценному чаду, когда тот, заигравшись, извозится в пыли и грязи на заднем дворе.
– Никто и не ждет от тебя извинений. Мне они не нужны. Позавчера мы с Сюзанной уже говорили об этом. Правда, Сюзанна?
Она кивнула.
– Роланд считает, что ученику иной раз вовсе не повредит добрый пинок по ребрам. Чтобы из него получился потом настоящий стрелок.
Эдди оглянулся разок на поверженных роботов и принялся медленно смахивать костяную пыль со штанов и рубашки.
– А что, если, Роланд, дружище, я скажу тебе, что не хочу становиться стрелком?
– Тогда я скажу, что желания твои сейчас мало что значат. – Роланд смотрел на металлический киоск, притулившийся у каменной стены, как будто утратив всяческий интерес к поднятой теме. Эдди не раз наблюдал подобное. Когда речь заходила о том, что будет, могло бы быть или должно быть, Роланд всегда терял интерес.
– Ка? – В голосе Эдди послышалась прежняя горечь.
– Все правильно. Ка. – Роланд подошел к полосатому киоску и провел рукой по желтым и черным линиям. – Мы отыскали Врата… одни из двенадцати врат, что опоясывают мир по краю… один из шести путей к Темной Башне. И это тоже ка.
27
Эдди сходил за коляской Сюзанны. Вызвался сам, никто его не просил: просто ему вдруг захотелось побыть одному, поразмыслить, взять себя в руки. Теперь, когда он отстрелялся и напряжение спало, все мышцы его тела судорожно выбрировали. Его била неудержимая дрожь, и он не хотел, чтобы Роланд с Сюзанной видели его в таком состоянии, – и даже не потому, что они могли бы принять эту дрожь за страх, а потому, что могли распознать ее истинную причину: предельное возбуждение. Ему это понравилось. Даже притом, что летучая мышь едва не сняла с него скальп, ему это понравилось.
Хренотень какая-то, приятель. И ты сам это знаешь.
Но в том-то и заключалась проблема, что он не знал. Только что Эдди столкнулся лицом к лицу с тем же самым, что открыла для себя Сюзанна, когда пристрелила медведя: можно сколько угодно твердить о том, что тебе не хочется становиться стрелком, быть стрелком, как тебе надоело шляться по этому шизонутому миру, где, кажется, кроме тебя и твоих двух товарищей, нет ни единого человеческого существа, что больше всего тебе хочется оказаться сейчас на углу Сорок второй и Бродвея, стоять там, щелкать пальцами, подзывая лоточника, есть хот-дог с соусом «чили», включить плейер, слушать «Creedence Clearwater Revival» и глазеть на девчонок, сексапильных нью-йоркских девчонок в мини-юбках, с длинными ногами и пухлыми чертыхающимися губками. Ты можешь талдычить обо всем этом до посинения, но себя все равно не обманешь. Сердцем ты знаешь, что тебе это нравится. Он ловил кайф, паля по шагающим электронным зверюгам, по крайней мере пока держал в руках револьвер, превратившийся в этакого портативного «громовержца» для личного пользования. Он испытал удовольствие, пнув робота-крысу, хотя ноге было больно, а сам он перепугался до полусмерти. И, как бы дико оно ни звучало, даже то, что он перепугался, только добавило ему кайфа.
Все это само по себе уже гадко, но Эдди сегодня узнал про себя кое-что еще: если прямо сейчас перед ним вдруг возникнет волшебная дверь и откроется обратно в Нью-Йорк, он, может быть, и не вернется туда. Во всяком случае, пока не увидит своими глазами эту чертову Темную Башню. Он уже начал подозревать, что болезнь Роланда заразная.
Так, пихая коляску Сюзанны сквозь густые заросли ольхи, кляня на чем свет стоит тонкие ветки, что норовили ударить его по лицу и задеть глаза, Эдди нашел силы признаться себе кое в чем, а переварив, это все принять, и сделанные им открытия несколько остудили его разгоряченную кровь. Просто мне хочется посмотреть, она такая же, как в моем сне, или нет, думал он. Увидеть воочию нечто подобное… это будет действительно здорово.
И тут в голове у него прозвучал иной голос. Зуб даю, остальные его друзья – ну эти, со странными именами, как у рыцарей Круглого Стола при дворе короля Артура, – зуб даю, они тоже похожее переживали что-то, Эдди. А теперь они все мертвы. Все до единого.
Он узнал этот голос, нравилось ему это или нет. Голос принадлежал Генри. Вот почему Эдди было так трудно его не слушать.
28
Держа Сюзанну на правом бедре, Роланд стоял перед металлическим кубом, напоминающим запертый на ночь вход на станцию подземки. Оставив коляску на краю поляны, Эдди тоже подошел. Здесь, ближе к кубу, гул и вибрация под ногами стали гораздо громче, то есть механизм, этот гул издающий, располагался либо внутри коробки, либо под ней. Эдди казалось, что он его воспринимает не слухом, а каждой клеточкой мозга или даже нутром.
– Значит, это одни врата из тех самых двенадцати. И куда они открываются, Роланд? В Диснейленд?
Роланд покачал головой.
– Я не знаю куда. Может, вообще в никуда… или во все. В этом мире есть много, чего я не знаю… вы это, наверное, уже поняли. А многое из того, что я знал, изменилось.
– Потому что мир сдвинулся с места?
– Да. – Роланд взглянул на него. – Знаешь, это не просто такой оборот. Мир действительно сдвинулся с места… он и сейчас еще сдвигается, только быстрее. И все здесь приходит в упадок, ветшает… разваливается на части… – Он пнул механический трупик ходячей коробки, как бы подчеркивая свои слова.
Эдди вдруг вспомнил круглую схему, которую Роланд чертил на земле.
– И, стало быть, это край света? – спросил он едва ли не робко. – Я хочу сказать, место как место. Ничего особенного. – Он хохотнул. – Я так себе представлял, что должна быть какая-то пропасть… только что-то ее не видать.
Роланд покачал головой.
– Это не тот край света, а просто такое место, откуда выходит один из Лучей. Во всяком случае, меня так учили.
– Лучей? – переспросила Сюзанна. – Что еще за Лучи?
– Древние не создавали мир… они его воссоздали. Кое-кто из сказителей утверждает, что Лучи спасли мир; кое-кто убежден, что они заключают в себе семена разрушения. Их создали древние. Это такие линии… они удерживают… и связуют…
– Ты, случайно, не о магнитных полях говоришь? – осторожно осведомилась Сюзанна.
Лицо Роланда, вечно суровое и угрюмое, вдруг словно бы просветлело и стало совсем другим, новым и удивительным, и Эдди подумал, что он теперь знает, каким будет Роланд, когда дойдет наконец до своей Темной Башни.
– Да! И об этом тоже… и еще о гравитации… и о надлежащем соотношении размера, пространства и измерения. Лучи – это силы, которые все это скрепляют.
– Добро пожаловать к нам в психушку с физическим уклоном! – буркнул Эдди, понизив голос.
Сюзанна не обратила на него внимания.
– А Темная Башня? Она типа базового генератора? Главный источник энергии для Лучей?
– Я не знаю.
– Но зато знаешь, что мы сейчас в точке А, – сказал Эдди. – Если мы будем отсюда идти по прямой, то в конце концов мы придем к противоположным Вратам – назовем их точкой С – на том краю света. А посередине отрезка АС расположена точка В. Центральная точка. Темная Башня.
Стрелок кивнул.
– И долго придется идти? Ты, случайно, не в курсе?
– Нет, знаю только, что долго. Она далеко, и с каждым днем все дальше. Расстояние растет.
Эдди нагнулся, чтобы рассмотреть ходячую коробку. Потом он выпрямился и взглянул на Роланда.
– Не может такого быть. – Тон его походил на увещевания взрослого, который пытается убедить ребенка, что в шкафу у него нет никакого маленького домового, что такого не может быть, потому что домовых вообще не бывает. – Миры не растут, Роланд.
– Правда? В детстве, Эдди, я помню, у нас во дворце были карты. Одну я запомнил. Называлась она «Великие королевства Западной Земли». Была там и моя страна, Гилеад. И Низинные феоды – в тот год, когда я получил свои револьверы, там уже шла гражданская война. И холмы, и пустыня, и горы, и Западное море. По этой карте от Гилеада до моря расстояние было неблизким – тысяча, если не больше, миль, – однако, чтобы его пройти, мне понадобилось целых двенадцать лет.
– Но это же невозможно, – испуганно выпалила Сюзанна. – Даже если ты все эти мили прошел пешком, все равно это много – двенадцать лет.
– Ну, если учесть, что тебе приходилось не раз останавливаться, чтобы отправить домой открытки и выпить пивка… – начал Эдди, но Роланд с Сюзанной его просто проигнорировали.
– Я не пешком добирался. Почти всю дорогу я ехал верхом, – сказал Роланд. – Меня то и дело… задерживали, скажем так… но я старался зря время не тратить. Чтобы убраться подальше от Джона Фарсона, который начал мятеж, опрокинувший мир, где я вырос, и который спал и видел, как бы снести мне башку и водрузить ее на кол у себя на дворе, – должен признать, у него были на то причины, поскольку я и мои друзья перебили весь «цвет» его шайки… и, потом, я кое-что спер у него, очень ему дорогое.
– Что, Роланд? – не сдержал любопытства Эдди.
Роланд покачал головой.
– Это совсем другая история… может быть, я расскажу, но потом… или вообще никогда. Сейчас важно не это. Вдумайтесь: я прошел не одну сотню миль – много сотен. Потому что мир увеличивается, растет.
– Такого просто не может быть, – настойчиво повторил Эдди, но его все равно трясло. – Бывают землетрясения… наводнения… приливы на море, отливы… ну, я не знаю…
– Послушай! – Роланд, кажется, начал уже выходить из себя. – Посмотри, оглянись вокруг! Что ты видишь? Мир, который неумолимо замедляет свой ход, как детский волчок, пусть даже пока он набирает обороты, и вам не понятно, как он движется. Да хотя бы на то посмотри, что ты сейчас подстрелил. Посмотри, Эдди, пожалуйста, ради отца своего посмотри!
Он отступил на два шага к ручью, поднял с земли металлическую змею, быстро ее осмотрел и перекинул Эдди, который поймал ее левой рукой. Она переломилась надвое прямо у него в руке, и одна половина упала на землю.
– Видишь? Видишь, она истощилась, от нее ничего не осталось. Все эти странные существа, на которых мы тут набрели, умирали уже. Если бы мы не пришли, они все равно бы накрылись, и очень скоро. И медведь этот тоже.
– Медведь, похоже, был чем-то болен, – вставила Сюзанна.
Стрелок кивнул.
– Да, паразиты. Они поселились в его органическом теле. Но почему не раньше? Почему только сейчас?
Сюзанна в ответ промолчала.
Эдди внимательно изучал половинку змеи. В отличие от медведя она представляла собой целиком искусственную конструкцию – существо, скроенное из металла, электронных цепей и ярдов (если не миль) проводов, тоненьких, как паутинка. Однако Эдди сумел разглядеть струпья ржавчины на нержавеющей стали. Причем не только на внешних сегментах, но и внутри. Было и еще какое-то влажное пятно. Либо вытекло масло, либо вода просочилась снаружи. Кое-где эта влага разъела проводку, а на крошечных платах размером с ноготь большого пальца зеленела какая-то гадость, похожая с виду на мох.
Эдди перевернул половинку змеи пузом вверх. На стальной пластинке ясно читалось имя производителя: «Северный Центр позитроники». Стоял также серийный номер, но имени не было. Может быть, слишком это незначительное устройство, чтобы давать ему имя, решил он про себя. Простой вращающийся щуп, время от времени применяемый в качестве очистительной клизмы для старикана-медведя, или предназначенный для нормализации работы его кишечника, или еще для чего-нибудь в равной степени гадкого.
Отшвырнув змею, Эдди вытер руки о штаны.
Роланд поднял с земли устройство, смахивающее на игрушечный трактор. Дернул за гусеницу. Та с легкостью оторвалась, обдав ботинки стрелка облачком ржавой пыли.
– Все в этом мире либо тихо издыхает, либо разваливается на части, – произнес он, отбрасывая «трактор» прочь. – А силы, которыми держится этот мир – и не только в пространстве, но и во времени и в размере, – тоже исчерпывают себя. Об этом мы знали еще детьми, но мы и представить себе не могли, каким будет время конца. Да и откуда нам было знать? И вот я живу в эпоху заката, и мне кажется, что она наступила не только для нашего мира. Но и для вашего тоже, Сюзанна и Эдди. И, быть может, еще для миллиарда миров. Лучи теряют первоначальную свою мощь. Не знаю, причина ли это или просто очередной симптом, но я знаю, что это так. Идите сюда! Ближе! Прислушайтесь!
Когда Эдди приблизился к металлическому кубу в косую черную с желтым полоску, на него вдруг нахлынули воспоминания, яркие и неприятные – в первый раз за долгие годы он вспомнил про ветхое старое здание в Датч-Хилле, примерно в миле от микрорайона, где они с Генри родились и выросли. Обветшалое это строение, которое местные ребятишки называли «Большим особняком», стояло посреди пустыря, заросшего сорной травой, который когда-то, наверное, был ухоженной лужайкой, на Райнхолд-стрит. И не было в округе ни одного мальчишки, который не знал бы истории о привидениях, связанной с особняком. Приземистый, словно бы придавленный крутой крышей, этот дом, казалось, сердито глядел на прохожих из густой тени, что отбрасывали свесы крыши. Стекол в окнах, само собой, не было: их с безопасного расстояния повыбивали камнями мальчишки, – но никто не отважился расписать стены дома или устроить там импровизированный ночной клуб или тир. Но самым странным и непонятным был факт самого его существования: никто не поджег его ради того, чтобы получить страховку, или хотя бы ради удовольствия посмотреть, как он будет гореть. Мальчишки шептались, что в доме живут привидения, и как-то раз Эдди с Генри специально пришли на ту улицу, чтобы своими глазами увидеть объект этих невероятных слухов (хотя маме Генри сказал, что они идут с друзьями в кондитерскую), и им показалось, что в доме действительно есть привидения. В таком месте должны быть. Разве он сам не почувствовал некую силу, чужую и явно недружелюбную, что просочилась из пустых темных окон этого викторианского особняка – окон, как будто уставившихся на него пристальным неподвижным взглядом буйнопомешанного? Разве какой-то едва уловимый ветерок не шевельнул волоски у него на руках? Разве он не преисполнился вдруг интуитивной уверенности, что стоит ему шагнуть внутрь, как массивная дверь тут же за ним захлопнется, замок закроется сам, а стены начнут сближаться, стирая в порошок косточки мертвых мышей, чтобы раздавить и его?
Дом с привидениями.
И теперь, приближаясь к металлическому кубу, Эдди снова почувствовал эту смесь тайны и злобной угрозы. По ногам и рукам побежали мурашки. Волосы на затылке вдруг встали дыбом, точно шейное оперение надувшегося индюка. Он ощутил, как его овевает все тем же еле заметным ветерком, хотя ни один листок на деревьях, окружающих поляну, даже не шелохнулся.
Но он все-таки подошел к металлической двери (ибо это была та же дверь, только запертая, и для таких, как он, Эдди, она останется запертой навсегда – ради того ее здесь и поставили) и прижался к ней ухом, закрыв глаза.
Ощущение было такое, как будто он с полчаса назад принял неслабую дозу ЛСД, и вот теперь зелье начало потихоньку действовать. Странные цвета расплылись в темноте перед его закрытыми глазами. Эдди почудились голоса. Они звали его из ветвящихся коридоров, словно из недр каменных глоток, – длинных таких коридоров, освещенных рядами трубчатых ламп. Когда-то эти электрические факелы изливали свое яркое свечение повсюду, но теперь они едва тлели тусклым голубым огнем. Он почувствовал пустоту… запустение… опустошение… смерть.
Ровный гул механизмов не прекращался, но теперь в нем проскальзывал новый ритм, сбивчивый, грубый… или ему это просто почудилось? Какой-то отчаянный глухой стук в общем гуле, как аритмия больного сердца? И еще складывалось ощущение, что агрегат, этот звук издающий, пусть даже намного более сложный, чем тот, что был внутри у медведя, потихоньку выбивается из рабочего своего ритма.
– Все умолкает в чертогах мертвых, – неожиданно для себя прошептал Эдди срывающимся слабым голосом. – Все – забвение в каменных залах мертвых. Узрите ступени, во тьму уводящие; узрите палаты, в руинах лежащие. Вот владение мертвых, где паутину прядут пауки и вращение светочей замирает, и светочи гаснут один за другим.
Роланд рывком оттащил Эдди от двери, и тот уставился на стрелка невидящими помутневшими глазами.
– Хватит, – сказал Роланд.
– Какую бы гадость они туда ни напихали, она, кажется, выходит из строя, верно? – услышал Эдди собственный голос. Этот дрожащий голос доносился до него как будто издалека. Он все еще чувствовал силу, излучаемую металлическим кубом. И эта сила звала его.
– Нет, – отозвался Роланд. – Ничто в моем мире сейчас не работает так хорошо, как эта, говоря твоими словами, гадость.
– Если вы, парни, хотите остаться тут на ночь, придется вам обойтись без моего приятного общества. – В пепельных отблесках сумерек лицо Сюзанны казалось размытым пятном. – Я вас подожду за рощицей, там же и заночую. Здесь мне что-то не нравится. Не нравятся ощущения от этой штуковины.
– Мы все заночуем за рощицей, – успокоил ее Роланд. – Пойдем.
– Хорошая мысль, – заключил Эдди.
По мере того как они удалялись от куба, гул механизмов начал понемногу стихать. Эдди буквально физически ощущал, как слабеет сила, его захватившая, хотя она по-прежнему манила, звала исследовать сумрачные коридоры, лестницы, уводящие в темноту, и палаты, в руинах лежащие, где паутину плетут пауки и огоньки на контрольных приборах гаснут один за другим.
29
В ту ночь Эдди опять снился сон. Он снова шагал по Второй авеню к магазинчику деликатесов «Том и Джерри», что на углу Второй и Сорок шестой. Из колонок у музыкального магазина, мимо которого он проходил, неслась песня «Роллинг стоунз»:
Я вижу красную дверь и хочу ее выкрасить в черный,
Никаких больше красок, я хочу, чтобы все стало черным,
Мимо проходят девицы в ярких летних цветах,
Я верчу головой до темноты в глазах…
Он пошел дальше. Мимо магазина «Твои отражения», что между Сорок девятой и Сорок восьмой. Увидел свое отражение в одном из зеркал на витрине и подумал, что выглядит очень неплохо, намного лучше, чем в последние несколько лет, – патлы, правда, чуть-чуть отмахали, но в остальном вполне даже прилично. Загорелый, подтянутый парень. Вот только прикид… м-да, ребята. Этакий яппи[31]. Синий блейзер, белая рубашка, темно-красный галстук, серые костюмные брюки… у него в жизни такого нарядца не было.
Кто-то потряс его за плечо.
Эдди попытался зарыться поглубже в сон. Ему не хотелось просыпаться сейчас. Сначала он собирался дойти до «Тома и Джерри», открыть своим ключом дверь и еще раз прогуляться по полю роз. Ему хотелось увидеть все это снова: бесконечный багряный простор, синюю арку неба, белые облака, похожие на плывущие в вышине корабли, и Темную Башню. Да, он боялся тьмы, что жила внутри этой таинственной небывалой колонны, – тьмы, алчущей поглотить любого, кто отважится подойти слишком близко, – но все равно он хотел посмотреть на нее еще раз. Ему было нужно увидеть ее.
Но рука, что трясла его за плечо, не исчезла, как он очень надеялся. Сон начал тускнеть, запахи выхлопных газов на Второй авеню растворились в дыму костра – теперь уже слабом, потому что костер почти догорел.
Разбудила его, как выяснилось, Сюзанна. Эдди сел и обнял супругу одной рукой. Они устроились на ночлег на дальней окраине ольховой рощи в пределах слышимости ручья, что журчал на поляне, усыпанной костяной пылью. Роланд спал по ту сторону круга из тлеющих угольков, что остались от выгоревшего костра, – спал беспокойно. Отбросив в сторону одеяло, он лежал, подтянув колени едва ли не к самой груди. Он снял свои тяжелые ботинки, и его голые ступни казались бледными, узкими и беззащитными. На правой ноге недоставало большого пальца – его отхватило омарообразное чудище, искалечившее Роланду еще и правую руку.
Он что-то бормотал во сне, повторяя снова и снова одну невнятную фразу. Вскоре до Эдди дошло, что это та самая фраза, которую Роланд пробормотал тогда на поляне, где Сюзанна пристрелила медведя, прежде чем потерять сознание. Тогда иди – есть и другие миры, кроме этого. Роланд на мгновение затих, а потом вскрикнул, зовя парнишку по имени:
– Джейк! Где ты? Джейк!
Столько отчаяния, столько горечи слышалось в этом крике, что Эдди даже стало жутко. Он еще крепче обнял Сюзанну и прижал ее к себе. Она вся дрожала, хотя ночь была теплой.
Стрелок перевернулся на спину. Звездный свет отразился в открытых его глазах.
– Джейк, где ты? – спросил он, взывая к ночи. – Вернись!
– Господи, Сьюз… он, по-моему, опять тронулся. Что будем делать?
– Не знаю. Но ты как хочешь, а я не могу больше все это слушать. Он как будто не здесь. Вообще нигде. Вдали от всего.
– Тогда иди, – пробормотал Роланд, снова переворачиваясь на бок и подтягивая колени к груди, – есть и другие миры, кроме этого. – Он на мгновение умолк, а потом грудь его всколыхнулась, и стрелок выкрикнул имя парнишки долгим, леденящим кровь воплем. Где-то в лесу раздался сухой шелест крыльев: это взлетела птица и устремилась подальше – туда, где тихо.
– Есть какие-то соображения? – В широко распахнутых глазах Сюзанны блестели слезы. – Может быть, надо его разбудить?
– Я не знаю. – Взгляд Эдди упал на Роландов револьвер, единственный, у него оставшийся, который стрелок носил на левом боку. Он лежал, убранный в кобуру, на аккуратно сложенной шкуре рядом с Роландом, так чтобы до него было легко дотянуться. – Мне кажется, я не решусь, – добавил он через силу.
– Он, наверное, сходит с ума.
Эдди кивнул.
– Что же нам делать, Эдди? Что делать?
Эдди не знал. Как-то раз антибиотики из его мира помогли стрелку, остановили обширное заражение, вызванное ядовитым укусом омарообразного гада; теперь Роланд снова страдал от обширного заражения, только Эдди не думал, что в природе существует такое лекарство, которое может его исцелить на этот раз.
– Не знаю, Сьюз. Ложись рядом со мной.
Обнимая Сюзанну, он укрылся меховой шкурой, и вскоре дрожь ее прекратилась.
– Если он сходит с ума, он может наброситься на нас, – тихо проговорила она.
– Я тоже об этом думал. – Неприятная эта мысль ассоциировалась у него с образом медведя с его красными, налитыми злобой глазами (хотя в самых глубинах тех алых провалов мелькнуло замешательство, или Эдди это только показалось?) и смертоносными когтями. Эдди опять бросил взгляд на заряженный револьвер, лежащий так близко к здоровой руке Роланда; вспомнил о том, с какой скоростью Роланд извлек его из кобуры, отражая атаку механической летучей мыши, – так быстро, что Эдди и не заметил движения. Если стрелок помутится рассудком и если безумие его изберет своей целью их с Сюзанной, шансов спастись у них точно не будет. То есть вообще никаких.
Эдди прижался лицом к теплой шее Сюзанны и закрыл глаза.
А вскоре Роланд затих. Эдди приподнял голову и оглянулся. Роланд как будто заснул. И выглядел как обычно. Сюзанна тоже спала. Эдди нежно поцеловал ее в мягкий холмик груди и снова закрыл глаза.
Нет уж, приятель, держись. Сегодня ты долго еще не заснешь.
Но эти два дня они топали без передыху, и Эдди смертельно устал. Его уносило… куда-то… прочь.
Обратно в тот сон, думал он, улетая. Хочу туда… на Вторую авеню… обратно к «Тому и Джерри». Хочу снова туда.
Однако сон не вернулся в ту ночь.
30
На рассвете они быстро позавтракали, перепаковали и перераспределили поклажу и вернулись на клиновидную поляну. В чистом утреннем свете она смотрелась не так угрюмо, но все же все трое старались держаться подальше от металлического куба с предупредительными желто-черными полосами. Если Роланд и помнил что-нибудь из дурных снов, что донимали его в ту ночь, виду он не подавал. Обычную утреннюю работу он выполнил, как всегда, молча, пребывая в этакой флегматичной задумчивости.
– Отсюда нам надо идти по прямой… Как ты думаешь это осуществить на практике? – спросила Сюзанна стрелка.
– Если легенды не врут, то проблем быть не должно. Помнишь, вчера ты спросила о магнитных полях?
Она кивнула.
Порывшись в своем кошеле, Роланд достал небольшой квадратик из старой кожи с длинной блестящей иголкой, продетой посередине.
– Компас! – воскликнул Эдди. – Нет, ты точно разведчик!
Роланд покачал головой.
– Нет, это не компас. Я знаю, конечно, что такое компас, но в последний раз я его видел несколько лет назад. Я узнаю направление по солнцу и звездам. Даже в нынешние времена этот способ меня не подводит.
– Даже в нынешние времена? – нервно переспросила Сюзанна.
Роланд кивнул.
– Стороны света тоже меняют свое положение.
– Господи, – выдохнул Эдди, пытаясь представить себе такой мир, где север тихонько сдвигается на восток или на запад, но у него ничего не вышло. Его даже чуть затошнило, как с ним бывало всегда, когда он смотрел вниз с большой высоты.
– Это просто иголка, но иголка из стали, и она нам послужит не хуже компаса. Мы пойдем по Лучу, и иголка укажет нам путь. – Роланд снова порылся в сумке и достал грубой работы глиняную чашу с трещиной на одном боку. Чашу эту Роланд нашел на развалинах древнего поселения и аккуратно заделал трещину сосновой смолой. Отойдя к ручью, он зачерпнул воды и вернулся туда, где сидела Сюзанна в своей коляске. Осторожно поставив чашу на подлокотник, стрелок дождался, пока вода в ней перестанет рябить, и опустил в воду иголку. Она легла на дно и застыла там неподвижно.
– Bay! – высказал Эдди свое восхищение. – Круто! Я бы пал пред тобой ниц, Роланд, но не хочу портить складки на брюках!
– Я еще не закончил. Держи чашку, Сюзанна, и постарайся, чтобы она не сдвинулась.
Она сделала, как он сказал, а Роланд, взявшись за ручки коляски, медленно покатил ее по поляне. Не доезжая двенадцати футов до двери, он осторожно развернул коляску на сто восемьдесят градусов, так что Сюзанна была теперь к двери спиной.
– Эдди! – позвала она. – Иди посмотри!
Эдди склонился над глиняной чашкой. Вода уже начинала сочиться сквозь смоляную замазку, но игла медленно поднималась на поверхность. Вот она уже вынырнула и закачалась спокойно, как пробка, указывая направление по прямой от Врат у них за спиной в самую чащу древнего леса.
– Срань господня… плавучая иголка. Теперь я действительно видел все.
– Держи чашку, Сюзанна.
Роланд медленно сместил коляску чуть вправо от куба. Иголка дрогнула, закачалась и опять опустилась на дно. Но как только стрелок вернул коляску в первоначальное положение, она поднялась на поверхность, указывая направление.
– Была бы у нас металлическая стружка и лист бумаги, – сказал Роланд, – я бы вам показал. Стружка, насыпанная на бумагу, растянулась бы в линию, и линия эта указала бы в том же самом направлении.
– А когда мы отойдем от Врат? – спросил Эдди. – Она тоже будет указывать направление?
Роланд кивнул.
– И не только она. Мы сможем увидеть и сам Луч.
Сюзанна оглянулась через плечо, случайно задев локтем чашку.
Вода всколыхнулась. Иголка дернулась, потеряв направление… но тут же вернулась в первоначальное положение.
– Не туда, – сказал Роланд. – Сейчас оба смотрите вниз… Эдди – под ноги, Сюзанна – себе на колени.
Они сделали, как он велел.
– Когда я скажу вам поднять глаза, смотрите прямо вперед. По направлению иголки. Только не вглядывайтесь: пусть глаза смотрят сами. Понятно? Давайте!
Они подняли головы. В первое мгновение Эдди не увидел ничего особенного – все тот же дремучий лес. Он попытался расслабиться… и вдруг увидел. Так он прежде узрел рогатку, сокрытую в отростке на пне. Теперь он понял, почему Роланд велел им не вглядываться. «Отпечаток» невидимого Луча, проходящего сквозь пространство, лежал буквально на всем, что попадало в поле излучения, хотя сам Луч был едва различим. Иголки сосен и елей указывали его направление. Кустарник рос под небольшим углом, наклонившись в сторону Луча. Деревья, которые повалил медведь, расчищая себе поле зрения, не все попадали вдоль этой скрытой «дорожки» – что уводила на юго-восток, если только Эдди не изменило чувство пространственной ориентации, – но большинство из них все же легли по Лучу, как будто сила, исходящая от Врат, толкала их в том направлении. И было еще кое-что: то, как тени ложились на землю. Солнце вставало сейчас на востоке, и тени, само собой, указывали на запад, но если смотреть точно на юго-восток, куда указывала иголка в чашке, можно было разглядеть странный теневой узор типа «елочки», но опять же лишь вдоль Луча.
– Кажется, я что-то вижу, – с сомнением проговорила Сюзанна, – но…
– Смотри на тени! На тени, Сьюз!
Вдруг глаза у нее широко распахнулись, и Эдди понял, что она тоже все это видит.
– Господи! Точно! Вот же он, вот! Как пробор в волосах!
Теперь, когда Эдди увидел его, он уже больше не мог потерять этот затененный проход сквозь дикие дебри, подступающие к поляне, прямую, едва различимую «дорожку» – путь Луча. Внезапно он осознал, какой мощной должна быть сила, обволакивающая его (или, возможно, проходящая сквозь него, как рентгеновские лучи), и едва переборол себя, чтобы не отшатнуться в сторону.
– Слушай, Роланд, а мне оно не грозит импотенцией, а?
Роланд лишь улыбнулся, пожав плечами.
– Это как ложе реки, – изумилась Сюзанна. – Давно пересохшей реки… оно заросло, и его теперь едва видно… но все-таки видно. Этот узор из теней, он не изменится, если мы будем держаться «дорожки» Луча, верно?
– Нет, – сказал Роланд. – Тени меняются вместе с солнцем, движущимся по небу, но так или иначе Луч будет видно. Он проходит здесь тысячи лет, быть может, десятки тысяч. Посмотрите на небо!
Они подняли глаза к небу. В вышине белые перистые облака тоже выстроились вдоль луча, сложившись узором-»елочкой»… и они – те, что оказывались над силовой «дорожкой», – плыли по небу быстрее, чем остальные. Их уносило на юго-восток. Как будто их что-то толкало по направлению к Темной Башне.
– Видите? Ему подвластны даже облака.
По небу летела стайка каких-то птиц. Попав в лучевой поток, они тоже свернули на юго-восток. Эдди глядел и не верил своим глазам. Выбравшись за пределы узкого силового коридора, птицы вернулись на первоначальный курс.
– Ну ладно, – вымолвил Эдди. – Кажется, нам пора двигать. Путь в тысячу миль начинается с одного шага, равно как и в тысячу лет и так далее.
– Подождите минутку. – Сюзанна смотрела на Роланда. – Ведь нам не тысячу миль предстоит протопать. Теперь уже нет, я права? А сколько, Роланд? Пять тысяч миль? Десять?
– Точно не знаю. Но далеко.
– И как ты думаешь это осуществить на практике, когда вам приходится вечно таскаться с моей треклятой коляской? При самом удачном стечении обстоятельств мили три в день по этим Отстойникам мы пройдем, но не больше, и тебе это известно.
– Мы нашли путь, – спокойно ответил Роланд, – и пока что этого достаточно. Быть может, настанет такое время, Сюзанна Дин, когда нам придется идти быстрее, чем тебе хотелось бы.
– Да неужели? – Она одарила Роланда свирепым взглядом, и оба – и Роланд, и Эдди – заметили, как опасно блеснули ее глаза… глаза Детты Уокер. – У тебя тут поблизости припаркована гоночная машина? Если да, было бы недурно найти под нее еще и автотрассу!
– Земля и путь, по которому мы пойдем, изменятся. Так бывает всегда.
Сюзанна махнула рукой, мол, лапшу мне не вешай.
– Знаешь, кого ты мне сейчас вдруг напомнил? Мою старую маму. «Бог поможет» – была любимая ее фраза.
– А что, разве Он не помогает? – на полном серьезе спросил стрелок.
Она в изумлении уставилась на него, на мгновение не найдясь что ответить, потом запрокинула голову и рассмеялась.
– Ну, зависит, наверное, от того, как посмотреть. Но знаешь, Роланд, что я тебе скажу? Если все это – Божья помощь, мне бы тогда не хотелось на собственной шкуре изведать, что произойдет, если Он от нас отвернется.
– Ну давайте пойдем отсюда, – не вытерпел Эдди, – и чем скорее, тем лучше. Мне здесь не нравится. – Но он сказал не всю правду. На самом деле ему не терпелось скорее ступить на эту скрытую тропу, этот потаенный путь. С каждым шагом он будет чуть ближе к тому полю роз и к Башне, над ним царящей. Он вдруг понял – и сам удивился, – что намерен увидеть Башню, дойти до нее… или же умереть на пути.
Мои поздравления, Роланд, подумал он про себя. У тебя получилось. Ты меня обратил в свою веру. Можно сказать «Аминь».
– Прежде чем мы пойдем… – Роланд нагнулся и развязал сыромятный ремешок у себя на левом бедре. Потом медленно расстегнул свой ружейный пояс.
– Что еще за чушь? – спросил Эдди.
Роланд снял пояс и протянул его Эдди.
– Ты знаешь, зачем я сейчас это делаю. – Голос его был спокоен и тверд.
– Эй, приятель, забери его обратно! – Эдди вдруг захлестнула волна самых противоречивых чувств. Он сжал кулаки, но все равно ощущал, как дрожат пальцы. – Ты соображаешь, что ты делаешь?
– Я помаленьку теряю рассудок. Пока эта рана во мне не затянется – если она вообще может зарубцеваться, – мне не стоит его носить. И ты это знаешь.
– Возьми, Эдди, – тихо проговорила Сюзанна.
– Если бы вчера у тебя не было этой чертовой штуки, когда на меня налетела та дрянь вроде летучей мыши, я бы сейчас уже был на том свете.
Стрелок молчал, продолжая протягивать Эдди свой единственный теперь револьвер. Вся поза его говорила о том, что он будет стоять так весь день, если возникнет в том необходимость.
– Ну хорошо! – Эдди сорвался на крик. – Черт возьми, хорошо!
Он грубо вырвал ружейный ремень из руки Роланда и резким движением застегнул его у себя на поясе. Наверное, он сейчас должен испытывать облегчение… разве вчера ночью, глядя на этот самый револьвер, лежащий так близко к Роланду, он не думал о том, что может произойти, если Роланд действительно съедет с катушек? Они оба с Сюзанной об этом думали. Но облегчения он не испытывал. Только страх, и вину, и еще странную, мучительную печаль, слишком глубокую даже для слез.
Без своих револьверов Роланд выглядел так непривычно.
Так неестественно.
– О'кей? Ну а теперь, когда у бестолочей-недоучек есть по револьверу, а учитель остался совсем безоружным, можем мы наконец идти? А если что-то большое попрет на нас из кустов, ты, Роланд, всегда можешь швырнуть в него нож.
– Ах да! Я совсем забыл. – Роланд достал из сумки свой нож и протянул его Эдди рукоятью вперед.
– Но это уже полный бред! – закричал Эдди.
– Жизнь — это тоже бред.
– Ага, напиши эту мудрую мысль на почтовой открытке и отошли ее в долбаный «Ридерз дайджест». – Эдди засунул нож Роланда себе за пояс и вызывающе поглядел на стрелка. – Теперь-то мы можем идти?
– Еще одна вещь… – начал Роланд.
– Боже милостивый!
Роланд чуть улыбнулся.
– Это я пошутил.
У Эдди аж челюсть отвисла. Сюзанна снова расхохоталась. Ее смех, точно звон колокольчиков, рассыпался в утренней тишине.
31
Почти все утро они выбирались из «зоны массового опустошения», произведенного исполинским медведем в целях самозащиты, но идти по Лучу было чуть-чуть полегче, и когда странники снова оказались в лесу, миновав обширный участок поваленных деревьев и разросшегося подлеска, они развили вполне приличную скорость. Ручеек, берущий начало из-под каменной стены на поляне возле Врат, сопровождал их справа веселым журчанием. По пути он вобрал в себя несколько ручейков поменьше, и теперь его плеск стал настойчивее. Были здесь и зверюшки – путники слышали, как они шуршат в зарослях. А дважды они увидели издалека оленей, пасущихся небольшими группками. Один из них, самец с благородными раскидистыми рогами на гордо вскинутой голове, весил, наверное, добрых три сотни фунтов. Вскоре местность опять пошла в гору, и ручей свернул в сторону от тропы. А ближе к вечеру Эдди кое-что увидел.
– Может быть, остановимся? Передохнем минуточку?
– А в чем дело? – спросила Сюзанна.
– Да, – сказал Роланд. – Если хочешь, давай остановимся.
Внезапно Эдди снова почувствовал близость Генри, его присутствие, словно тяжелый груз лег на плечи. Нет, вы посмотрите на этого паиньку. Он что, чего-то там углядел в этой чурке? Опять собирается что-нибудь вырезать? Да? Ну разве не КРАСОТУЛЯ?
– Вообще-то это необязательно. Я хочу сказать, ничего такого. Я просто…
– …кое-что увидел, – закончил за него Роланд. – Уж не знаю, чего ты там углядел, но прекращай свой словесный понос, бери, что увидел, и двинем дальше.
– Да нет, ничего. Правда… – Эдди почувствовал, что краснеет, и попытался отвести взгляд от ясеня, что привлек его внимание.
– Нет, чего. Там что-то такое, что тебе нужно, и это вовсе не «ничего». Если тебе это нужно, Эдди, значит, и нам тоже. А вот что нам не нужно, так это мужик, который не может избавиться от бесполезного груза своих давних воспоминаний.
Теплая кровь, прилившая к лицу, обернулась жаром. Еще мгновение Эдди стоял, опустив пылающее лицо и сверля взглядом свои мокасины. Ощущение было такое, что Роланд заглянул ему прямо в сердце своими как будто вылинявшими голубыми глазами воина.
– Эдди? – осторожно спросила Сюзанна. – Что там такое, дорогой?
Ее голос придал Эдди мужества, которого ему так не хватало. Стряхнув с себя оцепенение, он шагнул к тонкому деревцу, на ходу вынимая из-за пояса нож Роланда.
– Может быть, ничего, – буркнул он и заставил себя добавить: – А может быть, кое-что. Если я его не запорю, действительно что-то выйдет.
– Ясень – дерево благородное и наделенное силой, – заметил Роланд, но Эдди едва ли его услышал. Насмешливый, глумящийся голос Генри затих; вместе с ним исчез и стыд. Эдди думал теперь только о ветке, что притянула к себе его взгляд: утолщенная и чуть выпирающая у ствола. Утолщение это имело несколько необычную форму… как раз такую, какая ему и нужна.
Ему виделась форма ключа, таящаяся внутри, – ключа, который явился ему на мгновение в огне, прежде чем горящая кость изменилась снова и обернулась розой. Три перевернутых V, центральная – глубже и шире, чем две по краям. И s-образная загогулина на конце. Ключ к разгадке.
Дуновение сна снова прошелестело в сознании: Дад-а-чум, дуд-а-чи, не волнуйся, у тебя есть ключ.
Может быть, подумалось ему. Но на этот раз я постараюсь, чтобы все получилось как надо. На все сто процентов, без дураков.
Очень осторожно он срезал ветку и укоротил узкий конец. Осталась толстая ясеневая болванка длиной девять дюймов. В руке она ощущалась тяжелой и живой – невероятно живой и готовой раскрыть свою тайну… человеку, достаточно ловкому и искусному, чтобы выманить этот секрет.
Вот только такой ли он человек? И имеет ли это значение?
Эдди Дин был уверен, что на оба вопроса ответ будет «да».
Здоровая левая рука стрелка легла ему на плечо.
– По-моему, ты знаешь один секрет.
– Может быть.
– Не поделишься с нами?
Эдди покачал головой.
– Сейчас лучше не нужно. Потом.
Роланд задумался и кивнул.
– Хорошо. Я задам тебе только один вопрос, и мы больше не будем к этому возвращаться. У тебя нет, случайно, каких-то мыслей насчет того, как можно справиться… с этой моей проблемой?
Про себя Эдди подумал: Так вот явно он ни разу еще не выказывал это отчаяние, что терзает его, пожирая заживо, – но вслух сказал только:
– Не знаю. Сейчас я еще не уверен. Но я очень на это надеюсь, дружище. Правда.
Роланд кивнул и отпустил руку Эдди.
– Спасибо. У нас есть еще добрых два часа до заката… надо ими воспользоваться, как считаешь?
– Я – за.
Они двинулись дальше. Роланд вез на коляске Сюзанну, а Эдди шагал впереди, держа в руках деревяшку с ключом, сокрытым внутри. Казалось, дерево дышит теплом, исполненным силы и тайны.
32
В тот же вечер, сразу после ужина, Эдди снял с пояса нож стрелка и занялся резкой. Нож этот, на удивление острый, казалось, вообще никогда не затупится. В свете костра Эдди трудился медленно и осторожно, переворачивая кусок древесины и с удовольствием наблюдая, как из-под его уверенных рук выползают ровные завитки стружки.
Сюзанна легла на спину, подложив руки под голову, и смотрела на звезды, неспешно кружащиеся в черном небе.
Роланд отошел к самой границе лагеря, за пределы отблесков костра, и встал там, прислушиваясь к голосам безумия, что снова терзали его измученный и смятенный разум.
Мальчик был.
Не было никакого мальчика.
Был.
Нет.
Был…
Он закрыл глаза, приложив холодную ладонь ко лбу, ноющему от боли, и спросил себя, сколько он еще выдержит, прежде чем лопнет, как изношенная тетива лука.
О Джейк, взмолился он про себя. Где ты теперь? Где ты?
А над ними, в ночной вышине, Старая Звезда и Древняя Матерь, взойдя к назначенным им местам, смотрели с тоской друг на друга через усыпанные звездной крошкой обломки древнего своего неудавшегося супружества.
Глава IIКлюч и роза
1
В течение трех недель Джейк – Джон Чеймберз храбро боролся с безумием, постепенно к нему подступающим. Все эти недели он себя чувствовал как последний пассажир на тонущем корабле, налегающий на рычаг трюмовой помпы в отчаянной борьбе за жизнь, пытающийся удержать корабль на плаву, пока не закончится шторм, небо не прояснится и не подоспеет помощь… откуда-нибудь. Откуда угодно.29 мая 1977 года, за четыре дня до начала летних каникул, он наконец примирился с тем фактом, что помощи ждать неоткуда. Пришло время сдаться – позволить шторму забрать и его.
Роль пресловутой соломинки, что переломила хребет верблюду, исполнило экзаменационное сочинение по английскому.
Джон Чеймберз – Джейк для трех-четырех мальчишек, которые были почти что его друзьями (если бы папа об этом узнал, он бы точно рассвирепел не на шутку), – заканчивал свой первый год в школе Пайпера. Хотя ему было уже одиннадцать и ходил Джейк в шестой класс, он был маленьким для своих лет, и почти все, кто видел его в первый раз, думали, что ему лет девять, а то и восемь. Честно сказать, еще год назад его часто вообще принимали за девочку, пока он не устроил дома большой скандал, так что мама в конце концов согласилась на то, чтобы он постригся коротко. С отцом, разумеется, у него не было никаких проблем насчет стрижки. Папа лишь улыбнулся этой своей тяжеловесной улыбочкой из нержавеющей стали и сказал примерно следующее: Малышу просто хочется быть похожим на морского пехотинца, Лори. Тем лучше.
Для папы он никогда не был Джейком и только изредка – Джоном. Обычно же просто «моим малышом».
Прошлым летом (в то лето как раз американцы справляли двухсотлетнюю годовщину Декларации независимости – все было в знаменах и флагах, а в нью-йоркской гавани теснились громадные корабли) отец популярно ему объяснил, что школа Пайпера – это черт-возьми-самая-лучшая-школа-в-стране-для-мальчика-твоего-возраста. Тот факт, что Джейка приняли в эту черт-возьми-самую-самую-школу, не имел ничего общего с деньгами, объяснял Элмер Чеймберз… вернее, почти настаивал. Обстоятельством сим он ужасно гордился, хотя даже тогда, в десять лет, Джейк уже подозревал, что без кругленькой суммы там все-таки не обошлось, просто отец выдавал желаемое за действительное, чтобы при случае где-нибудь на коктейле этак невзначай обронить: «Мой малыш? О, он учится в „Пайпере“. Лучшая-черт-возьми-школа-в-стра-не-для-мальчика-его-возраста. Туда, знаете ли, не пролезешь, потрясая тугим кошельком; для Пайпера главное, есть у тебя что-нибудь в голове или нет. Либо у тебя мозги, либо гуляй, парнишка».
Джейк тогда уже понимал, что в яростном жерле бурлящего разума Элмера Чеймберза грубые куски графита желаний и мнений частенько сплавлялись в алмазы, которые папочка гордо именовал фактами… или, в обстановке неофициальной, фактунчиками. Его любимая фраза, произносимая с этаким благоговением и при всяком удобном случае, как вы, наверное, уже догадались, была: Факт в том, что…
Факт в том, что никто не поступит в школу Пайпера из-за денег, – сказал ему папа в то лето, когда Америка отмечала двухсотлетнюю годовщину своей Декларации независимости, – лето синего неба, летящих флагов и больших кораблей, лето, оставшееся в памяти Джейка прекрасным и светлым, потому что тогда еще он не начал сходить с ума и все проблемы его заключались в том, сумеет он или нет проявить себя с самой лучшей стороны в школе Пайпера, в этом рассаднике молодых дарований. В таких школах, как эта, смотрят только на то, что ты сам собой представляешь. – Перегнувшись через стол, Элмер Чеймберз постучал сына по лбу своим твердым, желтым от никотина пальцем. – Понимаешь меня, малыш?
Джейк только молча кивнул. С отцом вовсе не обязательно разговаривать, потому что папа ко всем относится точно так же – включая сюда и жену, – как к своим подчиненным и обслуживающему персоналу на телестудии, где он отвечал за составление программ передач и был признанным мастером «убойной силы», что на жаргоне телевизионщиков означает талант добиваться стопроцентного успеха у зрителя. При общении с папой требовалось только слушать, в нужных местах кивать, и тогда очень скоро он от тебя отставал.
Хорошо, – продолжал отец, закуривая очередную из восьмидесяти ежедневных сигарет «Кэмел». – Значит, мы понимаем друг друга. Тебе придется как следует потрудиться, но я уверен, ты сможешь. Если бы ты ничего не мог, они бы нам этого не прислали. – Он взял со стола письмо на фирменном бланке школы Пайпера – официальное уведомление о том, что Джейк принят, – и потряс им с таким свирепым триумфом, как будто то был не листок бумаги, а какая-нибудь зверюга, которую он собственноручно подстрелил в диких джунглях и теперь собирался содрать с нее шкуру и съесть. – Так что старайся. Учись на «отлично». Чтобы мы с мамой тобой гордились. Закончишь год на одни пятерки, считай, что поездка в Диснейленд тебе уже обеспечена. Ради этого стоит стараться, да, малыш?
И Джейк постарался. Учился он на «отлично» по всем предметам (по крайней мере так было до трех последних недель). Папа с мамой, наверное, им гордились, хотя видел он их крайне редко, так что судить было трудно. Обычно, когда он приходил из школы, дома не было никого, кроме Греты Шоу – домоправительницы, – так что Джейку приходилось показывать дневник ей, а потом потихоньку прятать его в самом темном и дальнем углу. Иной раз Джейк листал свой дневник с одними пятерками, задаваясь вопросом, нужны они кому-нибудь или нет. Ему бы очень этого хотелось, но у него были большие сомнения.
В этом году он уже вряд ли поедет в обещанный Диснейленд.
Скорее всего он поедет в психушку.
Утром 29 мая, ровно в 8.45, едва он прошел сквозь двойные двери вестибюля школы Пайпера, Джейку явилось жуткое видение. Он увидел отца в его офисе на Рокфеллер-Плаза, 70. Перегнувшись через стол, с неизменной сигаретой в уголке рта, он что-то выговаривал одному из своих подчиненных сквозь клубы голубого дыма. За окном как на ладони распростерся Нью-Йорк, но гул громадного города не проникал в кабинет, защищенный двумя слоями толстого термостекла.
Факт в том, что никто не пролезет в Саннивейлскую лечебницу из-за денег, – отчитывал папа беднягу-служащего с мрачным удовлетворением. Перегнувшись чуть дальше через стол, отец постучал своего собеседника пальцем по лбу. – В такие места тебя пустят только в том случае, если в твоем выдающемся котелке что-то действительно повредится. Так и случилось с моим малышом. Но он все равно очень старается, очень. Лучше всех плетет эти их гребаные корзины, как мне сказали. А когда его выпустят… если выпустят… он поедет в одно интересное место. Поедет…
– …на дорожную станцию, – выдавил Джейк, прикоснувшись дрожащей рукой ко лбу. Голоса возвращались снова. Орущие, спорящие голоса, которые сводили его с ума.
Ты умер, Джейк. Тебя задавила машина – и ты умер.
– Не будь идиотом! Смотри… видишь этот плакат? Написано: ЗАПОМНИ СВОЙ ПЕРВЫЙ ПИКНИК В ШКОЛЕ ПАЙПЕРА. У них что, на том свете, бывают школьные пикники?
Не знаю насчет пикников, но я точно знаю, что тебя задавила машина.
– Нет!
Да. Случилось это 7 мая в 8.25 утра. А через минуту ты был уже мертв.
– Нет! Нет! Нет!
– Джон?
Он оглянулся, перепугавшись до полусмерти. Перед ним стоял мистер Биссетт, преподаватель французского, и вид у него был встревоженный. За спиной у него в коридоре все остальные ученики уже проходили в актовый зал на общее утреннее собрание. Если кто-то из них изредка и отмачивал шутку, дурачась, то уж благим матом не орал никто. Должно быть, этим ребятам – как и самому Джейку – родители тоже прожужжали все уши о том, как крупно им повезло, что их приняли в школу Пайпера, куда никого не принимают за деньги (хотя плата за обучение составляет $22 000 в год) и где смотрят только на то, есть у тебя в черепушке мозги или нет. Вероятно, многим из учеников самой-самой-школы тоже были обещаны увеселительные поездки, если они будут прилично учиться. Вероятно, некоторые родители этих счастливчиков даже сдержат свои обещания. Вероятно…
– Джон, ты как себя чувствуешь? – спросил мистер Биссетт.
– Хорошо, – сказал Джейк. – Спасибо. Сегодня я заспался немного. Наверное, еще не проснулся как следует.
Мистер Биссетт улыбнулся, расслабившись.
– Со всеми бывает.
Только не с моим папой. Мастер «убойной силы» никогда не позволит себе заспаться.
– Ты готов к своему экзамену по французскому? – спросил мистер Биссетт. – Voulez-voux examiner a moi cette midi?[32]
– Думаю, да, – бодро ответил Джейк, хотя, если честно, он просто не знал, готов ли он к экзамену. Он даже не помнил, готовился он по французскому или нет. В те дни для него почти все перестало иметь значение… все, кроме этих голосов в голове, сводящих его с ума.
– Хочу еще раз тебе сказать, Джон, что я очень тобой доволен. Я хотел сказать то же твоим старикам, но они не пришли на родительский вечер…
– Они очень заняты, – сказал Джейк.
Мистер Биссетт кивнул.
– Ну так вот, ты меня очень порадовал. Я просто хотел, чтобы ты это знал… и я очень надеюсь, что на следующий год ты продолжишь заниматься французским и мы снова с тобой увидимся.
– Спасибо.
А про себя Джейк подумал, что бы сказал сейчас мистер Биссетт, если бы услышал такое: Но мне кажется, что на следующий год я при всем желании не смогу заниматься французским, разве что только заочно, если в старом добром Саннивейле школьникам разрешают учиться заочно.
В дверях актового зала появилась Джоанна Франкс, школьный секретарь, со своим серебряным колокольчиком в руке. В школе Пайпера все звонки давали вручную. Джейк допускал, что в глазах родителей сие обстоятельство имело особое очарование. Сладкие воспоминания о маленьком школьном здании из красного кирпича и все такое. А его самого это бесило. И особенно в последнее время, когда звон серебряного колокольчика болезненно отдавался прямо в мозгу…
Долго я так не выдержу, сказал он себе в отчаянии. Мне очень жаль, но, по-моему, я схожу с ума. То есть я действительно схожу с ума.
Заметив мисс Франкс, мистер Биссетт повернулся к дверям, потом снова к Джейку:
– У тебя все в порядке, Джон? А то в последнее время ты, кажется, чем-то обеспокоен. Что-то тебя тревожит?
Джейка обезоружила неподдельная доброта в голосе преподавателя, но он тут же представил себе, как будет выглядеть мистер Биссетт, если он сейчас скажет ему: Да. Меня кое-что тревожит. Один небольшой, черт возьми, фактунчик. Видите ли, я тут недавно умер и попал в другой мир. А там умер снова. Вы мне скажете, что такого не может быть, и вы будете правы, и я знаю, что вы, безусловно, правы, но в то же время я знаю, что вы ошибаетесь. Так оно все и было. Я умер. Действительно умер.
Но если бы он залепил такое, сейчас мистер Биссетт уже бы названивал Элмеру Чеймберзу, а Саннивейлская лечебница показалась бы Джейку воистину райским местечком после всего того, что ему выскажет папа по поводу переучившихся школьников, затеявших вдруг отпускать идиотские замечания как раз накануне экзаменационной недели. По поводу мальчиков, что выкидывают номера, о которых отцу потом будет стыдно упомянуть за ленчем или на коктейле. По поводу сыновей, которые-позволяют-себе…
Джейк заставил себя улыбнуться мистеру Биссетту.
– Просто немного волнуюсь перед экзаменами.
– Все ты сдашь, – ободряюще подмигнул ему мистер Биссетт.
Мисс Франкс зазвонила в свой колокольчик, объявляя начало утреннего собрания. Джейк едва не поморщился – каждый его перезвон больно бил по ушам и проносился в мозгу точно маленькая ракета.
– Пойдем, – сказал мистер Биссетт, – а то опоздаем. Нехорошо было бы опоздать в первый день экзаменационной недели, верно?
Они проскользнули в зал мимо мисс Франкс и ее грохочущего колокольчика. Мистер Биссетт поспешил к ряду кресел, гордо именуемому преподавательскими хорами. В школе Пайпера было немало таких остроумных названий: актовый зал называли общей палатой, обеденный перерыв – свободным часом, седьмые и восьмые классы – непревзойденными мальчиками и девочками, а ряд откидных кресел на сцене у пианино (по которому мисс Франкс скоро вдарит с таким же немилосердным остервенением, с каким сейчас звонит в колокольчик), само собой, именовался преподавательскими хорами. Все это тоже в честь старой доброй традиции. Если бы вы были любящими родителями, осознающими, что драгоценное ваше чадо вкушает в общей палате свой ленч в течение свободного часа, а не просто жует себе сандвич с тунцом в столовке, вы бы, наверное, тоже пребывали в блаженной уверенности, что в области среднего образования у нас все О'КЕЙ.
Джейк уселся в свободное кресло подальше от сцены и окунулся в поток утренних объявлений. В мозгу у него поселился непроходящий ужас, заставлявший Джейка чувствовать себя подопытной крысой, попавшей в крутящийся барабан. Он попытался убедить себя, что еще настанут лучшие, светлые времена, но как бы ни тщился он заглянуть в будущее, впереди ему виделась только тьма.
Его здравый рассудок был точно корабль, идущий ко дну.
Мистер Харли, директор школы, поднялся на кафедру и выдал краткую речь насчет исторической значимости начавшейся сегодня экзаменационной недели с упором на то, что оценки, которые выставят ученикам, явятся еще одним важным шагом на Великой Дороге Жизни. Он проникновенно вещал о том, что школа очень рассчитывает на своих славных питомцев, он лично рассчитывает на них и их родители тоже на них рассчитывают. Он, правда, не упомянул в этой связи весь свободный демократический мир, но дал однозначно понять, что так оно и есть. Закончил он сообщением о том, что на время экзаменационной недели все звонки отменяются (первая и единственная за все утро хорошая новость для Джейка).
Мисс Франкс, которая давно уже томилась за пианино, взяла первый призывный аккорд. Ученики – семьдесят мальчиков и пятьдесят девочек, все в опрятных и строгих костюмах, свидетельствующих о безупречном вкусе и стабильном финансовом положении их родителей, – поднялись, как один, и грянули школьный гимн. Машинально выпевая слова, Джейк размышлял о том странном месте, в котором очутился после смерти. Он поначалу подумал, что это ад… потом, правда, засомневался, но когда заявился тот страшный дядька в черном плаще с капюшоном, все сомнения рассеялись, обернувшись уверенностью.
А потом пришел тот, другой, человек. Которого Джейк почти полюбил.
Но он дал мне упасть. Он убил меня.
Он почувствовал, как затылок его и лопатки покрылись неприятной испариной.
Горды мы за школу Пайпера,
С честью несем ее знамя.
Не забудем девиз alma mater:
Пайпер, умри, но сделай!
Господи, что за дерьмовая песня, подумал Джейк, и ему вдруг пришло в голову, что отцу бы она понравилась.
2
Первым в расписании стоял письменный экзамен по английскому. Единственный экзамен, проходящий не в классе, – им на дом задали сочинение. Обычное сочинение объемом от полутора до четырех тысяч слов на тему «Как я понимаю правду». Мисс Эйвери, их училка, предупредила, что оценка за это экзаменационное сочинение за четверть определит общую табельную оценку за семестр.
Джейк вошел в класс и сел за свою парту в третьем ряду. Всего у них в классе было одиннадцать учеников. Джейку вспомнился прошлый сентябрь, первый учебный день – именуемый, разумеется, ориентирующим, – когда мистер Харли с гордостью им сообщил, что у них в «Пайпере» самое-высокое-соотношение-«учитель-ученик»-из-всех-лучших-частных-средних-школ-на-востоке, при этом он время от времени потрясал кулаком, как бы подчеркивая значимость именно этого обстоятельства. Правда, на Джейка сие откровение не произвело особенного впечатления, но он передал речь директора папе, полагая, что папа действительно «впечатлится». И Джейк не ошибся.
Он открыл свою школьную сумку, осторожно достал голубую папку с экзаменационным сочинением и положил ее на парту, собираясь еще раз проверить ошибки, но тут его взгляд случайно упал на дверь слева. Он, разумеется, знал, что ведет она в гардероб и сегодня ее закрыли, потому что на улице двадцать один градус тепла и вряд ли кто-нибудь из учеников придет в пальто или плаще. За дверью нет ничего, только ряд медных крючков на стене и длинный резиновый коврик для обуви на полу, и еще в дальнем углу несколько ящиков с канцелярскими принадлежностями – мел, тетради для письменных экзаменационных работ и тому подобное.
Ничего интересного.
Но Джейк все равно поднялся из-за парты – папка с его сочинением так и осталась лежать нераскрытой – и подошел к двери. Он слышал, как шепчутся между собой одноклассники, слышал шелест страниц – это они проверяли свои сочинения на предмет неправильного употребления определения или корявой фразы, которые могли оказаться роковыми, – но все эти звуки доносились как будто издалека.
Все его внимание было приковано к двери.
В течение последних дней десяти, когда голоса у него в голове стали громче, двери начали оказывать на него пленяющее, гипнотическое воздействие – любые двери. Только за последнюю неделю он открыл и закрыл дверь между своей спальней и коридором верхнего этажа, наверное, раз пятьсот, а между спальней и ванной – не меньше тысячи. И каждый раз, когда он брался за дверную ручку, у него перехватывало дыхание, надежда и предвкушение теснились в груди, как будто решение его проблемы скрывалось за этой или за той дверью и он обязательно его найдет… рано или поздно. Но каждый раз дверь открывалась в обычную ванную, в коридор, или на улицу, или куда-нибудь еще.
В прошлый четверг он вернулся домой из школы, бросился на кровать и заснул – сон, похоже, остался последним его пристанищем. Не считая того обстоятельства, что, когда он проснулся три четверти часа спустя, он не лежал там, где заснул, в кровати, а стоял у стены рядом с книжным шкафом и сосредоточенно рисовал на обоях дверь. Хорошо еще карандашом, и ему потом удалось стереть ластиком большую часть своего «произведения».
Вот и сейчас, подойдя к двери в гардероб, он снова почувствовал этот наплыв надежды, от которого у него кружилась голова и перехватывало дыхание, убежденность, что дверь распахнется не в темную раздевалку, где нет ничего, кроме стойких запахов зимы: фланели, резины и влажного меха, – а в какой-то другой мир, где он снова сможет обрести цельность. Горячий, головокружительный свет ляжет на пол классной комнаты расширяющимся треугольным клином, и он увидит там птиц, кружащих в бледно-голубом небе цвета (его глаз) старых линялых джинсов. Ветер пустыни взъерошит ему волосы и высушит нервную испарину на его лбу.
Он войдет в эту дверь и исцелится.
Повернув ручку, Джейк открыл дверь. Внутри была лишь темнота и ряд тускло мерцающих медных крючков на стене. Чья-то забытая варежка одиноко лежала у стопки тетрадей для экзаменационных работ.
Сердце Джейка упало, и внезапно ему захотелось спрятаться в этой темной комнате с ее горькими запахами зимы и меловой пыли – потрогать варежку, пристроиться где-нибудь в уголке под медными крючками на резиновом коврике, куда зимой ставят обувь, и сидеть там, засунув в рот большой палец, подтянув колени к груди, закрыв глаза и… и…
Он сумел себя перебороть.
Эта мысль была такой заманчивой и утешающей. Придет конец его страхам, смятению и неуверенности. От последнего Джейк страдал больше всего – его донимало настойчивое ощущение, что вся его жизнь превратилась в этакий лабиринт из кривых зеркал.
Но у Джейка Чеймберза был сильный характер – как и у Эдди, и у Сюзанны, – внутренний несгибаемый стержень, который излучал теперь холодный голубоватый свет, точно маяк во тьме. Он не сдастся так просто. Быть может, в итоге он сойдет с ума, но бороться будет до последнего. Он не позволит безумию себя одолеть.
Никогда! – в ярости думал он. – Никогда! Ни…
– Я смотрю, ты там в гардеробе увлекся инвентаризацией, Джон, школьное имущество надо, конечно, беречь, но, может, ты все-таки к нам вернешься, когда закончишь, – проговорила у него за спиной мисс Эйвери своим сухим, неизменно вежливым голосом.
Джейк отвернулся от двери. По классу прошел смешок. Мисс Эйвери стояла за своим столом, легонько поглаживая журнал длинными тонкими пальцами. Лицо ее оставалось спокойным и, как всегда, интеллигентным. Сегодня она пришла в синем костюме, а волосы зачесала назад и уложила в пучок, как обычно. Со стены из-за ее плеча на Джейка хмуро взирал портрет Натаниеля Готорна[33].
– Простите, – пробормотал Джейк, закрывая дверь. И тут же ему захотелось открыть ее снова, просто на всякий случай, чтобы еще раз проверить… а вдруг тот, другой, мир с его жарким солнцем и безбрежным простором пустыни все-таки будет там.
Но он не поддался порыву. Отошел от двери и направился к своей парте. Петра Джессерлинг тихонько шепнула ему:
– Возьми меня тоже в следующий раз. – В глазах у нее плясали веселые огоньки. – Когда тебе будет на что посмотреть.
Джейк рассеянно улыбнулся и сел на место.
– Спасибо, Джон. – Голос мисс Эйвери оставался все так же бесконечно доброжелательным и спокойным. – А сейчас, дети, пока вы не начали проверять свои экзаменационные сочинения, которые, я в том нимало не сомневаюсь, все будут хорошими и каждое в чем-то особенным, я вам раздам список литературы, рекомендованной министерством образования для летнего домашнего чтения, и скажу пару слов хотя бы о некоторых из представленных там изумительных книг…
Попутно она протянула небольшую стопку отпечатанных на мимеографе листов Дэвиду Сарри. Тот принялся их раздавать, а Джейк открыл свою папку, чтобы еще раз перечитать, что он там накатал на тему «Как я понимаю правду», причем с искренним интересом, потому что он просто не помнил о том, как вообще писал это самое сочинение… ни как писал сочинение, ни как готовился к экзамену по французскому.
С изумлением и нарастающим беспокойством смотрел он на титульный лист. Заглавие – «КАК Я ПОНИМАЮ ПРАВДУ. Сочинение Джона Чеймберза» было аккуратно напечатано по центру страницы, тут все в порядке, но под ним он зачем-то приклеил две фотографии. На одной была дверь, скорее всего, решил Джейк, дом № 10 по Даунинг-стрит в Лондоне[34], на второй – большущий электровоз. Цветные фотки, вырезанные, вне всяких сомнений, из иллюстрированного журнала.
Зачем я их сюда налепил? И когда?
Джейк перевернул страницу и тупо уставился на первый лист своего экзаменационного сочинения, не веря тому, что он видит, и ничего не понимая. А потом, когда сквозь пелену потрясения пробились первые искорки понимания, его обуял настоящий ужас. Это все-таки произошло – теперь все увидят, что он рехнулся.
3КАК Я ПОНИМАЮ ПРАВДУСочинение Джейка Чеймберза
Я покажу тебе страх в горстке праха.
Моей первой мыслью было,
что он каждым словом мне лжет.
Стрелок – вот правда.
Роланд – вот правда.
Узник – вот правда.
Госпожа Теней – правда.
Узник и Госпожа поженились. Вот правда.
Дорожная станция – правда.
Говорящий Демон – правда.
Мы вошли в тоннель под горами, и это правда.
Под горами были чудовища. И это правда.
Один держал между ног шланг бензоколонки
«АМОКО» и притворялся, что это его член. Это правда.
Роланд позволил мне умереть. Вот правда.
Я люблю его до сих пор.
Это правда.
– И еще очень важно, чтобы вы все прочли «Повелителя мух»[35], – продолжала мисс Эйвери своим чистым, но каким-то безликим голосом. – А когда вы прочтете, вы должны будете поразмыслить и постараться ответить на некоторые вопросы. Хорошая книга всегда как загадка, за которой скрывается много других загадок, а это действительно очень хорошая книга… одна из лучших, написанных во второй половине двадцатого века. Во-первых, подумайте и ответьте, какой символический смысл заключен в образе раковины. Во-вторых…
Далеко. Далеко-далеко. Трясущейся, нетвердой рукой Джейк перевернул страницу своего экзаменационного сочинения, оставив на первом листе темное пятнышко пота.
Когда дверь нельзя открыть? Когда она распахнута.
Это правда.
Блейн – это правда.
Блейн – это правда.
Что это такое: о четырех колесах и воняет? Мусорная машина. И это правда.
Блейн – это правда.
Не сводить с Блейна глаз. Блейн – это боль. Вот правда.
Я уверен, что Блейн опасен, и это правда.
Что это такое: черная, белая и вся красная? Зебра, краснеющая от смущения. Вот правда.
Блейн – это правда.
Я хотел бы вернуться, и это правда.
Мне придется вернуться, и это правда.
Если я не вернусь, я сойду с ума. Это правда.
Но я не сумею вернуться домой, пока я не найду камень, розу и дверь. Это правда.
Чу-чу – это поезд, и это правда.
Чу-чу, чу-чу.
Чу-чу, чу-чу, чу-чу.
Чу-чу, чу-чу, чу-чу, чу-чу.
Я боюсь. Это правда.
Чу-чу
Джейк медленно поднял голову. Сердце бешено колотилось в груди – так сильно, что с каждым его ударом перед глазами у Джейка начинали плясать яркие огни, точно после фотовспышки.
Он явственно представил себе, как мисс Эйвери отдает сочинение папе с мамой. Рядом с мисс Эйвери с грустным видом стоит мистер Биссетт, а она говорит своим чистым, но безликим голосом: «Ваш мальчик очень серьезно болен. Если нужны доказательства, почитайте его экзаменационное сочинение».
«Я заметил еще, что в последние три недели Джон сам не свой, – добавляет мистер Биссетт. – Иногда он как будто испуган и все время слегка заторможен… отрешен, если вы понимаете, что я имею в виду. Je pense John est fou… comprenez-vous?[36]«
«Может быть, – это опять мисс Эйвери, – у вас дома в доступном месте хранятся какие-нибудь седативные препараты, которые Джон потихоньку от вас принимает?»
Насчет седативных препаратов Джейк не был уверен, но доподлинно знал, что у папы в нижнем ящике стола припрятано несколько граммов кокаина. И отец, без сомнения, решит, что там-то Джейк и «попасся».
– А теперь я скажу пару слов насчет книги «Уловка-22»[37], – продолжала мисс Эйвери. – Для шести-, семиклассников эта книга действительно сложная, но она все равно вам покажется изумительной, надо только настроить себя на ее специфическое очарование. Если вам так удобнее, можете воспринимать ее как комедию сюрреализма.
Только мне не хватало читать подобное, подумал угрюмо Джейк. Я в чем-то схожем живу… и это отнюдь не комедия.
Он обратился к последней странице своего экзаменационного сочинения. На ней не было ни единого слова, только еще одна вырезка из журнала, аккуратно приклеенная посередине листа, – фотография падающей Пизанской башни, заштрихованная черным карандашом. Темные восковые линии переплетались в безумных изгибах и петлях.
Раскрасил ее, вероятно, сам Джейк… больше некому.
Но он не помнил, как делал это.
Совершенно не помнил.
Теперь он представил себе, что ответит отец мистеру Биссетту: «Fou. Да, мальчик определенно fou. Ребенок, которому выпала исключительная возможность проявить себя в школе Пайпера, а он пустил ее псу под хвост, ДОЛЖЕН БЫТЬ fou, вы со мной согласны? Ну… предоставьте это мне, а уж я разберусь. Справляться с проблемами – это моя работа. И я уже знаю решение. Саннивейл. Ему надо какое-то время пожить в Саннивейле, заняться… не знаю… плетением корзин и прийти в себя. Вы не волнуйтесь, ребята, за нашего мальчика. Он может, конечно, сбежать… но ему не укрыться».
Неужели его действительно отправят в дурдом, когда выяснится, что у него крыша поехала? Джейк, кажется, знал ответ. Уж будьте уверены! У себя в доме отец не потерпит какого-то полоумного, пусть даже им будет его родной сын. Его увезут – не обязательно в Саннивейл; но там, куда его заботливо поместят, непременно будут решетки на окнах и здоровенные дядьки в белых халатах и ботинках на каучуковой подошве, с крепкими мышцами, настороженными глазами и набором шприцев для подкожного впрыскивания искусственных снов.
А знакомым они скажут, что я уехал, размышлял Джейк. Голоса у него в голове умолкли, заглушённые волной нарастающей паники. Уехал на год в Модесто, погостить у тети с дядей… или в Швецию в рамках программы обмена учениками… или отправился на космическую орбиту чинить там спутник. Мама очень расстроится… будет плакать… но потом все же смирится. У нее есть любовники, чтобы ее развлечь… к тому же она всегда соглашается с ним, с отцом. Она… они… я…
Джейк вдруг почувствовал, как из горла его рвется крик, и плотно сжал губы, чтобы удержать его. Опять тупо уставился на безумные черные штрихи – эти пляшущие изломы поверх фотографии Пизанской башни – и сказал себе: Мне нужно отсюда уйти. Сейчас же.
Он поднял руку.
– Да, Джон, в чем дело? – Мисс Эйвери смотрела на него с выражением мягкого раздражения, которое приберегала специально для учеников, вздумавших прервать ее в самый неподходящий момент.
– Если можно, я на минуточку выйду, – пробормотал Джейк.
Вот вам, пожалуйста, очередной пример «Пайпер-речений». Ученикам школы Пайпера не «нужно в туалет», они не «ходят в уборную» или, упаси Боже, «справляют нужду». Предполагается, что все пайперовские питомцы – создания столь совершенные, что просто не могут растрачивать себя на производство побочных продуктов в своем изысканно тихом и плавном скольжении по жизни. Время от времени кто-то из них спрашивает разрешения «на минуточку выйти», и это все.
Мисс Эйвери вздохнула.
– А тебе очень нужно, Джон?
– Да, мэм.
– Ну хорошо, иди. Но возвращайся быстрее.
– Да, мисс Эйвери.
Он встал, закрыл папку, хотел было забрать ее, но потом передумал. Так не пойдет. Мисс Эйвери тут же заинтересуется, зачем ему брать с собой в туалет экзаменационное сочинение. Надо было их вынуть из папки, эти чертовы страницы, и потихоньку убрать в карман… но еще до того, как просить разрешения выйти. А теперь уже поздно.
Джейк направился по проходу к двери, оставив папку на парте, а портфель на полу под столом.
– Надеюсь, все выйдет нормально, Чеймберз, – шепнул ему Дэвид Сарри и фыркнул в кулак.
– Прекрати болтать, Дэвид, – едва ли не рявкнула мисс Эйвери, теперь уже по-настоящему рассердившись, и весь класс покатился со смеху.
Джейк на мгновение помедлил у двери в коридор, а когда взялся за ручку, в душе его вновь затеплились уверенность и надежда: Сейчас это произойдет – обязательно произойдет. Стоит мне распахнуть эту дверь, и за ней будет солнце пустыни. Его свет ворвется сюда, а в лицо мне дохнет сухим ветром. Я войду туда и больше уже никогда не увижу этот дурацкий класс.
Он открыл дверь, но за ней был лишь коридор. Все тот же школьный коридор. Однако кое в чем Джейк оказался прав: ему больше уже никогда не пришлось увидеть класс мисс Эйвери.
4
Кажется, Джейк немного вспотел. Он медленно шел по сумрачному коридору, стены которого были отделаны деревом, мимо дверей. Он бы, наверное, открыл их все, если бы не прозрачные стекла, вставленные в каждую. Вот французский класс мистера Биссетта, второй год обучения. Вот кабинет мистера Кнофа – «Введение в геометрию». В обоих классах ученики сидели, зажав в руках карандаши и ручки, склонившись над тетрадями в синих обложках для экзаменационных работ. Заглянув в класс мистера Харли «Ораторское искусство и культура речи», Джейк увидел, как Стэн Дорфман – один из тех знакомых ребят, которые были для Джейка почти друзьями, – встает, готовясь произнести свою экзаменационную речь. Выглядел Стэн перепуганным до смерти, хотя на самом-то деле он и понятия не имел о том, что такое страх – настоящий страх, – а вот Джейк мог бы много чего интересного рассказать ему в этой связи.
Я умер.
Нет, я не умер.
Умер.
Не умер.
Умер.
Нет.
Проходя мимо двери с надписью ДЛЯ ДЕВОЧЕК, он распахнул ее, ожидая увидеть там чистое небо пустыни и синюю дымку на горизонте – горы, но увидел всего лишь Белинду Стивенс. Она стояла у раковины и, сосредоточенно глядя в зеркало, выдавливала на лбу прыщ.
– Господи, ты чего? – всполошилась она.
– Прости. Просто ошибся дверью. Думал, здесь будет пустыня.
– Чего?
Но Джейк уже отпустил дверь, и она плавно закрылась благодаря пневматической пружине. Обойдя питьевой фонтанчик, он открыл дверь с надписью ДЛЯ МАЛЬЧИКОВ. Ту самую дверь, он уверен, он знает, дверь, через которую он вернется…
Три писсуара блеснули безупречной, без единого пятнышка, белизной под лампами дневного света. Последние капли стекли в слив раковины, и затычка торжественно встала на место. И все.
Джейк закрыл дверь и пошел дальше по коридору, громко стуча каблуками. По пути заглянул в канцелярию, но увидел там только мисс Франкс. Она самозабвенно разговаривала по телефону, раскачиваясь взад-вперед на своем вращающемся стуле и накручивая на палец прядь волос. На столе перед ней стоял серебряный колокольчик. Джейк подождал, пока она отвернется от двери, и тихонечко проскользнул мимо. А уже через тридцать секунд он стоял под сияющим утренним солнцем позднего мая.
Я стал прогульщиком… я сачканул. Джейк и сам не поверил. Даже тревога, паника и смятение не смогли заглушить его крайнего – искреннего – изумления вследствие столь неожиданного поворота событий. Минут через пять, когда я не вернусь из сортира, мисс Эйвери отправит кого-нибудь, чтобы проверить… и тогда все раскроется. Все узнают, что я сачканул, что я смылся с экзамена.
Тут он вспомнил, что папка с его сочинением осталась лежать на парте.
Они прочтут его и подумают, что я спятил. Fou. Да, все правильно. Так они и подумают. Потому что я в самом деле спятил.
А потом у него в голове зазвучал другой голос. Голос того человека с глазами воина… который носил два больших револьвера на широких ружейных ремнях очень низко на бедрах. Холодный, суровый голос… но были в нем утешение и тепло.
Нет, Джейк, – говорил Роланд, – ты не спятил. Ты не можешь понять, что с тобой происходит, тебе сейчас страшно, но ты не рехнулся, и не надо бояться ни тени своей, что за тобой шагает утром, ни тени вечерней своей, что встает пред тобой. Просто нужно найти путь обратно домой, вот и все.
– Но куда мне идти? – прошептал Джейк. Он стоял сейчас на Пятьдесят шестой между Парком и Мэдисон и смотрел на снующие мимо автомобили. Проехал автобус, оставив после себя едкий шлейф выхлопных газов. – Куда мне идти? Где эта чертова дверь?
Но голос стрелка уже замер.
Джейк повернул налево, к Ист-Ривер, и слепо пошел вперед. Он понятия не имел куда. Ни малейшего представления. Он мог только надеяться, что ноги сами приведут его в нужное место… в хорошее место… как недавно они его завели в плохое.
5
Это случилось три недели тому назад.
Нельзя даже сказать: «Началось три недели назад», потому что, когда «началось», это предполагает некоторое последующее развитие, а его не было. Развивались только голоса. Каждый из них настаивал на своем варианте реальности все решительнее и жестче, но все остальное именно «случилось», в одно мгновение.
Он вышел из дома в восемь утра – он всегда выходил пораньше, когда погода была хорошей, чтобы пройтись пешком, а май в этом году выдался просто чудным. Папа уже отбыл на телестудию, мама еще не вставала, а миссис Грета Шоу, обосновавшись на кухне, пила кофе и читала свою «Нью-Йорк пост».
– До свидания, Грета, – сказал он ей. – Я пошел в школу.
Она махнула ему рукой, не отрываясь от газеты.
– Счастливо, Джонни.
Все как всегда. Еще один день жизни.
И так продолжалось еще двадцать пять минут. А потом все изменилось. Уже навсегда.
Он шел по улице (в одной руке школьная сумка, в другой – пакет с завтраком) и глазел на витрины. За двенадцать минут до конца жизни – какой Джейк всегда ее знал, – он на минутку остановился перед витриной «Брендио», где манекены в меховых шубах и стильных костюмах застыли в позах непринужденной беседы. Думал он только о том, как днем, после школы, пойдет в кегельбан. 158 – его рекорд. Очень неплохо для мальчика его возраста. Он мечтал когда-нибудь заняться этим всерьез и стать профессиональным игроком (если бы папа узнал об этом, он бы тоже рассвирепел не на шутку).
Но все ближе и ближе мгновение, когда разум его неожиданно помутится.
Он перешел через Тридцать девятую. До рокового мгновения осталось чуть меньше семи минут. На Сорок первой ему пришлось подождать у светофора, пока не зажжется зеленый – ИДИТЕ. Осталось четыре с половиной минуты. Джейк помедлил у книжного магазина, что на углу Пятой и Сорок второй. Именно в этот миг, когда привычной размеренной жизни ему осталось чуть более трех минут, Джейк Чеймберз ступил под сень той невидимой силы, которую Роланд называл ка-тетом.
Постепенно его захватило какое-то странное, неприятное ощущение. Поначалу ему показалось, что кто-то за ним наблюдает, но очень быстро он понял, что это не так… или не совсем так. У него было такое чувство, что все это с ним уже происходило… как будто начал сбываться давнишний сон, который почти забылся. Он думал, что странное чувство сейчас пройдет, но оно не прошло. Оно стало только сильнее, и постепенно к нему примешалось еще кое-что… неподдельный ужас.
Впереди, на ближайшем углу Пятой и Сорок третьей, возился чернокожий торговец в смешной панаме, устанавливая тележку с напитками.
Это тот самый, который сейчас закричит: «Господи, да его же убило!» – подумал Джейк.
С той стороны к переходу приближалась толстая тетенька с блюмингдейловским пакетом в руке.
Она выронит свой пакет. Выронит его, поднесет руки ко рту и завизжит. Пакет раскроется, и внутри будет кукла, запеленутая в красное полотенце. Я увижу ее с дороги, когда буду лежать на проезжей части, а кровь просочится ко мне в штаны и разольется вокруг маленьким озерцом.
Сразу за тучной женщиной шел долговязый дядька, одетый в серый шерстяной костюм и с «дипломатом» в руке.
Его стошнит прямо себе на ботинки. Он уронит портфель, и его стошнит прямо на ботинки. Что со мной происходит?
Но ноги сами несли его к переходу – как раз зажегся зеленый, и толпа устремилась через улицу оживленным тесным потоком. Где-то сзади, неуклонно приближаясь к нему, шел священник-убийца. Джейк это знал, как знал он и то, что сейчас уже зажжется красный и руки священника протянутся к нему, чтобы толкнуть… но он даже не смог оглянуться. Как в кошмарном сне, когда понимаешь, что тебе угрожает опасность, но сделать ничего не можешь, потому что события во сне тебе неподвластны.
Осталось пятьдесят три секунды. Впереди чернокожий торговец открыл дверцу сбоку тележки.
Сейчас он достанет бутылочку «Йо-Хо», – подумал Джейк. – Бутылку – не банку. Встряхнет и осушит одним глотком.
Торговец достал из тележки бутылочку «Йо-Хо», энергично ее встряхнул и сковырнул крышку.
Осталось сорок секунд.
Сейчас переключится светофор.
Белая надпись ИДИТЕ погасла. Красными вспышками замерцала – СТОИТЕ. А где-то там, менее чем в полуквартале отсюда, большой синий «кадиллак» вырулил в проулок между Пятой и Сорок третьей. Джейк это знал, как знал он и то, что на водителе – тучном мужчине – будет синяя шляпа, точно такого оттенка, как и его машина.
Сейчас я умру!
Ему так хотелось выкрикнуть это вслух – этим прохожим, не подозревающим ни о чем, – но челюсть как будто свело. Ноги сами собой несли его к переходу. Надпись СТОЙТЕ перестала мерцать и загорелась своим ровным красным предупреждением. Торговец сунул пустую бутылку из-под «Йо-Хо» в урну на углу. Толстая тетка на той стороне встала на краю тротуара, держа фирменный пакет за ручки. Мужчина в сером костюме встал сразу за ней. Осталось всего восемнадцать секунд.
Пора показаться фургону со склада игрушек, подумал Джейк.
Подпрыгивая на выбоинах в асфальте, мимо проехал большой фургон с надписью ТУКЕР. ИГРУШКИ ОПТОМ и картинкой с радостным «Джеком-дергунчиком» на борту. Джейк знал: у него за спиной человек в черном пошел быстрее, сокращая расстояние между ними… вот он уже тянет свои длинные руки. Но и теперь Джейк не смог оглянуться – как нельзя оглянуться в кошмарном сне, когда что-то ужасное начинает хватать тебя сзади.
Беги! Если не можешь бежать, то садись и держись за дорожный знак — «Стоянка запрещена»! Делай что хочешь, только не стой как овца. Не дай этому произойти!
Но он был бессилен это остановить. Впереди, на самом краю тротуара, стояла девушка в белом свитере и черной юбке. Слева от нее – парнишка-чикано[38] с включенным радиоприемником. Как раз заканчивалась композиция Донны Саммер. Следующей песней, Джейк знал, будет песня «Доктор Любовь» группы «Кисс».
Сейчас они расступятся…
Не успел Джейк закончить мысль, как девушка отошла на шаг вправо. Парнишка-чикано – влево. Между ними образовалось место для одного человека. Предательские ноги Джейка сами сделали шаг вперед. Осталось девять секунд.
Отблеск ясного майского солнца сверкнул на фирменном значке «кадиллака». Джейк знал, что это седан «де вилль» 1976 года. Шесть секунд. «Кадиллак» несся вперед. Сейчас для машин должен зажечься красный, и толстый мужик в «де вилле» – в синей шляпе с пером за лентой – собирался проскочить, чтобы не ждать потом на перекрестке. Три секунды. За спиной Джейка человек в черном рванулся вперед. В радиоприемнике молодого чикано кончилась композиция «Я люблю, крошка, любить тебя» и началась «Доктор Любовь».
Две секунды.
«Кадиллак» перестроился в крайнюю правую полосу – ближнюю к тротуару – и устремился на всех парах к переходу, скалясь убийственной усмешкой.
Одна секунда.
У Джейка перехватило дыхание.
Сейчас.
– Ой! – сумел только выкрикнуть Джейк, когда сильные руки ударили его в спину, толкая… толкая на улицу, под машину… выталкивая из жизни…
За одним небольшим исключением – не было никаких рук.
Но Джейк все равно пошатнулся и стал падать вперед, судорожно размахивая руками. Губы сложились в черный ноль страха. Парень-чикано резко подался вперед, схватил Джейка за руку и дернул его назад.
– Осторожнее, маленький герой, – сказал он. – А то размажет тебя по дороге на полквартала.
«Кадиллак» пролетел мимо. Джейк еще мельком увидел водителя – толстого дядьку в синей шляпе, – а потом его и след простыл.
И вот тогда оно и случилось: его как будто разорвало надвое, и стало два Джейка. Один лежал на проезжей части и умирал. Второй стоял на углу, в тупом потрясении глядя на светофор, где СТОИТЕ переключилось опять на ИДИТЕ, и поток пешеходов устремился по переходу как ни в чем не бывало… как будто вообще ничего не случилось… И действительно ничего не случилось.
Я жив! – ликовала одна половина его сознания.
Нет, я умер! – возражала другая. – Меня сбила машина. Они все столпились вокруг меня, а человек в черном, который меня толкнул, говорит: «Пропустите меня, я священник».
Тошнотворной волной накатила слабость, превращая его сознание в колышущийся раскрытый парашют. Проходя мимо толстой женщины, Джейк тайком заглянул к ней в пакет – на него смотрели ясные голубые глаза большой куклы, запеленутой в красное полотенце, – точно как он предвидел. Женщина проплыла мимо. Чернокожий торговец не кричал: «Господи, да его же убило!» – а продолжал заниматься своей тележкой, беззаботно насвистывая песенку Донны Саммер, которая только что прозвучала по радио у парнишки-чикано.
Джейк оглянулся, лихорадочно высматривая в толпе священника, который не был священником. Его там не оказалось.
Джейк застонал.
Перестань! Что с тобой происходит?
Джейк не знал. Знал он только одно: сейчас он должен лежать на проезжей части и умирать, пока толстая тетка кричит, мужчина в сером костюме блюет на свои ботинки, а человек в черном протискивается сквозь толпу.
И для одной половины его сознания так оно все и было.
Опять накатила слабость. Джейк бросил пакет с завтраком на тротуар и как можно сильнее ударил себя по лицу. Какая-то женщина, проходящая мимо, как-то странно на него посмотрела. Джейк, однако, не обратил на нее внимания. Оставив свой завтрак лежать на асфальте, он шагнул на переход, не замечая надписи СТОИТЕ, которая вновь начала мигать на светофоре. Но это уже не имело значения. Смерть подступила к нему совсем близко… и прошла мимо, даже не оглянувшись. Так не должно было случиться – и на каком-то глубинном уровне своего сознания Джейк понимал это, – но так оно все и было.
Быть может, теперь он уже никогда не умрет. Будет жить вечно.
От этой мысли ему опять захотелось кричать.
6
К тому времени когда Джейк добрался до школы, в голове у него слегка прояснилось, и он погрузился в занятия, пытаясь убедить себя, что ничего не случилось, что все абсолютно нормально. Может быть, что-то такое, немного странное, и было, своего рода психическое озарение, мгновенный прорыв в одну из возможных будущих жизней, ну и что с того? Подумаешь, большое дело! Мысль в чем-то даже крутая – подобные штуки очень любят печатать в этих бульварных газетках, посвященных всему таинственному и потустороннему, которыми зачитывается Грета Шоу – но только тогда, когда она твердо уверена, что мамы Джейка нет дома, – изданиях типа «Национальный опрос» или «Внутреннее око». Только в этих газетках подобные озарения всегда сродни боевому ядерному удару – женщине снится сон, что самолет, на котором ей предстоит лететь, разбивается, и она обменивает билет… или какой-нибудь парень видит во сне, что один ублюдок посадил его брата на иглу, и так оно и выходит на самом деле. Вот это действительно кое-что. Но когда этот психопрорыв связан со знанием того, какую песню будут играть по радио, что в блюмингдейловском пакете у толстой тетки лежит кукла, завернутая в красное полотенце, а уличный торговец собирается выпить бутылочку «Йо-Хо» – бутылочку, а не банку, – чего из-за этого так волноваться?
Забудь, – сказал он себе. – Все уже кончилось.
Хорошая мысль за одним небольшим исключением: на третьем уроке Джейк понял, что ничего не закончилось – все только еще начиналось. Он тихо-мирно сидел на уроке алгебры, смотрел на доску, где мистер Кноф решал простенькое уравнение, и вдруг с ужасом осознал, что память раздвоилась, разделившись на два не связанных между собой потока. Ему было странно воспринимать в себе эту новую цепь воспоминаний – точно смотришь на вереницу непонятных предметов, медленно проплывающих перед тобой по поверхности мутных вод.
Я нахожусь сейчас в месте, которого я не знаю. То есть я его узнаю… узнал бы, если бы тот «кадиллак» меня сбил. Это дорожная станция… но другой «я», находящийся там, об этом еще не знает. Он знает только то, что это где-то в пустыне и там нет людей. Никого. Я плачу там, потому что мне страшно. Я боюсь, что оказался в аду.
В три часа пополудни, когда Джейк пришел на Мид-Таун-лейнс, он выяснил, что на заднем дворе за конюшней есть действующая колонка, где можно попить. Вода была очень холодной, и в ней чувствовался сильный привкус минеральных солей. Вскоре он войдет в дом и обнаружит там в бывшей кухне скудный запас вяленого мяса. В этом он был уверен, как был уверен и в том, что торговец на углу возьмет бутылочку, а не банку «Йо-Хо» и что у куклы, выглядывающей из блюмингдейловского пакета, голубые глаза.
Он как будто вспоминал будущее.
В тот день Джейк выбил только две партии. Одну с результатом 96, вторую – 87. Тимми у себя за конторкой лишь мельком глянул на его лист, сложил его пополам и покачал головой.
– Сегодня ты, чемпион, что-то не в лучшей форме.
– Если бы вы только знали, – пробурчал Джейк.
Тимми присмотрелся к нему повнимательнее.
– Ты хорошо себя чувствуешь? А то ты и в самом деле какой-то бледный.
– Я, по-моему, заболеваю. Где-то, наверное, подхватил заразу. – И Джейк не солгал. По крайней мере сам он был уверен, что что-то такое действительно подхватил.
– Придешь домой, сразу же ложись в постель, – посоветовал Тимми. – И пей больше жидкости, только ни с чем не мешай… джин, водка, в общем, сам разберешься.
Джейк улыбнулся.
– Наверное, так я и сделаю.
Он медленно поплелся домой. Вокруг него простирался Нью-Йорк в своем самом соблазнительном обличье – теплый майский день, серенада предвечерних улиц, где на каждом углу – музыкант, деревья все в цвету, и у прохожих хорошее настроение. Джейк все это видел, но он видел и то, что таилось по ту сторону реальности: как он прятался в сумраке кухни, пока на заднем дворе человек в черном, точно оскаленный пес, жадно пил из колонки… как рыдал от облегчения, когда этот страшный черный человек – или, может быть, призрак – ушел, не заметив его… как забылся глубоким сном, когда село солнце и звезды зажглись, точно льдинки, в багровом небе пустыни.
У него был свой ключ. Закрыв за собой дверь их двухэтажной квартиры, Джейк сразу пошел на кухню, чтобы чего-нибудь съесть. Скорее по привычке, поскольку есть ему не хотелось. Он уже собирался открыть холодильник, как вдруг взгляд его остановился на двери в кладовую и внезапно Джейк понял, что дорожная станция – и весь тот, другой, странный мир, которому он теперь принадлежит, там, за этой самой дверью. Всего-то и нужно перешагнуть порог и соединиться с тем Джейком, который уже существует там. И тогда память его перестанет двоиться… голоса у него в голове умолкнут, стихнет этот их бесконечный спор, умер он или нет сегодня в 8.25 утра.
Обеими руками Джейк толкнул дверь в кладовку, на лице у него заиграла уже улыбка радости и облегчения… и тут он замер на месте, услышав крик миссис Шоу, стоявшей на невысокой стремянке у дальней стены кладовой. От испуга она уронила жестяную банку с томатной пастой, которую только что сняла с полки. Банка грохнулась об пол. Миссис Шоу покачнулась, и Джейк рванулся вперед, чтобы успеть поддержать ее, пока она тоже не сверзилась на пол и не присоединилась к томатной пасте.
– Святые угодники! – задохнулась она, схватившись за живот. – Как ты меня напугал, Джонни!
– Простите, я не хотел. – Он сказал это искренне, но это не значит, что он не был горько разочарован. Всего лишь кладовка. Вот так. А ведь он был уверен…
– А ты почему вообще здесь? У тебя же сегодня кегельбан! Я так рано тебя не ждала… еще час как минимум. У меня даже покушать тебе не готово, так что обеда сейчас не жди.
– Ну и ладно. Я все равно не особенно голоден. – Джейк поднял с пола банку, которую она уронила.
– Не сказала бы, если судить по тому, как ты сюда вломился, – проворчала миссис Шоу.
– Мне показалось, я слышал, как что-то скребется. Решил, что мышь. Но это, наверное, были вы.
– Уж наверное, я. – Она осторожно слезла со стремянки и забрала у него банку. – У тебя что-то вид нездоровый, Джонни. Ты не гриппуешь, случайно? – Она потрогала его лоб. – Кажется, температуры нет, но это еще ничего не значит.
– Я, наверное, просто устал. – А про себя Джейк подумал: Если бы только это. – Вы не волнуйтесь. Попью чего-нибудь, посмотрю пока телевизор, и все пройдет.
Миссис Шоу неопределенно хмыкнула.
– Были сегодня оценки? Хочешь мне показать? Если да, то давай быстрее – мне еще обед готовить.
– Сегодня нет. – Джейк вышел из кладовой, взял в холодильнике банку содовой и ушел в гостиную. Включив «Обывателей Голливуда», он сел на диван и безучастно уставился на экран, а в голове у него продолжали звучать голоса и проявлялись новые воспоминания о том, другом, запыленном мире.
7
Папа с мамой и не заметили даже, что с ним творится что-то неладное, – а папа вообще пришел домой в полдесятого, – но Джейк был этому только рад. Он лег в постель в десять и еще долго лежал без сна, вглядываясь в темноту и прислушиваясь к шуму города за окном: визг тормозов, гудки автомобилей, завывание сирен.
Ты умер.
«Но как же я умер, когда вот он я – здесь, у себя в кровати, живой и здоровый?»
Это еще ничего не значит. Ты умер, и ты это знаешь.
Да, он знает. Но страшнее всего, что он знает и то, и другое.
Я не знаю, какой из двух голосов говорит сейчас правду, но одно я знаю точно: долго я так не выдержу. Так что умолкните оба. Прекратите немедленно и оставьте меня в покое. О'кей? Я вас очень прошу. Пожалуйста.
Но голоса не смолкали. Очевидно, они не могли замолчать. Джейку вдруг пришло в голову, что ему надо встать – прямо сейчас — и открыть дверь в ванную. И тот, иной, мир будет там. Как и дорожная станция, и он сам, другой, съежившийся под старой попоной в конюшне, пытающийся заснуть, не понимающий, что происходит.
Я бы сказал ему… – в возбуждении думал Джейк, сбрасывая одеяло. Он понял теперь, куда ведет эта дверь рядом с его книжным шкафом – больше не в ванную, нет: она откроется в мир, пахнущий жаром, пурпурным шалфеем и страхом в горстке праха, мир, укрытый сейчас сумрачным крылом ночи. – Я бы сказал ему… но мне не нужно ему ничего говорить… потому что я буду В НЕМ… я буду ИМ!
Не зажигая света, он бросился через темную комнату, едва не смеясь от облегчения, распахнул заветную дверь и…
И ничего. Просто ванная. Его ванная с афишей Марвина Гея в рамочке на стене и полосатой тенью жалюзи на кафельном полу.
Он еще долго стоял на пороге, пытаясь справиться с этим разочарованием, что встало в горле комом. Только оно не желало его отпускать. И оно было горьким.
Оно было горьким.
8
С того дня прошло три недели, и в памяти Джейка они растянулись точно зловещий и мрачный район трущоб – кошмарный, заброшенный мертвый край, где нет ни покоя, ни отдохновения, ни исцеления от боли. Он наблюдал – подобно беспомощному узнику, наблюдающему за разграблением города, которым он правил когда-то, – как гнется здравый его рассудок под непрестанным нажимом этих призрачных голосов и иллюзорных воспоминаний, и ничего не мог с этим поделать. Сперва Джейк еще не терял надежды, что память его перестанет двоиться, когда он дойдет в своих воспоминаниях до критической точки, где человек по имени Роланд позволил ему упасть в пропасть с моста в недрах гор, – только этого не случилось. Все вернулось к началу и закрутилось по новой, как кассета на магнитофоне, включенная на автореверс, будет играть и играть бесконечно, пока либо не гикнется магнитофон, либо кто-нибудь не придет и его не вырубит.
По мере того как углублялась эта ужасная пропасть в его раздвоившейся памяти, в восприятии Джейком его более или менее реальной жизни – жизни нью-йоркского мальчика – появлялось все больше провалов. Он помнил, что ходил в школу, а по выходным – в кино, что неделю назад (или две?) его с родителями пригласили на воскресный обед, но все это он помнил так, как человек, перенесший малярию, вспоминает потом самый тяжелый период своей болезни: все окутано тьмой, люди кажутся тенями, голоса превращаются в эхо и перекрывают друг друга, а такое обыденное и простое действие, как, скажем, съесть сандвич или купить банку коки в автомате напитков в спортзале, превращается в подвиг, стоящий многих усилий. Джейк прошел через эти дни в фуге воющих голосов и двоящихся воспоминаний. Его одержимость дверями – любыми дверями – с каждым днем только усугублялась; по-настоящему он никогда не терял надежды, что какая-то из дверей все же откроется в мир стрелка. И удивляться тут особенно нечему, ведь это была его единственная надежда.
Но сегодня игра закончилась. И Джейк проиграл. К чему все, впрочем, и шло. Все равно шансы его на победу равнялись нулю с самого начала. И сегодня он сдался. Смылся с экзамена. Понурив голову, Джейк вслепую шагал на восток по скрещению улиц, не зная, куда он идет и что будет делать, когда дойдет.
9
Часам к девяти Джейк потихоньку стал выбираться из этой все застилающей пелены и начал воспринимать окружающее. Оказалось, что он стоит на углу Лексингтон-авеню и Пятьдесят четвертой и не может припомнить, как он сюда забрел. Только теперь он заметил, какое сегодня погожее ясное утро. Утро 7 мая, того дня, когда он начал сходить с ума, тоже было прекрасным, но сейчас было в десять раз лучше – сегодня, когда весна оглянулась назад и увидела лето, стоящее рядом, совсем-совсем близко, красивое, сильное, с дерзкой улыбкой на загорелом лице. Яркие блики солнца плясали на стеклянных стенах высотных зданий; даже тени прохожих были густыми и четкими. Прозрачное голубое небо сияло над головой, расчерченное легкими штрихами перистых облаков.
Чуть дальше по улице шло строительство. У дощатого забора, отгораживающего площадку, стояли два бизнесмена в дорогих, безупречного покроя костюмах. Они смеялись, что-то передавая друг другу. Джейку стало любопытно, и он подошел поближе. Бизнесмены, как выяснилось, играли в «крестики-нолики», расчертив на заборе поле дорогой ручкой «Марк Кросс». Ею же отмечали и ходы. Во дают! – подумал Джейк. Когда он к ним подходил, один из игроков как раз поставил последний нолик в верхней правой клетке и прочертил жирную диагональ через все поле.
– Опять я продулся всухую! – сказал его друг, с виду какой-нибудь администратор высокого ранга, или преуспевающий адвокат, или биржевой маклер экстра-класса, потом отобрал у приятеля ручку «Марк Кросс» и расчертил на заборе очередное поле.
Первый бизнесмен – тот, кто выиграл, – повернул голову влево. Увидел Джейка и улыбнулся.
– Хороший денек, да, малыш?
– Точно, – ответил Джейк в восторге оттого, что он именно так и думает.
– В такой день не хочется киснуть в школе, ага?
Теперь Джейк рассмеялся по-настоящему. Школа Пайпера, где обычный ленч называют «свободным часом» и где ты иной раз «выходишь на минутку» вместо того, чтобы просто отлить, отодвинулась вдруг далеко-далеко.
– А вы понимаете.
– Не хочешь сыграть? А то Билли и в школе не мог меня сделать на этом, и до сих пор ему это не удается.
– Оставь парня в покое, – сказал второй бизнесмен, передавая приятелю ручку «Марк Кросс». – На этот раз я тебя сделаю. – Он подмигнул Джейку, и Джейк подмигнул в ответ, сам себе удивляясь. Он пошел дальше, оставив дяденек за игрой. Ощущение, что сейчас должно произойти что-то очень хорошее – или, быть может, уже происходит, – продолжало крепнуть. Джейк, казалось, не шел, а летел вперед, не касаясь ногами асфальта.
На светофоре на углу зажглось ИДИТЕ, и Джейк стал переходить Лексингтон-авеню. Посередине улицы он остановился так резко, что какой-то мальчик-посыльный на велосипеде едва на него не наехал. Да… это был изумительный весенний денек. Но Джейк сейчас чувствовал себя так хорошо вовсе не потому. Вовсе не потому воспринимал он сейчас окружающее так неожиданно ясно и полно, не потому преисполнился твердой уверенности, будто с ним должно произойти что-то замечательное.
Голоса в голове умолкли.
Умолкли не навсегда – каким-то образом он это знал, – но сейчас они исчезли. Вот только почему?
Перед мысленным взором Джейка предстала такая картина: комната, в комнате двое спорщиков. Сидят за столом друг против друга и что-то доказывают друг другу с нарастающим ожесточением. Потихоньку они перегибаются через стол, их разгоряченные лица сближаются – они брызжут в лицо друг другу слюной. Спор грозит перерасти в потасовку. Но тут они слышат какой-то грохот, похожий на барабанную дробь, и торжественные, праздничные звуки фанфар. Спорщики прекращают орать и глядят, озадаченные, друг на друга.
Это что? – спрашивает один.
Не знаю, – отвечает второй. – Вроде какой-то парад.
Они подходят к окну и действительно видят внизу парад. Оркестранты в военной форме маршируют по улице, чеканя шаг. Отблески солнца горят на их трубах. Хорошенькие девушки, участницы парада, вертят дирижерскими жезлами и важно вытягивают свои длинные загорелые ножки. Автомобили с открытым верхом утопают в цветах. В автомобилях – всякие знаменитости. Улыбаются, машут ручками.
Двое непримиримых спорщиков глядят из окна, позабыв о своем жарком споре. Они к нему еще вернутся, уж будьте уверены, но пока что они стоят рядом, плечом к плечу, точно лучшие друзья, и смотрят на проходящий парад…
10
Раздался резкий гудок. Джейк испугался, и мысленная картинка – красочная, как яркий сон – пропала. Он сообразил, что так и стоит посередине проезжей части Лексингтон-авеню, а зеленый свет сменился на красный. Он в испуге оглянулся, ожидая увидеть синий «кадиллак», несущийся на него, но водитель, который сигналил, сидел за рулем желтого открытого «мустанга» и вместо того, чтобы орать на Джейка, мило ему улыбался. Впечатление было такое, что сегодня в Нью-Йорке все нанюхались веселящего газа.
Джейк помахал водителю и со всех ног устремился на ту сторону улицы. Водитель «мустанга» покрутил пальцем у виска – ты, мол, парень, того, не в себе, – потом помахал в ответ и уехал.
Пару мгновений Джейк постоял на углу, подставляя лицо теплому майскому солнцу, улыбаясь и наслаждаясь ощущением ясного дня. Наверное, так себя чувствуют заключенные, приговоренные к смертной казни, когда узнают, что им дали временную отсрочку.
Голоса молчали.
Вопрос только в том, что это был за парад, отвлекший внимание яростных спорщиков? Может быть, просто необыкновенная красота этого майского утра?
Джейк, однако, не думал, что только это. Странное ощущение знания снова охватывало его, пронизывая насквозь, как и три недели назад, когда он подходил к переходу на углу Пятой и Сорок шестой. Но тогда, 7 мая, это было предчувствие неотвратимой судьбы, приготовившей ему гибель. А теперь ощущение было радостным, исполненным доброты, сродни предвкушению чуда. Как будто… как будто…
Белизна. Слово пришло само и зазвенело в сознании чистейшей нотой безупречной и неоспоримой истины.
– Белизна! – воскликнул он вслух. – Приход Белизны!
Он зашагал вдоль Пятьдесят четвертой и, дойдя до угла Пятьдесят четвертой и Второй, вступил снова под сень ка-тета.
11
Он повернул направо, остановился, в задумчивости развернулся и пошел назад, до угла. Да, все правильно: ему нужно сейчас на Вторую… только надо опять перейти на ту сторону. Когда на светофоре зажглось ИДИТЕ, он бегом пересек проезжую часть и снова свернул направо. Это чувство, ощущение (Белизны) правильности происходящего, становилось все сильнее. Джейк едва ли не обезумел от радости и облегчения. Теперь с ним все будет о'кей. На этот раз – никакой ошибки. Джейк был уверен, что уже очень скоро он встретит людей, которых начнет узнавать, как узнал тогда толстую тетку с пакетом и торговца напитками на углу, и будет знать наперед о том, что они собираются делать.
Но вместо этого он вышел к книжному магазину.
12
МАНХЭТТЕНСКИЙ РЕСТОРАН ДЛЯ УМА – сообщала вывеска в витрине. Джейк подошел к входной двери. Там висела черная доска, какие обычно вывешивают под меню в забегаловках и кафешках, и на ней было написано белым мелом:
Из Флориды! Свежезажаренный Джон Д. Макдоналд.
В твердой обложке № 3 – $2.50.
В мягкой обложке № 9 – $5.00.
Из Миссисипи! Уильям Фолкнер, жаренный на сковороде.
В твердой обложке – свободная цена.
В мягкой обложке «Винтидж Лайбрари» – 75 центов за штуку.
Из Калифорнии! Реймонд Чандлер вкрутую.
В твердой обложке – свободная цена.
В мягкой обложке № 7 – $5.00.
Джейк вошел в магазин, с радостью сознавая, что в первый раз за последние три недели он открыл дверь, не изнывая при том от безумной надежды найти за ней тот, другой, мир. Тихонько звякнул колокольчик. Джейка окутал мягкий, пряный запах старых книг – запах, как это ни странно, похожий на возвращение домой.
Внутри тоже присутствовал ресторанный лейтмотив. Хотя все четыре стены были увешаны книжными полками, зал был разделен пополам длинной стойкой, какие обычно бывают в кафе. На половине, ближайшей к дверям, стояло несколько маленьких столиков и при них – стулья с проволочными спинками. На трех из них были представлены «блюда дня»: романы о Тревисе Маги Джона Д. Макдоналда, романы из серии о Филипе Марло Реймонда Чандлера, книги из саги о Сноупсах Уильяма Фолкнера. Небольшая табличка на столе Фолкнера сообщала: «Имеются в продаже редкие первые издания – спрашивайте у продавца». Еще одна надпись, на стойке, была предельно простой и краткой: ВОЗЬМИТЕ И ПОЛИСТАЙТЕ! Парочка покупателей именно этим и занималась. Они сидели у стойки, потягивали кофеек и читали. Джейк подумал, что он еще в жизни не видел такого чудесного книжного магазина.
Вопрос только в том, почему он сюда пришел? Была это просто удача, или его привело сюда мягкое, но все же настойчивое ощущение, что он идет по некой тропе – невидимой, как силовой луч, – которая изначально предназначалась ему и которую он должен был отыскать?
Один взгляд на столик слева – и Джейк знал ответ.
13
Там были выставлены детские книжки. Места на столике было немного, так что на нем поместилось чуть больше дюжины книг: «Алиса в Стране чудес», «Хоббит», «Том Сойер» и все в том же роде. Джейка привлекла книжка, предназначенная, очевидно, для самых маленьких. На ярко-зеленой обложке пыхтел, взбираясь на гору, паровозик с веселой рожицей, стилизованной под человеческое лицо. Его скребок, очищающий путь от завалов (ярко-розового цвета), расплывался в счастливой улыбке, а сияющие головные огни-глаза, казалось, зовут Джейка Чеймберза открыть книжку и прочесть ее всю. «Чарли Чу-чу» – сообщало название. Текст и рисунки Берил Эванз. Джейк вдруг вспомнил свое экзаменационное сочинение: фотографию локомотива, приклеенную на титульном листе, и повторяющееся «Чу-чу» в конце.
Он взял книжку со столика и вцепился в нее так, как будто она могла улететь, если бы он не держал ее крепко-крепко. Повнимательнее присмотревшись к обложке, Джейк вдруг понял, что почему-то не доверяет улыбке на рожице Чарли Чу-чу. Выглядишь ты счастливым, но мне кажется, это всего лишь маска, подумал он. Ты несчастлив. И Чарли, по-моему, не настоящее твое имя.
Мысль, конечно, бредовая, сумасшедшая мысль, но ощущалась она абсолютно нормальной. Нормальной и правильной.
Там же, на столике с детской литературой, стояла еще одна книжка, заинтересовавшая Джейка, – в потрепанной бумажной обложке, разорванной в одном месте и подклеенной скотчем, который теперь пожелтел от времени. На обложке мальчик и девочка с озадаченными лицами стояли под стайкой вопросительных знаков, парящих над их головами. Называлась она «Загадки, шарады и головоломки для всех и каждого!». Имени автора не было.
Сунув «Чарли Чу-чу» под мышку, Джейк взял со столика книгу загадок. Открыв наугад, он прочел:
Когда дверь нельзя открыть?
– Когда она распахнута, – пробормотал он вслух. Лоб вдруг покрылся испариной… руки… все тело. – Когда она распахнута!
– Нашел что-нибудь для себя, сынок? – спросил тихий ласковый голос.
Обернувшись, Джейк увидел толстого дяденьку в белой рубашке с открытым воротом. Он стоял, опираясь на стойку и держа руки в карманах стареньких габардиновых брюк. Очки для чтения он поднял на лоб. Они очень забавно смотрелись на сияющем куполе его лысой головы.
– Да. – Джейк почему-то разволновался. – Вот эти две. Они продаются?
– Все, что здесь есть, продается, – сказал толстый дяденька. – Я бы и здание тоже, наверное, выставил на продажу, если бы оно мне принадлежало. Но, увы, я всего лишь его арендую. – Он протянул руку за книгами, но Джейк на мгновение замешкался, не желая выпускать книжки из рук. Потом с неохотой передал их продавцу. Где-то в глубине души он был готов к тому, что этот дядька сейчас убежит вместе с ними, и если он это сделает… если только попробует убежать… Джейк перехватит его, вырвет книжки и смоется. Потому что ему очень нужны эти книжки.
– О'кей, посмотрим, что ты там выбрал, – сказал толстяк. – Да, кстати, меня зовут Тауэр[39]. Келвин Тауэр. – Он протянул Джейку руку.
Джейк выпучил на него глаза и невольно сделал шаг назад.
– Что?
Толстяк пристально на него посмотрел.
– Келвин Тауэр. Какое из сказанных мной слов есть на твоем языке богохульство, о Гиборин-Скиталец?
– Что?
– Я хочу сказать, вид у тебя такой, как будто тебя мешком пыльным тюкнули, парень.
– Ой… простите. – Он пожал большую и мягкую руку мистера Тауэра, очень надеясь, что тот не станет его расспрашивать, что да как. Имя действительно «зацепило» его, но почему, он не знал. – А я Джейк Чеймберз.
– Хорошее имя, дружище. Почти как у героя того вестерна… такого, знаешь, бравого парня, который врывается в Черные Вилы, штат Аризона, шутя очищает город от всех бандюг и скачет, свободный и вольный, дальше. По-моему, что-то из Уэйна Д. Оуверхолсера. Только ты, Джейк, похоже, не вольный стрелок. Похоже, ты просто решил прогулять занятия в честь хорошей погоды.
– А-а… нет. У нас каникулы с прошлой пятницы.
Тауэр улыбнулся.
– Угу. Ну да, точно. И ты хочешь себе прикупить эти две? Знаешь, так иногда забавно, что люди выбирают. Вот ты например. Я бы дал голову на отсечение, что ты фанат Роберта Говарда, пришел подыскать себе что-нибудь из изданий Дональда М. Гранта – из тех, что с иллюстрациями Роя Кренкеля. Мечи, обагренные кровью, крепкие мускулы, и Конан-Варвар, прорубающийся сквозь орду стигийцев.
– Звучит неплохо, на самом деле. Просто эти… я их для младшего брата беру. У него день рождения на той неделе.
Келвин Тауэр опустил очки со лба на нос и внимательно присмотрелся к Джейку.
– Правда? А мне показалось, что ты – единственный ребенок в семье. Единственный ребенок, мне мнилось, я вижу его, как он приветствует день ухода – тихого, без прощания, – когда Владычица Мая трепещет в зеленом своем одеянии у кромки лесистой долины Июня.
– Что, я не понял?
– Не важно. Весна всегда навевает на меня уильям-кауперовские[40] настроения. Люди – существа странные, но интересные, парень… я прав?
– Да, наверное, – осторожно ответил Джейк. Он никак не мог сообразить, нравится ему этот странный дяденька или нет.
Один из посетителей магазина – из тех, кто читал за стойкой, – развернулся на своем табурете. В одной руке он держал чашку кофе, в другой – потрепанный томик «Чумы»[41] в мягкой обложке.
– Хватит, Кел, пудрить парню мозги. Прекрати умничать и продай ему эти книжки, – сказал он. – До Судного дня мы, наверное, успеем еще доиграть нашу партию в шахматы, если ты поторопишься.
– Торопливость претит моей тонкой натуре, – невозмутимо парировал Кел, но все же открыл «Чарли Чу-чу», чтобы взглянуть на цену, проставленную карандашом на форзаце. – Неновая уже книжка, но этот отдельно взятый экземпляр на удивление хорошо сохранился. Детишки обычно чего только не вытворяют с любимыми книжками. По-хорошему, она стоит двенадцать зеленых…
– Обдирает по-черному, – вставил мужчина, читавший «Чуму», и второй рядом с ним рассмеялся. Келвин Тауэр пропустил эту реплику мимо ушей.
– …но мне не хотелось бы так тебя разорять в такой чудный день. Пусть будет семь баксов. Плюс, конечно, налог. Загадки можешь забрать за так. Считай это скромным подарком мальчишке, который седлает коня и несется исследовать новые земли в последний день настоящей весны.
Джейк достал кошелек и открыл его не без тревоги, опасаясь, что там окажется не более трех-четырех зеленых. Однако сегодня ему везло. Пятерка и три по доллару. Он отдал деньги Тауэру. Тот небрежно сунул купюры в карман, а из другого достал сдачу мелочью.
– Хочешь, побудь еще, Джейк. Раз уж ты все равно здесь, присядь у стойки и выпей чашечку кофе. Ты глазам своим не поверишь, как я сейчас разобью в пух и прах жалкую староиндийскую защиту нашего уважаемого Эрона Дипно.
– Надейся! – воскликнул мужчина, читавший «Чуму». – Вероятно, Эрон Дипно.
– Я бы с радостью, только я не могу. Я… мне нужно еще в одно место зайти.
– О'кей. Счастливой дороги, если только она не в школу.
Джейк улыбнулся.
– Нет… не в школу. Это дорога к безумию.
Тауэр от души рассмеялся и снова поднял очки на лоб.
– Неплохо сказано! Очень даже неплохо! Может быть, в конечном итоге наше юное поколение вовсе не катится в ад, а, Эрон? Что скажешь?
– Катится-катится, будь уверен, – сказал Эрон. – Этот мальчик – просто счастливое исключение из общего правила. Может быть.
– Не обращай внимания на старого циника-пердуна, – вздохнул Келвин Тауэр. – Отправляйся в дорогу, Гиборин-Скиталец. Эх, где мои десять-одиннадцать лет! В такие чудные дни, как сегодня, я часто мечтаю стать снова мальчишкой.
– Спасибо за книжки, – сказал ему Джейк.
– Нет проблем. Мы для этого тут и сидим. Заходи как-нибудь.
– Обязательно.
– Теперь ты знаешь, где нас найти.
Да, подумалось Джейку. Знать бы еще, где найти себя.
14
Выйдя из магазина, он встал посреди улицы и открыл книгу загадок на первой странице, где было коротенькое псевдонаучное предисловие.
Загадки – возможно, древнейшая из старых игр, в которую мы играем и по сей день, – так оно начиналось. – Еще в Древней Греции боги и богини поддразнивали друг друга при помощи хитроумных загадок, а в школах Древнего Рима ими пользовались повсеместно как учебным материалом. Даже в Библии есть несколько замечательных загадок. Одна из самых известных – та, которую загадал филистимлянам Самсон в день своей свадьбы:
«Из едущего вышло едомое,
и из сильного вышло сладкое».
Он загадал эту загадку «тридцати брачным друзьям» на свадьбе, уверенный, что они не сумеют ее разгадать. Но те запугали жену Самсона и уговорили ее вызнать у мужа ответ. Самсон пришел в ярость, и за то, что они над ним так посмеялись, он перебил их всех – в старые времена люди относились к загадкам гораздо серьезнее, чем теперь!
Да, кстати, ответ на загадку Самсона – и на все остальные загадки, приведенные в этой книге, – вы найдете в последней главе. Но прежде чем заглянуть туда, сначала попробуйте догадаться сами, такая у нас к вам просьба!
Джейк обратился к последней главе, почему-то заранее зная, что никаких там ответов нет. И точно: за страницей с надписью ОТГАДКИ было лишь несколько рваных краев, и сразу за ними – форзац. Кто-то вырвал все страницы с отгадками.
Джейк на мгновение задумался. А потом, подчиняясь неожиданному порыву, который был вовсе и не порывом, а чем-то другим, непонятным, он вернулся в «Манхэттенский ресторан для ума».
Келвин Тауэр поднял голову, оторвавшись от шахматной доски.
– Ты передумал, Гиборин-Скиталец, и решил все-таки выпить кофе?
– Нет. Я просто хотел спросить, вы не знаете, случайно, ответ на одну загадку.
– Давай посмотрим. – Тауэр сделал ход пешкой.
– Ее загадал Самсон. Такой сильный дядька из Библии, что ли? Загадка такая…
– «Из едущего вышло едомое, – продекламировал Эрон Дипно, развернувшись к Джейку на табурете, – и из сильного вышло сладкое». Эта?
– Да, эта. Вы, случайно, не знаете…
– О-о, когда-то я увлекался музыкой. Вот послушай. – Запрокинув голову, он пропел мелодичным и сильным голосом:
Самсон и лев сошлись в бою,
Самсон взгромоздился на спину льву.
Львы, как известно, добычу терзают когтями,
А Самсон льва прикончил голыми руками!
Вот лев поверженный на земле лежит,
И рой пчел-медоносов над ним кружит.
Эрон подмигнул Джейку и вдруг рассмеялся, увидев его изумление.
– Ты получил свой ответ, дружок?
Джейк смотрел на него широко распахнутыми глазами.
– Bay! Хорошая песенка! Вы откуда ее узнали?
– Эрон знает их все, – сказал Тауэр. – Он шатался по Бликер-стрит еще до того, как Боб Дилан выучился извлекать из своего «Хонера» и другие ноты, кроме открытой соль. По крайней мере он так утверждает.
– Это старый спиричуэл[42], – пояснил Эрон Джейку, а потом повернулся обратно к Тауэру: – Кстати, мой пухлик, вам шах.
– Не так быстро. – Тауэр сделал ход слоном. Эрон тут же его «скушал». Тауэр что-то буркнул себе под нос… что-то, подозрительно похожее на «у, блядь».
– Значит, отгадка – лев, – сказал Джейк.
Эрон покачал головой.
– Половина отгадки. Загадка Самсона двойная, мой юный друг. Одна половина отгадки – лев, вторая – мед. Понимаешь?
– Да, по-моему.
– О'кей. Тогда вот тебе еще. – Эрон на мгновение прикрыл глаза, а потом продекламировал нараспев:
Нету ног, но на месте она не стоит,
Ложе есть, но она не спит,
Не котел, но бурлит,
Не гроза, но гремит.
Нету рта, но она никогда не молчит.
– А ты хитрый, – подмигнул Тауэр Эрону.
Джейк задумался было, но потом покачал головой. Он мог бы подумать подольше – ему очень нравилась эта игра в загадки и хотелось побыть здесь еще, – но его подгоняло настойчивое ощущение, что ему надо идти. У него еще есть одно дело на Второй авеню.
– Сдаюсь.
– Нет, сдаваться нельзя, – возразил Эрон. – Можно сдаваться, когда речь идет о современных загадках. Но настоящие загадки – это не просто шутка, малыш. Это задачи, если ты понимаешь, что я хочу сказать. Подумай еще. Если все-таки ничего не надумаешь, приходи сюда. Как раз будет повод зайти. Если еще нужен повод, то знай: этот толстяк умеет готовить отличный кофе.
– О'кей, – сказал Джейк. – Спасибо. Я зайду обязательно.
Но как только он вышел на улицу, им завладело одно неприятное чувство: Джейк понял, что больше уже никогда не вернется в «Манхэттенский ресторан для ума».
15
Джейк медленно шел вдоль по Второй авеню, держа в левой руке свои новые приобретения. Поначалу он еще бился над этой загадкой: «Нету ног, но на месте она не стоит; ложе есть, но она не спит», – но мало-помалу ее оттеснило нарастающее ожидание. Казалось, все чувства его обострились, как никогда: асфальт как будто искрился миллионом сверкающих крапинок, каждый вдох был насыщен тысячью смешанных ароматов, и в каждом звуке, который он слышал, ему мнились иные, потаенные, отголоски. Наверное, то же чувствуют собаки перед сильной грозой или землетрясением – Джейк был уверен, что так оно и есть. Но только предчувствие приближающегося события было хорошим, как будто то, что должно сейчас произойти, обязательно уравновесит весь этот ужас, приключившийся с ним три недели назад. И с каждой секундой это предчувствие становилось сильнее.
И вот теперь, когда Джейк подошел совсем близко к месту грядущего события, где все должно разрешиться, его опять охватило то странное ощущение, как будто он знает все наперед.
Какой-то бродяга попросит меня дать денежку, и я высыплю ему мелочь от сдачи, которую дал мне мистер Тауэр. Потом я набреду на музыкальный магазин. Дверь будет открыта, чтобы шел свежий воздух, а внутри будут играть «Роллинг стоунз». Потом я увижу свое отражение в зеркалах.
Машин на Второй авеню было все еще немного. Такси, сигналя вовсю, проворно лавировали между медлительными легковушками и фургонами. На лобовых стеклах и ярко-желтых их кузовах играли блики веселого майского солнца. Ожидая у светофора, когда загорится зеленый, Джейк заметил бродягу на углу Второй и Пятьдесят второй. Тот сидел прямо на тротуаре, привалившись спиной к кирпичной стене маленького ресторанчика. Подойдя ближе, Джейк разглядел, что ресторан называется «Чав-чав».
Чу-чу, невольно подумалось Джейку. Вот правда.
– Хотя бы 25 центов? – устало спросил бродяга, и Джейк ссыпал не глядя ему на колени всю сдачу из книжного магазина. Теперь, точно как по расписанию, он услышал «Роллинг стоунз»:
Я вижу красную дверь и хочу ее выкрасить в черный,
Никаких больше красок, я хочу чтобы все стало черным…
Джейк увидел теперь – без всякого удивления, – что магазин называется «Башня выдающихся записей».
Похоже, сегодня у нас массовая распродажа башен.
Джейк шел вперед. Дорожные знаки и вывески плыли мимо, как будто в туманном сне. В квартале между Сорок девятой и Сорок восьмой располагался один магазинчик. Он назывался «Твои отражения». Джейк повернул мимоходом голову. Все, как он и предвидел. Он знал, что так будет: дюжина Джейков в дюжине зеркал – дюжина мальчиков, маленьких для своего возраста, одетых в аккуратные школьные костюмы – синие блейзеры, белые рубашки, темно-красные галстуки, серые брюки. В школе Пайпера не было обязательной строгой формы, но определенные негласные правила существовали, и родители учеников неуклонно им следовали, одевая своих драгоценных чад.
Теперь школа казалась такой далекой. Такой «давнишней».
Внезапно Джейк понял, куда он идет. Понимание это прорвалось на поверхность его сознания, точно родник освежающей чистой воды, бьющий из-под земли. Клавке деликатесов, – сказал он себе. – Во всяком случае, так она смотрится с виду – простой магазинчик деликатесов. Только на самом деле это вовсе не магазин – это проход в другой мир. В тот мир. Его мир. Правильный мир.
Джейк уже не мог терпеть. Он побежал, жадно глядя вперед. На переходе через Сорок седьмую горел красный свет, но Джейк даже не посмотрел на светофор: спрыгнув с тротуара, он шустро понесся по белым полоскам «зебры», едва ли взглянув налево. Раздался визг тормозов и скрежет покрышек. Какой-то фургон резко остановился, когда Джейк пронесся перед самым его капотом.
– Эй! У тебя как с головой? – прокричал водитель, но Джейк даже и не поглядел в его сторону.
Еще только один квартал.
Джейк поднажал. Теперь он мчался как угорелый. Галстук сбился набок и трепыхался за левым плечом. Волосы развевались, отброшенные со лба назад. Мягкие кожаные ботинки молотили по тротуару. Прохожие, кто изумленно, кто просто с любопытством, косились на Джейка, но он не обращал внимания на эти взгляды. Как не обратил он внимания на рассерженный окрик водителя на переходе.
Вот здесь… на углу. Рядом с магазинчиком канцтоваров.
Впереди показался какой-то дядька в темно-коричневой рабочей форме с длинной тележкой, нагруженной картонными ящиками. Джейк перепрыгнул через нее, как через барьер, вскинув руки. Ни дать ни взять бег с препятствиями. Заправленная рубашка выбилась сзади из брюк и торчала теперь из-под синего блейзера, точно краешек детского фартучка. Приземлившись с той стороны тележки, Джейк чуть не врезался в коляску с ребенком, которую катила перед собой молодая пуэрториканка. Он обогнул ее с ходу, в точности как полузащитник, закрывший брешь в линии защиты и спасший тем самым свои ворота.
– Где пожар, молодой человек? – полюбопытствовала пуэрториканка, но Джейк даже и не взглянул в ее сторону. На всех парах он пронесся мимо магазинчика канцтоваров с блокнотами, ручками и калькуляторами в витрине.
Дверь! – твердил он себе, ликуя. – Сейчас я ее увижу! И что потом? Буду стоять и смотреть? Да ни в жизни! Я пройду через эту дверь… а если она вдруг заперта, я ее просто снесу с пете…
Тут он обнаружил, что добрался уже до угла Второй и Сорок шестой, и наконец остановился, буквально затормозил, проехав на каблуках. Он стоял посреди тротуара, дыша тяжело и со свистом, стиснув руки в кулаки. Волосы снова упали ему на лоб влажными от испарины прядями.
– Нет. – Он едва не расплакался. – Нет! – Но это неистовое, полубезумное отрицание не изменило того, что он видел. Вернее, того, что не видел. Смотреть, собственно, и не на что было. Деревянный забор, а за забором – пустырь, замусоренный и заросший сорняками.
Дом, который когда-то стоял здесь, давно снесли.
16
Минуты две Джейк стоял неподвижно перед дощатым забором, тупо глядя на захламленный пустырь за ним. Губы его скривились. Он буквально физически ощущал, как тает надежда, как испаряется его непоколебимая уверенность, сменяясь отчаянием, горше которого он еще в жизни не знал.
Очередная ложная тревога, подумал Джейк, когда прошло первое потрясение и он снова обрел способность думать. Очередная ложная тревога. Очередной тупик. Давно засохший колодец. Теперь опять появятся голоса, и как только это произойдет, я, наверное, закричу. И это нормально. О'кей. Потому что мне уже надоело. Яне выдержу больше. Мне надоело сходить с ума. Если так вот и сходят с ума, то пусть это случится быстрее, сейчас, пусть меня заберут в дурдом и что-нибудь вколют такое, чтобы я отрубился совсем. Я сдаюсь. Это конец всему. Бобик сдох.
Но голоса не вернулись… пока еще нет. И теперь, когда Джейк снова обрел способность размышлять над увиденным, он наконец осознал, что пустырь за забором не так уж и пуст, как ему показалось сначала. Посреди этой мертвой свалки, заросшей сорной травой, стоял большой щит с надписью:
Скоро здесь будет? Вполне вероятно… но были у Джейка свои сомнения на этот счет. Буквы на рекламном щите повыцвели, а сам щит немного прогнулся. Поверх слов «Роскошный кондоминиум „Бухта Большой Черепахи“ какой-то мастер настенной росписи по имени БАНГО СКАНК оставил долгую о себе память посредством баллончика-распылителя с синей краской. Интересно, подумал Джейк, проект просто отсрочили или он тихо сдох сам собой? Он почему-то вдруг вспомнил, как недели, наверное, две назад папа беседовал по телефону со своим консультантом по капиталовложениям. Орал на него благим матом, чтобы тот даже не думал ни о каком дальнейшем инвестировании.
– Мне наплевать, какая у вас там заманчивая информация о налогах и предполагаемых сделках! Да хоть растакая! – едва не вопил отец (как Джейк уже понял, это был в общем-то папин нормальный тон, когда он обсуждал деловые вопросы, – обстоятельство это объяснялось, быть может, отчасти наличием у папы в столе «кокаиновых залежей»). – Каждый раз, когда они там предлагают что-то действительно сногсшибательное, обязательно жди подвоха!
Забор, огораживающий пустырь, доходил Джейку до подбородка. Все доски были увешаны объявлениями и афишами: Оливия Ньютон-Джон на «Радио-Сити», рок-группа «G.Gordon Liddy» вместе с «Пещерами» выступают в каком-то там клубе в Ист-Виллидже, фильм «Война зомби», который уже прошел ранней весной. Через определенные промежутки к доскам забора были прибиты непременные таблички ПРОХОД ВОСПРЕЩЕН, но большинство из них было заклеено сверху вычурными афишами. Чуть подальше имелось еще одно произведение в стиле граффити – краска, как видно, когда-то была ярко-красной, но теперь она выцвела и приобрела пепельно-розовый оттенок, какой бывает у роз, расцветающих в конце лета. Какой-то детский стишок. Джейк смотрел на него как зачарованный, широко распахнув глаза. Он даже прочел его шепотом вслух:
Есть ЧЕРЕПАХА, представьте себе!
Она держит мир у себя на спине!
Если хочешь поиграть,
Приходи к ЛУЧУ опять.
Приходи к ЛУЧУ сегодня,
Будем прыгать и скакать.
Источник этого странного поэтического произведения (если не его смысл) был для Джейка вполне ясен. В конце концов этот район восточной оконечности Манхэттена называется Бухтой Большой Черепахи. Но это не объясняло ни того непонятного обстоятельства, что по спине Джейка вдруг побежали мурашки, ни этого явственного ощущения, неожиданно его охватившего, что он нашел еще один указатель на каком-то волшебном, потаенном пути.
Расстегнув рубашку, Джейк сунул две книги, которые только что приобрел, за пазуху. Потом огляделся, убедился, что никто на него не смотрит, и, опершись двумя руками о забор, подтянулся, перекинул одну ногу, другую и спрыгнул по ту сторону. При этом левой ногой он угодил прямо на груду беспорядочно сваленных кирпичей. Они, естественно, заскользили под ним. Лодыжка его подвернулась, и всю ногу пронзила боль. Джейк с грохотом упал прямо на кирпичи и вскрикнул одновременно от боли и неожиданности, когда они врезались ему в ребра, точно грубые крепкие кулаки.
Сначала он даже и не пытался встать, а просто лежал, дожидаясь, когда восстановится сбитое от удара дыхание. Вряд ли он как-то серьезно ушибся, но ногу он подвернул – это точно. Теперь лодыжка скорее всего распухнет. Домой он вернется хромая. Придется, однако, сжать зубы и потерпеть: денег на тачку нет.
Ты что, в самом деле собрался вернуться домой? Да тебя там живьем съедят.
Может быть. А быть может, и нет. Впрочем, насколько ему кажется, особого выбора у него нет. Но у него еще будет время об этом подумать. Сейчас он намерен исследовать этот пустырь, что притянул его, как магнит стальную стружку. Джейк вдруг понял, что ощущение силы, разлитой вокруг, не пропало. Наоборот, оно стало еще сильнее. И вряд ли она исходила только от этого пустыря. Что-то здесь происходило. Что-то особенное. Очень важное. Даже в самом воздухе чувствовалась вибрация, как будто по нему растекались волны энергии, источаемые самой громадной электростанцией в мире.
Только поднявшись на ноги, Джейк увидел, как он удачно упал. Упади он чуть в сторону, он бы попал прямо на кучу битого стекла и скорее всего очень сильно порезался.
Это, наверное, от витрины, подумал Джейк. Когда здесь еще был магазинчик деликатесов, в ней выставлялись сыры и колбасы. Стоишь на улице и смотришь. Их еще подвешивали на веревках. – Джейк не знал, откуда он это знает. Он просто доподлинно знал.
Задумчиво оглядевшись по сторонам, Джейк отошел от забора чуть дальше в глубь пустыря. Ближе к середине участка, едва заметный под буйно разросшимися сорняками, на земле валялся какой-то рекламный щиток. Опустившись на колени, Джейк поднял его и стряхнул с него грязь. Буквы давно выцвели, но их еще можно было прочесть:
А внизу той же красной-выцветшей-до-розовой краской из баллончика-распылителя кто-то вывел загадочную фразу: В ЕЕ МЫСЛЯХ – ВЕСЬ МИР, В ЕЕ МЫСЛЯХ – ВСЕ МЫ.
Вот оно, это место, – сказал себе Джейк. – О да.
Он уронил щит на землю, поднялся и медленно пошел дальше в глубь пустыря, внимательно глядя по сторонам. С каждым шагом ощущение присутствия некой силы крепло. Все, что он видел – сорняки, осколки стекол, груды битого кирпича, – было как будто пронизано этой безудержной силой. Даже пустые пакетики из-под хрустящей картошки казались красивыми, а пустую пивную бутылку солнечный свет превратил в сосуд коричневого огня.
Джейк очень четко осознавал каждый свой вдох, свет солнца, который ложился на все золотым покровом. Внезапно он понял, что стоит на пороге великой тайны. Его била дрожь. Наполовину от страха, наполовину от удивления, смешанного с восторгом.
Оно все здесь. Все. Все по-прежнему здесь.
Сорняки льнули к его ногам. Репей налип на носки. Поднявшийся ветерок зашелестел упаковкой из-под печенья. Солнечный луч отразился сверкающим бликом, и на мгновение обычная упаковка словно бы преисполнилась внутренним сиянием, жутким и прекрасным одновременно.
– Все по-прежнему здесь, – повторил Джейк вслух, не зная о том, что лицо его тоже сейчас преисполнилось собственным внутренним светом. – Все здесь.
Теперь ему слышался звук, вернее, Джейк его слышал с самого начала, как только ступил на пустырь. Какой-то удивительный, торжественный гул, в котором сквозили невыразимое одиночество и невыразимая красота. Так, наверное, плачет ветер над пустынной равниной, только звук был живым. Точно хор тысячи голосов, слившихся в единую могучую открытую ноту. Джейк огляделся по сторонам и вдруг понял, что видит лица — в сплетении сорняков, в ветках кустарника, даже в грудах битого кирпича. Лица.
– Вы кто? – прошептал Джейк. – Кто вы?
Ответа он не получил, но ему показалось, что за этим звенящим хором он слышит иные звуки: грохот конских копыт по сухой пыльной земле, громы выстрелов и из сумрака – голоса ангелов, славу поющих. Ему представлялось, что лица, которые он различал во всем, поворачивались к нему, когда он проходил. Они словно бы наблюдали за ним, но Джейк чувствовал, что за пристальным их вниманием не скрывается злых намерений. Отсюда ему была видна Сорок шестая и даже одно крыло резиденции ООН на Первой авеню, но это уже не имело значения… весь Нью-Йорк побледнел и сделался прозрачным, точно оконное стекло.
Гул нарастал. Уже не тысяча – миллион голосов вздымались могучим хоралом, восставая из бездонного колодца Вселенной. Теперь Джейк уже различал имена, хотя, может быть, это только ему чудилось. Одно имя, кажется, было Мартен. Другое – Катберт. Еще одно – Роланд… Роланд из Гилеада.
Были там и имена, и бессвязный гул разговора – десятки тысяч историй, сплетенных в одну, но над всем царил этот могучий, набирающий силу звон, вибрация, наполнявшая его разум ослепительно белым светом. И Джейк вдруг понял – и радость была столь огромной, что грозила взорвать его изнутри, – чей это голос. Голос Согласия. Голос Белизны. Голос Вечности. Великий хорал утверждения, выпевающий песнь свою на пустыре. Для него.
А потом, в низких зарослях репейника, Джейк увидел ключ… а за ключом еще – розу.
17
Ноги его подкосились, и он упал на колени. Смутно, словно бы издалека, Джейк осознал, что плачет. Он слегка обмочился, но и это он осознавал едва ли. Не вставая с колен, он прополз вперед и потянулся за ключом, лежащим в зарослях репейника. Форма ключа показалась ему знакомой. Он, кажется, уже видел один такой – в своих снах:
Он подумал еще: Маленькая s-образная загогулина на конце – вот в чем секрет.
Как только он сжал ключ в руке, голоса загремели, слившись в один гармоничный аккорд триумфа. Джейк закричал, и крик его утонул в этом хоре. Ключ у него на ладони вспыхнул вдруг белым светом, и по руке его, казалось, прошел мощный электрический разряд. Он как будто схватился за оголенный провод под напряжением, но боли не было.
Он положил ключ между страницами «Чарли Чу-чу». Пристальнее вглядевшись в розу, Джейк неожиданно осознал, что настоящий ключ – это она. Ключ ко всему. Он прополз чуть вперед, чтобы взять ее. Лицо его излучало свет. Глаза полыхали, как два провала, заполненных голубым огнем.
Роза росла посреди островка травы – странной багровой травы.
Когда Джейк потянулся к ней, бутон стал раскрываться прямо у него на глазах, обнажая темно-красные пылающие глубины. Лепесток раскрывался за лепестком, и каждый горел своим собственным тайным огнем. Джейк никогда не видел такого чуда, ничего, до такой степени напоенного ликующей жизнью.
Как только он протянул к ней руку – решительно, без колебаний, – хор голосов принялся выпевать его имя… и в сердце Джейка закрался предательский страх. Холодный как лед и тяжелый как камень.
Что-то было не так. Теперь Джейк ощущал какой-то вибрирующий диссонанс… как царапина, безобразная и глубокая, на бесценном полотне великого мастера, как жар, снедающий больного изнутри, под хладной кожей его лба.
Как червяк. Червяк, вгрызающийся в сердцевину плода. И еще – тень. Та, что таится за следующим поворотом дороги.
А потом перед ним раскрылась самая сердцевина розы, взорвавшись желтым слепящим светом, и волна изумления, смешанного с восторгом, тут же смыла все страхи. Джейк поначалу подумал, что это всего лишь пыльца, пусть и исполненная сверхъестественного сияния, которым здесь было пронизано все. Но, нагнувшись поближе, он разглядел, что этот круг пламенеющей желтизны в сердцевине цветка – никакая вообще не пыльца, а солнце. Настоящее солнце: кузница чистого света, горящего в сердцевине розы, что растет посреди багровой травы.
Снова вернулся страх. Даже не страх уже – неподдельный ужас. Все правильно, вдруг подумалось Джейку. Пока здесь все правильно, но оно может пойти не так – по-моему, уже пошло. Мне дали почувствовать это. В той мере, в какой я мог выдержать это «не так». Но только что? И чем я могу помочь?
Как червяк, проникающий глубже и глубже.
Джейк ощущал ее, эту пульсацию, точно биение больного и злобного сердца – непримиримого недруга безмятежного великолепия розы, вносящего вопиющий разлад в стройный хор голосов, которые так его успокоили и помогли ему воспрянуть духом.
Наклонившись еще ближе к розе, Джейк увидел, что солнце там, в сердцевине ее, не одно, что их много, солнц… быть может, все солнца Вселенной сияли сейчас в этом исполненном жизни, но все-таки хрупком сосуде из пламенеющих лепестков.
Там был целый мир. И этому миру грозила опасность.
Зная, что прикоснуться к этому полыхающему микрокосму почти наверняка означает смерть, и все же не в силах противиться искушению, Джейк протянул руку к сияющей сердцевине. В этом его жесте не было ни любопытства, ни ужаса – только одно невыразимое никакими словами стремление защитить розу.
18
Поначалу, едва придя в себя, Джейк осознал только то, что прошло много времени и что голова у него буквально раскалывается от боли.
Что случилось? Меня тюкнули по башке и ограбили?
Перевернувшись, он сел. Новый взрыв боли пронзил голову. Джейк осторожно потрогал свой левый висок. На пальцах осталась кровь. Взглянув вниз, он увидел кирпич, что валялся в траве. Один его сбитый угол был подозрительно алым.
Если бы угол был острый, я бы сейчас уже находился на том свете или лежал бы в коме.
Взглянув на свое запястье, Джейк с удивлением обнаружил, что часы его на месте. «Сейко». Не то чтобы очень уж дорогие, но, как правило, в этом городе не бывает такого, чтобы ты, задремав на заброшенном пустыре, проснулся потом, что называется, при своем добре. И не важно, дорогие на тебе «игрушки» или не очень, всегда отыщется кто-нибудь, кто с удовольствием освободит тебя от них. Но на этот раз ему, похоже, повезло.
Уже четверть пятого. Он пролежал здесь в отключке почти шесть часов. Папа, возможно, уже сообщил в полицию о пропаже сына, и его сейчас ищут. Однако для Джейка это уже не имело значения. Ему казалось, что он вышел из школы Пайпера тысячу лет назад, хотя это было не далее как сегодня утром.
Джейк поплелся к забору, что отгораживал эту заброшенную площадку от Второй авеню, но остановился на полпути.
Что же все-таки произошло?
Мало-помалу память вернулась к нему. Он перелез через забор. Поскользнулся и подвернул лодыжку. Наклонившись, Джейк потрогал ее и сморщился от боли. Да… так оно все и было. А дальше?
Что-то волшебное.
Он осторожно, на ощупь пробирался по воспоминаниям, отыскивая это «что-то», как дряхлый старик пробирается через темную комнату. Все тогда преисполнилось внутренним светом. Все – даже пустые пакеты и пивные бутылки. Потом появились какие-то голоса… они пели в могучем хоре и рассказывали истории… тысячи голосов, перекрывавших друг друга и оттого невнятных.
– И лица, – пробормотал он вслух. Вспомнив о лицах, Джейк с опаской огляделся по сторонам. Никаких лиц. Груды битого кирпича оставались всего лишь грудами кирпича, сорняки – сорняками. Никаких лиц, и все же…
…и все-таки они были. Были. Тебе вовсе не померещилось.
Он сам в это верил. Он не мог уже ухватить сущность вспоминаемого, всю меру его безупречности и красоты, но он знал одно: то, что случилось, случилось на самом деле. Просто память о тех мгновениях, что предшествовали его долгому обмороку, была сродни фотографиям, сделанным в самый счастливый день жизни. Ты помнишь, каким он был, этот день, – пусть не все, но ведь что-то ты помнишь, – но фотографии все равно остаются какими-то невыразительными и безжизненными.
Джейк оглядел заброшенный пустырь – лиловые сумерки уходящего дня уже подкрадывались, затеняя свет, – и подумал: Я хочу, чтобы все вернулось. Господи, как я хочу, чтобы все вернулось таким, как было.
И тут он увидел розу. Она росла посреди небольшого участка багровой травы рядом с тем местом, где он упал. Сердце бешено заколотилось в груди. Джейк снова рванулся туда, не обращая внимания на боль, пронзавшую при каждом шаге больную ногу, и упал перед ней на колени, как истово верующий пред алтарем. Наклонился вперед, широко распахнув глаза.
Это же просто роза. Всего лишь роза. И трава…
Теперь Джейк увидел, что трава не багровая, нет. Травинки испачканы красным, но под этими подтеками цвет был нормальным. Зеленым. Приглядевшись получше, Джейк разглядел неподалеку еще одно пятно на траве – синего цвета. Справа, на листьях репейника, пестрели брызги красной и желтой краски. Пустые банки из-под краски нашлись сразу же за кустами репейника, сваленные в небольшую кучу. На этикетках стояло название фирмы. «Glidden Spred Satin».
Вот так вот. Всего лишь пятна краски. А тогда у тебя в голове все смешалось, вот тебе и привиделось…
Ерунда.
Он знал, что он видел тогда и что видит сейчас.
– Маскировка, – сказал он вслух. – Все это было здесь. Все-все. И… оно здесь по-прежнему.
Теперь, когда в голове у него прояснилось, он снова почувствовал эту спокойную, гармоничную силу, что исходила здесь отовсюду. Хор голосов продолжал звучать по-прежнему мелодично, только теперь как-то смутно, словно бы издалека. Вглядевшись в кучу битого кирпича и остатков старой штукатурки, Джейк увидел едва различимое лицо, в ней сокрытое. Лицо женщины со шрамом на лбу.
– Элли? – спросил он шепотом. – Вас зовут Элли, правда?
Ответа не было. Лицо исчезло. Осталась одна неприглядная куча штукатурки и кирпича.
Джейк опять посмотрел на розу и увидел теперь, что она не темно-красного цвета, что живет в самой сердцевине пылающей печи, а бледно-розового, словно присыпанного пылью. Очень красивая, но все-таки не совершенная. Кое-где лепестки пожухли и свернулись – их омертвевшие края побурели. Роза эта была не такая, какими обычно торгуют в цветочных лавках. Те выращивают специально, эта же была дикой.
– Ты очень красивая, – сказал он и протянул руку, чтобы снова ее коснуться.
И хотя не было ветра, роза склонилась навстречу его руке. Джейк лишь на мгновение прикоснулся к ее лепесткам – гладким, бархатистым и таким дивно живым, – и хор призрачных голосов стал будто громче.
– Тебе плохо, роза?
Ответа, конечно, он не получил. Едва он убрал руку, роза, склонившаяся к нему, снова качнулась и встала на прежнее место – посреди залитой краской сорной травы в своем тихом, забытом великолепии.
Разве розы сейчас цветут? – удивился Джейк. – Вроде бы еще рано. Впрочем, разве что дикие розы? Но почему эта дикая роза выросла на пустыре? И почему только одна? Почему нет других?
Он так и стоял на четвереньках, завороженно глядя на розу, пока вдруг не сообразил, что может стоять так до самого вечера (если вообще не всю жизнь) и все равно не приблизится ни на йоту к разгадке тайны, в ней заключенной. В какой-то миг он увидел ее настоящую, как и все остальное на этой заброшенной, замусоренной площадке, – увидел ее без маски, без обманчивых покровов. Ему очень хотелось увидеть ее такой снова, но одного желания было мало.
Пора возвращаться домой.
Только теперь Джейк увидел, что те две книги, которые он купил утром в «Манхэттенском ресторане для ума», валяются тут же рядом. Он поднял их с земли. И тут из «Чарли Чу-чу» выскользнул какой-то серебристый предмет и упал на траву. Джейк, стараясь не особенно напрягать больную ногу, нагнулся, чтобы поднять его. Хор голосов снова как будто стал громче, но лишь на мгновение, а потом опять замер на самом пороге слышимости.
– Значит, и это тоже было взаправду, – пробормотал Джейк себе под нос, провел большим пальцем по тупым зарубкам на ключе: по трем бесхитростным V-образным впадинкам и завитку в форме буквы «s» на конце – и, затолкав ключ поглубже в передний карман брюк, опять захромал к забору.
Он уже было собрался перелезать на ту сторону, как вдруг его озарила ужасная мысль.
Роза! А вдруг кто-то сюда забредет и сорвет ее?
Он так испугался, что даже невольно издал тихий стон. Повернувшись, он сразу увидел ее, хотя теперь розу накрыла тень от ближайшего здания, – бледно-розовый цветок в полумраке, ранимый, прекрасный и одинокий.
Я не могу бросить ее одну – я должен остаться, чтобы ее охранять!
Но тут в сознании его прозвучал голос, голос того человека, с которым он повстречался когда-то в пустыне, на заброшенной станции, в той, другой, странной жизни: Никто не сорвет ее и не растопчет. Никто. Ни один варвар. Потому что тупые его глаза просто не вынесут вида ее красоты. Ей ничто не грозит. Она способна сама себя защитить от таких напастей.
Джейк испытал неподдельное облегчение.
А можно мне снова прийти сюда и посмотреть на нее? – спросил он у этого голоса-призрака. – Когда мне будет плохо или если вернутся те голоса и снова станут меня донимать? Можно мне будет прийти сюда и посмотреть на нее, чтобы немного утешиться?
На этот раз голос ему не ответил. Джейк весь внутренне замер, прислушиваясь, но ничего не услышал. Засунув «Чарли Чу-чу» и «Загадки» за пояс брюк – которые, как он теперь рассмотрел, были все в грязи и репейнике, – он схватился за край забора, подтянулся на руках и, перевалившись через верх, спрыгнул на тротуар Второй авеню, внимательно следя за тем, чтобы весь вес пришелся на здоровую ногу.
Движение на улице – и машин, и пешеходов – стало теперь оживленнее: закончился рабочий день, и все спешили по домам. Кое-кто из проходящих мимо с удивлением покосился на мальчика в грязных брюках, разорванном блейзере и расстегнутой рубашке, неуклюже перелезавшего через забор, но таких было немного. Люди в Нью-Йорке привыкли к тому, что периодически кто-то из горожан выкидывает, скажем так, странные номера.
Пару мгновений Джейк постоял на месте, преисполненный чувством потери. Постепенно до него дошло, что голоса, донимавшие его на протяжении трех недель и вдруг прекратившиеся сегодня, продолжали хранить молчание. Все-таки это уже кое-что.
Он поглядел на дощатый забор, и ему сразу бросился в глаза стишок, намалеванный красной когда-то краской. Может быть, потому, что теперь краска стала такого же цвета, как роза.
– «Есть ЧЕРЕПАХА, представьте себе, – пробормотал Джейк вслух. – Она держит мир у себя на спине». – Он невольно поежился. – Господи, ну и денек!
Оторвав взгляд от забора, он медленно захромал по направлению к дому.
19
Портье внизу, наверное, позвонил им в квартиру, как только Джейк вошел в подъезд: когда двери лифта раскрылись на пятом этаже, отец уже ждал его в холле. Элмер Чеймберз был в поношенных, вылинявших джинсах и ковбойских сапогах на высоких каблуках. Так его природные пять футов десять дюймов роста увеличивались до целых шести футов. Папа стригся «ежиком», и его черные волосы, как обычно, дыбом стояли на голове. Сколько Джейк себя помнил, отец всегда выглядел так, как будто он только что оправился от сильнейшего потрясения. Едва Джейк вышел из лифта, Чеймберз-старший схватил его за руку.
– Ты посмотри на себя! – Отец обвел Джейка внимательным взглядом, который охватывал все: и испачканное лицо, и грязные руки, и кровь, засохшую у него на виске и щеке, извозюканные брюки, разорванный блейзер и репейник, прилипший к галстуку точно диковинная авангардистская заколка. – Давай быстро домой! Где ты, черт возьми, шлялся? Твоя мать чуть с ума не сошла!
Не дав сыну и слова сказать в ответ, отец затащил Джейка в квартиру. В коридорчике между столовой и кухней стояла, словно бы дожидаясь Джейка, Грета Шоу. Она ободрила его осторожным сочувственным взглядом и исчезла, прежде чем «мистер» успел ее углядеть.
Мама сидела в своем кресле-качалке. Увидев Джейка, она поднялась – поднялась, не вскочила, равно как и не бросилась к сыну через весь холл, дабы покрыть его поцелуями и засыпать упреками. Заметив рассеянный мамин взгляд, Джейк решил, что с полудня она уже накачалась валиумом. Как минимум три таблетки. Может быть, все четыре. Его родичи – оба – свято верили в лучшую жизнь, достигаемую при посредстве высокоразвитой химии.
– У тебя кровь! Где ты был? – Вопрос был задан обычным голосом с хорошо поставленным произношением выпускницы колледжа Вассара. Можно было подумать, что она обращается просто к знакомому, с которым приключилось легкое ДТП.
– Я гулял, – сказал он.
Папа, теряя терпение, грубо его встряхнул. К такому Джейк не был готов. Он пошатнулся и тяжело наступил на поврежденную ногу. Ее снова пронзила боль, и Джейк вдруг взбесился. Отец ведь так взъелся не потому, что Джейк без всякого объяснения смылся из школы, оставив на парте дурацкое сочинение, – он психует из-за того, что сынок набрался наглости и нарушил ко всем чертям его драгоценный «режим».
До этого времени Джейк испытывал по отношению к отцу только три чувства: смущение, страх и своего рода робкую, стыдливую любовь. Теперь же он понял, что чувств было пять, но последние два, до поры подавляемые, проявились лишь сейчас. Гнев. Отвращение. И к этим новым, весьма неприятным чувствам примешивалась неизбывная тоска по родному дому – по его настоящему дому. Это чувство сейчас захватило его целиком, затуманив все другие. Он смотрел на пылающие щеки отца, на его вздыбившийся «ежик», но ему представлялся пустырь за дощатым забором. Ему так хотелось вернуться туда, чтобы смотреть на розу и слушать хор призрачных голосов. Здесь все не мое, думал он. Отныне. Меня ждут другие дела. Вот только бы знать какие.
– Отпусти меня, – выдавил он.
– Что ты сказал? – Глаза отца широко распахнулись от изумления. Сегодня, заметил Джейк, глаза его были буквально налиты кровью. Похоже, хорошо приложился к своему волшебному порошку. Сейчас, наверное, не самое лучшее время с ним препираться, но неожиданно Джейк осознал, что он все равно пойдет на конфликт. Он не позволит отцу обращаться с собой, как с мышью, попавшей в зубы кота-садиста. Только не сегодня. И, быть может, уже никогда. Джейк вдруг понял простую вещь. Причина его раздражения и гнева проста: он не может им рассказать о том, что с ним произошло – и продолжает происходить. Они сами закрыли все двери.
Но у меня есть ключ, вдруг подумалось Джейку. Он безотчетно потрогал его через ткань кармана и неожиданно вспомнил конец того странного стихотворения:
Если хочешь поиграть,
Приходи к ЛУЧУ опять.
Приходи к ЛУЧУ сегодня,
Будем прыгать и скакать.
– Я сказал: отпусти меня, – повторил он. – Я ногу подвернул. Ты мне делаешь больно.
– Я тебе сейчас сделаю по-настоящему больно, если ты не…
Джейк как будто почувствовал внезапный прилив некой силы.
Он схватил руку, что сжимала его предплечье, и резко ее стряхнул. У папы челюсть отвисла.
– Я на тебя не работаю, – сказал Джейк. – Я твой сын, если ты помнишь. А если ты вдруг забыл, посмотри фотографию на своем столе.
Верхняя губа Чеймберза-старшего поползла вверх, обнажая безупречные зубы из лучшей металлокерамики. На две трети усмешка его состояла из изумления, но на одну треть – из ярости.
– Не смейте так со мной разговаривать, мистер… где, черт возьми, уважение к отцу?
– Даже не знаю. Наверное, я его потерял по дороге домой.
– Ты целый день где-то шлялся, без разрешения ушел, мать твою, а теперь стоишь тут и грубишь отцу…
– Прекратите! Вы оба! Немедленно прекратите! – воскликнула мама. Несмотря на громадную дозу транквилизатора, в ее голосе явственно слышались истеричные нотки. Казалось, она вот-вот расплачется.
Отец протянул было руку, собираясь опять схватить Джейка, но потом, кажется, передумал. Наверное, причиной тому послужила удивительная сила, с которой сын только минуту назад сбросил его – отца! – руку. Или причина была еще проще: взгляд Джейка.
– Я хочу знать, где ты был.
– Я сказал уже. Я гулял. И больше я вам ничего не скажу.
– Хрен моржовый! Сюда звонил ваш директор. И учитель французского приходил. Они оба хотели с тобой поговорить. Задать тебе пару вопросов! Я, черт возьми, тоже хочу задать тебе пару вопросов, и хочу, чтобы ты мне ответил!
– Ты весь грязный, – заметила мама и спросила едва ли не робко: – Тебя не ограбили, Джонни? Тебя что, избили… ограбили?
– Никто его не ограбил, – проревел Элмер Чеймберз. – Ты что, не видишь, часы на нем.
– Но у него же кровь.
– Да все нормально, мам. Это я просто ударился.
– Но…
– Я иду спать. Я ужасно устал. Если вы все же хотите об этом поговорить, то давайте утром, о'кей? Завтра, быть может, у нас получится. Но сегодня мне просто нечего вам сказать.
Отец шагнул к нему, протянув руку.
– Нет, Элмер! – Мама едва ли не закричала.
Но Чеймберз-старший пропустил ее реплику мимо ушей и схватил Джейка сзади за блейзер.
– Нет, ты так от меня не уйде… – начал было он, но Джейк резко развернулся и вырвался. Разошедшийся шов на правом рукаве с треском разъехался окончательно.
Под пылающим взглядом сына отец отступил. Лицо его, только что искаженное гневом, вдруг словно потухло, и на нем появилось теперь выражение, очень похожее на страх. «Пылающий взгляд» – это не просто метафора; глаза Джейка как будто действительно загорелись огнем. Мама бессильно вскрикнула, зажала рукой рот и, отступив на два шага, безвольно упала обратно в кресло-качалку.
– Оставь… меня, – отчеканил Джейк.
– Что с тобой происходит? – Теперь голос отца стал едва ли не грустным. – Что такое с тобой происходит? Ничего никому не сказав, ты уходишь из школы в первый экзаменационный день, являешься домой к ночи, весь грязный… и ведешь себя, будто ты спятил.
Вот оно – и ведешь себя, будто ты спятил. Этого он и боялся – с того самого дня, как возникли голоса три недели назад. Ужасного обвинения. Но теперь, когда это произошло, Джейк вдруг обнаружил, что оно не так страшно – вообще нестрашно, – может быть, потому, что сам для себя он уже все решил. Да, что-то с ним произошло. И все еще происходит. Но он не спятил. Нет. Во всяком случае, пока.
– Утром мы поговорим, – повторил он опять и направился через столовую в коридор. На этот раз отец не пытался его остановить. Остановил его обеспокоенный мамин голос:
– Джонни… с тобой все в порядке?
Что на это ответить? Да? Нет? Или – и да, и нет? Или – ни то, ни другое? Но голоса прекратились, а это уже кое-что. Сказать по правде, это уже немало.
– Мне уже лучше, – выдавил он наконец. Спустился вниз к себе в комнату и решительно закрыл за собой дверь. Этот звук захлопнувшейся за спиной двери, отгородившей его от всего мира, принес Джейку несказанное облегчение.
20
Он еще постоял у двери, прислушиваясь. Голос матери был едва различим. Голос отца раздавался чуть громче.
Мама что-то сказала насчет крови и доктора.
Отец сказал, что малыш в порядке. Единственное, что с ним не в порядке, так это словесный понос, но с этим он справится сам.
Мама что-то сказала о том, чтобы он успокоился.
Отец ответил, что он спокоен.
Мама сказала…
Отец ответил.
Она сказала… блам-блам-блам. Джейк по-прежнему их любил – несмотря ни на что, он был в этом уверен, – но теперь с ним случилось что-то, и это «что-то» влекло за собой неминуемую цепь событий, которым еще предстояло произойти.
Почему? Потому что с розой творилось что-то неладное. И еще, может быть, потому, что ему так хотелось играть, скакать и прыгать… и снова увидеть его глаза, голубые, как небо над дорожной станцией.
Джейк медленно подошел к столу, снимая на ходу блейзер. Пиджак являл собой плачевное зрелище: один рукав был оторван едва ли не полностью, подкладка свисала, как вялый парус в мертвый штиль. Повесив блейзер на спинку стула, Джейк уселся и выложил на стол две новые книги. Последние полторы недели он очень плохо спал, но сегодня, как ему казалось, он будет спать хорошо. Давно он так не уставал. Может быть, завтра утром, когда он проснется, он будет знать, что делать.
Раздался легкий стук в дверь. Джейк настороженно повернулся в ту сторону.
– Это миссис Шоу, Джон. Могу я войти на минутку?
Он улыбнулся. Миссис Шоу – ну конечно же. Родичи выслали ее посредником. Или, может быть, «переводчиком» будет более точно.
«Сходите к нему, – наверное, сказала мама. – Вам он расскажет, что с ним такое. Я – его мать, вот этот мужчина с налитыми кровью глазами и мокрым носом его отец, а вы – всего-навсего домоправительница, но вам он расскажет то, чего не расскажет нам. Потому что вы с ним общаетесь чаще, чем мы, и, может быть, вы говорите на его языке».
У нее будет поднос, подумал еще Джейк и, по-прежнему улыбаясь, пошел открывать дверь.
Миссис Шоу действительно держала поднос. На подносе были два сандвича, большой кусок яблочного пирога и стакан шоколадного молока. Она смотрела на Джейка с тревогой, словно бы опасаясь, что он набросится на нее и укусит. Джейк заглянул ей через плечо, но родителей поблизости не наблюдалось. Он представил себе, как они оба сидят в гостиной, беспокойно прислушиваясь.
– Я подумала, ты захочешь чего-нибудь перекусить, – сказала миссис Шоу.
– Да, спасибо. – Сказать по правде, ему ужасно хотелось есть; он с утра ничего не ел, только позавтракал. Он посторонился, освобождая проход. Миссис Шоу вошла в комнату (еще раз с опаской взглянув на него) и поставила поднос на стол.
– Ой, вы посмотрите! – Она взяла в руки «Чарли Чу-чу». – У меня точно такая же книжка была, когда я была маленькой. Ты сегодня ее купил, Джонни?
– Да. Родители вас попросили узнать, где я был?
Она только молча кивнула. Не хитрила, не притворялась. Это ее работа. Как приготовить поесть или вынести мусор. Можешь мне рассказать, если хочешь, – говорило ее лицо. – А можешь и промолчать. Ты мне нравишься, Джонни, я очень хорошо к тебе отношусь, но все это – только твои проблемы. Я всего лишь работаю здесь, а сегодня я и так задержалась на час сверх положенного.
Это красноречивое выражение ее лица его не обидело. Наоборот, успокоило. Для него миссис Шоу была еще одним знакомым человеком, почти что другом, но все-таки не совсем… Но теперь Джейк подумал, что она чуточку ближе к определению «друг», чем кто-либо из его школьных приятелей, и много ближе, чем мама и папа. По крайней мере миссис Шоу была человеком честным. Она не пыталась как-то извернуться. Все это определялось счетом в конце каждого месяца, но, когда она делала сандвичи, она всегда срезала с хлеба корку.
Джейк схватил сандвич и откусил здоровенный кусок. С сыром и копченой колбасой. Его любимый. Еще одно очко в пользу миссис Шоу: она знает все, что он любит. Вот мама, скажем, до сих пор пребывает в уверенности, что он любит кукурузу в початках и ненавидит брюссельскую капусту.
– Скажите им, что у меня все нормально. А папе еще передайте, что я извиняюсь за то, что ему нагрубил. Мне действительно очень жаль.
Если честно, он ни капельки не жалел об этом, но отцу нужно было одно – его извинение. И только. Когда миссис Шоу передаст ему слова Джейка, папа расслабится и снова станет твердить себе старую ложь: он исполнил отцовский свой долг, и теперь все хорошо. Все хорошо, прекрасная маркиза.
– Я немножечко, кажется, переучился, готовясь к экзаменам, – пробубнил он с набитым ртом, – и утром сегодня все это наконец проявилось. Я словно оцепенел. Мне нужно было немедленно выйти на воздух, иначе я бы, наверное, задохнулся. – Он прикоснулся к засохшей кровяной корке на лбу. – Что до этого, то скажите, пожалуйста, маме, ничего страшного, правда-правда. Меня не ограбили, не избили. Просто случайно ударился. Совершенно по-глупому. Там какой-то рабочий толкал тележку, и я в нее въехал башкой. Получил всего-навсего пустяковую царапину. В глазах не двоится. Даже голова теперь не болит.
Миссис Шоу кивнула.
– Теперь я, кажется, понимаю… все эти пижонские школы с их высокими требованиями к ученикам и всем прочим. Ты немножечко испугался, Джонни. Ничего в этом стыдного нет. Но в последние пару недель ты действительно ходишь словно сам не свой.
– Теперь все будет в порядке. Мне только, наверное, придется переписать сочинение по английскому, но это…
– Ой! – воскликнула миссис Шоу, и на лице ее вдруг отразился испуг. Она положила на место «Чарли Чу-чу» и повернулась к Джейку. – Я едва не забыла! Твой учитель французского приходил и оставил тебе записку. Сейчас принесу.
Она вышла из комнаты. Джейк надеялся, что не очень встревожил мистера Биссетта – тот был действительно классным мужиком, – но, наверное, все же встревожил, раз уж он заявился лично. Чтобы учитель доблестной школы Пайпера лично пришел домой к ученику… такое, должно быть, случается нечасто. Что там, интересно, в записке от мистера Биссетта? Джейк попробовал угадать. Скорее всего приглашение на беседу с мистером Хотчкиссом, школьным психиатром. Еще сегодня утром он бы, наверное, испугался. Но не сейчас.
Сейчас только роза имела значение.
Прикончив первый сандвич, Джейк набросился на второй.
Миссис Шоу оставила дверь открытой, и он слышал, как она говорила с родителями. Судя по голосам, они оба слегка успокоились. Джейк глотнул молока и взялся за яблочный пирог. Через пару минут вернулась миссис Шоу. С такой знакомой синей папкой в руках.
Джейк понял вдруг, что, как выясняется, он избавился не от всех своих страхов. Теперь и ученики, и учителя – все узнали, но сейчас поздно что-либо менять. Уже ничего не исправишь. Однако это не значит, будто ему очень приятна мысль, что все теперь знают: Джейк Чеймберз рехнулся. Что все о нем шепчутся.
Сверху к папке канцелярской скрепкой был прикреплен небольшой белый конверт. Джейк вытащил его и, открывая, взглянул на миссис Шоу.
– Как там родители?
Она улыбнулась.
– Твой папа велел мне спросить, почему ты просто ему не сказал, что у тебя обычный экзаменационный мандраж. Он признался, что с ним тоже такое бывало, когда он учился в школе.
У Джейка челюсть отвисла. Отец никогда не принадлежал к тому сорту людей, которые предаются воспоминаниям, начинающимся со слов: «Знаешь, когда я был маленьким…» Джейк попытался представить себе отца мальчишкой с тяжким клиническим случаем экзаменационного мандража, но ничего у него не вышло – он сумел только вызвать весьма неприглядный образ сварливого карлика в свитерочке с эмблемой Пайпера, в сделанных на заказ ковбойских сапогах, с черными волосами «ежиком», торчащими во все стороны.
Записку, как выяснилось, написал сам мистер Биссетт:
Дорогой Джон.
Бонни Эйвери мне сказала, что ты ушел прямо с экзамена. Она очень за тебя переживает, и я тоже переживаю, хотя мы оба не раз наблюдали подобное, и особенно во время экзаменов. Хочу тебя попросить. Завтра, когда придешь в школу, сразу зайди ко мне, хорошо? Не бывает неразрешимых проблем. Вместе мы все решим. Если тебя угнетают экзамены – а я хочу повторить, что такое случается повсеместно, – можно будет устроить так, чтобы их перенесли. Самое главное – это твое здоровье. Позвони мне сегодня вечером, если захочешь. Мой телефон: 555-7661. До полуночи я буду ждать твоего звонка.
Знай, что ты всем нам очень симпатичен и что мы на твоей стороне.
Джейку хотелось расплакаться. Значит, кому-то он небезразличен, и это здорово. Мистер Биссетт прямо об этом пишет. Но было в записке еще кое-что, невысказанное, хотя от этого не менее замечательное: теплота, и сочувствие, и еще искренняя попытка понять и утешить.
Внизу была нарисована небольшая стрелка. Джейк перевернул листок и прочитал:
Да, кстати, Бонни Эйвери просила меня передать тебе это – прими поздравления!
Поздравления? Что, черт возьми, все это значит?
Он раскрыл синюю папку. К первой странице его сочинения был прикреплен скрепкой листок бумаги. Бланк с надписью: КАБИНЕТ БОНИТЫ ЭЙВЕРИ. С нарастающим изумлением Джейк прочел аккуратные строчки слегка заостренных букв, написанных авторучкой:
Джон!
Харви, я в этом не сомневаюсь, выразит наше всеобщее беспокойство – а он это умеет, – поэтому позволь мне сразу же перейти к твоему экзаменационному сочинению. Я прочла его и выставила оценку во время первого же «окна». Сочинение поразительно оригинальное, самобытное и превосходит все ученические работы, которые мне доводилось читать за последние несколько лет. Это твое нагнетание повтора («вот правда», «и это правда») – очень живой прием, но прием – они есть прием. Истинная ценность сочинения, как мне показалось, в его символическом плане, определяемом поначалу двумя зрительными картинками – двери и поезда – на титульном листе и находящем блестящее развитие дальше, уже непосредственно в тексте. Символический план достигает своего логического завершения в зрительном образе «Темной Башни», который я понимаю как твое утверждение того, что общепринятые устремления не только фальшивы, но и опасны.
Я не претендую на понимание всех символов (например, «Госпожа Теней» или «стрелок»), но по прочтении становится ясно, что сам себя ты видишь «Узником» (школы, общества и т. д.), а всю систему образования – «Говорящим Демоном». Быть может, «Роланд» и «стрелок» – одна и та же фигура, наделенная неограниченной властью? М.б., это твой отец? Меня до того заинтриговала такая возможность, что я даже специально поинтересовалась в досье, как зовут твоего отца. Оказалось, что Элмер, но я также заметила, что средний инициал между его именем и фамилией – Р.
Я нахожу данный образ предельно дерзким и вызывающим. Или, может быть, это имя – некий двойной символ, образ, навеянный одновременно фигурой отца и поэмой Роберта Браунинга «Чайлд Роланд к Темной Башне пришел»? Большинству наших учеников я даже не стала бы задавать этот вопрос, но я знаю твою страсть к чтению!
Во всяком случае, твое сочинение произвело на меня неизгладимое впечатление. Ученики средних классов часто, случается, обращаются к форме так называемого потока сознания, но им очень редко удается этот поток контролировать. Ты же проделал выдающуюся работу по соединению приема потока сознания с языком символов.
Браво!
Свяжись со мной, когда решишь «вернуться», – хочется обсудить с тобой возможность опубликования твоего сочинения в первом выпуске ученического литературного журнала на будущий год.
P.S. Если сегодня ты ушел с экзамена из-за того, что тебе вдруг показалось, будто я не способна понять сочинение такой неожиданно богатой образности, надеюсь, мне удалось рассеять твои сомнения.
Джейк открепил листок, открыв титульный лист поразительно оригинального и богатого образами сочинения. Там, обведенная красным кружком, стояла оценка мисс Эйвери: А+[43]. Ниже она написала еще: ЗАМЕЧАТЕЛЬНО!
Джейк рассмеялся.
Весь сегодняшний день – этот долгий, ужасный, запутанный, опьяняющий, страшный, загадочный день – свелся к приступу безудержного, раскатистого смеха. Джейк повалился на стул, запрокинув голову и прижав обе руки к животу. Из глаз брызнули слезы. Он смеялся до хрипоты и уже почти было прекращал хохотать, когда его взгляд случайно падал на какую-нибудь строку из доброжелательного критического разбора мисс Эйвери, и он заливался по новой. Он не заметил даже, как отец подошел к его двери, постоял там, озадаченно и настороженно глядя на сына, и ушел, покачав головой.
Наконец Джейк начал осознавать, что миссис Шоу так и сидит у него на кровати, глядя на него с этакой дружелюбной беспристрастностью, за которой едва проглядывало неподдельное любопытство. Он попытался заговорить, но слова утонули в новом взрыве смеха.
Надо бы прекратить, – сказал он себе. – Иначе я просто умру. У меня будет удар, или сердечный приступ, или что там еще бывает…
А потом ему вдруг подумалось: Интересно, а что она вывела из «чу-чу, чу-чу»? – И он опять разразился смехом.
Наконец спазмы смеха начали потихоньку сходить на нет, сменяясь нервным хихиканьем. Джейк вытер слезящиеся глаза и сказал:
– Извините, миссис Шоу, – это просто… ну… я получил за свое экзаменационное сочинение «А с плюсом». Оно очень богато… об… образно…
Он не сумел закончить. Его опять согнуло пополам от смеха. Снова пришлось схватиться руками за живот – он болел нестерпимо.
Миссис Шоу встала на ноги, улыбаясь.
– Замечательно, Джон. Я очень рада, что все так хорошо повернулось, и я уверена, что твои папа с мамой тоже будут довольны. Уже очень поздно… придется, наверное, сказать портье, чтобы он вызвал мне такси. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, миссис Шоу, – не без усилия выдавил Джейк, стараясь сдержать приступ смеха. – Спасибо вам.
Как только миссис Шоу вышла за дверь, он снова расхохотался.
21
В течение следующего получаса к нему – по отдельности – заглянули родители. Они оба действительно поутихли, а «А с плюсом» за сочинение, похоже, еще прибавило им спокойствия. Когда они заходили, Джейк сидел за столом, якобы глядя в открытый учебник французского. На самом деле он, ясное дело, туда не смотрел и смотреть не желал. Он ждал, когда папа с мамой уйдут и он наконец сможет спокойно рассмотреть книги, которые купил сегодня. Ему не давала покоя мысль, что настоящий экзамен еще впереди. Ему надо сдать его – обязательно. Во что бы то ни стало!
Где-то в четверть десятого к нему в комнату заглянул отец – минут через двадцать после того, как ушла мама, которая пробыла у него недолго и так ничего толком и не сказала. В одной руке Элмер Чеймберз держал сигарету, в другой – стакан с остатками виски. Вид у него был не просто спокойным, а прямо-таки блаженным. Может быть, равнодушно подумал Джейк, папа сделал неслабый набег на мамины залежи валиума.
– С тобой все в порядке, малыш?
– Да. – Для папы он снова стал маленьким славным мальчиком, который всегда держит себя в руках. Теперь, когда он смотрел на отца, глаза его больше не пылали. Это были обычные, матовые, без блеска, глаза.
– Я хотел сказать, ты прости, что так получилось. Не сердись на меня, хорошо? – Папа вообще не умел извиняться. Он это делал нечасто, и получалось у него плохо. Джейку даже стало немного его жалко.
– Да все нормально.
– Тяжелый день, – сказал папа, сделав неопределенный жест рукой с пустым стаканом. – Может, просто забудем о том, что было? – Он произнес это так, как будто сия великая и логичная мысль только-только пришла ему в голову.
– Я уже все забыл.
– Хорошо. – В папином голосе явственно слышалось облегчение. – Тебе, по-моему, пора спать. Завтра утром тебе предстоит объясняться, да и экзамены в самом разгаре.
– Да, – сказал Джейк. – Как мама?
– Отлично. Отлично. Я иду к себе в кабинет. Много накопилось работы.
– Папа?
Отец настороженно оглянулся.
– А у тебя какое второе имя?
По выражению папиного лица Джейк понял, что отец лишь взглянул на оценку, не удосужившись даже прочесть сочинение, не говоря уже о записке от мисс Эйвери.
– У меня его нет. Просто инициал, как у Гарри С. Трумэна. Только у меня – Р. А что это ты вдруг спросил?
– Просто так, любопытно.
Ему удалось сохранить спокойствие, пока отец не ушел… но как только за папой закрылась дверь, Джейк упал на кровать и зарылся лицом в подушку, чтобы заглушить очередной приступ неудержимого смеха.
22
Когда Джейк убедился, что приступ прошел (хотя в горле еще щекотало и иной раз остатки смеха прорывались наружу), а папа вплотную засел у себя в кабинете со своими неизменными сигаретами, виски, бумагами и небольшим пузырьком белого порошка, он вернулся за стол, включил лампу и открыл «Чарли Чу-чу». Мельком глянув на страницу с выходными данными, он обнаружил, что в первый раз книжка вышла в 1952-м, а он сегодня себе приобрел экземпляр четвертого издания. Джейк заглянул в конец, но не нашел никакой информации об авторе Берил Эванз.
Вернувшись к началу, Джейк внимательно рассмотрел картинку – улыбающийся светловолосый мужчина с гордым видом выглядывает из кабины старомодного паровоза – и начал читать.
«Боб Брукс служил машинистом в железнодорожной компании „Срединный мир“, на линии Сент-Луис – Топика. Такого хорошего машиниста не было больше нигде. Он был лучшим, а Чарли был лучшим из поездов!
Чарли «Большой Мальчик-402» – это, к вашему сведению, паровоз. И паровоз, надо сказать, с характером. Только машинист Боб имел право сидеть у него в кабине и давать гудок. Каждый знал, как гудит гудок Чарли – ВУУУ-УУУУ, – и когда он разносился веселым эхом над степями Канзаса, всякий, кто слышал его, говорил:
«Это едет наш Чарли, и с ним машинист Боб. Быстрее их нет никого между Сент-Луисом и Топикой!»
Только заслышав гудок, ребятня высыпала во двор, чтобы в который раз поглядеть, как Чарли и машинист Боб проносятся мимо. Машинист Боб всегда улыбался детишкам и махал им рукой. Дети тоже ему улыбались и махали в ответ.
Машинист Боб знал один секрет. Он, единственный из людей, знал, что Чарли Чу-чу живой. То есть по-настоящему. Однажды, когда они возвращались из Топики в Сент-Луис, машинист Боб услышал, как кто-то поет, очень тихо, почти неслышно.
– А ну, кто здесь со мной в кабине? – строго спросил машинист».
– Тебе бы надо сходить к психиатру, машинист Боб, – пробормотал Джейк, переворачивая страницу. На следующей картинке машинист Боб, наклонившись над автоматической топкой Чарли Чу-чу, с любопытством заглядывал под нее. Интересно, подумалось Джейку, а кто ведет поезд и смотрит, чтобы коровы (не говоря уже о ребятишках) случайно не выскочили на пути, пока Боб ищет «зайцев» в кабине. Как видно, знания Берил Эванз о поездах были крайне скудны.
«Не волнуйся, – раздался вдруг тихий и хрипловатый голос. – Это всего лишь я.
– Кто это – я? – переспросил машинист Боб все тем же суровым, серьезным голосом. Потому что он по-прежнему думал, что кто-то решил над ним подшутить.
– Чарли, – сказал тихий хрипловатый голос.
– Как бы не так! – сказал Боб. – Поезда не разговаривают человеческим голосом! Я, может быть, много чего не знаю, но уж это я знаю точно! Если ты Чарли, тогда давай сам погуди в свой гудок, ты это должен уметь!
– Ну конечно! – сказал тихий хрипловатый голос, и тут же раздался веселый гудок, прокатившийся эхом над простором Миссури: ВУУУ-УУУУ.
– Батюшки! – воскликнул машинист Боб. – Это действительно ты!
– Я же тебе говорил, – сказал Чарли Чу-чу.
– Почему же я раньше не знал, что ты живой? – спросил машинист Боб. – Почему ты со мной никогда не разговаривал?
И тогда Чарли Чу-чу пропел Бобу песенку своим тихим хрипловатым голосом:
Не задавай мне дурацких вопросов,
В дурацкие игры я не играюсь.
Я простой, чу-чу, паровозик,
И таким навсегда останусь.
Только мчаться вперед я хочу
Под небом синим, как в первый раз,
И быть паровозом счастливым, чу-чу,
Пока не пробьет мой час.
– А ты будешь еще со мной разговаривать? – спросил Боб. – Мне бы очень хотелось.
– Мне тоже, – сказал Чарли. – Ты мне нравишься, машинист Боб.
– Ты тоже мне нравишься, Чарли, – сказал машинист Боб и теперь уже сам дал гудок, просто чтобы показать, как он счастлив.
ВУУУ-УУУУ! Так громко и весело Чарли еще никогда не гудел, и все, кто слышал гудок, вышли на улицу – посмотреть».
Иллюстрация к этим последним словам повторяла рисунок с обложки. На всех предыдущих картинках (исполненных в грубой, чуть примитивной манере, которая напоминала рисунки из любимой «младенческой» книжки Джейка «Майк Маллиган и его паровая машина») паровоз был всего-навсего паровозом – бездушной штуковиной, хотя и, безусловно, интересной для мальчишек 50-х, для которых, собственно, и предназначалась книжка. А на этой, последней картинке паровоз приобрел явные человеческие черты. Глаза, рот, улыбка. Джейку опять стало жутко, несмотря на улыбку Чарли и на весьма неуклюжий слог этого в общем-то милого рассказа.
Он не доверял этой улыбке.
Джейк открыл свое экзаменационное сочинение и пробежал глазами по строчкам. Я уверен, что Блейн опасен, – прочел он. – И это правда.
Он закрыл папку, на мгновение задумался, барабаня пальцами по столу, потом снова взялся за «Чарли Чу-чу».
«Машинист Боб и Чарли провели вместе много счастливых дней, о многом успели поговорить. Машинист Боб жил один, и Чарли стал ему настоящим другом – первым с тех давних пор, как жена Боба умерла в Нью-Йорке.
Но однажды, когда Боб с Чарли вернулись к себе в депо в Сент-Луисе, на месте стоянки Чарли их поджидал новенький тепловоз. И какой еще тепловоз! 5000 лошадиных сил! Сцепки из нержавеющей стали! Моторы из Ютики, штат Нью-Йорк, изготовленные на специальном заводе! А наверху, сразу за генератором, торчали три ярко-желтых вентилятора для охлаждения радиатора.
– Это что? – встревоженно спросил машинист Боб, но в ответ Чарли только пропел свою песенку, и голос его был совсем-совсем тихим и хриплым, как никогда:
Не задавай мне дурацких вопросов,
В дурацкие игры я не играюсь.
Я простой, чу-чу, паровозик,
И таким навсегда останусь.
Только мчаться вперед я хочу
Под небом синим, как в первый раз,
И быть паровозом счастливым, чу-чу,
Пока не пробьет мой час.
Тут подошел мистер Бриггз, начальник депо.
– Это очень красивый тепловоз, мистер Бриггз, – сказал машинист Боб, – но вам придется убрать его с места Чарли. Чарли нуждается в профилактике, его нужно смазать – и прямо сегодня.
– Чарли больше не нужно смазывать, машинист Боб, – с грустью проговорил мистер Бриггз. – Ему на замену прислали вот этот новенький тепловоз, Берлингтон-Зефир. Когда-то Чарли был лучшим локомотивом в мире, но теперь он состарился и котел у него подтекает. Боюсь, Чарли пришло время уйти на покой.
– Ерунда! – Машинист Боб буквально вышел из себя! – Чарли еще полон сил! Я срочно пошлю телеграмму в главное ведомство железнодорожной компании «Срединный мир»! Я самому президенту пошлю телеграмму, мистеру Раймонду Мартину! Я его знаю – он вручал мне награду за хорошую службу, а мы потом с Чарли катали его дочурку. Я дал еще ей погудеть, и Чарли старался – гудел для нее громко-громко!
– Мне очень жаль, Боб, – сказал мистер Бриггз, – но это сам мистер Мартин и заказал новый тепловоз.
И он не соврал. Так оно все и было. И Чарли Чу-чу отогнали в самый дальний конец депо Сент-Луиса, где он тихо ржавел в сорняках. Теперь на путях между Топикой и Сент-Луисом раздавалось уже не привычное ВУУУ-УУУУ а УУУХХХ-УУУХХХ! нового Берлингтон-Зефира. Чарли больше уже не гудел. Мыши свили гнездо на сиденье в кабине, где когда-то так гордо сидел машинист Боб, глядя на проносящийся мимо пейзаж; а в трубе теперь жили ласточки. Чарли было очень грустно и одиноко. Он скучал по стальным путям, и по яркому синему небу, и по безбрежным просторам степей. Иногда, поздно ночью, он думал об этом и тихо плакал темными масляными слезами. От слез заржавел его головной прожектор, но Чарли было уже все равно, потому что теперь прожектор уже не включали.
Мистер Мартин, президент железнодорожной компании «Срединный мир», написал в Сент-Луис письмо и предложил машинисту Бобу перейти на новый Берлингтон-Зефир. «Это очень хороший локомотив, машинист Боб, – писал мистер Мартин. – Новенький, полный сил. Только представьте себе, как вы его поведете! Это машина для вас. Из всех машинистов „Срединного мира“ вы – лучший. Моя дочка Сюзанна просила вам передать, что она не забыла, как вы разрешили ей погудеть в гудок Чарли».
Но машинист Боб ответил на это, что, если ему нельзя больше ездить с Чарли, он вообще прекращает водить поезда. «Я не сумею понять этот новенький чудный тепловоз, – написал он в ответ, – а он не сумеет понять меня».
Боб устроился чистить моторы в сент-луисском депо. Он был машинистом, а теперь сделался чистильщиком. Так к нему и обращались: чистильщик Боб. Другие же машинисты, водившие новые дизельные поезда, иной раз подсмеивались над ним. «Вы посмотрите на этого старого дуралея! – так они говорили. – Он не может понять простой вещи, что мир изменяется, мир не стоит на месте!»
Иногда, поздно ночью, машинист Боб приходил потихонечку в дальний конец депо, где стоял Чарли Чу-чу на ржавых рельсах запасных путей, которые стали теперь его домом. Его колеса опутали сорняки; головной прожектор проржавел и стал совсем-совсем темным. Машинист Боб всегда разговаривал с Чарли, но Чарли все реже и реже ему отвечал. Бывало, Чарли молчал в течение многих ночей подряд.
И вот однажды, одной такой ночью, Бобу пришла в голову страшная мысль. «Чарли, ты что, умираешь?» – спросил он, и Чарли ответил, совсем-совсем тихо и хрипло:
Не задавай мне дурацких вопросов,
В дурацкие игры я не играюсь.
Я простой, чу-чу, паровозик,
И таким навсегда останусь.
Но теперь, когда больше уже нельзя
Мчаться под синим небом, как в первый раз,
Тут, наверно, тихонько зачахну я,
И скоро пробьет, чу-чу, мой час.
Джейк долго смотрел на картинку, иллюстрирующую этот не совсем неожиданный поворот событий. При всей грубости исполнения рисунок все-таки отражал настроение отрывка. Чарли выглядел старым, заброшенным и несчастным. Машинист Боб стоял с таким видом, как будто он только что потерял лучшего друга – последнего друга, который, согласно рассказу, у него еще оставался в жизни. Джейк представил себе, как, дочитав до этого места, дети по всей Америке сокрушаются и горюют, и ему вдруг пришло в голову, что в детских книжках на удивление много подобных вещей – вещей, которые задевают и ранят чувства. Гензель и Гретель, потерявшиеся в лесу. Олениха, мама Бэмби, убитая охотником. Смерть Старого Крикуна. Детей легко напугать и задеть, легко заставить их плакать, и подобный подход, кажется, породил во многих писателях странное увлечение садизмом… включая, как видно, и Берил Эванз.
Но внезапно Джейк понял, что его не гнетет и совсем не печалит «высылка» Чарли на заросший сорной травой пустырь в самом глухом уголке депо в Сент-Луисе. Наоборот. Хорошо, думал он. Там ему самое место. Он потому что опасен. Пусть там себе и гниет. И слезам его веры нет… «Крокодиловы слезы», так их, кажется, называют.
Дальше он читал быстро, по диагонали. Разумеется, все закончилось хорошо, хотя в детской памяти этот момент отчаяния в самом глухом уголке депо останется, без сомнения, гораздо дольше, чем счастливый конец, – таково вообще свойство памяти, и тем более детской: помнить плохое и забывать о хорошем.
Мистер Мартин, президент железнодорожной компании «Срединный мир», лично приехал с Сент-Луис, чтобы посмотреть, как там идут дела. Помимо этого, он собирался съездить на новеньком Берлингтон-Зефире в Топику, где его дочка, ставшая пианисткой, давала в тот вечер свой первый сольный концерт. Только Зефир завести не сумели. Похоже, в топку попала вода.
(Это, случайно, не ты налил воду в дизельный бак, машинист Боб? – спросил себя Джейк. – Зуб даю, это ты, старина!)
А все остальные поезда были в рейсе! Что же делать?
«Кто-то легонько подергал мистера Мартина за руку. Это был чистильщик Боб, только он не был сейчас похож на чистильщика моторов. Он снял свой рабочий комбинезон, забрызганный маслом, и надел чистую спецодежду и свою старую фуражку машиниста.
– Чарли здесь, на запасном пути, – сказал он. – Он довезет вас до Топики, мистер Мартин. И вы успеете на концерт вашей дочки, Чарли всегда и везде успевал.
– Этот древний паровоз? – усмехнулся мистер Мартин. – Да он и до завтрашнего утра не доберется до Топики.
– Нет, Чарли сможет! – настаивал машинист Боб. – Я знаю, он сможет! Ведь ему не придется тащить вагоны! Понимаете, я в свободное время чистил ему двигатель и котел, так что он готов ехать.
– Ладно, давайте попробуем, – сказал мистер Мартин. – Мне было бы жаль пропустить первый концерт Сюзанны!
Чарли действительно был готов: машинист Боб наполнил тендер свежим углем, бока раскаленной топки аж раскраснелись от жара. Боб помог мистеру Мартину подняться в кабину и впервые за долгие годы вывел Чарли со ржавых запасных путей на основную магистраль. Разогнавшись, он потянул за веревку гудка, и Чарли выдал свой прежний бодрый и смелый клич: ВУУУ-УУУУ.
Услышав знакомый гудок, детишки всего Сент-Луиса высыпали на улицу, чтобы поглядеть на ржавый и старенький паровоз, который снова отправился в путь по рельсам.
– Смотрите! – кричали они. – Это Чарли! Чарли Чу-чу вернулся! Ура-а-а!
Они все махали ему руками, а Чарли, пуская веселые струйки пара, выехал из городка и помчался вперед, набирая скорость и гудя в свой гудок. Сам, как в прежние времена: ВУУУУУ-УУУУУУУУУУУ!
Чух-чух, – выбивали колеса Чарли!
Пух-пух, – пыхтел дым в трубе!
Вжих-вжих, – тарахтел транспортер, доставляющий уголь в топку!
Снова вперед! Полный сил! Гип-гип-ура! Тру-ля-ля! Никогда раньше Чарли не ездил так быстро! Пейзаж проносился мимо одной расплывчатой полосой! По сравнению с Чарли машины, несущиеся по шоссе 41, казалось, стояли на месте!
– О-го-го! – вскричал мистер Мартин, подбросив в воздух шляпу. – Вот это я понимаю, Боб, всем локомотивам локомотив! И почему мы списали его, не знаю! Как вам удается подавать уголь на транспортер при такой скорости?
Машинист Боб лишь улыбнулся в ответ; он-то знал, что Чарли сам загружает топку. А за чух-чух, пух-пух и вжих-вжих он еще различал прежнюю песенку Чарли, его тихий хрипловатый голос:
Не задавай мне дурацких вопросов,
В дурацкие игры я не играюсь.
Я простой, чу-чу, паровозик,
И таким навсегда останусь.
Только мчаться вперед я хочу
Под небом синим, как в первый раз,
И быть паровозом счастливым, чу-чу,
Пока не пробьет мой час.
Чарли доставил мистера Мартина в Топику вовремя, тот (конечно) успел на концерт своей дочки, и Сюзанна ужасно обрадовалась (конечно), увидев старого друга Чарли, а потом они все вместе вернулись в Сент-Луис, и всю дорогу Сюзанна гудела в гудок. Мистер Мартин предложил Чарли и Бобу работу – катать ребятишек в новеньком парке аттракционов «Срединный мир», что в Калифорнии, и там они пребывают и по сей день, катают смеющихся ребятишек туда-сюда по волшебному миру, сотканному из огней, музыки и здорового, доброго веселья. Машинист Боб стал седым, и Чарли уже не такой разговорчивый, как бывало, но оба еще полны сил, и иной раз детишки слышат, как Чарли поет свою песню тихим хрипловатым голосом.
– Не задавай мне дурацких вопросов, в дурацкие игры я не играюсь, – пробормотал Джейк, разглядывая последнюю картинку. На ней Чарли Чу-чу тащил за собой два пассажирских вагончика, набитых смеющимися и довольными детьми, от «русских горок» до «чертова колеса». В кабине, понятно, сидел машинист Боб, тянул за веревку гудка и улыбался – счастья полные штаны. Предполагалось, наверное, что улыбка его выражает великую радость, но Джейку она показалась ухмылкой безумца. Оба – и Чарли, и машинист Боб – походили на сумасшедших… И чем дольше Джейк вглядывался в лица детей на картинке, тем явственнее ему казалось, что за довольным их выражением проглядывает гримаса ужаса. Остановите, пожалуйста, этот поезд, – словно бы говорили эти лица. – Мы хотим сойти с этого живого паровоза. Пожалуйста.
И быть паровозом счастливым, чу-чу, пока не пробьет мой час.
Джейк закрыл книгу и задумчиво на нее уставился. Потом, выждав какое-то время, открыл ее снова, взял ручку и принялся обводить в тексте слова и фразы, которые как будто притягивали его сами. Железнодорожная компания «Срединный мир»… машинист Боб… тихий хрипловатый голос… ВУУУ-УУУУ… настоящий друг – первый с тех давних пор, как жена Боба умерла в Нью-Йорке… мистер Мартин… мир меняется, мир не стоит на месте… Сюзанна…
Джейк отложил ручку. Почему эти слова и фразы притягивают его? Насчет Нью-Йорка еще понятно, но остальные? И уж если на то пошло, почему эта книжка? Одно он знал твердо: ему было нужно иметь ее у себя. Если бы сегодня у него в кошельке не оказалось денег, он бы, наверное, просто схватил ее и убежал. Но почему? У него возникло странное ощущение, будто он – стрелка компаса. Стрелка не знает, где север и почему ее тянет в том направлении, нравится это ей или нет, она просто указывает туда. И по-другому она не может.
Сейчас Джейк уверен был только в одном: он ужасно устал. Если он в скором времени не переберется в постель, то уснет прямо здесь, за столом. Он уже снял рубашку, и тут его взгляд снова упал на обложку «Чарли Чу-чу».
Эта улыбка. Он ей не доверял.
Ну ни капельки.
23
Джейк надеялся, что уснет тут же, как только ляжет, но сон не пришел. Вместо сна возвратились те жуткие голоса и снова затеяли свой бесконечный спор, умер он или нет. Они не давали ему заснуть. Наконец он не выдержал: сел на постели, крепко зажмурил глаза и сжал кулаками виски.
Прекратите! – выкрикнул он про себя. – Прекратите немедленно! Вы молчали весь день, так что молчите и дальше!
Я замолчу, если он согласится со мной, что я умер, – рассерженно выдал один.
Я замолчу, если он соизволит взглянуть вокруг и признать, что я, черт возьми, очень даже живой, – отозвался второй.
Джейк не мог уже сдерживать крик – он встал комом в горле, как спазм тошноты. Еще немного, и он прорвется… Джейк решительно открыл глаза. Его взгляд случайно упал на брюки, небрежно брошенные на спинку стула, и внезапно ему пришла в голову одна мысль. Он встал с постели и залез в правый передний карман брюк.
Серебряный ключ никуда не делся. Он был по-прежнему там. И как только Джейк прикоснулся к нему, голоса затихли.
Скажи ему, вдруг подумалось Джейку, хотя он понятия не имел, кому это надо сказать. Скажи ему, пусть возьмет ключ. Стоит только взять ключ, и голоса умолкнут.
Он вернулся в постель, не прошло и трех минут, как он заснул, сжимая ключ в кулаке.
Глава IIIДверь и демон
1
Эдди уже засыпал, как вдруг у него над ухом раздался явственный голос: Скажи ему, пусть возьмет ключ. Стоит только взять ключ, голоса умолкнут.
Он рывком сел, бешено оглядываясь по сторонам. Рядом с ним крепко спала Сюзанна. Значит, это не она.
И похоже, никто другой. Они уже восемь дней шли по лесу по «дорожке» Луча и остановились в ту ночь на дне глубокой расщелины в небольшой и закрытой со всех сторон долине. Слева бурлила лесная речка. Текла она в ту же сторону, куда держала путь наша тройка: на юго-восток. Справа местность резко шла вверх крутым склоном, густо заросшим сосной и елью. Пустынный край. Никого. Только Сюзанна, спящая рядом. И бодрствующий Роланд, сидящий на берегу лесной речки, у самой воды, кутаясь в одеяло и глядя во тьму.
Скажи ему, пусть возьмет ключ. Стоит только взять ключ, голоса умолкнут.
Эдди задумался в нерешительности, но всего лишь на мгновение. Рассудок Роланда сейчас балансировал на зыбкой грани и явно клонился не в ту сторону. И, что хуже всего, никто не знал этого лучше, чем сам Роланд. На данном этапе Эдди уже был готов ухватиться за любую – любую! – соломинку.
Он залез под импровизированную подушку из сложенной в несколько раз оленьей шкуры и достал маленький сверток. Подходя к Роланду, Эдди встревожился не на шутку: стрелок не заметил его, пока он не встал в четырех шагах от его неприкрытой спины. А ведь было такое время – и не так, между прочим, давно, – когда Роланд узнавал о том, что Эдди проснулся, еще до того, как тот успевал сесть. Просто по звуку дыхания.
Даже тогда, на морском берегу, он держался лучше, а ведь в те дни он кончался от яда этой омарообразной твари, его укусившей, угрюмо подумал Эдди.
Роланд наконец повернулся к нему. Глаза у стрелка блестели, и это был блеск усталости и боли. Но тут присутствовало еще кое-что. За блеском в глазах Роланда Эдди не видел, но чувствовал нарастающее смятение, грозившее уже наверняка обернуться безумием, если и дальше ничего не предпринимать. Сердце Эдди защемило от жалости.
– Не спится? – спросил Роланд. Он говорил очень медленно, словно через силу.
– Я вроде уже засыпал, но потом вдруг проснулся. Послушай…
– По-моему, я скоро умру. – Роланд поднял глаза на Эдди. Теперь глаза его больше не сияли. Они походили на два глубоких, темных, будто бездонных, колодца. Смотреть в эти глаза было жутко. Эдди невольно поежился, не столько даже от слов Роланда, сколько от этого странного и пустого взгляда. – И знаешь, Эдди, что я надеюсь найти там, в конце, куда сходятся все пути?
– Роланд…
– Тишину. – Роланд устало вздохнул. – Просто тишину. Этого будет достаточно. Чтобы все это… кончилось.
Он сжал кулаками виски, и Эдди подумалось вдруг: Я недавно уже это видел. Точно такой же жест. Сжатые кулаками виски. Только я видел кого-то другого. Кого? Где?
Бред какой-то. Уже месяца два он вообще никого не видел, кроме Роланда и Сюзанны. Но все равно ощущение было подлинным.
– Роланд, я тут кое-что делаю, – сказал Эдди.
Роланд кивнул. Его губы тронула призрачная улыбка.
– Я знаю. И что же? Ты уже можешь раскрыть свой секрет?
– Он тоже, наверное, как-то связан с этим ка-тетом.
Пустота в глазах Роланда тут же сменилась задумчивостью. Он внимательно поглядел на Эдди, но ничего не сказал.
– Вот смотри. – Эдди принялся разворачивать сверток.
Ни к чему хорошему это не приведет! – прорвался внезапно голос Генри. Такой громкий и явственный, что Эдди невольно сморщился. – Просто поделка дурацкая – идиотская деревяшка! Да он со смеху лопнет, когда увидит! Над тобой же и будет смеяться! Скажет: «Нет, вы поглядите только! Наш малявка чего-то там выстругал?»
– Заткнись, – буркнул Эдди себе под нос.
Стрелок в недоумении приподнял брови.
– Это я не тебе.
Роланд кивнул, как будто ни капельки не удивившись.
– Твой брат часто тебя донимает, да, Эдди?
Эдди на мгновение застыл, изумленный. Он даже про сверток забыл. А потом все-таки улыбнулся, однако улыбка вышла не слишком приятной.
– Теперь реже, чем раньше, Роланд. Спасибо, Господи, и за малые милости.
– Да, – сказал Роланд. – Слишком много их, голосов, тяжким грузом лежащих на сердце… ну да ладно, что там у тебя, Эдди? Пожалуйста, покажи.
Эдди достал ясеневый брусок. Почти законченный ключ выступал из куска деревяшки, точно женская голова – из носа древнего парусника… или рукоять меча – из каменной глыбы. Эдди и сам не знал, насколько точно удалось воспроизвести форму ключа, который явился ему в огне (и не узнает, наверное, до тех пор, пока не найдет нужный замок), но все же надеялся, что достаточно точно. Уверен Эдди был только в одном: это лучшее, что он вырезал из дерева. Пока.
– Боги всевышние, Эдди, красивая штука! – с чувством воскликнул Роланд, казалось, избавившись от обычной апатии, в последнее время его охватившей. В его голосе, прежде вялом и даже безжизненном, теперь звучали нотки глубокого, чуть удивленного уважения. Никогда раньше Эдди не слышал, чтобы Роланд говорил таким тоном. – Ты закончил уже? Похоже, что еще нет, правильно?
– Да… не совсем. – Эдди провел большим пальцем по третьей зарубке и по s-образному завитку на конце. – Нужно еще доработать вот эту впадинку и подправить чуть-чуть завиток на конце. Не знаю, откуда у меня такая уверенность, я просто знаю, что мне еще нужно сделать.
– Это и есть твой секрет. – Это был не вопрос.
– Да. Мой секрет. Знать бы еще какой.
Роланд повернул голову в сторону. Проследив за направлением его взгляда, Эдди увидел Сюзанну. При этом он испытал несказанное облегчение из-за того, что не он, а Роланд первым услышал, что Сюзанна проснулась.
– Что это вы, мальчики, припозднились? Чем занимаетесь? Сплетничаете помаленьку? – Увидев в руке у Эдди ключ, Сюзанна кивнула, довольная. – Я все думала, когда же ты все-таки соберешься нам его показать. А знаешь, мне нравится. Симпатично. Не знаю, зачем он и что с ним делать, но выглядит, черт побери, мило.
– Значит, ты и сам еще не представляешь, какую дверь он откроет? Или должен открыть? – спросил Роланд у Эдди. – Это в твой кхеф не входило?
– Нет… но он, может, на что-нибудь и сгодится, пусть даже он пока не закончен. – Эдди протянул ключ стрелку. – Я хочу, чтобы он был у тебя.
Роланд даже не шевельнулся, чтобы взять ключ. Он только внимательно посмотрел на Эдди.
– Почему?
– Потому что… ну… потому что мне, кажется, кто-то сказал, чтобы я отдал его тебе.
– Кто?
Этот твой мальчик, подумал вдруг Эдди, и как только мысль эта пришла к нему, он понял, что это правда. Твой треклятый мальчишка.
Но вслух он этого не сказал. Ему вообще не хотелось упоминать сейчас про мальчугана. Иначе Роланд мог опять съехать с катушек.
– Не знаю. Но мне кажется, стоит попробовать.
Роланд медленно протянул руку, чтобы взять ключ. Едва только он прикоснулся к нему, ключ как будто зажегся вспышкой яркого света, но лишь на долю секунды, так что Эдди не был уверен даже, что он вообще это видел. Может, это было всего лишь отражение звездного света.
Роланд сжал в руке ключ, «вырастающий» из деревяшки. Поначалу лицо его оставалось бесстрастным. Потом он вдруг нахмурился и склонил голову набок, как будто прислушиваясь.
– Что такое? – спросила Сюзанна. – Ты слышишь…
– Тс-с-с! – Растерянность на лице Роланда постепенно сменилась искренним изумлением, смешанным с восхищением. Он посмотрел на Сюзанну, потом снова на Эдди. Глаза его переполнялись, казалось, каким-то великим чувством, как кувшин, погруженный в источник, наполняется чистой водой.
– Роланд? – Эдди почему-то встревожился. – С тобой все в порядке?
Роланд что-то прошептал, но Эдди не расслышал, что именно.
Сюзанна выглядела испуганной. Она в отчаянии посмотрела на Эдди, как будто спрашивая: Что ты с ним сделал?
Эдди взял ее за руки.
– Все, по-моему, нормально.
Роланд так крепко сжал в кулаке деревянный ключ, что на мгновение Эдди даже испугался, как бы стрелок его не сломал, но дерево было крепким, а ключ Эдди вырезал толстым. Стрелок тяжело вздохнул; кадык его приподнялся и беспомощно опустился, как будто он силился что-то сказать и не мог. А потом Роланд вдруг запрокинул голову и выкрикнул в небеса чистым и сильным голосом:
– ИХ БОЛЬШЕ НЕТ! ГОЛОСОВ! ИХ НЕТ!
Он опять повернулся к ним, и тут Эдди увидел такое, чего он не рассчитывал увидеть за всю свою жизнь, даже если б она растянулась на тысячу лет.
Роланд из Гилеада плакал.
2
Этой ночью, впервые за долгие месяцы, стрелок спал крепко и без сновидений – спал, зажав в руке деревянный ключ, который еще надо было закончить.
3
А там, в другом мире, но под сенью того же ка-тета, Джейку Чеймберзу снился сон – самый яркий и самый живой из всех когда-либо ему снившихся.
Он шел по древнему лесу, пробираясь сквозь непролазные заросли – сквозь мертвую зону поваленных деревьев и колючих кустов, что так и цеплялись ему за штанины и норовили сорвать с ног кроссовки. Потом он выбрался к редкой рощице молодых деревьев (ольхи, как ему показалось, или, быть может, бука… в конце концов он был городским мальчиком и плохо разбирался в деревьях; наверняка же знал только одно: на одних растут листья, а на других – иголки) и обнаружил тропинку. Зашагал по ней, чуть ускорив шаги. Впереди виднелась какая-то поляна.
Но еще до поляны Джейк остановился, заметив справа камень, похожий на указатель. Он даже сошел с тропы, чтобы получше его рассмотреть. На камне были выдолблены буквы, но они давным-давно стерлись, так что их уже невозможно было разобрать. В конце концов Джейк закрыл глаза (раньше он никогда так в снах не делал) и принялся водить пальцами по буквам, точно слепой, читающий азбуку Брайля. В темноте, перед закрытыми веками, буквы выстроились в предложение, загоревшееся голубым светом:
Джейк, спящий в своей постели, подтянул колени к груди. Рука, сжимавшая ключ, лежала сейчас под подушкой, и там она сжалась крепче.
Срединный мир, подумалось Джейку во сне. Ну конечно. Сент-Луис и Топика, Страна Оз и Всемирная выставка. И Чарли Чу-чу.
Там, во сне, он открыл глаза и зашагал к поляне, маячившей за деревьями. Она была вымощена старым потрескавшимся асфальтом. В самом центре ее желтел блеклый круг, очерченный когда-то яркой краской. Джейк понял, что это баскетбольная площадка, до того еще, как заметил другого мальчика. Он стоял в самом дальнем ее конце, у штрафного круга, и упорно бросал в корзину пыльный старый мяч фирмы «Уилсон». Мяч всякий раз попадал точно в кольцо, на котором не было сетки. Кольцо крепилось к некой странной конструкции, похожей на закрытую на ночь будку у входа в подземку. Ее дверь пересекали косые полосы. Желтые попеременно с черными. Из-за будки – или, может быть, из-под нее – доносился размеренный гул каких-то мощных механизмов. Этот звук почему-то встревожил Джейка. Даже напугал.
Не наступи на роботов, – выкрикнул, не оборачиваясь, мальчишка, кидающий мяч. – Они, по-моему, все дохлые, но на твоем месте я бы не стал рисковать.
Джейк огляделся вокруг и увидел разбросанные по всей площадке обломки странных механизмов. Один походил на крысу, другой – на летучую мышь. А почти у него под ногами валялась ржавая механическая змея, разломанная на две части.
Ты – это, СЛУЧАЙНО, не я? – спросил Джейк, сделав еще один шаг по направлению к мальчику с мячом «Уилсон», но прежде чем тот обернулся к нему, Джейк уже понял, что это не так. Мальчик был выше его и крупнее. И старше. Лет тринадцати как минимум. Волосы у него были темнее, а когда он поглядел на Джейка, тот увидел, что глаза у мальчишки ореховые. У Джейка же были голубые глаза.
А ты сам как думаешь? – спросил незнакомый мальчишка и, ударив мячом о землю, передал пас Джейку.
Нет. Нет, конечно, – выдавил Джейк извиняющимся тоном. – Просто в последние три недели со мной творится что-то странное. Меня как будто надвое раздирает. – Он пристукнул мячом об асфальт и швырнул его в корзину почти с середины поля. Мяч описал в воздухе высокую дугу и бесшумно упал, пролетев через кольцо. Джейк был в восторге… но вместе с тем он боялся. И он даже понял, чего боится: того, что может сказать ему этот странный чужой мальчишка.
Я знаю, – сказал странный мальчик. – Трудное времечко ты пережил, а? – На нем были вылинявшие хлопчатобумажные шорты в полоску и желтая футболка с надписью: В СРЕДИННОМ МИРЕ НЕ ЗНАЮТ СКУКИ. Повязанный на лбу зеленый платок не позволял челке падать на глаза. – И перед тем как все образуется, сначала станет еще хуже.
Что это за место? Куда я попал? – спросил Джейк. – И кто ты?
Это Врата Медведя… но и Бруклин одновременно.
Такой ответ, казалось бы, не имел смысла, и все-таки смысл в нем был. Джейк даже напомнил себе, что так всегда и бывает в снах, вот только сон этот был очень странным. Он не был похож на сон.
А кто я такой, это не важно, – сказал незнакомый мальчишка и бросил мяч через плечо, не глядя. Мяч взлетел высоко в воздух и попал точно в кольцо. – Я просто должен тебя проводить, вот и все. Я тебя отведу туда, куда тебе нужно прийти, покажу тебе то, что тебе нужно увидеть, но тебе надо будет вести себя осторожно, потому что я сделаю вид, будто мы незнакомы. Но если поблизости есть незнакомые люди, Генри обычно психует. А когда он психует, к нему лучше не подходить. К тому же он тебя старше. Сильнее.
Кто это – Генри?
Не важно. Просто ты постарайся, чтобы он тебя не заметил. Тебе нужно только идти за нами… и не терять нас из виду. А потом, когда мы уйдем…
Мальчик внимательно посмотрел на Джейка. В глазах его жалость мешалась со страхом. Внезапно Джейк осознал, что мальчишка как будто тает… сквозь желтую его футболку уже начинали проглядывать черные с желтым полоски на двери будки.
А как я тебя найду? – Джейк вдруг испугался, что этот мальчишка исчезнет – растает, – не успев рассказать ему все, что ему нужно знать.
Без проблем, – отозвался тот. Голос его прозвучал точно похожее на колокольный звон, странное эхо. – Садись в подземку и поезжай до Бруклина. Там ты меня и найдешь.
Нет, не найду! – в панике выкрикнул Джейк. – Бруклин большой! Там столько людей живет… сто тысяч, наверное!
Теперь незнакомый мальчишка превратился в туманный, призрачный силуэт. Только ореховые его глаза не исчезли. Они остались, как улыбка Чеширского кота в «Алисе». Они смотрели на Джейка с сочувствием и тревогой. Без проблем, – повторил он. – Ключ ты нашел. Розу тоже. Точно так же найдешь и меня. Сегодня, Джейк, после обеда. Часа в три. Да, в три часа – в самый раз. Только тебе нужно действовать осторожно и быстро. – Он замолчал на мгновение, призрачный мальчик со стареньким баскетбольным мячом, что лежал у прозрачной его ноги. – Мне уже пора… было приятно с тобой познакомиться. Похоже, ты парень что надо, не зря же он любит тебя. Однако опасность еще существует. Будь осторожен… и действуй быстро.
Подожди! – крикнул Джейк и бросился через площадку к исчезающему мальчишке. На бегу он споткнулся об одного из разломанных роботов. О того, что был похож на игрушечный детский трактор. Не устояв на ногах, Джейк упал на колени, разодрав штаны. Не обращая внимания на жгучую боль, он продолжал кричать: Подожди! Ты мне не все еще рассказал! Ты должен мне много чего рассказать! Объяснить, почему это все происходит! И почему – со мной?!
Из-за Луча, – отозвался мальчишка, который теперь превратился лишь в пару парящих в пространстве глаз. – И еще из-за Башни. В конечном итоге все служит ей, Темной Башне, даже Лучи. Думаешь, ты какой-то особенный? Думаешь, ты отличаешься чем-то?
Джейк рывком вскочил на ноги.
А его я найду, стрелка?
Я не знаю, – ответил мальчик. Теперь голос его звучал словно издалека, за тысячу миль отсюда. – Я знаю только одно: ты должен попробовать. Тут, если честно, выбора у тебя нет.
Мальчишка исчез. Баскетбольная площадка посреди дикого леса теперь опустела. Все затихло, остался лишь гул механизмов под будкой, но Джейку не нравился этот звук. Что-то в нем было не то, и Джейку вдруг почему-то подумалось, что неполадки и сбои этого механизма как-то воздействуют и на розу. Или, может быть, наоборот. Все здесь взаимосвязано, странным образом сплетено воедино.
Он поднял с асфальта старый потертый мяч и бросил его в корзину. Мяч попал точно в кольцо… и пропал.
Река, – выдохнул напоследок голос незнакомого мальчика. Голос легкий, как дуновение ветерка. Голос, идущий словно бы ниоткуда и отовсюду. – Ответ на загадку: река.
4
Джейк проснулся с первым молочным лучом рассвета, но встал не сразу, а лежал в постели, глядя в потолок. Он думал о том мужчине в «Манхэттенском ресторане для ума», Эроне Дипно, который шатался по Бликер-стрит еще тогда, когда Боб Дилан только выучился извлекать верхнюю ноту соль из своей старой гитары. Эрон Дипно загадал Джейку загадку.
Нету ног, но на месте она не стоит,
Ложе есть, но она не спит,
Не котел, но бурлит,
Не гроза, но гремит,
Нету рта, но она никогда не молчит.
Теперь он знал ответ. Река. У реки нет ног, но она не стоит на месте, у реки есть ложе, она бурлит и гремит, стало быть, никогда не молчит. Ответ подсказал ему мальчик из сна.
И тут Джейк вдруг вспомнил еще кое-что из того, что говорил ему Эрон Дипно: Это лишь половина ответа. Загадка Самсона двойная, мой юный друг.
Джейк посмотрел на часы у кровати. Двадцать минут седьмого. Пора вставать, если он собирается выйти из дома до того, как проснутся родители. На сегодня школа отменяется; Джейк подумал, что, будь его воля, он бы вообще отменил ее, может быть, навсегда.
Отбросив в сторону одеяло, Джейк опустил ноги на пол и вдруг увидел, что у него оцарапаны обе коленки. Причем царапины свежие. Вчера, когда он упал, поскользнувшись на кирпичах, он ушибся левым боком, а потом еще стукнулся головой о кирпич, когда хлопнулся в обморок возле розы, но на колени он точно не падал.
– Это случилось во сне, – прошептал Джейк вслух и, как ни странно, не удивился. Он принялся быстренько одеваться.
5
Из самого дальнего угла шкафа, из-под груды старых кроссовок без шнурков и кипы комиксов про Человека-паука, Джейк извлек свой старенький ранец, с которым ходил еще в начальную школу. Лучше, наверное, сразу отбросить коньки, чем заявиться в школу Пайпера с ранцем – так – фи – примитивно и так по-плебейски, мой дорогой, – и как только Джейк взял его в руки, на него вдруг накатила волна ностальгии по тем, былым, временам, когда жизнь казалась такой простой.
Он сунул в ранец чистую рубашку, чистую пару джинсов, смену белья, несколько пар носков. Потом уложил еще «Чарли Чу-чу» и «Загадки». Прежде чем сунуться в шкаф, Джейк положил ключ на стол, и голоса тут же вернулись обратно, однако звучали они приглушенно, словно издалека. К тому же он твердо знал, что теперь в его силах прогнать их снова, стоит только взять ключ. Поэтому нечего было тревожиться.
Ну вот. Кажется, все, – сказал он себе, глядя в ранец. Даже с книгами места осталось достаточно. – Что еще?
Вроде бы ничего… но тут он вдруг понял, что едва не забыл одну вещь.
6
В кабинете отца пахло дымом от сигарет и отдавало душком честолюбия.
Надо всем тут царил исполинских размеров письменный стол из тикового дерева. Прямо напротив него на стене, которая в кабинетах обычно отводится под книжные полки, располагались три телеэкрана «Мицубиси». Каждый из них был настроен на один из трех конкурирующих каналов, и по ночам, когда отец поздно засиживался у себя, они выдавали все «новейшие достижения противника», но чисто зрительно – звук отец выключал.
Шторы были задернуты, и Джейку пришлось включить настольную лампу. Он страшно нервничал. Еще бы – без спросу вломиться к отцу в кабинет! Если бы папа проснулся сейчас и застал его здесь (а такое не исключено; независимо от того, как Элмер Чеймберз поздно ложился и сколько пил накануне, он всегда спал очень чутко и вставал спозаранку), он бы здорово распсиховался. Что значительно осложнило бы Джейку задачу: незаметно уйти из дому. И это, как говорится, были бы только цветочки. Чем он быстрее уберется отсюда, тем лучше.
Ящик стола оказался заперт, но Джейк знал, где хранится ключ. Отец и не делал из этого тайны. Джейк выудил ключ из-под книги записей, открыл третий ящик и, просунув руку между папок, нащупал холодный металл.
В коридоре скрипнула половица. Джейк застыл. Прошло несколько секунд, но скрип больше не повторился. Джейк вытащил пистолет, который папа держал у себя для «домашней обороны», – автоматический «ругер» 44-го калибра. В тот день, когда папа купил пистолет, он его с гордостью продемонстрировал Джейку – это было два года назад. При этом папа остался глух к истерическим просьбам жены убрать «эту штуку» подальше, пока никто не пострадал.
На боку пистолета Джейк нашел кнопку, освобождающую зажим обоймы. С тихим щелчком, который в погруженной в молчание квартире прозвучал оглушительным грохотом, она выпала прямо ему на ладонь. Джейк опять с опаской оглянулся на дверь, а потом принялся изучать обойму. Заряжена полностью. Он собрался было вставить ее обратно, но передумал. Одно дело – держать заряженный пистолет в закрытом ящике стола, совсем другое – разгуливать с ним по Нью-Йорку.
Он уложил пистолет на самое дно ранца, снова залез в третий ящик и вытащил из-за папок полупустую коробку с патронами. Джейк вспомнил, что одно время отец упражнялся в стрельбе в тире полицейского участка на Первой авеню, но потом потерял к этому интерес.
Снова скрипнула половица. Надо бы убираться отсюда немедленно – от греха подальше.
Но, пересилив себя, Джейк вынул из ранца рубашку, расстелил ее на отцовском столе и завернул в нее и обойму, и коробку с патронами. Потом уложил этот сверток в рюкзак и закрыл рюкзак на замок. Он собрался уже уходить, как вдруг его взгляд случайно задержался на небольшой стопке почтовой бумаги рядом с корзинкой для исходящей/входящей документации. Поверх стопки лежали зеркальные солнечные очки, папины любимые. Джейк взял лист бумаги, потом, немного подумав, забрал и очки. Положил их в нагрудный карман, вынул тонкую «золотую» ручку из подставки письменного прибора и написал сразу под шапкой на фирменном бланке: Дорогие папа и мама.
Тут он остановился и, нахмурившись, уставился на обращение. Хорошо, а что дальше? Что он, собственно, собирается им сообщить? Что он их любит? Это правда, но этого мало – из этой, пусть главной, истины торчит много других, не таких приятных, точно стальные спицы, воткнутые в клубок. Что он будет по ним скучать? Он и сам не знал, правда это или нет, и это было ужасно. Что он очень надеется, что они будут скучать по нему?
Внезапно он понял, в чем суть проблемы. Если бы он собирался уйти только на день, на сегодня, он бы нашелся что написать. Но Джейк был почти уверен: это будет не день, не неделя, не месяц и даже не три летних месяца школьных каникул. Он вдруг понял, что на этот раз, стоит ему только выйти из этой квартиры, он больше уже никогда не вернется сюда.
Он хотел уже скомкать листок бумаги, но потом все-таки передумал и написал: Пожалуйста, поберегите себя, ваш любящий Дж. Вышло, конечно, коряво, но это хотя бы что-то.
Вот и славно. А теперь хватит уже испытывать судьбу – пора сваливать.
Так он и сделал.
В квартире царила едва ли не мертвая тишина. Джейк на цыпочках перебрался через гостиную, напряженно прислушиваясь. Но услышал он только дыхание спящих родителей: тихое – мамы, легонько сопящей во сне, и звучные носовые рулады отца, каждый вдох которого завершался высоким и тонким присвистом. Когда Джейк вышел в прихожую, на кухне включился холодильник. Джейк на мгновение замер на месте, сердце бешено заколотилось в груди. В следующий миг он уже был у двери. Стараясь по возможности не шуметь, Джейк отпер дверь и, выйдя за порог, тихонько прикрыл ее за собой.
Легонько щелкнул замок. Как только это произошло, у Джейка как будто камень с души упал, вдруг его охватило предвкушение чего-то важного. Он не знал, что его ждет впереди. У него были причины предполагать, что это будет опасное приключение, но ему было всего-то одиннадцать лет, и он не умел еще сдерживать свой восторг. Перед ним лежал дальний путь – тайный путь в глубину неизвестной страны. Ему откроются многие секреты, если только он сможет понять их… и если ему повезет. Он вышел из дома в лучах рассвета, и впереди его ждали невероятные приключения.
Если я выстою и буду искренним, я опять увижу розу, – сказал он себе, вызывая лифт. – Я это знаю… и еще я увижу его.
От одной только мысли он преисполнился пылом и рвением, граничащими с настоящим экстазом.
Три минуты спустя Джейк вышел из-под козырька, нависающего над подъездом дома, в котором он прожил всю жизнь. Помедлив мгновение, он повернул налево. Выбор его не казался случайным, да он и не был таким. На юго-восток, вдоль «дорожки» Луча, шагал Джейк, возобновивший свой прерванный поиск Темной Башни.
7
С того дня, когда Эдди отдал Роланду свой незаконченный ключ, минуло уже двое суток. Странники – разгоряченные, потные, измотанные и все трое явно не в настроении – продрались через особенно густые заросли не в меру разросшегося кустарника и молодого подлеска и обнаружили две еле заметные тропинки, бегущие параллельно под сенью переплетающихся ветвей старых деревьев, теснившихся по другую сторону. Пристально приглядевшись, Эдди решил, что это вовсе не две тропинки, а след от древней, давно заброшенной дороги. Кустарник и чахлые деревца выросли беспорядочной перегородкой вдоль выпуклой части ее поперечного профиля. Старая колея – две вдавленные полосы, заросшие травой, – оказалась достаточно широкой и вполне подходила под кресло-коляску Сюзанны.
– Гип-гип-ура! – закричал Эдди. – Это надо обмыть!
Роланд кивнул, снял с себя бурдюк с водой, который носил обернутым вокруг пояса, и сначала протянул его Сюзанне – она сидела на своей «упряжи» у него за спиной. При каждом движении стрелка у него под рубашкой легонько покачивался деревянный ключ, отданный ему Эдди. Роланд повесил его на шею на сыромятном шнурке. Сюзанна глотнула воды и передала бурдюк Эдди. Напившись, Эдди принялся раскладывать кресло-коляску. Он давно успел возненавидеть это громоздкое и неуклюжее сооружение, которое ему приходилось последнее время тащить на себе; точно громадный железный якорь, оно висело на них тяжким грузом, существенно их задерживая. Но сохранилась коляска неплохо, не считая разве что парочки сломанных спиц. Бывали дни, когда Эдди казалось, что это чертово креслице переживет их всех. Теперь, однако, его опять можно было использовать по назначению… хотя бы какое-то время.
Эдди помог Сюзанне выбраться из ремней и сесть в коляску. Она закинула руки за голову и от души потянулась, сморщившись от удовольствия. Эдди с Роландом расслышали даже, как хрустнули, расправившись, ее позвонки.
Чуть впереди из зарослей леса высунул морду зверь, похожий на помесь барсука с енотом. Он уставился на путешественников своими большими, с золотым ободком глазами, дернул острой усатой мордочкой, словно бы говоря: «Ну и ну! Ничего себе!», важно прошлепал через дорогу и скрылся в зарослях леса на той стороне. Эдди успел рассмотреть его хвост – длинный и скрученный, точно покрытая мехом пружина.
– Это что за зверюга, Роланд?
– Ушастик-путаник.
– Его едят?
Роланд покачал головой.
– Мясо жесткое. Кислое. Я бы лучше собаку съел, честное слово.
– А ты что, их ел? – полюбопытствовала Сюзанна. – Я имею в виду собак.
Роланд кивнул, не вдаваясь в подробности. Эдди вдруг вспомнилась фраза из одного старого фильма с участием Пола Ньюмена: «Да, леди, совершенно верно – ешь собак и живешь как собака».
Где-то в ветвях весело заливались птицы. Вдоль дороги тянуло легким ветерком. Эдди с Сюзанной разом подставили лица этому приятному дуновению и улыбнулись, взглянув друг на друга. Эдди снова – в который раз – осознал, как он ей благодарен, да, это всегда страшновато, когда есть кто-то, любимый тобой… но и прекрасно тоже.
– А кто проложил здесь дорогу? – спросил Эдди Роланда.
– Люди, которых давным-давно нет, – отозвался тот.
– Те же самые люди, что сделали все эти чашки и блюда, которые мы находили? – уточнила Сюзанна.
– Нет… другие. Как я понимаю, когда-то по этой дороге ходили экипажи, и если она еще не заросла окончательно после стольких лет, выходит, она была немаловажной… кто знает, может быть, это остатки Великого Тракта. Если ее раскопать, мы бы, возможно, дорылись до гравия или вообще до дренажной системы. И раз уж мы здесь, я предлагаю немного перекусить.
– Еда! – в неподдельном восторге воскликнул Эдди. – Вынимай все, что есть! Цыпленок по-флорентийски! Полинезийские креветки! Парная телятина, жаренная с грибами и…
– Уймись, белячок, – толкнула его локтем Сюзанна.
– Не могу, – весело отозвался Эдди, – у меня слишком богатое воображение.
Роланд снял с плеча свой мешок и, склонившись над ним, принялся выкладывать их скромный обед из вяленого мяса, завернутого в листья оливкового цвета. Эдди с Сюзанной знали уже, что по вкусу они слегка напоминают шпинат, только гораздо острее.
Эдди подкатил кресло с Сюзанной поближе, и Роланд передал ей три «стрелецких голубца», как обозвал их Эдди. Без лишних слов она принялась за еду.
Повернувшись обратно к стрелку, Эдди увидел, что вместе с тремя кусочками мяса в листьях Роланд протягивает ему кое-что еще. Ясеневый брусок с ключом, «вырастающим» из него. Роланд снял его с кожаного шнурка, который так и остался висеть у него на шее, свободно болтаясь.
– Эй, ты чего? – Эдди не понял. – Я же тебе его дал!
– Когда я снимаю его, голоса возвращаются, но теперь словно бы издалека, – объяснил Роланд. – Теперь я могу с ними справиться сам. Если честно, я слышу их даже тогда, когда он у меня… но, знаешь, как голоса людей, которые переговариваются негромко на соседнем холме. Это, наверное, потому, что ключ еще не закончен. Ты за него и не брался эти два дня, пока я его носил.
– Ну… ты же носил его, и я не хотел…
Роланд ничего не сказал, он только пристально посмотрел на Эдди своими выцветшими голубыми глазами, и взгляд его был исполнен терпения учителя.
– Ну хорошо, – сдался Эдди. – Я просто боюсь его запороть. Теперь ты доволен?
– Если верить твоему брату, ты всегда все запарывал… правда? – вдруг спросила Сюзанна.
– Сюзанна Дин, выдающаяся женщина-психолог всех времен и народов! Ты не поняла, в чем твое истинное призвание, дорогая моя.
Его неприкрытый сарказм не обидел Сюзанну. Приподняв бурдюк с водой на локте – так южане пьют из кувшина, – она сделала жадный глоток.
– Но все равно я права? Или нет?
Эдди подумал вдруг о рогатке, которую он тоже так до сих пор и не закончил, во всяком случае, пока, и только пожал плечами, не сказав ни слова.
– Ты должен закончить его, – мягко проговорил Роланд. – Мне кажется, близится время, когда он тебе понадобится.
Эдди открыл было рот, но потом передумал. Легко сказать – «должен закончить»! Постороннему человеку легко, но ни Роланд, ни Сюзанна не поняли, кажется, самого главного. На этот раз Эдди не мог ограничиться ни семьюдесятью, ни восьмьюдесятью, ни девяноста восьмью с половиной процентами. Нет. А если он все же запорет работу, он не сможет на этот раз просто так выкинуть неудавшуюся поделку и напрочь о ней забыть. Во-первых, он больше не видел здесь ясеневых деревьев с того самого дня, когда срезал вот эту ветку. Но самое главное, он понимал: тут уже или все, или ничего. Середины нет. Если он сейчас напортачит с ключом пусть даже самую малость, ключ, когда дело дойдет до того, чтобы отпереть нужную дверь, просто не повернется в замочной скважине. И эта маленькая загогулина на конце… она все не давала ему покоя. Вроде бы ничего сложного нет, но если изгиб будет хоть чуточку отличаться…
В таком виде, в каком он сейчас, он действительно никуда не годится, и ты это знаешь.
Эдди вздохнул, пристально глядя на ключ. Да, хотя бы что-то он знает наверняка. Он должен закончить свою работу. Должен хотя бы попробовать. Его боязнь все испортить будет очень ему мешать. Но придется ему перебороть свой страх и все равно попытаться. Может быть, у него и получится. Одному Богу известно, сколько пришлось ему испытать и побороть в себе за все эти недели, что прошли с того памятного поворотного дня, когда Роланд ворвался в его сознание на борту самолета, заходящего на посадку в аэропорту Джона Кеннеди. Уже то, что он жив и находится в здравом рассудке, само по себе достижение немалое.
– Ты пока поноси его, – сказал Эдди, протянув ключ обратно Роланду. – Вечером, после ужина, я за него возьмусь.
– Обещаешь?
– Ага.
Роланд кивнул, забрал ключ и снова повесил его на шнурок на шее. Ему пришлось повозиться с узлом, но Эдди все же заметил, как ловко, пусть даже и медленно, стрелок управляется правой рукой, а ведь на ней не хватает двух пальцев. Воистину поразительна человеческая способность приспосабливаться ко всему!
– Что-то такое должно случиться. Да? – вдруг спросила Сюзанна. – И уже скоро.
– С чего это ты взяла? – Эдди внимательно на нее посмотрел.
– Послушай, Эдди, ведь мы как бы спим с тобой вместе, и для меня не секрет, что тебе теперь каждую ночь снятся сны. Иногда ты во сне разговариваешь. Вряд ли тебя донимают кошмары, но в одном я уверена: что-то в башке у тебя происходит.
– Да. Что-то там происходит. Знать бы еще, что именно!
– В снах таится великая сила, – заметил Роланд. – Ты вообще ничего не помнишь, что тебе снилось в последнее время?
Какое-то время Эдди молчал в нерешительности.
– Кое-что помню, – выдавил он наконец. – Но они очень сумбурные, эти сны. Часто мне снится, что я снова мальчишка. Школьник. Вот это я помню. Уроки закончились. Мы с Генри режемся в баскетбол на старой площадке, что была на Марки-авеню. Сейчас там здание суда для несовершеннолетних правонарушителей. Я хочу, чтобы Генри сводил меня в одно место в Датч-Хилле. К одному старому дому. Местные называли его особняком. И все говорили, что в доме живут привидения. Может, они там и жили, не знаю. Знаю только, что там было страшно. То есть по-настоящему страшно.
Эдди покачал головой, погрузившись в воспоминания.
– Впервые за столько лет я почему-то вспомнил про особняк, когда мы были на той поляне, у медвежьего логова, и я прислонился башкой к этой дурацкой будке. Не знаю… быть может, поэтому мне и начали сниться сны.
– Но ты не уверен, – сказала Сюзанна.
– Вот именно. Мне кажется, то, что со мной происходит, гораздо сложнее, чем просто какие-то воспоминания.
– А вы с братом ходили в то место? – спросил Роланд.
– Да… я его уговорил.
– Что-нибудь там с вами произошло?
– Ничего. Но мне все равно было страшно. Мы постояли там и посмотрели на дом, а потом Генри начал меня дразнить… говорил, что заставит меня войти и взять там какой-нибудь сувенирчик на память, что-то вроде того… но я знал, что он просто так шутит. Пугает меня. Потому что он сам был напуган не меньше меня.
– И это все? – напирала Сюзанна. – Тебе просто снится то место? Дом с привидениями? Особняк? Как вы туда идете?
– Нет, не только. Появляется кто-то еще… только он не подходит, а держится поодаль. Я его вижу во сне, всегда вижу, но… как бы это сказать… краем глаза, ну вы понимаете? И твердо знаю одно: мы должны делать вид, будто мы незнакомы.
– А в тот день, когда вы ходили туда, там действительно кто-то был? – поинтересовался Роланд, пристально глядя на Эдди. – Или он только во сне появляется, этот «кто-то»?
– Не помню уже. Это было давно. Мне тогда было не больше тринадцати. Как я мог все запомнить?
Роланд молчал.
– Ну хорошо, – сдался в конце концов Эдди. – Да. Мне кажется, он там был. Какой-то мальчишка со спортивной сумкой или рюкзаком за плечами, я точно не помню. И в солнцезащитных очках, явно ему больших. Такие, знаете, с зеркальными стеклами.
– И кто это был? – спросил Роланд.
Эдди надолго задумался. У него еще оставался последний «голубец а-ля Роланд», но аппетит вдруг пропал.
– Мне кажется, это тот мальчик, с которым ты встретился на дорожной станции, – выдавил он наконец. – Мне кажется, это твой старый друг Джейк шел за нами в тот день, когда мы с Генри отправились в Датч-Хилл. По-моему, он за нами следил. Потому что ему тоже слышатся голоса, так же, как и тебе, Роланд. И еще потому, что мы с ним видим друг друга во сне, я – его, он – меня. У нас общие сны. И, мне кажется, все то, что я помню якобы из прошлой жизни, на самом деле происходит сейчас, только во времени Джейка. Парень пытается возвратиться сюда. Он скоро отважится на последний шаг, и если я не закончу к этому времени ключ или вдруг не сумею доделать его, как нужно, тогда не исключено, что он погибнет.
– Может быть, у него есть свой ключ, – задумчиво проговорил Роланд. – Возможно такое, как ты считаешь?
– Да, мне кажется, у него есть ключ. Только этого мало. – Тяжело вздохнув, Эдди убрал последний свой «голубец» в карман. На потом. – Но он, по-моему, этого не знает.
8
Они пошли дальше, по левой колее. Эдди с Роландом сменяли друг друга, толкая по очереди коляску, в которой сидела Сюзанна. Коляска подпрыгивала на ухабах, ее то и дело швыряло из стороны в сторону, и время от времени им приходилось приподнимать коляску, чтобы перетащить ее через камни, торчавшие из земли точно старые почерневшие зубы. Но они все равно продвигались быстрее, чем всю последнюю неделю. Дорога шла в гору. Раз оглянувшись через плечо, Эдди увидел, что лес у них за спиной постепенно уходит вниз широкими уступами наподобие ступеней пологой лестницы. Вдалеке на северо-западе виднелась лента воды, стекавшей по скалам, прорезанным сетью глубоких трещин. С удивлением Эдди понял, что это то самое место, которое они окрестили своим «стрельбищем». Теперь оно почти скрылось из виду в мареве сонного летнего дня.
– Смотри, куда едешь, парниша! – резко окликнула его Сюзанна. Эдди опять повернулся вперед. Как раз вовремя, чтобы не въехать коляской в Роланда. Тот, как выяснилось, остановился и внимательно вглядывался в гущу кустарника слева от колеи.
– Предупреждаю: еще раз подобное повторится, и я у вас отбираю водительские права, – съязвила Сюзанна.
Эдди, следящий за направлением взгляда Роланда, пропустил ее реплику мимо ушей.
– Что там такое?
– Сейчас поглядим. – Роланд повернулся, приподнял Сюзанну с коляски и усадил ее себе на бедро.
– Опусти тетку обратно, силач… дама сама в состоянии передвигаться. И не хуже вас, мальчики, если хотите знать.
Роланд осторожно опустил Сюзанну на заросшую травой колею. Эдди внимательно вглядывался в чащу леса. День уже близился к вечеру, и свет его пробивался сквозь паутину переплетенных теней, но вскоре ему показалось, что он что-то видит. Внимание Роланда, похоже, привлек большой серый камень, едва различимый за буйной порослью дикого винограда и ползучих побегов.
С подлинно змеиной грацией Сюзанна скользнула в заросли у края дороги. Роланд и Эдди последовали за ней.
– Указатель какой-то, да? – Опираясь на руки, Сюзанна внимательно изучала прямоугольную каменную плиту. Когда-то камень стоял вертикально, но теперь пьяно склонился набок, точно древнее покосившееся надгробие.
– Да. Дай мне нож, Эдди.
Передав ему нож, Эдди присел на корточки рядом с Сюзанной. Роланд тем временем принялся остервенело срезать побеги дикого винограда, оплетавшие каменную плиту. Под ними открылись стершиеся буквы, выбитые в камне. Стрелок не успел очистить и половины, а Эдди уже догадался, что там написано:
9
Сюзанна первой нарушила затянувшееся молчание.
– И что это значит? – тихо спросила она, и в ее голосе явственно слышался благоговейный страх. Взгляд ее возвращался опять и опять к серому каменному постаменту.
– Это значит, что первый этап пути мы почти прошли, – ответил Роланд с лицом задумчивым и серьезным, возвращая нож Эдди. – Мы и дальше, я думаю, будем держаться этой древней проезжей дороги, вернее, если так можно сказать, она будет держаться нас. Она тоже идет по пути Луча. Уже скоро мы выйдем из леса. Я ожидаю больших перемен.
– А что еще за Срединный мир? – спросил Эдди.
– Одно из самых великих и самых больших королевств, чье владычество в прежние времена было почти безграничным на этой земле. Царство надежды, знания и света – всего, за что и мы тоже боролись в нашей стране, пока ее не накрыла тьма. Когда-нибудь, если у нас будет время, я расскажу вам все древние саги… по крайней мере те, которые знаю. Из них, как из множества нитей, сплетен гобелен сказаний. Очень красивый и очень печальный. Как повествуется в древних легендах, когда-то у самой границы Срединного мира стоял большой город… не меньше, наверное, чем ваш Нью-Йорк. Сейчас он, должно быть, лежит в руинах. А то, может статься, даже и руин от него не осталось. Но там могут быть люди… или чудовища… или и те, и другие. Так что нам надо держаться настороже.
Он протянул вперед искалеченную правую руку и прикоснулся к надписи на камне.
– Срединный мир, – медленно произнес стрелок. – Кто бы мог подумать…
Он не договорил, но Эдди понял, что он хотел сказать.
– И с этим уже ничего не поделаешь, да?
Стрелок покачал головой.
– Ничего.
– Ка, – неожиданно обронила Сюзанна, и оба, Роланд и Эдди, пристально на нее посмотрели.
10
До заката еще оставалось, наверное, часа два, и странники, не тратя времени даром, отправились дальше. Дорога по-прежнему пролегала на юго-восток, вдоль Луча, только теперь в нее влились еще две дорожки поменьше, тоже густо заросшие травой. Вдоль второй, сбоку, тянулись остатки когда-то высокой каменной стены, теперь обвалившейся и покрытой мхом. Неподалеку, среди руин, расположились ушастики. Дюжина толстых зверюг. Они, не таясь, наблюдали за путниками любопытными глазками с золотым ободком. Эдди еще подумал, что они чем-то напоминают присяжных, у которых уже готов смертный приговор подсудимому.
Дорога теперь стала шире, четче. Дважды они прошли мимо строений, давно заброшенных и опустевших. Второе здание, сказал Роланд, когда-то, наверное, было мельницей. Сюзанна сказала, что выглядит оно жутковато. Там, должно быть, живут привидения.
– Я бы не удивился, – ответил на это стрелок таким спокойным и даже небрежным тоном, что Эдди с Сюзанной действительно стало жутко.
Наконец совсем стемнело, и им поневоле пришлось остановиться. Лес заметно поредел. Бриз, овевавший их своим легким дуновением весь день, теперь превратился в мягкий, теплый ветер. Впереди дорога по-прежнему поднималась в гору.
– Дня через два доберемся до гребня, – сообщил Роланд, – тогда и увидим.
– Что мы увидим? – спросила Сюзанна, но Роланд только плечами пожал в ответ.
В тот вечер Эдди снова занялся резьбой, не ощущая, однако, истинного вдохновения. Былая уверенность и настоящая радость, которыми он преисполнился в тот знаменательный день, когда из куска древесины начали проступать первые очертания ключа, теперь иссякли. Пальцы казались какими-то оцепенелыми и неуклюжими. Впервые за эти последние месяцы он с тоской подумал о том, как бы было кстати вколоть себе порцию героина. Совсем немножко. Какая-нибудь пятидолларовая упаковочка – и никаких проблем с этим дурацким ключом. За полчаса бы его закончил.
– Ты чему улыбаешься, Эдди? – спросил Роланд. Он сидел с той стороны костра; между ними в причудливом танце трепетали низкие языки пламени, волнуемые ветром.
– А я что, улыбаюсь?
– Да.
– Просто подумал, какими тупыми иной раз бывают люди… оставь их в комнате с шестью дверями, а они все равно будут биться о стену лбом. А потом еще возмущаться по этому поводу.
– Когда боишься того, что ты можешь увидеть за дверью, биться о стену, наверное, безопаснее, – предположила Сюзанна.
Эдди кивнул.
– Может быть.
Он работал неторопливо, пытаясь увидеть в дереве точную форму ключа – и особенно эту маленькую загогулину на конце, – но очень скоро он понял, что нужный образ, казалось бы, намертво запечатленный в его сознании, потускнел.
Прошу тебя, Господи, помоги мне, пожалуйста. Не дай мне его запороть, мысленно взмолился Эдди, в глубине души все-таки опасаясь, что он уже начал его запарывать. Наконец он сдался, вернул ключ (который за вечер практически не изменился) стрелку, улегся, укрывшись одной из шкур, и буквально минут через пять погрузился опять в этот сон про парнишку на баскетбольной площадке, что на старой Марки-авеню.
11
Джейк вышел из дома примерно без четверти семь, так что ему предстояло убить где-нибудь больше восьми часов. Он поначалу решил сразу спуститься в подземку и доехать до Бруклина, но потом рассудил, что это не самая лучшая мысль. На окраине мальчик, который внаглую прогуливает занятия, привлечет больше внимания, чем в центре огромного города, но с другой стороны, если ему и вправду придется еще поискать то место и мальчика из его сна, с которым он должен там встретиться, то надо бы побеспокоиться об этом заранее.
Без проблем, – сказал тогда мальчик в желтой футболке с зеленой повязкой на лбу. – Ключ ты нашел. Розу тоже. Точно так же найдешь и меня.
Загвоздка, однако, в том, что Джейк не помнил уже, как ему удалось найти ключ и розу. Он помнил лишь радость и чувство уверенности, переполнявшие его сердце и разум. Оставалось только надеяться, что это повторится опять. А тем временем он продолжал идти. Верный способ привлечь к себе в Нью-Йорке нежелательное внимание – это без дела стоять на месте.
Он прошелся пешком почти до Пятой авеню, потом повернул обратно и вернулся назад, но уже по соседней улице, ближе к центру, ориентируясь по светофорам (может быть, он подсознательно понимал, что они тоже служат Лучу). Около десяти часов Джейк обнаружил, что вышел к художественному музею «Метрополитен» на Пятой авеню, разгоряченный, усталый, подавленный. Ему очень хотелось пить, но он не стал покупать себе лимонад – денег было немного, и он не хотел тратить их понапрасну. Перед уходом он опустошил до последнего цента копилку, но сумму набрал смехотворную: долларов восемь плюс-минус несколько центов.
Перед входом в музей выстроилась группа школьников. Должно быть, их привели на экскурсию. Наверное, бесплатная средняя школа, решил Джейк. Одеты так же небрежно, как сегодня оделся он сам. Никаких тебе блейзеров от Пола Стюарта, никаких галстуков и джемперов, никаких простеньких с виду юбочек, которые стоят сто двадцать пять баксов в бутиках типа «Мисс Юное Очарование» или «Твинити». Все одеты, что называется, по-молодежному. Повинуясь какому-то непонятному импульсу, Джейк пристроился к группе ребят и прошел вместе с ними в музей.
Вся экскурсия заняла час с четвертью. Джейку она понравилась. В музее, главное, было тихо. И еще там работали кондиционеры. И картины были красивые. Особенно Джейку понравилось небольшое собрание Фредерика Ремингтона из серии «Дикий Запад». И большая картина Томаса Харта Бентона: по бескрайним равнинам мчался в Чикаго пускающий дым паровоз, а на полях, подступающих к самым путям, стояли в комбинезонах и соломенных шляпах фермеры и провожали его глазами. Двое учителей, сопровождавших экскурсию, не заметили Джейка до самого конца. Только уже на выходе симпатичная негритянка в строгом синем костюме, похлопав Джейка по плечу, поинтересовалась, кто он такой.
Джейк не заметил, как она к нему подошла. На мгновение он похолодел. А потом, не задумываясь о том, что он делает, Джейк сунул руку в карман и зажал в кулаке серебряный ключ. В голове сразу же прояснилось. Джейк моментально успокоился.
– Мой класс там, наверху, – улыбнулся он чуть виновато. – У нас занятие по современному искусству, но мне больше нравится то, что здесь, потому что это настоящие картины. Так что я… ну, понимаете…
– Смылся? – подсказала учительница. Уголки ее рта задрожали, как будто она едва сдерживала улыбку.
– Я бы лучше сказал, что ушел по-французски, тихонько, без долгих прощаний. – Слова произносились как будто сами, без участия Джейка.
Школьники удивленно таращились на него, но на этот раз их учительница от души рассмеялась:
– Ты либо вообще не знал, либо забыл, но во французском Иностранном легионе дезертиров расстреливали на месте. Так что, мой юный друг, возвращайся скорее туда, где твой класс.
– Да, мэм. Спасибо. Они все равно уже скоро закончат.
– А из какой ты школы?
– Из «Академии Марки», – выпалил Джейк, не задумываясь.
Он поднимался по лестнице, прислушиваясь к бестелесному эху шагов и приглушенных голосов, звучавших под куполом круглого зала, и все думал, с чего бы он это сказал. Он в жизни не слышал о школе с таким названием – «Академия Марки».
12
Какое-то время он постоял в холле верхнего этажа, но вскоре заметил, что на него то и дело со все возрастающим любопытством поглядывает одна из музейных служащих. Джейк решил, что ждать дальше нет смысла – оставалось надеяться только на то, что класс, к которому он пристраивался, уже ушел.
Джейк посмотрел на часы, изобразив на лице изумленное выражение, которое, как он надеялся, означало бы что-то вроде: «О Господи! Как я опаздываю!» – и торопливо спустился вниз. Класс – и симпатичная учительница-негритянка, которая рассмеялась, когда он упомянул уход по-французски, – уже ушел. Джейк решил, что ему тоже пора уходить. Он еще погуляет немного по улице – медленно, чтобы не так чувствовалась жара, – а потом сядет на поезд подземки.
На углу Бродвея и Сорок второй он задержался у стойки с хот-догами и из скудных запасов наличности купил себе один. Чтобы поесть, Джейк присел на ближайшую лестницу у здания банка, и это, как оказалось, было грубейшей ошибкой с его стороны.
К нему направился полицейский. Казалось, он занят только своей дубинкой, которую сосредоточенно вертел в руке – этак ловко и замысловато. Но едва поравнявшись с Джейком, легавый быстро сунул дубинку за пояс и повернулся к нему.
– Привет, парень. Чего сидим? В школе сегодня свободный день? Джейк уже доедал сосиску, но последний ее кусок вдруг застрял в горле. Да уж, везет как утопленнику… если слово «везение» здесь вообще уместно. Здесь, на Таймс-сквер, в самом средоточии «грязной» Америки, где табунами шатаются проститутки, толкачи, наркоманы и попрошайки, полицейский, не обращая внимания на них, вяжется почему-то к нему.
Джейк не без труда проглотил застрявший в горле кусок сосиски.
– У нас уже начались экзамены, – принялся он объяснять. – Сегодня был только один. Я его первым сдал, и меня отпустили. – Джейк умолк на мгновение, вдруг сообразив, что ему очень не нравится этот внимательный, пристальный взгляд полицейского. – Мне разрешили уйти, – неуверенно добавил он.
– Я так и понял. Есть у тебя какие-нибудь документы?
У Джейка екнуло сердце. Неужели его папа с мамой уже позвонили в полицию? С учетом вчерашнего это вполне вероятно. При обычных обстоятельствах полиция вряд ли бы стала искать пропавшего ребенка, тем более что отсутствовал Джейк только полдня, но его папа – большая шишка на телевидении, и он всегда с гордостью упоминал о своих многочисленных связях. Джейк не думал, что у полицейского есть его фотография… но его имя он мог запомнить.
– Ну… – нерешительно начал Джейк, – …у меня с собой только ученический проездной. На автобус маршрута Срединного мира. Других документов нет.
– Какого такого Срединного мира? Впервые слышу. Это где? В Куинсе?
– Центрального маршрута, я хотел сказать, – быстро поправился Джейк. Господи, что он такое болтает? Это же совсем в другой стороне… – Знаете? На Тридцать третьей?
– Ага. Ну давай, проездной тоже сойдет. – Легавый протянул руку.
Какой-то черный с неопрятными длинными патлами, рассыпающимися по плечам его канареечно-желтого пиджака, оглянулся на них.
– Заберите его, офицер, – весело гаркнул он. – Заберите его, мелкого беложопого пакостника! Выполняйте свой долг!
– Заткнись, Эли, и дуй отсюда, – процедил полицейский сквозь зубы, даже не обернувшись к нему.
Эли расхохотался, продемонстрировав несколько золотых зубов, и отправился восвояси.
– А почему вы у него не просите документы? – невинно полюбопытствовал Джейк.
– Потому что сейчас меня больше интересуешь ты. Давай-ка, сынок, свой билет.
То ли родители сообщили уже в полицию и легавый знал его имя, то ли просто почувствовал что-то неладное – и это, наверное, вовсе не удивительно, поскольку во всем этом жутком районе Джейк был единственным белым мальчишкой, который явно не искал себе приключений. Но, как ни крути, вывод отсюда один: идея присесть тут и съесть сосиску была, очевидно, не самой удачной. Но ведь он стер ноги, и, черт возьми, по-настоящему проголодался – проголодался.
Ты меня не остановишь, подумал Джейк. Я не позволю тебе меня сцапать. Сегодня мне надо быть в Бруклине, у меня там назначена встреча… И я попаду туда. Попаду.
Вместо того чтобы достать бумажник, Джейк сунул руку в карман, вытащил ключ и показал его полицейскому. Солнечные лучи, отразившись от серебристой поверхности, заплясали кружочками света на лбу и щеках легавого. Тот вытаращил глаза.
– Эй! – выдохнул он. – Это что у тебя, малыш? Дай-ка мне.
Он потянулся к ключу, но Джейк отвел руку подальше. Круги отраженного света подрагивали на лице полицейского, словно гипнотизируя его.
– А вы что, так не можете прочитать? – спросил Джейк. – Обязательно вам его забирать?
– Нет, зачем же?
Выражение любопытства стерлось с лица полицейского. Широко раскрытыми глазами он завороженно, не отрываясь, смотрел только на ключ. Но взгляд его не был пустым. Джейк прочел в нем изумление и нежданную радость. Это все я, вдруг подумалось Джейку. Где бы я ни появился, повсюду я приношу радость и свет. Вопрос только в том, что мне теперь делать?
Молодая женщина в ярко-красных вызывающих туфлях на шпильках в добрых три дюйма (явно не библиотекарша, судя по тем же туфлям, шелковым зеленым шортам и прозрачной блузке) прошла мимо, энергично виляя задом. Сначала она посмотрела на легавого, потом – на Джейка. Ей, должно быть, стало любопытно, на что так таращится полицейский. Увидев ключ, она так и застыла на месте с отвисшей челюстью. Рука ее сама потянулась вверх и замерла у горла. Сзади на нее налетел мужчина и разразился длинной гневной тирадой насчет того, что, мол, нечего тут торчать столбом посреди дороги. Молодая женщина – явно не библиотекарша – не обратила на него внимания, хотя в другой ситуации она бы, наверное, нашлась что ответить. Теперь Джейк заметил, что вокруг него собралось уже человек пять. И все смотрели на ключ точно так же, как иной раз прохожие наблюдают за ловким «наперсточником», обдирающим на углу какого-нибудь легковерного простофилю.
Тоже мне, конспиратор фигов, подумал Джейк. Взглянув поверх плеча легавого, он заметил на той стороне вывеску аптеки. «Аптека Денби. Торговля со скидкой», – сообщала вывеска.
– Меня зовут Том Денби, – сообщил он полицейскому. – На этой льготной карте так и написано. Том Денби. Верно?
– Все верно, – выдохнул полицейский, потерявший к Джейку всяческий интерес. Теперь его занимал только ключ. Пятнышки отраженного света по-прежнему плясали на его лице.
– Вы ведь не Тома Денби искали, да?
– Да, – подтвердил полицейский. – Я вообще это имя впервые слышу.
Уже с полдюжины человек столпились вокруг полицейского, и все смотрели в немом изумлении на серебряный ключ в руке Джейка.
– Я, значит, могу идти?
– Что? Ах да! Да, конечно… иди себе с Богом!
– Спасибо.
Однако Джейк на мгновение застыл в нерешительности, не зная, как он пойдет. Его окружала толпа молчаливых зомби, и с каждым мгновением она росла. Сначала люди, наверное, подходили, чтобы узнать, в чем дело, но, увидев серебряный ключ, замирали как вкопанные и таращились на него.
Джейк поднялся на ноги и начал медленно отходить по ступенькам вверх, держа ключ перед собой, словно дрессировщик, защищающийся табуретом от подступающих к нему львов. Лишь поднявшись на широкую бетонную площадку на самом верху, он убрал ключ обратно в карман, развернулся и побежал.
Остановился он только раз, на самом дальнем конце площадки. Остановился и оглянулся. Застывшая группа людей, которые так и стояли вокруг того места, где только что сидел Джейк, постепенно возвращалась к жизни. Они озадаченно переглядывались и расходились. Легавый растерянно посмотрел налево, потом направо, потом задрал голову и уставился в небо, словно стараясь вспомнить, как он вообще здесь очутился и что собирался делать. Джейк увидел достаточно. Самое время искать ближайшую станцию подземки и уносить ноги в Бруклин, пока не случилось еще чего-нибудь.
13
Без четверти два он поднялся из подземки и встал на углу Кастл и Бруклин-авеню, глядя на здание башни и дожидаясь, когда к нему снова придет это чувство уверенности, что направляло его в тот раз, – что-то вроде способности «вспоминать» будущее. Но оно не пришло. То есть вообще ничего не пришло. Он был всего лишь мальчишкой, самым обычным мальчишкой, стоящим на жарком бруклинском перекрестке, а у его ног, точно усталый щенок, примостилась короткая тень.
Ну вот, я приехал… и что теперь?
Ни малейшего представления.
14
Странники поднялись наконец на вершину высокого пологого холма и остановились там, глядя на юго-восток. Долгое время они молчали. Дважды Сюзанна порывалась заговорить, но не произносила ни слова. В первый раз в жизни эта всегда языкастая женщина не нашлась что сказать.
Внизу простиралась равнина, бескрайняя, разморенная золотыми лучами летнего солнца. Высокие сочные травы изумрудно-зеленого цвета. Рощи деревьев с широкими кронами и прямыми стройными стволами. Сюзанна однажды видела такие деревья в рекламном фильме какого-то туристического агентства. Фильм был про Австралию.
Дорога, которой они все это время держались, огибала холм и с противоположной его стороны опять устремлялась – прямая, будто струна, – на юго-восток: яркая белая линия в буйной зелени трав. Дальше на западе, в нескольких милях отсюда, мирно паслось небольшое стадо каких-то крупных животных. С виду они походили на буйволов. На востоке виднелся лес, вдающийся искривленным мысом в зеленое море равнины. Эта темная полоса непролазных зарослей походила на сжатую в кулак руку, выброшенную вперед.
Сюзанна вдруг поняла, что в этом же направлении тянулись все трещины в камне и все ручьи, попадавшиеся им на пути. Ручьи были притоками полноводной реки, что вытекала из леса и потом тихо и плавно несла свои сонные воды под летним солнцем к восточному краю мира. Большая река, широкая – мили, наверное, две от берега до берега.
И еще с холма был виден город.
Он безжизненно лежал прямо пред ними – подернутое легкой дымкой скопление башен и шпилей, возносящихся над горизонтом. Эти словно сложенные из воздуха бастионы могли находиться за сотню, две сотни, четыреста миль отсюда. Воздух этого мира казался невообразимо прозрачным, и определить расстояние на глаз здесь было трудно. Почти невозможно. Только одно знала Сюзанна наверняка: вид этих далеких, размытых в солнечном мареве башен переполнял ее тихим восторгом, и немым изумлением… и глубокой щемящей тоской по Нью-Йорку. Я бы, наверное, все отдала, чтобы еще раз увидеть Манхэттен с моста Трайборо, вдруг подумалось ей.
Она сама улыбнулась нежданной мысли. Потому что Сюзанна знала, что это неправда. Правда была в другом. Теперь она ни на что уже не променяет Роландов мир. Ее пьянили его пустынные просторы и таинственная тишина. Но самое главное, с ней рядом человек, которого она любит. Дома, в Нью-Йорке, во всяком случае, в том Нью-Йорке, каким он был в ее время, их союз стал бы поводом для вечных насмешек и злобного раздражения, всякий, кому не лень, любой идиот отпускал бы в их адрес оскорбительные замечания и грязные шуточки: чернокожая женщина двадцати шести лет и ее белый любовник, который на три года младше ее и имеет к тому же привычку шепелявить, когда возбужден или взволнован. Ее белый любовник, который недавно совсем освободился от пагубного своего пристрастия к наркоте. А ведь еще месяцев восемь назад он таскал за плечами громадную обезьяну. А здесь, в мире Роланда, никто не смеется над ними, никто их не поддевает. Никто не тычет в них пальцем. Здесь нет никого. Только Роланд, Эдди и она – трое последних стрелков.
Она взяла Эдди за руку, ей было приятно чувствовать ее успокаивающее тепло.
– Это, наверное, река Сенд, – тихо проговорил Роланд, указав на широкую полосу воды. – Вот уж не думал, что мне доведется ее увидеть… Если честно, я даже не верил, что она вообще существует. Как и Стражи с Вратами.
– Здесь так красиво, – вымолвила Сюзанна, не в силах оторвать взгляд от этих необозримых просторов, что пролегали до самого горизонта, дремлющих в колыбели роскошного лета. Взгляд ее то и дело скользил по густой тени деревьев, растянувшейся, казалось, на многие мили по этой зеленой равнине, озаренной лучами клонящегося к горизонту солнца. – Такими, наверное, были и наши Великие равнины, пока там не обосновались первые поселенцы… еще до того, как пришли индейцы. – Свободной рукой она указала туда, где полоска Великого Тракта сужалась в единую точку. – А это твой город. Да?
– Да.
– Выглядит вроде бы ничего, – сказал Эдди. – Разве такое возможно, Роланд? Чтобы он до сих пор сохранился? Ваши древние строили так основательно?
– В наше время возможно все, – отозвался Роланд, но голос его прозвучал не особенно убедительно. – Но лучше все-таки не обольщаться, Эдди, и не тешить себя надеждой.
– Что? Да я, в общем, и не обольщаюсь. – Однако Эдди сейчас покривил душой. В сердце Сюзанны этот размытый в солнечном мареве город пробудил щемящую тоску по дому; у Эдди же вспыхнула искра надежды. Если город стоит, если он до сих пор сохранился – а он сохранился, это же ясно, – там могут быть люди. Настоящие люди, а не чокнутые уроды, потерявшие человеческий облик, которые встретились Роланду в недрах гор. Люди в городе могли быть (американцами, – прошептало его подсознание) разумными и готовыми оказать им посильную помощь; они, возможно, даже подскажут усталым путникам, как им добраться до цели… и как избежать смерти на этом пути. Перед мысленным взором Эдди предстала такая заманчивая картина (навеянная, должно быть, фильмами типа «Последнего звездного воина» и «Темного кристалла»): совет суровых, но справедливых старцев, городских старейшин, подносит им яства, приготовленные лучшими поварами из продуктов, извлеченных из неистощимых городских кладовых (или выращенных в садах, защищенных стеклянными куполами от пагубного воздействия окружающей среды), а пока они с Роландом и Сюзанной вкушают изысканные блюда, а проще сказать – набивают желудки, почтенные старцы им все растолкуют: что их ждет впереди и что все это значит. А на прощание они им подарят подробный атлас автомобилиста, одобренный Американской автомобильной ассоциацией, с отмеченной красным фломастером самой удобной дорогой к Башне.
Эдди не знал выражения deus ex machina[44], но все-таки понимал – дорос уже до понимания, – что такие гостеприимные мудрецы существуют исключительно в сказочных комиксах и фильмах для детей. Но ему все равно не давала покоя пьянящая мысль, что где-то в этом пустынном опасном мире сохранился анклав древней цивилизации – страна мудрых добрых эльфов, которые им расскажут и разъяснят, что, черт возьми, делать дальше. А сказочные очертания города на этом подернутом легкой дымкой горизонте лишь придавали ему уверенности, что такое хотя бы не исключено. Но даже если там никого нет, если жители города давным-давно сгинули, умерли от какой-то страшной эпидемии или погибли в великой войне с применением химических ядов, им все равно обязательно нужно зайти в этот город… он мог послужить им хотя бы как склад всяких полезных вещей – этакая гигантская база снабжения сухопутных войск и военно-морского флота, где они разживутся всем необходимым для долгого и многотрудного путешествия, которое, – а в этом Эдди ни капельки не сомневался, – ждет их впереди. К тому же Эдди был, что называется, «городским ребенком», он родился и вырос в городе, и один только вид этих высоких домов и башен придал ему бодрости и поднял настроение.
– Ну хорошо! – Эдди хотелось смеяться. – Полный вперед! Навстречу великим мудрым эльфам!
Сюзанна озадаченно на него покосилась. Но при всем том она улыбалась.
– С чего бы ты так возбудился, мой мальчик?
– Просто так. Ни с чего. Не обращай на меня внимания. Мне просто не терпится поскорее отправиться в путь. Что скажешь, Роланд? Ты не хочешь…
Но что-то в лице стрелка – за внешним его спокойствием неуловимый намек на какую-то смутную и печальную грезу – заставило Эдди прерваться на полуслове. Он умолк и приобнял Сюзанну за плечи, как будто хотел защитить ее.
15
Роланд лишь мельком взглянул на город на горизонте, а потом его взгляд случайно упал на нечто, находящееся гораздо ближе к холму, на вершине которого странники стояли сейчас, и стрелка вдруг охватила тревога. Дурное предчувствие. Он уже видел такое раньше. И в последний раз, когда это случилось, с ним был Джейк. Роланд вспомнил, как они выбрались наконец из пустыни и направились дальше, по следам человека в черном, через холмы к горам. Путь был нелегким, но там зато появилась опять вода. И трава.
Как-то ночью стрелок проснулся и обнаружил, что Джейка нет рядом. Из ивовой рощи, где протекал ручей, доносились какие-то вопли, сдавленные и отчаянные. Кричал Джейк. К тому времени, когда Роланд продрался сквозь заросли на поляну, сокрытую в роще, крики мальчика стихли. Роланд нашел его. Джейк стоял точно в таком же месте, что виднелось сейчас за холмом впереди. Место древних камней, место жертвоприношений, место, где обитает оракул… и провидит под давлением силы… и убивает, когда выпадает возможность.
– Роланд? – встревожился Эдди. – В чем дело? Что-то не так?
– Видишь вон там? – указал Роланд пальцем. – Говорящий круг. Эти высокие штуки – стоящие камни. – Роланд вдруг поймал себя на том, что во все глаза смотрит на Эдди, с которым встретился в первый раз в пугающей, но удивительной воздушной карете в том, другом, странном мире, где стрелки носят синюю форму, есть в изобилии сахар, бумага и чудесные снадобья вроде астина. На лице Эдди сейчас появилось какое-то странное выражение… как будто он знал наперед, что с ним будет. И знание это его не обрадовало. Свет надежды, зажегшийся у него в глазах при виде города на горизонте, теперь угас, и взгляд его стал тусклым и сумрачным. Так, наверное, приговоренный к смерти преступник смотрит на виселицу, на которой его должны вздернуть.
Сначала Джейк, теперь Эдди, подумал стрелок. Беспощадно великое колесо, что раскручивает наши жизни. Описав полный круг, оно всегда возвращается к той же точке.
– Вот черт! – В голосе Эдди, вырывающемся из пересохшего горла, явственно слышался страх. – Знаешь, по-моему, именно там твой парнишка попытается перебраться сюда.
Стрелок кивнул.
– Вполне вероятно. Эти места опасны, но они притягательны. Я уже как-то спасал его из такого же точно круга. Провидица, хранившая этот круг, едва не убила его.
– Но откуда ты знаешь? – спросила у Эдди Сюзанна. – Ты видел сон?
Эдди лишь покачал головой.
– Сам не знаю. Но как только Роланд показал на эти дурацкие камни… – Он на мгновение умолк и внимательно посмотрел на стрелка. – Нам надо спуститься туда. И как можно скорее. – В его голосе перемешались неистовый пыл и страх.
– Это случится сегодня? – спросил Роланд. – Ночью?
Эдди опять покачал головой и облизал вдруг пересохшие губы.
– Не знаю. Я не уверен. Сегодня? Сегодня вряд ли. Время… здесь оно не такое, как там, где сейчас твой парнишка. Оно движется медленнее в его мире. Может быть, завтра. – Если до этого Эдди еще удавалось справляться с паническим страхом, вдруг его охватившим, то теперь он прорвался наружу. Неожиданно он повернулся и схватил Роланда за грудки, скомкав рубаху стрелка своими холодными влажными пальцами. – Мне нужно было закончить ключ, а я его не закончил. И я должен был сделать еще кое-что, но я понятия не имею, что именно. Так что теперь, если мальчик погибнет, это будет моя вина!
Роланд оторвал руки Эдди от своей рубахи.
– Возьми себя в руки.
– Роланд, ты не понимаешь…
– Я понимаю, что нечего хныкать и ныть. Так все равно ничего не решишь. Я понимаю, что ты забыл лицо своего отца!
– Я тебя умоляю! Что за бред ты опять несешь?! Да меня, если хочешь знать, вообще не гребет мой папаша! – выкрикнул Эдди, впадая в истерику, и Роланд влепил ему добрую оплеуху. Звук удара был точно треск сломанной ветки.
Голова Эдди дернулась в сторону; он широко распахнул глаза, как будто не веря случившемуся, и ошарашенно уставился на Роланда. Потом медленно поднял руку и прикоснулся к наливающемуся кровью отпечатку ладони на своей щеке.
– Ах ты, гад! – прошептал он. Рука легла на рукоять револьвера на левом бедре. Сюзанна попробовала перехватить руку Эдди, но он оттолкнул ее.
Готовься, учитель, – сказал себе Роланд. – Сейчас тебе предстоит преподать ему очередной урок. Только на этот раз от этого урока зависит и моя жизнь, и его.
Где-то вдали, в тишине, хрипло прокаркала ворона, и Роланду вдруг вспомнился его сокол. Давид. Теперь Эдди был его соколом… и ему – точно так же, как когда-то Давиду, – нельзя давать ни малейшего послабления, иначе он просто ничтоже сумняшеся вырвет наставнику глаз.
Или вцепится в глотку.
– Хочешь меня застрелить? Чтобы все кончилось так… Ты этого хочешь, Эдди?
– Знаешь, приятель, меня уже заколебал этот твой репертуарчик. – Слезы и ярость туманили Эдди взор.
– Ты не закончил ключ. Потому что, как тебе кажется, ты боишься его закончить. Но это не так. Ты боишься другого. Ты боишься однажды понять, что не сможешь его закончить. Ты боишься спуститься к стоящим камням, но не из-за того, что с тобой может случиться, когда ты войдешь в их круг. Ты боишься, что там ничего не случится. Не большой мир страшит тебя, Эдди, а маленький мир, что внутри тебя. Ты забыл лицо своего отца. Так что давай. Застрели меня, если тебе хватит смелости. Мне надоело смотреть, как ты вечно плачешься.
– Прекрати! – закричала Сюзанна, не выдержав. – Ты что, не видишь, что он это сделает?! Что ты сам вынуждаешь его это сделать?!
Роланд пристально на нее посмотрел.
– Я только хочу, чтобы он принял решение. Сам. – Он опять повернулся к Эдди, и лицо его в сети глубоких морщин было суровым и непреклонным. – Ведь тебе удалось освободиться от призрака героина. И тень брата больше не донимает тебя, мой друг. Теперь тебе остается одно: освободиться от собственной тени. Если тебе хватит смелости. Так что давай. Освободись или убей меня. Выбирай. И покончим уже со всем этим.
На мгновение ему показалось, что Эдди именно так и поступит и все закончится прямо здесь, на вершине холма, под безоблачным летним небом, неподалеку от города, призрачной тенью встающего на горизонте. Но тут вдруг у Эдди дернулась щека. Твердая линия губ смягчилась, они задрожали. Он убрал руку с сандаловой рукояти Роландова револьвера. Грудь его судорожно поднялась… раз… другой… третий. Из горла вырвался сдавленный полустон-полукрик, исполненный ужаса и отчаяния. Эдди шагнул к Роланду, нетвердо, как будто вслепую.
– Да, мать твою, я боюсь! Неужели ты не понимаешь, Роланд? Я боюсь!
Ноги его подкосились, и он начал падать. Роланд успел подхватить его и крепко прижал к себе, чувствуя запах потной и грязной кожи, запах страха и слез.
Еще пару мгновений стрелок постоял, обнимая дрожащего Эдди, потом отстранился и повернул его лицом к Сюзанне. Эдди упал на колени рядом с ее коляской, устало свесив голову. Она положила ладонь ему на затылок и прижала голову Эдди к своему бедру.
– Иногда я тебя ненавижу, – с горечью проговорила она, обращаясь к Роланду.
Роланд сдавил кулаками виски.
– Я сам себя иногда ненавижу.
– Но тебя это не останавливает тем не менее?
Роланд не ответил. Он посмотрел на Эдди, который полулежал на земле, прижавшись щекой к бедру Сюзанны и зажмурив глаза. Лицо его выражало вселенскую скорбь и отчаяние. Роланд не без труда подавил в себе подступающую усталость, справившись с искушением перенести это во всех отношениях полезное и «приятное» обсуждение на какой-нибудь другой день. Если Эдди не ошибся, то другого дня у них может не быть. Джейк готов. Почти уже решился на последний шаг. А Эдди было предначертано судьбой встретить мальчика в этом мире. Сыграть роль этакой повивальной бабки. И если Эдди не будет готов, Джейк может погибнуть на входе, как погибает новорожденный, когда материнская пуповина обвивается вокруг его шеи во время схваток.
– Вставай, Эдди.
В первый миг Роланду показалось, что Эдди так и будет лежать, скорчившись на земле и пряча лицо у бедра женщины. Если так, все потеряно… и это тоже ка. Но Эдди встал. Пусть медленно, нехотя, но он встал. Все его тело – голова, плечи, руки и волосы – безвольно обвисло. Но он все же поднялся. И это только начало.
– Посмотри на меня.
Сюзанна встревоженно зашевелилась, но на этот раз промолчала.
Эдди медленно поднял голову и дрожащей рукой убрал прядь волос, упавшую на глаза.
– Он твой и должен быть у тебя. Я сделал ошибку. Мне не стоило брать его у тебя, какой бы она ни была, моя боль. – Стрелок рывком сорвал с шеи шнурок с ключом и протянул его Эдди. Тот потянулся за ним, как во сне, но руку Роланд разжал не сразу. – Ты постараешься сделать, что должен? Что нужно сделать? Ты обещаешь?
– Да, – выдохнул Эдди почти неслышно.
– Ты ничего мне не хочешь сказать?
– Мне, наверное, нужно попросить прощения за свой страх. – В голосе Эдди было что-то ужасное. У Роланда вдруг защемило сердце. Потому что он, похоже, знал причину: сейчас Эдди прощался с детством, болезненно, трудно. Этого не увидишь, но Роланду казалось, что он слышит какие-то слабые всхлипы. Плач уходящего детства. Он изо всех сил старался остаться глухим.
Еще одна жертва во имя Башни. Мой счет растет, как давний счет пьяницы в кабаке, а время, когда мне придется платить по нему, приближается с каждым днем. Вот только сумею ли я расплатиться?
– Мне не нужно твоих извинений, и уж тем более за страх, – сказал он. – Кем бы мы были без страха? Уже не людьми, а бешеными псами с пеной на морде и засохшим на лапах дерьмом.
– Тогда что тебе нужно? – Эдди снова сорвался на крик. – Ты и так забрал все… все, что я мог тебе дать! Нет, даже больше, потому что я все-таки извинился в конце… ты забрал у меня даже это, последнее! Что тебе надо еще от меня?
Роланд молча держал в руке ключ – их шанс спасти Джейка Чеймберза. Он не сказал больше ни слова. Он только смотрел в глаза Эдди, а над зеленым простором равнины сияло солнце, и под солнцем поблескивала река Сенд, отливая сероватой синевой. Где-то вдали, в золотых угасающих отблесках летнего дня, снова прокаркала ворона.
Прошло какое-то время. Постепенно взгляд Эдди Дина преисполнился пониманием.
Роланд кивнул.
– Я забыл лицо… – Эдди запнулся. Понурил голову. Тяжело сглотнул. Снова поднял глаза на стрелка. То, что объединяло их прежде и едва не умерло сегодня, вернулось опять – Роланд это увидел. Все, что было между ними плохого, ушло. Здесь, на этом открытом ветрам холме, залитом солнечным светом, на краю бытия все плохое ушло навсегда. – Я забыл лицо своего отца, стрелок… и я молю даровать мне прощение.
Роланд разжал ладонь и отдал ключ тому, кому предназначено было владеть им, ибо так предрешило ка.
– Не говори так, стрелок, – вымолвил Роланд Высоким Слогом. – Твой отец зрит тебя… он тебя любит… и я тебя тоже люблю.
Эдди взял ключ, крепко зажал его в кулаке и отвернулся, чтобы скрыть слезы.
– Пойдемте, – выдавил он, и они стали спускаться по долгому склону холма к равнине, что простиралась под ними до самого горизонта.
16
Джейк медленно шел по Кастл-авеню, мимо пиццерий, баров и винных погребков, где старушенции с недоверчивыми физиономиями самозабвенно чистили картошку и выжимали сок из помидоров. Ремни ранца натерли подмышки. Ноги болели. Он прошел под цифровым термометром, который показывал восемьдесят пять градусов по Фаренгейту[45]. А Джейку казалось, что все сто пять[46].
Впереди на Кастл-авеню с боковой улицы вырулила полицейская машина. Джейк неожиданно заинтересовался витриной магазина садового инвентаря. Он встал спиной к улице и стоял так до тех пор, пока в стекле не проплыло черно-белое отражение. Как только машина проехала, он двинулся дальше.
Эй, Джейк, старина, и куда же ты, собственно, направляешься?
Ни малейшего представления. Он твердо знал только одно: мальчишка, которого он сейчас ищет – мальчишка с зеленой повязкой на лбу и в желтой футболке с надписью В СРЕДИННОМ МИРЕ НЕ ЗНАЮТ СКУКИ, – где-то близко, но что из того? Иголка в большом стоге сена, каким был для Джейка Бруклин.
Он миновал переулок, где стены домов были испещрены надписями краской из аэрозольных баллончиков. В основном именами: ЭЛЬ-ТЬЯНТЕ-91, ГОНСАЛЕС СТРЕМИТЕЛЬНЫЙ, МАЙК-ФУРГОН, – но среди них попадались слова и фразы, имеющие хоть какой-то смысл, пусть и неясный. Взгляд Джейка наткнулся на две такие.
было написано на кирпичной стене ярко-красной когда-то краской, которая стала теперь пепельно-розовой – цвета той розы, распустившейся на пустыре, где когда-то стоял магазинчик деликатесов «Том и Джерри». Чуть ниже густой синей краской – она казалась едва ли не черной – кто-то вывел совсем уже странное обращение:
Что еще за ерунда? – призадумался Джейк. Он не знал. Быть может, какая-то фраза из Библии… но надпись буквально тянула его к себе, завораживала, как гипнотический взгляд змеи птицу. Наконец он сумел оторвать взгляд от стены и пошел дальше, медленно и задумчиво. Была уже почти половина третьего. Тень под ногами его начала удлиняться.
Впереди него медленно шел старик, опираясь на суковатую палку и стараясь держаться поближе к домам, в теньке. Его карие глаза перекатывались за толстыми стеклами старомодных очков, точно два здоровенных яйца.
– Молю даровать мне прощение, сэр, – крикнул Джейк ему в спину, не сознавая, что он говорит, и даже не слыша своего голоса.
Старик обернулся и уставился на него, моргая от удивления и испуга.
– Не приставай ко мне, мальчик. – Он приподнял свою клюку и неуклюже замахнулся ею на Джейка.
– Вы, случайно, не знаете, сэр, есть здесь где-нибудь поблизости школа, называется «Академия Марки»? – выпалил Джейк первое, что пришло в голову. Прозвучало, конечно, глупо, но ничего лучше он не придумал.
Старик медленно опустил клюку – ему, наверное, польстило обращение «сэр» – и вытаращился на Джейка с рассеянным интересом, в котором сквозило некоторое безумие, свойственное дряхлым старикам, впавшим в маразм.
– А почему ты не в школе, мальчик?
Джейк устало усмехнулся. Опять та же песня.
– У нас экзамены. А сюда я пришел, чтобы увидеться с другом. Он в «Академии Марки» учится. Простите, если я вас потревожил.
Он осторожно обошел старика (очень надеясь, что тому не придет в голову шлепнуть его напоследок клюкой по заднице – так, на счастье) и добрался почти до угла, как вдруг старик завопил ему вслед:
– Эй, мальчик! Мальчи-и-и-и-ик!
Джейк обернулся.
– Нету здесь никакой «Акидемии Марки», – сообщил старик. – Я тут живу уже двадцать два года. Если б была, я бы знал. Марки-авеню, да, есть. Но никакой такой «Акидемии».
От неожиданного возбуждения у Джейка скрутило живот. Он развернулся и шагнул обратно к старику, который тут же приподнял клюку, принимая оборонительную позицию. Джейк немедленно остановился, так, чтобы их разделяла полоса безопасности хотя бы футов в двадцать.
– А где она, сэр? Марки-авеню? Вы мне не подскажете?
– А чего ж, подскажу, – отозвался старик. – Говорю же тебе, я тут уже двадцать два года живу. В двух кварталах отсюда. Возле кинотеатра. «Маджестик» он называется, повернешь налево. Только тут нет никакой «Акидемии Марки». Никакой такой «Акидемии».
– Спасибо, сэр! Спасибо!
Джейк развернулся и поглядел вперед. Да, все правильно – в двух кварталах отсюда над тротуаром нависал типовой козырек кинотеатра. Он рванулся туда сломя голову, но, подумав как следует, рассудил, что не надо бы лишний раз привлекать внимание, и перешел с бега на шаг. Быстрый шаг.
Старик проводил его взглядом.
– Сэр! – в замешательстве пробормотал он себе под нос. – Сэр, однако!
Фыркнув от смеха, он двинулся дальше.
17
С наступлением сумерек путники остановились. Стрелок выкопал неглубокую яму и развел в ней костер. Им не нужно было готовить ужин, но им нужен был свет. Эдди требовался свет. Чтобы закончить ключ.
Стрелок оглянулся и увидел одну Сюзанну – темный силуэт на фоне темнеющего аквамаринового неба. Эдди поблизости не наблюдалось.
– Где он? – спросил Роланд.
– Он там, на дороге. Не трогай его сейчас, Роланд… он сегодня и так от тебя натерпелся.
Роланд кивнул, склонился над ямой и высек искру, чиркнув огнивом по кремню. Костер разгорелся быстро. Стрелок подкинул туда еще хворосту и сел ждать, когда придет Эдди.
18
А Эдди сидел на земле в полумиле от лагеря, посередине Великого Тракта. Сидел по-турецки, держа незаконченный ключ в руках, и смотрел на вечернее небо. Впереди вспыхнула искра и загорелся огонь. Эдди сразу же понял, что делает Роланд… и почему. Он опять поднял глаза к темному небу. Никогда в жизни не чувствовал он себя так одиноко. Никогда в жизни он так не боялся.
Небо было огромным — Эдди не доводилось еще видеть столько бескрайнего пространства, столько чистой, ничем не запятнанной пустоты. По сравнению с этим безбрежным небом он чувствовал себя маленьким и ничтожным, и это казалось правильным. Он занимал слишком незначительное место в мироздании.
Мальчик был уже близко. Эдди, похоже, знал, где сейчас Джейк и что он собирается делать. Одна только мысль об этом наполняла его изумлением, для выражения которого не было слов. Сюзанна пришла из 1963 года. Сам он – из 1987-го. А между ними… Джейк. Пытающийся совершить переход. Пытающийся снова родиться, но уже в другом мире.
Мы с ним встречались, подумал Эдди. Должны были встречаться, и мне кажется, я помню… что-то такое. Как раз перед тем, как Генри ушел в армию, да? Он учился тогда на курсах при Бруклинском политехническом институте и ходил во всем черном: черные джинсы, черные мотоциклетные ботинки со стальными носками, черные футболки с закатанными рукавами. Стиль а-ля Генри Джеймс Дин. Доморощенный форсила. Я всегда его так называл про себя, но упаси Боже вслух, иначе он бы взъелся на меня.
Тут Эдди вдруг сообразил, что то, чего он дожидался, сидя здесь в одиночестве на дороге и размышляя, уже случилось: на небе показалась Старая Звезда. Скоро – через пятнадцать минут или, может быть, и того меньше – вокруг нее загорится целая россыпь созвездий, но пока что в девственной тьме сияла она одна.
Эдди медленно поднял ключ перед глазами так, чтобы звезда оказалась в центральной зарубке, и прочел старое заклинание своего мира, которому его научила мама. Помнится, они опускались вдвоем на колени перед открытым окном и читали, глядя на первую звездочку, что загоралась на небе в вечерней тьме над крышами и пожарными лестницами Бруклина:
– Вижу первую звезду, по секрету ей шепну: у меня, звезда ночная, есть желание одно, я тебе его доверю, пусть исполнится оно.
Старая Звезда мерцала в зарубке ключа – бриллиант, пойманный в ясеневую ловушку.
– Дай мне мужества, – попросил Эдди. – Это мое желание. Дай мне силы закончить в конце концов эту штуковину, черт бы ее побрал.
Он еще пару минут посидел на дороге, потом медленно поднялся и пошел к лагерю. Там он уселся поближе к костру, молча достал нож стрелка и принялся за работу, не перекинувшись словом ни с Роландом, ни с Сюзанной. Тонкие завитки стружки слетали с s-образного кончика. Эдди работал быстро, вертя ключ к руках то одной, то другой стороной, время от времени закрывая глаза и проводя большим пальцем по деревянным бороздкам. Он старался не думать о том, что будет, если не выйдет нужной формы, – это бы наверняка его парализовало.
Роланд с Сюзанной сидели тут же, у него за спиной, и молча наблюдали за ним. Наконец Эдди выпрямился и отложил нож. Пот ручьями стекал по лицу.
– Этот твой мальчик, – обратился он к Роланду. – Джейк. Храбрый, наверное, пацан.
– Под горами он вел себя храбро, – отозвался Роланд. – Боялся, конечно, но виду не подавал.
– Жаль, что я так не могу.
Роланд пожал плечами.
– У Балазара ты дрался отважно, а ведь у тебя отобрали одежду. Всегда очень трудно сражаться голым, но ты сумел. И неплохо.
Эдди попытался припомнить подробности упомянутой перестрелки в ночном клубе, но все в сознании его сливалось в какое-то расплывающееся пятно: только дым, шум и свет, пробивавшийся через стену беспорядочными перекрестными лучами. Стену, наверное, разворотили выстрелы из автоматов. Да, скорее всего. Но он не решился бы утверждать это наверняка.
Он поднял ключ вверх, чтобы на фоне костра четко обозначились все его зарубки, и долго держал его так, приглядываясь в основном к s-образному завитку на конце. Вроде ключ вышел точно таким же, каким Эдди помнил его из сна и из того мимолетного видения в огне… и все же ему не давало покоя смутное ощущение «чего-то не того». Почти такой же, но не совсем.
Это все из-за Генри. Опять. Из-за всех этих лет, в течение которых ты был «чего-то не того». Ты его сделал, приятель… и сделал по высшему классу. Просто Генри внутри тебя не желает признать это.
Эдди тщательно завернул ключ в кусочек кожи.
– Все. Я закончил. Не знаю, насколько идеально я с ним справился, но я сделал все, что мог. – Теперь, когда Эдди закончил ключ и ему больше не надо было об этом думать, он вдруг ощутил какую-то странную пустоту в душе. Бесцельную и бессмысленную.
– Поешь чего-нибудь, Эдди? – тихо спросила Сюзанна.
Вот твоя цель, – сказал он себе. – Вот он, твой смысл. Сидит с тобой рядом, сложив на коленях руки. Вся цель и весь смысл, которые есть у тебя и были…
Но тут в его сознании возникло нечто – возникло в один миг. Не сон… не видение…
Не видение и не сон. Это память. Так уже было и вот опять… ты вспоминаешь будущее.
– Мне нужно сначала еще кое-что сделать. – Эдди поднялся на ноги.
С той стороны костра Роланд свалил в кучу охапку хвороста для растопки. Перерыв ее всю, Эдди нашел подходящую сухую палку длиной чуть больше двух футов и толщиной четыре дюйма, вернулся с ней на прежнее место возле самого костра и снова достал нож Роланда. На этот раз он работал быстрее. Никаких творческих вывертов. Просто заострил палку с одного конца наподобие колышка для палатки.
– Мы до рассвета сумеем выйти? – спросил он стрелка. – Мне кажется, мы должны прийти к этому кругу как можно скорее.
– Конечно. Если нужно, мы можем выйти и раньше. Правда, я не хотел бы идти в темноте… по ночам говорящие камни небезопасны… но надо – значит, надо.
– Судя по твоему выражению, старина, эти камушки небезопасны в любое время, – сказала Сюзанна.
Эдди отложил нож. Земля, которую Роланд выкопал, роя яму для костра, лежала кучкой у его правой ноги. Острым концом своей палки Эдди вывел в сырой земле знак вопроса. Знак вышел четким.
– Ну вот, – заключил он, стирая его. – Теперь все.
– Пожалуйте кушать, – сказала Сюзанна.
Эдди честно попытался что-нибудь проглотить, но есть ему не хотелось. Когда же он наконец уснул, примостившись к теплому боку Сюзанны, сон его был неглубоким, но зато без видений. Сквозь сон Эдди слышал непрекращающийся вой ветра, и ему представлялось, что он летит вместе с ним высоко в ночи, прочь от дневных забот и тревог, а Древняя Матерь со Старой Звездой невозмутимо мерцают над ним, обдавая космическим холодом его щеки.
В четыре утра Роланд его разбудил.
19
– Пора, – сказал Роланд.
Эдди сел. Рядом с ним, растирая ладонями заспанное лицо, поднялась Сюзанна. Едва в голове у него прояснилось со сна, Эдди весь преисполнился неудержимым пылом.
– Да. Идемте, и побыстрее.
– Он уже близко, да?
– Очень близко. – Эдди встал на ноги, приподнял Сюзанну и усадил ее на коляску.
В ее взгляде читалась тревога:
– А мы успеем?
Эдди кивнул.
– Но впритык.
Три минуты спустя они снова брели по Великому Тракту, что призрачно мерцал в темноте. А еще через час, когда небо окрасилось первыми проблесками зари, разгорающейся на востоке, путники начали различать далеко впереди монотонный ритмичный гул.
Барабаны, – подумал Роланд.
Машины, – подумал Эдди. – Какие-то механизмы.
Сердце, – сказала себе Сюзанна. – Огромное сердце, больное… оно еще бьется… и оно в этом городе, куда нам предстоит войти.
Прошло два часа. Странный звук замер так же внезапно, как и появился. В небе начали скапливаться облака – безликие белые облака с рваными очертаниями. Сначала они затянули солнце, потом все небо. До круга стоящих камней оставалось еще миль пять. В пасмурном утреннем свете, не дающем тени, камни чернели, как зубы поверженного чудовища.
20
прочитал Джейк на выцветшем потрепанном рекламном щите, выставленном на углу Бруклин— и Марки-авеню.
В кассе сидела симпатичная девушка с миленькими белокурыми кудряшками и, пожевывая жвачку, с интересом читала одну из бульварных газеток, от которой так тащится миссис Шоу. В приемнике у нее надрывались «Лед Зеппелин». Слева от кассы, на щите для афиш, красовался огромный портрет Клинта Иствуда.
Джейк знал, что ему надо спешить – было уже почти три, – но он все-таки задержался на пару минут у входа в киношку, глядя на плакат под грязным потрескавшимся стеклом. На Иствуде был мексиканский плед. В зубах – сигара. Один край пестрого пончо перекинут небрежно через плечо, приоткрывая на поясе револьвер. Глаза бледно-голубые, точно вылинявшие. Глаза стрелка.
Это не он, – осадил себя Джейк. – Но почти он. В основном из-за глаз… глаза очень похожи. Почти такие же.
– Ты дал мне упасть, – сказал он вслух, обращаясь к стрелку на стареньком плакате… к стрелку, который не был Роландом. – Тогда я умер из-за тебя. А что будет на этот раз?
– Эй, малыш, – окликнула Джейка блондинка в кассе. Он даже вздрогнул от неожиданности. – Билетик берем или как?
– Не, – сказал Джейк. – Я эти фильмы уже смотрел.
Он прошел дальше и повернул налево, на Марки-авеню.
Он ждал, когда снова появится это странное ощущение – как бы воспоминание о будущем. Но оно не пришло. Улица так и осталась всего лишь улицей, самой обычной: жаркая, залитая солнцем, с жилыми домами по обеим сторонам. Их унылый песчаный цвет почему-то ассоциировался у Джейка с тюремными коридорами. На улице не было никого, кроме нескольких молодых мамаш, неспешно прогуливавшихся парами по тротуару, толкая перед собой коляски и лениво переговариваясь друг с другом. Было не по сезону жарко. Слишком жарко для мая. Слишком жарко для прогулок.
Что я ищу? Что?
За спиной у него раздался хриплый смех. Мужской смех. За ним последовал рассерженный женский окрик:
– Сейчас же отдай!
Джейк подскочил на месте, почему-то решив, что сердитый этот окрик предназначался ему.
– Отдай, Генри! Я не шучу!
Оглянувшись, он увидел двух парней. Одному было лет восемнадцать, другой был намного моложе… лет двенадцати-тринадцати. При виде этого второго мальчишки сердце у Джейка подпрыгнуло и будто перевернулось. Вместо полосатых шортов на мальчике были «вельветки» зеленого цвета, но желтую его футболку Джейк узнал тут же. К тому же под мышкой пацан держал старенький баскетбольный мяч. И хотя он стоял спиной, Джейк сразу понял, что мальчишку из сна он нашел.
21
Как выяснилось, кричала та самая симпатяшка со жвачкой из кассы. Старший из двух ребят – такой уже взрослый с виду, что его вполне можно было назвать мужчиной, одетый в черные джинсы и в черную же футболку с закатанными рукавами, – отобрал у нее газету и держал ее над головой, ухмыляясь.
– А ты подпрыгни за ней, Марианна! Прыгай, девочка, прыгай!
Девушка из кассы сердито уставилась на него. Щеки ее раскраснелись.
– Отдай, Генри! Хватит дурачиться. Отдай, кому говорю! Идиот!
– Нет, ты только послушай, Эдди! – возмутился старший. – Как она обзывается! Нехорошо, юная леди! – Продолжая ухмыляться, он помахал газетой перед самым носом у девушки, но так, чтобы она не сумела ее отобрать, и Джейк внезапно все понял. Они возвращались вдвоем – хотя, судя по разнице в возрасте, если только Джейк не ошибся, учились они в разных школах, – и старший подошел к кассе, делая вид, будто хочет сказать блондинке что-то важное и интересное, потом протянул руку через окошко и быстро выхватил у нее газету.
Джейку уже приходилось видеть лица, как у этого старшего парня, – такие рожи бывают у пацанов, считающих верхом веселья облить кошке хвост зажигательной смесью или скормить голодной бродячей собаке хлебный шарик с рыболовным крючком внутри. Это они забавляются тем, что дергают на уроке девчонок за бретельки бюстгальтеров, а потом начинают изображать этакую оскорбленную невинность – «Кто? Я? Да вы что, как можно?!», – когда кто-то из девочек все же не выдержит и пожалуется преподавателю. Таких в школе Пайпера было немного, но все-таки они были. Такие, наверное, есть в каждой школе, разве что в школе Пайпера они одеваются подороже. Но лица у них такие же. В прежние времена говорили, что с такой рожей виселицы не избежать.
Марианна все же подпрыгнула, чтобы достать газету, которую парень в черной футболке и черных джинсах свернул в трубочку. Но в последний момент он отвел руку в сторону и шлепнул блондинку газетой по голове, как строгий хозяин шлепает пса, напрудившего на ковер. Теперь у девушки потекли слезы… не из-за газеты, а из-за обиды и унижения. Лицо ее так раскраснелось, что казалось – оно горит.
– Ну и забирай ее! – закричала она. – На здоровье! Читать, я знаю, ты не умеешь, так хотя бы картинки посмотришь!
Она повернулась, чтобы снова сесть за кассу.
– Отдай, ну чего ты, на самом деле? – тихонько сказал младший мальчик – «знакомый» Джейка.
Старший протянул девушке свернутую в трубочку газету. Та быстро ее схватила, и даже на расстоянии в тридцать футов Джейк отчетливо расслышал звук рвущейся бумаги.
– Скотина ты, Генри Дин! – крикнула девушка. – Какая же ты скотина!
– Подумаешь, было бы из-за чего психовать. – В голосе Генри слышалась искренняя обида. – Уже и пошутить нельзя, все такие нежные. Да и порвалась она в одном месте… вполне еще можно читать. Ладно тебе, улыбнись. Чего ты набычилась?
Джейк подумал еще: все правильно. Как и следовало ожидать. Пацаны вроде этого Генри никогда не умеют вовремя остановиться. Всегда, даже в самых что ни на есть идиотских шутках, они заходят чуть дальше, чем следовало бы… а потом искренне удивляются, не понимая, почему кто-то на них орет. И все у них сводится к одному: «А чо я такого сделал?» Или: «Ты, что ли, шуток не понимаешь?» Или: «Да ладно тебе, улыбнись, чо психуешь?»
А ты-то зачем с ним, дружище? – Джейк действительно этого не понимал. – Если ты на моей стороне, что у вас может быть общего с этим придурком?
Но как только младший повернулся к нему лицом, Джейк сразу все понял. Черты у старшего были грубее, и вся рожа к тому же в прыщах, но в остальном сходство было поразительным. Они, стало быть, братья.
22
Джейк развернулся и прогулочным шагом направился вдоль по улице впереди двух ребят. Засунув дрожащую руку в нагрудный карман, он извлек отцовские темные очки и кое-как водрузил их на нос.
За спиной у него голоса становились все громче, как будто кто-то включил приемник и медленно увеличивал громкость.
– Зачем ты так с ней, Генри? Она же обиделась.
– Ей это нравится, Эдди, – самодовольно ответил Генри голосом умудренного опытом человека, который знает о жизни все. – Когда станешь постарше, поймешь.
– Но она же плакала.
– В глаз, наверное, что-то попало, – философски заметил Генри.
Они подошли совсем близко. Джейк вжался в стену ближайшего дома, низко опустив голову и засунув руки в карманы джинсов. Он не знал, почему так важно, чтобы его не заметили. Он знал только одно: это важно. Не из-за Генри, нет. Из-за младшего…
Младший не должен меня запомнить, вдруг подумалось ему. Не знаю почему, но не должен.
Они прошли мимо, не обратив на него внимания. Младший – Генри звал его Эдди – шел ближе к проезжей части, обводя мяч вдоль канавы.
– Но это же было смешно, согласись! – говорил Генри. – Старушка Марианна подпрыгивает за газетой. Ап! Ап!
Эдди поднял глаза на брата. Наверное, хотел посмотреть на него с укоризной… но все же не выдержал и рассмеялся. В лице его было столько любви, искренней и безграничной, что Джейк понял сразу: Эдди многое простит брату, пока наконец не решит, что игра не стоит свеч. Что это все бесполезно.
– Так мы идем? – спросил Эдди. – Ты обещал, что мы сходим. После школы.
– Я сказал: может быть. Думаешь, мне охота туда переться? Не ближний все-таки свет. Да и мать, наверное, уже дома. Может, лучше домой пойдем? Телик посмотрим.
Они были уже на десять шагов впереди.
– Нет, давай сходим. Ты обещал!
Сразу за домом, вдоль которого шли сейчас братья, начинался забор с открытыми воротами. Джейк вытаращил глаза. Потому что за этим забором была баскетбольная площадка. Та самая, что приснилась ему прошлой ночью; во всяком случае, очень похожая. Во сне ее окружали деревья. На самом деле деревьев не было и в помине. Не было и той странной будки в желтую с черным косую полоску. Но площадку Джейк узнал сразу. Тот же потрескавшийся асфальт. Та же разметка – выцветшие желтые линии.
– Ну… может быть. Я не знаю. – Джейк понял, что Генри просто издевается над младшим братом. Дразнит его. А вот Эдди этого не понимал. Он сейчас думал только о предстоящем походе в то место, куда ему так хотелось попасть. – Давай пока поиграем немножко, а я подумаю.
Выхватив мяч из рук брата, он неуклюже провел его по площадке и бросил в кольцо. Мяч ударился в щит выше цели и отскочил, даже не задев кольца. Генри, может быть, и мастак отбирать у девчонок газеты, подумал Джейк, но на баскетбольной площадке ему делать нечего.
Эдди прошел через ворота, остановился, чуть не доходя до площадки, расстегнул свои «вельветки» и стал их снимать. Под брюками у него оказались те самые полосатые шорты, в которых он был во сне Джейка.
– Ух ты, какие штанишки! – воскликнул Генри. – Ну разве не пре-елесть?! – Он дождался, пока Эдди, снимая брюки, не встанет на одну ногу, и запустил в него баскетбольным мячом. Эдди все-таки удалось отбить мяч, тем самым избавляя себя от малоприятной перспективы ходить с расквашенным носом, но при этом он потерял равновесие и неловко упал на асфальт. Хорошо еще, не порезался, хотя мог бы: вдоль всей площадки, отсвечивая в солнечных лучах, валялись осколки битого стекла.
– Не надо, Генри. Перестань, – сказал он, но без упрека в голосе. Джейк понял, что Эдди давно уже свыкся с тем, что брат измывается над ним как хочет, и замечал подобные его выходки только тогда, когда Генри глумился над кем-то другим… тоже слабым и беззащитным – вроде юной блондинки в кассе.
– Де дадо, Генли. Пелестань, – передразнил его Генри.
Эдди поднялся на ноги и выбежал на площадку. Мяч ударился о забор и отскочил назад к Генри. Тот попытался провести мяч мимо младшего брата, но Эдди молниеносно, даже изящно выставил руку вперед и перехватил мяч. Легко нырнув под протянутую, бьющую по воздуху руку Генри, он рванулся к корзине. Сердито нахмурившись, Генри бросился вдогонку, но с тем же успехом он мог бы прилечь отдохнуть. Эдди подпрыгнул, согнув ноги в коленях и прижимая ступни друг к другу, и уложил мяч в корзину. Генри схватил его на лету и повел к боковой линии.
Зря ты, Эдди. Не стоило этого делать, – подумал Джейк. Он внимательно наблюдал за играющими, встав у самого начала забора. Место казалось достаточно безопасным. Пока. Джейк был в темных очках. Все-таки маскировка. К тому же мальчики так увлеклись игрой, что, подойди к ним сейчас сам президент Картер, они бы, наверное, его не заметили. Впрочем, Джейк сомневался, что Генри знает, кто такой президент Картер.
Он думал, что Генри станет обзываться, может быть, даже даст брату пинка за отобранный мяч, но он, кажется, недооценил хитрость Эдди. Генри сделал обманный маневр, который не ввел бы в заблуждение и матушку Джейка, но Эдди как будто поддался на трюк. Генри бросился мимо брата к щиту, в нарушение всех правил почти что не выпуская мяча из рук. Джейк был уверен, что Эдди запросто мог бы догнать его и отобрать мяч, но тот специально отстал. Генри швырнул мяч в корзину – так же неловко, как в первый раз, – и мяч опять отскочил от щита. Эдди подхватил его… и дал ему выскользнуть из рук. Генри этим воспользовался. Повернувшись к щиту, он опять бросил мяч. На этот раз он попал.
– Один – один, – выдохнул, запыхавшись, Генри. – Игра до двенадцати?
– Как всегда.
Джейк увидел достаточно. Игра пойдет, как говорится, очко в очко, но Генри все-таки выиграет. Эдди приложит к этому все усилия. И не только из-за того, чтобы избежать очередной головомойки. Выиграв, Генри придет в благодушное настроение и скорее согласится пойти туда, куда так упорно зовет его Эдди.
Эй, парень, похоже, твой младший братишка давно уже вертит тобой как хочет; управляется, как скрипач-виртуоз со скрипкой, а тебе даже и невдомек.
Он отошел немного назад, пока дом, что стоял на северном углу двора, не закрыл обзор. Теперь Джейк не видел уже братьев Дин, а они его. То есть они и раньше его не заметили, но лучше все-таки лишний раз на виду не маячить. Прислонившись к стене, Джейк слушал глухие удары мяча об асфальт. Вскоре Генри уже пыхтел, точно Чарли Чу-чу, взбирающийся на крутой холм. Он, должно быть, заядлый курильщик. Такие парни, как Генри, всегда курят.
Игра продолжалась около десяти минут. Когда Генри провозгласил наконец победу, на улице появились и другие ребята. Наверное, в ближайшей школе закончились занятия. Проходя мимо Джейка, кое-кто покосился на него с нескрываемым любопытством.
– Хорошо сыграно, Генри, – заметил Эдди.
– Неплохо, – отозвался, тяжело дыша, Генри. – А ты снова купился на старый финт.
А то как же, подумал Джейк. И еще долго, наверное, будет покупаться, пока не прибавит в весе фунтов восемьдесят. А потом он, наверное, очень тебя удивит.
– Да, я опять, кажется, лопухнулся. Слушай, Генри… может, все-таки сходим туда. Ну пожалуйста.
– А чо не сходить? Давай.
– Ура! – радостно завопил Эдди. Затем раздался звонкий шлепок. Должно быть, Эдди ударил брата ладонью о поднятую ладонь. – Как клево!
– Тогда поднимись домой. Скажи матери, мы вернемся в полпятого, в крайнем случае – без пятнадцати. Только ни слова про особняк. А то с ней удар приключится. Она тоже верит, что там живут привидения.
– Может, сказать ей, что мы идем к «Дьюи»?
Генри задумался. В разговоре образовалась пауза.
– Не. Она может проверить… позвонить миссис Банковски. Скажи лучше… скажи, что мы пойдем в «Дали». Что нам захотелось по «Худси Рокетс». Она поверит. И стрельни у нее пару баксов.
– Денег она не даст. Осталось два дня до зарплаты.
– Ерунда. Постараешься – выудишь. Ну давай иди.
– Хорошо. – Но Джейк не услышал шагов. – Генри?
– Чо? – Раздраженно.
– А там правда живут привидения, в особняке? Как ты думаешь?
Джейк бочком пододвинулся ближе к площадке. Его, конечно, могли заметить, но пришлось рискнуть: ему надо было услышать ответ.
– Не. Привидениий вообще не бывает… только в дурацких фильмах.
– А-а. – В голосе Эдди явственно слышалось облегчение.
– Но если и есть одно завалящее в этом городе, – продолжал Генри (увидев, что Эдди уже не боится, ему, наверное, захотелось поиздеваться над младшим братом, подумал Джейк), – тогда оно точно в особняке. Говорят, пару лет назад туда зашли два пацана, просто чтобы проверить себя, слабо им или нет, а потом легавые нашли их там с перерезанными глотками. В их телах не осталось ни капли крови. Но вокруг крови не было. Понимаешь? Крови не было.
– Правда? – выдохнул Эдди.
– А то. Но это еще не все.
– А что еще?
– У них волосы были седые, то есть совсем седые. – Голос Генри, долетевший до Джейка, звучал торжественно и серьезно. Ему показалось даже, что на этот раз Генри вовсе не дразнит брата, что он сам верит каждому своему слову. (Кроме того, Джейк не думал, что у Генри хватило бы ума выдумать что-то подобное.) – У обоих. И глаза у них были открыты. Широко-широко. Как будто они перед смертью увидели самое страшное привидение в мире.
– Ладно, хорош заливать, – вставил Эдди, но в его голосе явственно слышался страх.
– Ты еще не передумал?
– Конечно, нет. К тому же мы ведь не собираемся… ну, подходить слишком близко.
– Тогда иди скажи матери. И постарайся все-таки выудить у нее пару баксов. Мне надо купить сигарет. И занеси этот дурацкий мяч!
Джейк попятился и укрылся в ближайшем подъезде в тот самый момент, когда Эдди вышел с площадки.
Но тут, к несказанному ужасу Джейка, мальчик в желтой футболке направился в его сторону. О-о-о! – в испуге подумал Джейк. – А что, если это его подъезд?
Так и вышло. Джейк успел лишь повернуться к панели звонков и принялся сосредоточенно изучать список жильцов. Эдди Дин прошел мимо него. Так близко, что Джейк почувствовал запах пота от его разгоряченного напряженной игрой тела. Он не столько даже увидел, сколько почувствовал любопытный взгляд Эдди, брошенный на ходу в его сторону. Затем Эдди прошел в коридор и направился к лифтам. В одной руке он держал свои школьные брюки, в другой – баскетбольный мяч.
Сердце бешено колотилось у Джейка в груди. Оказалось, что в жизни следить за кем-то гораздо сложнее, чем в детективных романах, которые он иной раз почитывал. Перейдя через улицу, он прошел на полквартала вперед и остановился в проулке между двумя домами. Отсюда были видны и подъезд дома, где жили братья, и вход на площадку. Теперь на ней собрались ребятишки. В основном малышня. Генри стоял, прислонившись к забору, и со скучающим видом курил сигарету. Время от времени, когда кто-нибудь из малышни пробегал слишком близко, он лениво выставлял ногу, и до того, как вернулся Эдди, ему удалось подловить троих. С двумя первыми все обошлось, но третий упал, растянувшись во весь рост, и сильно ударился лбом об асфальт. С ревом поднявшись, малыш убежал. Лоб его был весь в крови. Генри швырнул ему вслед окурок и радостно расхохотался.
Тоже мне весельчак, угрюмо подумал Джейк.
После этого малыши поумнели и старались теперь держаться от Генри подальше. Он вышел с площадки и не спеша направился к подъезду, где минут пять назад скрылся Эдди. Только он подошел, дверь распахнулась, и на улицу выскочил Эдди. Он переоделся. В джинсы и свежую футболку. На лоб повязал платок – тот самый, зеленый, который Джейк видел на нем во сне. Эдди победно размахивал двумя долларовыми бумажками, зажатыми в руке. Генри выхватил деньги и что-то спросил у брата. В ответ Эдди кивнул, и они пошли.
Джейк направился следом за ними, выдерживая расстояние в полквартала.
23
Они стояли в высокой траве на обочине Великого Тракта, глядя на говорящий круг.
Стонхендж. – Подумав об этом, Сюзанна невольно поежилась. – Вот на что это похоже. На Стонхендж.
Хотя густая трава, покрывавшая всю равнину, росла и у подножия высоких серых монолитов, внутри круга камней земля была голой. Только какие-то белые предметы валялись на ней тут и там.
– Что это? – спросила Сюзанна, почему-то понизив голос. – Камни?
– Присмотрись повнимательнее, – сказал Роланд.
Она так и сделала. Это были не камни, а кости. Наверное, кости каких-то зверюшек. Она очень на это надеялась.
Эдди переложил заостренную палку в левую руку, вытер о рубашку вспотевшую ладонь правой и снова взял палку в правую руку. Он открыл было рот, но в горле у него пересохло, и он не сумел ничего сказать. Эдди откашлялся и попробовал еще раз:
– По-моему, мне нужно войти в этот круг и кое-что нарисовать на земле.
Роланд кивнул.
– Прямо сейчас?
– Нет, но скоро. – Он заглянул Роланду в глаза. – Там что-то есть, да? Что-то, чего мы не можем увидеть.
– Сейчас его нет, – отозвался Роланд. – Во всяком случае, мне так кажется. Но оно придет, привлеченное нашим кхефом — нашей жизненной силой. И оно постарается нас не пустить. Оно будет охранять свой круг. Верни мне револьвер, Эдди.
Эдди снял с себя ружейный ремень, отдал его Роланду и повернулся опять к кругу стоящих камней высотой футов двадцать, не меньше. Да, там действительно что-то есть. Или было. Эдди чувствовал его запах. В сознании его всплыли образы сырой штукатурки, трухлявых диванов и старых гниющих матрасов. Затхлая вонь. Знакомый запах.
Особняк… там точно так же воняло, я помню. В тот день, когда я все-таки уговорил Генри сходить в Датч-Хилл, на Райнхолд-стрит, к особняку.
Роланд застегнул пряжку на поясе и наклонился, чтобы закрепить кобуру на бедре.
– Нам может понадобиться Детта Уокер, – сказал он, поднимая голову и глядя в упор на Сюзанну. – Она здесь?
– Эта сучка всегда ошивается где-то поблизости, – сморщила нос Сюзанна.
– Хорошо. Эдди там нужно кое-что сделать, и кому-то из нас надо будет его прикрыть… я еще точно не знаю кому. Это логово демона. Демоны хоть и не люди, но у них тоже есть разделение полов. Пол – их оружие, но и слабость тоже. Сейчас нам не важно, какого пола демон там обитает. В любом случае он нападет на Эдди. Чтобы защитить свой круг. Чтобы домом его не воспользовался посторонний. Ты меня понимаешь?
Сюзанна кивнула. Эдди как будто не слушал. Засунув сверток с ключом за пазуху, он смотрел сейчас как завороженный в самый центр говорящего круга.
– У нас сейчас нет времени подбирать мягкие и приличные выражения, – продолжал Роланд, – в общем, кому-то из нас…
– Кому-то из нас надо будет трахаться с ним… или с ней, чтобы он или она не добрались до Эдди, – закончила за него Сюзанна. – Они, эти демоны, никогда не упустят возможность потрахаться на халяву. Ты мне это хотел сказать?
Роланд кивнул.
В глазах Сюзанны вспыхнули угрожающие огоньки. Теперь это были глаза Детты Уокер, умные и недобрые, горящие предвкушением крутой забавы. Даже голос ее стал как будто ниже. Теперь в нем явственно проступало протяжное южное произношение «девчонки с плантаций» – фирменный знак Детты Уокер:
– Если демон – девица, ее дрючишь ты. Если – мужик, я беру его на себя. Правильно я понимаю?
Роланд опять кивнул.
– А если он может и так, и этак? Что тогда, умник?
Губы Роланда скривились в подобие слабой улыбки.
– Тогда мы вместе его оприходуем. Главное, не забудь…
Эдди вдруг пробормотал тихим далеким голосом:
– Не все затихло в чертогах мертвых. Берегись, спящий уже просыпается. – Он повернулся к Роланду и посмотрел на него испуганными затравленными глазами. – Там чудовище.
– Демон…
– Нет. Там чудовище. Между дверями… между двумя мирами. Оно ждет. И оно открывает глаза.
Сюзанна испуганно покосилась на Роланда.
– Держись, Эдди, – сказал Роланд. – Верь в себя.
Эдди сделал глубокий вдох.
– Я буду держаться, пока оно не собьет меня с ног. Итак, начинается. Я пошел. Мне пора.
– Мы все идем. – Выгнув спину, Сюзанна сползла с коляски. – Если этому демону хочется перепихнуться, я покажу ему класс. Такой сладенькой девочки он в жизни еще не имел. Будет ему настоящий перепихон. На всю жизнь, голубчик, запомнит.
Как только они вошли в круг камней, начался дождь.
24
Едва Джейк увидел это место, он сразу понял две вещи. Во-первых, он уже видел его в своих снах, но настолько кошмарных, что потом, просыпаясь, он их не помнил вообще, как будто разум не позволял ему вспоминать их. А во-вторых, это место буквально дышало убийством, безумием и смертью. Он встал на дальнем углу Райнхолд-стрит и Бруклин-авеню, ярдах в семидесяти от Генри и Эдди Динов, но и на таком расстоянии Джейк ощущал некую силу, исходящую от особняка. Как будто этот старый заброшенный дом, не обращая внимания на братьев, тянул к нему невидимые жадные руки. Джейк представил себе эти страшные руки с когтями. Острыми и безжалостными.
Он меня чует. Он хочет заполучить меня. И я не могу от него убежать. Войти туда – смерть… но не войти – безумие. Потому что где-то там, внутри, есть дверь. Она заперта, но у меня есть ключ. И мне не на что больше надеяться. Мое единственное спасение там, за дверью.
Джейк с замиранием сердца глядел на особняк. Было в нем что-то явно ненормальное. Точно зловещая опухоль, дом мрачно чернел посреди неухоженного двора, буйно заросшего сорной травой.
Братья Дин прошли не спеша по Бруклину – все-таки девять кварталов, к тому же в такую жару – и добрались наконец до района, который, судя по вывескам магазинов, назывался Датч-Хилл. Остановились они перед самым особняком. (Джейк отставал от них на полквартала.) Видимо, дом много лет простоял пустым, но, что удивительно, почти не пострадал от вандализма. Джейк сразу увидел, что когда-то это пустое строение действительно было особняком, – здесь, наверное, жила большая семья какого-нибудь состоятельного торговца. В те давние дни он, вероятно, был белым, но теперь стены его посерели и вообще потеряли цвет. Стекла, естественно, были повыбиты, старый забор – весь исписан, но сам дом сохранился в неприкосновенности.
Он как будто весь съежился под лучами жаркого солнца – дряхлый дом-призрак под шиферной крышей на вершине пригорка посреди замусоренного двора. Джейку он почему-то напомнил собаку: злую собаку, которая притворяется, будто спит. Крутой скат крыши, точно нахмуренный лоб, нависал над крыльцом. Доски крыльца покоробились и растрескались. Ставни – когда-то зеленые – криво лепились к пустым, без стекол, окнам. Кое-где даже висели древние занавески, покачиваясь на ветру, точно ошметки облезшей кожи. Слева от дома в глубь двора тянулась решетка для вьющихся растений. Она держалась благодаря вовсе не гвоздям, а тому, что вся заросла густым диким вьюном неприглядного вида. Рядом с лужайкой и на двери Джейк заметил таблички, но он стоял далеко и не мог прочитать, что на них было написано.
Дом был живым. Джейк это знал… чувствовал. В покосившихся досках и просевшей крыше, в черных глазницах окон ощущалось присутствие живого разума. От одной только мысли о том, чтобы приблизиться к этому страшному месту, Джейк буквально похолодел. Что же тогда говорить о том, чтобы войти внутрь. Но ему все же придется войти. Придется. В ушах стоял низкий гул, навевающий дремоту – так гудят пчелы в улье жарким летним днем, – и на мгновение Джейк испугался, что сейчас потеряет сознание. Он закрыл глаза… и в сознании его явственно прозвучал голос. Его голос.
Ты должен войти туда, Джейк. Это «дорожка» Луча, путь к Темной Башне. Время сделать решительный шаг. Время для твоего Перехода. Держись, верь в себя и иди ко мне.
Страх не прошел, но ужасающее ощущение нарастающей паники все-таки отпустило. Джейк открыл глаза и увидел, что он – не единственный, кто почувствовал силу и темный разум, исходящие от этого мрачного места. Эдди тоже старался держаться подальше от изгороди. На мгновение он повернулся к Джейку лицом, и тот увидел его глаза под зеленой повязкой на лбу, широко распахнутые и тревожные. Старший брат грубо схватил его за руку и потащил к ржавым воротам, но как-то несмело, с опаской. Вряд ли Генри хотел таким образом напугать Эдди: каким бы ни был Генри тупоголовым, ему, как и Эдди, тоже не слишком нравился особняк.
Они отступили на пару шагов и остановились, глядя на дом. Джейк не слышал, о чем они говорили, но голоса их звучали испуганно и растерянно. Джейк вдруг вспомнил, что сказал ему Эдди во сне: Но опасность все-таки существует. Будь осторожен… и действуй быстро.
Реальный Эдди – стоящий напротив особняка на той стороне улицы – внезапно повысил голос, так что Джейк сумел разобрать слова.
– Пойдем домой, Генри? Пожалуйста. Мне здесь не нравится, – выдавил он умоляющим тоном.
– Сопляк трусливый, – процедил Генри сквозь зубы, но Джейку все-таки показалось, что в его голосе слышалось явное облегчение. – Ладно, пойдем, хрен с тобой.
Они отвернулись от дряхлого дома, который весь будто сжался, притаившись за ветхим забором, и зашагали по улице в сторону Джейка. Он невольно попятился и лихорадочно огляделся, ища укрытие. Так и не высмотрев ничего подходящего, он уставился на витрину унылого маленького магазинчика под названием «Подержанная бытовая техника Датч-Хилл» и проследил за тем, как Генри и Эдди, чьи тусклые призрачные отражения наложились на выставленный в витрине допотопный пылесос фирмы «Хувер», перешли через Райнхолд-стрит.
– Ты уверен, что там не живут привидения? – спросил Эдди, когда они вышли на тротуар на стороне Джейка.
– Знаешь, что я тебе скажу? Теперь, когда я снова его увидел, я ни в чем уже не уверен.
Не глядя на Джейка, они прошли мимо прямо у него за спиной.
– А ты бы вошел туда? – спросил Эдди у брата.
– Ни за что, – быстро ответил Генри. – Даже за миллион не вошел бы.
Они свернули за угол. Оторвавшись от витрины, Джейк быстро дошел до угла и осторожно выглянул. Они возвращались тем же путем, каким и пришли сюда. Два брата. Бок о бок. Генри, сгорбившись как старикан, плелся, еле передвигая ноги в своих дерьмоступах, подбитых сталью, а Эдди шагал рядом с легкой естественной грацией. Их дружные тени, длинные и растянувшиеся по улице – дело близилось к вечеру, – сливались в одну.
Они идут домой, вдруг подумал Джейк. Ему в жизни не было так одиноко. Одиночество накатило на него такой могучей волной, что ему она показалась сокрушительной. Дома они сядут ужинать, сделают вместе уроки, потом поспорят, какую программу смотреть по телику, и лягут спать. Генри, может быть, и говнюк, но у этих двоих есть жизнь, своя жизнь… которая имеет смысл… и они возвращаются к ней. Интересно, они понимают, как им повезло? Эдди, наверное, понимает.
Джейк отвернулся, поправил ремни ранца и перешел на ту сторону Райнхолд-стрит.
25
Вдруг Сюзанна почувствовала какое-то движение на пустынных лугах за пределами круга камней: шелестящий вздох, мимолетный шепот.
– Что-то сюда идет. – Она вся напряглась. – Уже скоро оно будет здесь.
– Будьте осторожнее, – сказал Эдди, – но не давайте ему до меня добраться. Вы меня поняли? Не давайте ему подойти ко мне.
– Я тебя слышу, Эдди. Не переживай. Занимайся своим делом.
Эдди кивнул. Опустившись на колени в самом центре каменного круга, он выставил перед собой заостренную палку, пристально к ней пригляделся, словно пытаясь определить на глаз, хорошо ли она заточена, потом опустил ее, как будто довольный, и начертил на земле четкую прямую линию.
– Роланд, ты присмотри за ней…
– Хорошо, Эдди. Если смогу.
– …но не давайте ему до меня добраться. Джейк уже идет. К нам идет маленький полоумный засранец.
Теперь Сюзанна увидела, как густая трава к северу от говорящего круга раздвинулась вдоль темной линии, образовав борозду голой земли, нацеленную в самый центр каменного кольца. Туда, где сейчас находился Эдди.
– Приготовься, – сказал Роланд. – Он сразу бросится на Эдди. И кому-то из нас надо будет устроить ему небольшую засаду.
Сюзанна приподнялась на обрубках ног, точно змея, выползающая из корзины факира. Руками, сжатыми в жесткие кулаки, она подпирала горящие щеки. Глаза ее так и пылали.
– Я готова, – тихо проговорила она и вдруг закричала: – Иди ко мне, сладенький! Поторопись, а то девочка ждет! Ноги в руки и дуй сюда. Не пожалеешь!
Дождь стал как будто сильнее, когда демон, живущий в круге, ворвался в каменное кольцо с оглушительным ревом. Сюзанна успела еще ощутить его напряженную и безжалостную мужскую сущность – как будто в лицо ей пахнуло запахом джина и можжевельника, таким едким, что на глаза навернулись слезы, – а потом демон бросился к центру круга. Она закрыла глаза и потянулась к нему. Не телом и даже не разумом, а всей своей женской силой, заключенной в ее естестве: Эй, красавец-мужчина! Куда это ты разогнался? Я здесь!
Демон развернулся мгновенно. Она всем нутром ощутила его изумление… и его первобытный голод, требовательный, как пульсирующая артерия. Он накинулся на нее, как насильник-маньяк, поджидающий жертву в темном закоулке.
Застонав, Сюзанна подалась назад. На шее у нее вздулись вены. Платье ее натянулось, облепив грудь и живот, как под порывом ветра, а потом начало рваться в клочья. Она слышала скрежет неистового дыхания, идущего словно бы ниоткуда, как будто ею решил овладеть сам воздух.
– Сьюз! – крикнул Эдди и стал подниматься с колен.
– Нет! – закричала она в ответ. – Делай что должен! Не отвлекайся! Кажется, я подцепила этого мудака… и я разберусь с ним сама! Прямо здесь! А ты давай, Эдди! Помоги пацану! Помоги… – Ледяной холод ударил в нежную плоть между ее ног. Она застонала, упала на спину… но потом, оттолкнувшись рукой, вызывающе подалась чуть вперед и вверх. – Пусть он пройдет! Помоги ему!
Эдди растерянно поглядел на Роланда. Тот лишь молча кивнул. Он опять посмотрел на Сюзанну, и в его глазах была темная боль и страх, что чернее боли, но потом медленно отвернулся от них обоих и снова упал на колени. Не обращая внимания на холодные струи дождя, бьющие по рукам и затылку, он вытянул заостренную палку вперед и принялся чертить на размокшей земле четкие линии и углы. Роланд сразу же понял, что он рисует.
Дверь.
26
Джейк протянул руку и толкнул старую потрескавшуюся калитку. Она открылась с противным скрипом, провернувшись на ржавых петлях. От калитки к крыльцу вела дорожка, выложенная кирпичом. Дорожка к двери. Дверь была наглухо заколочена досками.
Джейк подошел к крыльцу медленно, словно нехотя. Сердце стучало в груди, отдаваясь отчаянной азбукой Морзе в горле. Между раскрошенными кирпичами дорожки густо выросли сорняки. Джейк явственно слышал, как они шелестят о штанины джинсов. Все чувства его обострились, как будто кто-то настроил его восприятие на более высокую частоту. Ты же не собираешься заходить туда, правда? – дрожал в голове у него срывающийся от паники голос.
И ответ, сам собой возникший в сознании, был абсолютно безумным и все же единственно правильным и здравым: Все служит Лучу.
Табличка на лужайке гласила:
Надпись же на пожелтевшем листочке бумаги, прибитом к одной из досок на заколоченной двери, была еще более категоричной:
Джейк помедлил у нижней ступеньки крыльца, пристально глядя на дверь. Там, на заброшенном пустыре, ему слышались голоса… и теперь голоса зазвучали снова. Только на этот раз вместо ликующей песни это был хор проклятых – бормотание безумных угроз и столь же безумных посулов. В хоре этом сливались тысячи голосов, и все-таки Джейку казалось, что голос один. Голос дома. Голос какого-то чудовищного привратника, пробуждающегося наконец от беспокойного долгого сна.
Джейк только теперь подумал об отцовском «ругере». Он даже решил его вытащить и держать наготове – просто на всякий случай, – но потом рассудил, что не стоит. Если что-то произойдет, он все равно не поможет. У него за спиной по Райнхолд-стрит проезжали машины, какая-то тетка кричала дочке, чтобы та прекратила тискаться с парнем и быстро несла белье домой, но рядом с ним был другой мир… мир, где всем заправляет какое-то мрачное существо, против которого пули бессильны.
Верь в себя, Джейк… держись.
– Хорошо, – прошептал он, и голос его сорвался. – Хорошо, я попробую. Но на этот раз ты меня не бросай… лучше не надо.
Медленно, очень медленно он поднялся по ступенькам крыльца к заколоченной двери.
27
Старые доски давно прогнили, гвозди заржавели. Джейк схватился за верхнюю доску у самого перекрестия и резко рванул. Она оторвалась с противным скрипом, точно таким же, как скрип калитки. Джейк зашвырнул ее через перила крыльца на древнюю клумбу, теперь заросшую только пыреем и сорной травой. Наклонившись, он взялся за нижнюю доску… и замер.
Из-за двери послышался глухой рык – рев голодного зверя, вожделенно брызжущего слюной на дне бетонного колодца. Джейк почувствовал, как на лбу и щеках выступил липкий пот. Ему стало дурно. Он так испугался, что на какой-то миг перестал ощущать реальность происходящего: он как будто превратился в призрачный персонаж кошмарного сна, который снится кому-то другому.
Там, за дверью, звучал злобный хор. Там таился невидимый враг. Его голос вытекал наружу, как липкий сироп.
Джейк дернул нижнюю доску. Она поддалась легко.
Ну конечно. Он хочет, чтобы я вошел. Он, кажется, изголодался, и в меню у него я значусь первым блюдом.
Неожиданно в памяти всплыло стихотворение, которое как-то прочла на уроке мисс Эйвери. По ее утверждению, в нем говорилось о бедственном положении современного человека, который утратил все свои корни и традиции, но теперь Джейк решил, что все было проще. Поэт, наверное, здесь бывал и видел этот жуткий дом:
Я покажу тебе то, чего ты не видел доселе,
Нечто, совсем не похожее на твою тень,
что за тобою шагает утром,
Или на тень твою вечером, что встает пред тобой,
Я покажу тебе…
– Я покажу тебе страх в горстке праха, – пробормотал Джейк вслух, берясь за дверную ручку. И едва он прикоснулся к ней, как его вновь охватило знакомое чувство уверенности и несказанного облегчения… то самое чувство, когда ты знаешь наверняка, что на этот раз дверь откроется в другой мир, где небо не тронуто дымом заводских труб, а на горизонте, подернутый синеватой дымкой, маячит не горный кряж, а прекрасный и незнакомый город.
Запустив руку в карман, он сжал серебряный ключ в кулаке, надеясь, что дверь заперта и можно будет воспользоваться ключом. Но дверь оказалась незапертой. Она отворилась со ржавым скрипом. Ошметками ссыпалась ржавчина с ветхих петель. Запах тлена ударил в лицо, как кулак: отсыревшее дерево, рыхлая штукатурка, гниющие ткани, разлагающаяся древняя набивка. И был еще один запах – запах звериного логова. Пропитавшийся сыростью коридор уводил во тьму впереди. Слева к сумраку верхнего этажа поднималась кривая расшатанная лестница. Отвалившиеся перила валялись, разбитые в щепки, на полу в коридоре, но Джейк был не настолько наивен, чтобы пытаться уверить себя, будто среди этих мрачных обломков он не видит еще одной вещи. Там, вместе с хламом и мусором, были также и кости – кости мелких животных. Хотя кое-что выглядело не совсем похоже на кости животных, но приглядываться Джейк не стал, иначе ему не достало бы мужества идти дальше в глубь дома. Он помедлил на входе, пытаясь взять себя в руки, чтобы сделать первый шаг. В глухой тишине что-то тихонько стучало. Быстро и твердо. Джейк не сразу сообразил, что это стучат его зубы.
Почему никто меня не остановит? – в отчаянии думал он. – Почему никто из прохожих не крикнет мне с улицы: «Эй ты! Туда нельзя… ты, что ли, читать не умеешь, умник?»
Но он и сам знал почему. Потому что прохожие на Райнхолд-стрит старались держаться той стороны улицы. Те же, кто шел по этой, старались как можно быстрее пройти мимо мрачного дома.
Но даже если кто-нибудь из прохожих посмотрит сюда, он все равно меня не увидит, потому что на самом деле меня здесь нет. Не знаю, к добру это или нет, но меня уже нет в моем мире. Мой Переход уже начался. Впереди меня ждет его мир. А это…
А это ад между мирами.
Джейк шагнул в коридор… и закричал, когда дверь у него за спиной захлопнулась, точно врата склепа. Да, закричал, но ни капельки не удивился.
Он уже ничему не удивлялся.
28
Давным-давно, в стародавние времена, жила-была одна женщина. Молодая такая женщина. Звали ее Детта Уокер. Частенько наведывалась Детта Уокер в придорожные забегаловки и дешевенькие закусочные на Риджлайн-роуд, что в предместье Натли, и на шоссе 88, на том его отрезке, что тянулся от линии электропередачи за Эмхаем. В те времена у нее еще были ноги, и, как поется в одной славной песне, она знала, что с ними делать. Обычно она надевала дешевое платье в обтяжку, похожее с виду на шелковое, только, конечно, не шелковое, и танцевала с белыми парнями, пока музыканты на маленькой сцене наяривали что-то типа «Двойной удар любви моей крошки» или «Хиппи-хиппи шейк». Иногда Детта Уокер цепляла кого-то из этих парней и соглашалась пойти с ним в машину на автостоянке. Там она распаляла его (никто не умел целоваться более страстно, чем Детта Уокер, да и коготками работать она была мастерица), пока он совсем уже не забалдевал… а потом: «Не пошел бы ты, мальчик… туда?» И что было дальше? Ну, в этом-то все и дело. В этом, как говорится, и вся игра. Одни распускали сопли и начинали ее упрашивать – тоже, знаете ли, вариант, но так себе… ничего выдающегося. Другие бесились и психовали, и это было гораздо забавнее.
И хотя Детте Уокер за ее выкрутасы не раз давали затрещины, устраивали трепку, ставили синяки под глазом, а как-то на стоянке у «Красной мельницы» ее так пнули под зад, что она растянулась на парковочной площадке, – никто ни разу ее не изнасиловал. Они все уходили ни с чем… как еще говорится, с синими яйцами… все до единого, недоумки. То есть, по шкале ценностей Детты Уокер, она всегда оставалась победительницей. Королевой. Королевой чего, может быть, спросите вы? А ничего. Их королевой. Королевой всех этих коротко стриженных, закомплексованных, никчемных белых мудил.
Но теперь все пошло по-другому.
При всей ее дьявольской изобретательности «кинуть» демона, обитающего в говорящем круге, оказалось совсем не просто. Да что непросто?! Немыслимо. Невозможно. Здесь, в круге, не было дверных ручек, чтобы схватиться в последний момент, не было дверцы, которую можно открыть, чтобы выбраться из машины – которой, собственно, тоже не было – и укрыться в ближайшем подъезде, успев напоследок отвесить пощечину, расцарапать ублюдку рожу, а то и врезать коленом по яйцам, если он, тугодум, не поймет с первого раза.
Демон набросился на нее, навалился… а потом, не успела она и моргнуть, он вошел в нее.
Она не могла его видеть, но чувствовала, как он прижимает ее к земле. Она не видела его рук, но, и невидимые, они делали свое дело – платье ее разорвалось в клочья. А потом все ее тело пронзила боль. Боль застала ее врасплох. Ощущение было такое, как будто ее распороли. Она закричала от невыносимой боли и растерянности. Эдди, прищурившись, оглянулся.
– Я в порядке! – выкрикнула она. – Продолжай, Эдди! Забудь обо мне! Я в порядке!
Но она солгала. В первый раз с той великой поры, когда Детта Уокер, тринадцати лет, вышла на «битву полов», она проигрывала сражение. Мерзкий и алчный холод вторгся в нее… как будто трахаешься с сосулькой, честное слово.
Смутно, как будто сквозь пелену, она увидела, как Эдди опять отвернулся и принялся рисовать на размокшей земле. Лицо его, только что выражавшее теплоту и тревогу, снова застыло в холодной, ужасной сосредоточенности, которую она иногда ощущала в нем. Ну что ж, так и должно быть, правда? Она сама попросила его продолжать, забыть о ней и вытащить мальчика в этот мир. Она тоже участвовала, как могла, в Переходе Джейка. Она сама согласилась на это, и поэтому нечего ей обижаться на этих мужчин, которые, собственно, и не выкручивали ей руки, заставляя отдаться демону, и все же… когда ледяной холод пронзил ее, а Эдди отвернулся, она на какой-то ужасный миг возненавидела их обоих. Сейчас, будь у нее возможность, она бы с большим удовольствием открутила им яйца.
А потом рядом с ней оказался Роланд. Его сильные руки легли ей на плечи, и хотя Роланд не произнес ни слова, она все равно услышала его: Не сопротивляйся. Борьбой тебе его не одолеть, он все равно победит… а ты погибнешь. Секс и пол – это его оружие, Сюзанна, но и слабое место тоже.
Да. Секс – их слабое место. Всегда. Разница только в том, что сейчас ей придется пожертвовать большим… но, наверное, так и должно быть. Кто знает, быть может, в конечном итоге она сумеет заставить этого маньяка-демона заплатить ей сполна.
Она заставила себя расслабить бедра. В ту же секунду они разметались в стороны, вжатые в мокрую землю невидимым телом. Она запрокинула голову, подставляя лицо дождю, который теперь лил во всю мощь, и почувствовала, как над нею склонилось невидимое лицо. Она буквально физически ощущала взгляд ненасытных глаз – взгляд, жадно поглощающий каждое движение ее искаженного болью лица.
Она занесла руку, словно намереваясь ударить, влепить пощечину… но вместо этого обняла насильника за шею. Ей показалось, что она зачерпнула горсть затвердевшего дыма. И он в самом деле подался назад, удивленный ее неожиданной лаской, или это ей только почудилось? Используя шею демона как рычаг, она резко рванулась вверх, оторвав таз от земли. Одновременно она еще шире развела ноги. Швы на платье, еще худо-бедно державшиеся, разошлись окончательно. Господи, ну и громила!
– Ну давай! – прохрипела она. – Думаешь, это ты меня трахаешь?! А вот и хрен. Это я тебя трахаю, въехал, мальчик? Я тебе покажу, малыш. Ты такого еще не видел. Задрючу до смерти, так и знай!
Она почувствовала, как по алчному телу демона прошла дрожь. В какой-то момент он даже попробовал оторваться от нее. Наверное, чтобы собраться с силами.
– Куда же ты, золотце? – Она сжала бедра, не давая ему уйти. – Веселье только еще начинается. – Она изогнулась, подавшись вперед, и вжалась в невидимое тело демона. Свободную руку она закинула ему за шею и, сплетя пальцы, выгнула спину, как будто в экстазе. Ее бедра ходили туда-сюда. Руки сжимали осязаемую пустоту. Она дернула головой, откинув со лба прядь волос, мокрых от дождя и пота. Ее губы раскрылись в акульей усмешке.
Отпусти меня! – прогремел голос в ее сознании, но она все же почувствовала, как невидимый обладатель бесплотного голоса, может быть, сам того не желая, отвечает на ее страстные телодвижения.
– Ни фига, дорогуша! Ты первый все это затеял… вот сейчас и получишь, чего хотел. – Она снова подалась вперед, вцепившись в него и яростно сосредоточившись на леденящем холоде, что пронзал ее тело. – Уж я растоплю эту твою сосульку, мой зайчик, и что ты тогда будешь делать? – Ее бедра вздымались и опадали, вздымались и опадали. Она сжала их еще крепче, безжалостно, жестко. Закрыла глаза. Впилась ногтями в невидимую шею, молясь про себя, чтобы Эдди заканчивал побыстрее.
Потому что она не знала, надолго ли ее хватит.
29
Задача в общем-то не такая и сложная, – убеждал себя Джейк, – где-то в этом ужасном сыром доме есть закрытая дверь. Именно та дверь. Нужно только найти ее. Но в этом-то и состояла вся сложность, потому что он чувствовал, как просыпается существо, обитающее в этом доме. Хор бессвязных голосов потихоньку сливался в единый звук – какой-то глухой, дребезжащий шепот.
И он приближался.
Справа была дверь. Открытая дверь. Рядом с ней кто-то приколотил к стене выцветший дагерротип, изображавший повешенного. Мертвец на картинке болтался, как гнилой плод на высохшем дереве. За дверью виднелась комната. Когда-то там располагалась кухня. Печь убрали, но у дальней стены на вздутом блеклом линолеуме все еще стоял холодильник – допотопной конструкции агрегат с круглой морозильной камерой наверху. Его дверца была распахнута. Внутри засохла какая-то черная гадкая масса, издававшая резкий запах. Часть ее вытекла и разлилась по полу лужей, давным-давно превратившейся в запекшуюся корку. Дверцы кухонных шкафов тоже были открыты. В одном из них Джейк разглядел, наверное, самую древнюю в мире банку консервированных моллюсков. Из другого торчала голова дохлой крысы. Джейку показалось, что белесые ее глаза шевелятся. Присмотревшись получше, он понял, что в пустых ее глазницах копошатся черви.
Что-то свалилось ему на голову. Вскрикнув от неожиданности, Джейк схватился за волосы и снял с себя что-то мягкое и кругленькое, на ощупь похожее на покрытый щетиной резиновый мячик. «Мячик» цеплялся за волосы, и Джейку пришлось потрудиться, чтобы его отодрать. Оказалось, что это паук с раздувшимся брюшком цвета свежего синяка. Паук с тупой злобой вылупился на Джейка. Джейк отшвырнул его от себя. Паук врезался в стену – брюхо его лопнуло от удара – и повис на ней, слабо дергая лапами.
Второй паук шлепнулся ему на шею. Джейк почувствовал болезненный укол – это паук укусил его чуть ниже того места, где перестают расти волосы. Он со всех ног бросился прочь из кухни обратно в коридор, запнулся об обвалившиеся перила, брякнулся на пол и почувствовал, как паук у него на шее лопнул. Его влажные внутренности – липкие, скользкие – потекли между лопатками Джейка, как теплый яичный желток. Только теперь Джейк увидел, что пауков на кухне полно. Одни свисали с потолка на невидимых ниточках паутины, точно живые грузики отвесов; другие шлепались на пол с хлопающим звуком и, быстро перебирая лапами, неслись через порог в коридор, к Джейку, словно им не терпелось его поприветствовать.
Не переставая кричать, Джейк вскочил на ноги. Он почувствовал, как что-то рвется у него в сознании, словно перетершаяся веревка. Наверное, это его рассудок полетел в пропасть безумия. Джейк решил, что сошел с ума. Если до этого он еще как-то держался, то сейчас уже окончательно пал духом. На карту поставлено многое, если не все… но у Джейка уже не осталось сил. Больше ему не выдержать. Он ринулся к выходу, чтобы сбежать, пока еще можно… если можно… но слишком поздно сообразил, что в панике повернул не в ту сторону и бежит сейчас вовсе не к выходу, а еще дальше в глубь особняка.
Он очутился в комнате, слишком просторной для гостиной или, скажем, столовой. Больше всего она смахивала на бальный зал. С обоев на Джейка глядели эльфы в зеленых остроконечных шапочках со странными плутоватыми улыбочками. У дальней стены одиноко стоял покрытый плесенью диван. В центре зала на покоробившемся паркете валялась разбитая люстра. Среди рассыпанных стеклянных бусинок и пыльных подвесок свернулась кольцами ржавая цепь. Обогнув на бегу этот разгром, Джейк испуганно оглянулся через плечо, но пауков не увидел. Если бы не эта липкая гадость, все еще стекающая по спине, он бы, наверное, решил, что ему это все померещилось.
Вновь устремившись вперед, он резко затормозил, проскользив по паркету, перед высокой нишей с полуоткрытой двустворчатой дверью. За дверью тянулся еще один коридор, а в конце коридора виднелась закрытая дверь с позолоченной ручкой. На двери было написано – или вырезано – одно слово:
Под дверной ручкой Джейк разглядел филигранной работы серебряную пластину с замочной скважиной.
Я нашел ее! Я наконец-то ее нашел! – Джейк был не в силах сдержать восторга. – Вот она! Эта дверь!
У него за спиной неожиданно раздался глухой треск, похожий на стон, как будто весь дом начал разваливаться на части. Джейк оглянулся и окинул тревожным взглядом бальный зал. Дальняя стена разбухала, выгибаясь внутрь комнаты и толкая перед собой ветхий диван. Обои дрожали на стенах, эльфы рябили в бредовой пляске. Местами обои порвались и завернулись в трубочку, словно резко отпущенные шторы-жалюзи. Штукатурка вздулась и выпятилась, как живот беременной женщины. Из-под нее явственно доносился хруст ломающихся деревянных перегородок, принимающих новые, пока еще скрытые формы. А стон все нарастал. Только теперь он походил больше на злобное рычание.
Джейк смотрел, как зачарованный, не в силах отвести взгляд.
Штукатурка, однако, не треснула, как того следовало ожидать, и не разлетелась ошметками в стороны: казалось, она превратилась в какую-то эластичную субстанцию… а стена продолжала вздуваться белым пузырем, с которого свисали обрывки обоев. На поверхности пузыря проступали теперь какие-то холмы, ущелья и долины. Неожиданно Джейк осознал, что перед ним возникает лицо – громадное лицо, вырастающее из стены. Как будто кто-то пытался пройти сквозь мокрую простыню.
Раздался громкий треск. От раздувающейся стены оторвался кусок деревянной решетки, и образовавшаяся дыра превратилась в зрачок единственного глаза. Чуть ниже стена словно скорчилась в судорогах, и получился оскаленный рот с рядом кривых клиновидных зубов. Клочья обоев свисали, как слюни, с губ и десен.
Одна гипсовая рука вырвалась из стены, волоча за собой браслет сгнившей электропроводки, схватила диван и отшвырнула его в сторону, оставив на темной его обивке призрачно-белые отпечатки. Пальцы согнулись – деревянная решетка под штукатуркой опять затрещала, и на кончиках белых пальцев выросли длинные когти в острых зазубринах по краям. Теперь лицо уже полностью отделилось от стены. Единственный деревянный глаз уставился на Джейка. Прямо над глазом жуткой татуировкой точно по центру лба все еще корчился в диком танце обойный эльф. С рвущимся треском тварь, отделившаяся от стены, начала продвигаться вперед. Дверь в коридор сорвалась с петель и превратилась в перекошенное плечо. Единственная рука одноглазого чудища волочилась по полу, царапая доски паркета и разбрасывая фонтаны стеклянных осколков упавшей люстры.
Джейк стряхнул с себя оцепенение. Развернувшись, он выскочил через двустворчатую дверь во второй коридор и побежал по нему сломя голову, пытаясь нащупать в кармане ключ.
Ранец бился о спину. Сердце бешено колотилось в груди, словно вышедший из-под контроля мотор. За спиной у него ревело чудовище, отрывающееся от стены особняка. И хотя в его рыке не было слов, Джейк и так понял, что оно тщится ему сказать, чтобы он остановился, что бежать все равно бесполезно, что он никуда от него не уйдет. Весь дом, казалось, ожил. Все наполнилось эхом ломающихся перегородок и балок. Дребезжащий безумный голос невидимого привратника был как будто повсюду.
Наконец Джейк нащупал в кармане ключ. Но когда он его вынимал, ключ зацепился бородкой за ткань подкладки и выскользнул из влажных от пота пальцев.
Ключ упал на пол, подпрыгнул и исчез в щели между двумя покоробившимися досками.
30
– У парня, похоже, проблемы! – услышала Сюзанна крик Эдди, но голос его донесся как будто издалека. У нее самой были сейчас проблемы… но она уже не сомневалась, что сумеет справиться с ними, несмотря ни на что.
Уж я растоплю эту твою сосульку, мой сладенький, – пообещала она демону. – Я ее растоплю, и что ты тогда будешь делать?
Растопить этот холод ей не удалось, но кое-что изменить она все же сумела. Да, эта гадость, ее пронзающая, не доставляла ей ни малейшего удовольствия, но жуткая боль прошла. И холод тоже исчез. Демон попался в капкан и не мог уже освободиться. И держала она его вовсе не телом. Роланд сказал ей, что пол – это оружие демона, но и слабое место тоже, и он, как всегда, оказался прав. Да, демон ею овладел, но и она овладела им. Сюзанне это все напоминало те зловредные китайские трубочки, куда суешь палец, а вытащить потом не можешь. Причем чем сильнее ты дергаешь, тем крепче палец застревает.
Она цеплялась за эту мысль, как утопающий – за соломинку. Ничего другого ей просто не оставалось. Все остальные ее мысли как будто смело, а ведь ей нужно было удерживать это рыдающее, перепуганное, злобное существо в тисках его же свирепой и все же беспомощной похоти. Оно металось, рвалось и дрожало внутри ее тела, умоляя ее отпустить его, и в то же время оно использовало ее плоть с неистовой жадностью и напором. И она его не отпускала. Не могла отпустить.
А что будет, когда я все-таки отпущу его? – промелькнула отчаянная, жуткая мысль. – Когда я его отпущу, чем он отплатит мне? Чем?
Она не знала.
31
Дождь лил сплошной пеленой, угрожая превратить земляную площадку внутри говорящего круга в море грязи.
– Натяните что-нибудь над моей дверью! – закричал Эдди. – Иначе дождь ее просто смоет!
Поглядев на Сюзанну, Роланд увидел, что она все еще борется с демоном. Глаза ее были полузакрыты, губы стиснуты в жесткой гримасе. Роланд не видел демона и не слышал его, но ощущал его яростные и испуганные метания.
Эдди в сердцах повернулся к нему.
– Ты что, оглох? – Лицо его было залито дождем. – Накрой чем-нибудь эту чертову дверь и ПОЖИВЕЕ, пока не поздно!
Роланд вытащил из сумки первую попавшуюся шкуру и взялся обеими руками за края. Расставив руки как можно шире, он склонился над Эдди, соорудив над ним импровизированный навес. На заостренный конец палки в руках Эдди налипла грязь. Он вытер ее о рукав, оставив на нем полосу цвета горького шоколада, и снова склонился над своим рисунком. Нарисованная им дверь по размерам была поменьше, чем дверь на той стороне барьера – там, где был Джейк, – в соотношении примерно три к четырем, но все же Джейк смог бы пройти сквозь нее… если только ключи подойдут.
Ты, наверное, хотел сказать, если у него есть ключ, – осадил себя Эдди. – Допустим, он его потерял, уронил куда-нибудь… или дом его к этому принудил, что тогда?
Под кружком, изображавшим дверную ручку, он нарисовал пластину, потом помедлил немного, как будто в раздумье, и вывел по центру пластины знакомые очертания замочной скважины:
Тут он снова задумался. Ему нужно еще что-то сделать… но что? Он никак не мог сосредоточиться. Ощущение было такое, что у него в голове бушевал ураган, только вместо сараев, летних уборных и крыш курятников этот вихрь кружил и гнал прочь его мысли.
– Ну давай же, мой сладкий, давай! – кричала Сюзанна у него за спиной. – Что-то быстро ты выдохся! Что случилось? А я-то подумала, ты у нас вроде как племенной жеребец. Слабо тебе, мальчик?
Мальчик. Вот оно!
Крепко сжав в руке палку, Эдди тщательно вывел на верхней панели двери одно слово: МАЛЬЧИК. Едва он закончил последнюю букву, рисунок вдруг изменился. Круг, нарисованный на потемневшей от влаги земле, потемнел еще больше… и поднялся над землей, превратившись в блестящую черную дверную ручку. А из нарисованной замочной скважины – в том месте, где только что все было бурой грязью, – пролился блеклый свет.
Сзади Сюзанна опять закричала на демона, чтобы он не отлынивал и наяривал круче, но, судя по голосу, сама она тоже уже выдыхалась. Скоро силы оставят ее. Очень скоро.
Стоя на коленях, Эдди склонился к земле, точно истовый мусульманин, воздающий хвалу Аллаху, заглянул в замочную скважину, которую сам же и нарисовал, и увидел свой мир и тот страшный дом, посмотреть на который они приходили с Генри в мае 1977-го, не зная (хотя даже тогда Эдди что-то такое почувствовал), что за ними следит мальчишка из другой части города.
Он увидел коридор. И Джейка. Джейк стоял на четвереньках, отчаянно дергая половицу. И что-то к нему приближалось… что-то ужасное. Эдди видел его и не видел… как будто какая-то часть сознания не желала воспринимать увиденное, потому что один только вид этого страшного существа неминуемо привел бы его к пониманию, а понимание – к безумию.
– Быстрее, Джейк! – закричал он в замочную скважину. – Ради Бога, быстрее!
Точно пушечный выстрел, гром вспорол небо над каменным кругом, и дождь обернулся градом.
32
Когда ключ свалился в щель, Джейк на мгновение застыл как вкопанный, глядя на узкую трещинку между досками.
Как это ни странно, ему вдруг ужасно захотелось спать.
Так не должно было быть. Это нечестно, подумал он. Это явно уже перебор. Я больше не выдержу… ни минуточки, ни секунды. Сейчас я на все плюну и лягу под этой дверью, поудобнее устроюсь и буду спать… сразу засну, мгновенно… и когда оно схватит меня и проглотит, я, наверное, даже и не проснусь.
Но тут тварь, рвущаяся из стены, взревела. Джейк поднял глаза, и порыв его плюнуть на все и сдаться тут же иссяк, сметенный волной ужаса. Теперь чудище уже окончательно отделилось от стены – громадная гипсовая голова с единственным деревянным глазом и загребущая гипсовая лапа с острыми когтями. Куски деревянной обшивки торчали из белого черепа во все стороны – так детишки рисуют волосы на голове человечков. Тварь увидела Джейка, раскрыла пасть, обнажив деревянные зубы, и снова взревела. Из разверзшейся пасти пахнуло известковой пылью, как сигаретным дымом.
Джейк упал на колени и заглянул в щель в полу. Там, в темноте, совсем близко, ключ заманчиво поблескивал серебром, но щель была слишком узкой, так что он даже не мог просунуть туда пальцы. Ухватившись за половицу, Джейк изо всех сил рванул ее на себя. Гвозди, ее удерживающие, заскрипели… но половица осталась на месте.
Сзади послышался грохот и звон. Джейк оглянулся. Рука, размером больше его самого, подхватила упавшую люстру и отбросила ее в сторону. Ржавая цепь, на которой когда-то висела люстра, взвилась в воздух, как хлыст пастуха, и грохнулась на пол с тяжелым стуком. Сама же люстра просвистела у Джейка над головой; грязное стекло с лязгом билось о древнюю медь цепи.
Голова стража-привратника, насаженная на единственное кривое плечо с загребущей рукой, зависнув над полом, устремилась вперед. Остатки стены, из которой она появилась, обрушились, взметнув облако пыли. Но тут же обломки ее поднялись, превратившись в костлявую спину чудовища.
Страж-привратник увидел, что Джейк глядит на него как завороженный, и вроде бы усмехнулся. При этом из сморщенных его щек повылезли деревянные щепки. Щелкая пастью, чудище волочило свое тело через бальный зал в завесе пыли. Его громадная лапа опустилась среди обломков, нащупывая добычу, и сорвала с петель одну из створок двери, что открывалась из зала во второй коридор.
Ни жив ни мертв, Джейк закричал и снова рванул половицу. Она осталась на месте, но зато в голове у него зазвучал голос стрелка:
Не ту, Джейк! Попробуй другую!
Он отпустил половицу, которую только что дергал, и схватился за вторую, с другой стороны щели. И в это мгновение раздался еще один голос. Именно раздался. Джейк услышал его не в сознании, как голос стрелка. Голос был настоящим и доносился он из-за двери… той самой двери, которую он так долго искал. С того самого дня, когда его не задавила машина.
– Быстрее, Джейк! Ради Бога, быстрее!
Когда Джейк дернул вторую доску, она поддалась настолько легко, что он едва не свалился на спину.
33
На той стороне улицы, почти напротив особняка, в дверях магазина подержанных бытовых приборов стояли две женщины. Та, что постарше, была владелицей магазина. Она как раз провожала единственную покупательницу, когда раздался оглушительный грохот рушащихся стен и ломающихся балок. Едва это случилось, две женщины разом обняли друг друга, не понимая, почему и зачем они это сделали, и молча застыли, как дети, дрожащие в темноте, когда из сумрака раздается какой-то неведомый пугающий звук.
Чуть дальше по улице трое мальчишек, спешащих на стадион Малой лиги Датч-Хилла, застыли на месте и вытаращились на дом, напрочь забыв о тележке, набитой бейсбольной «оснасткой». Водитель грузовичка, доставляющего товары на дом, встал на обочине, заглушил мотор и выбрался из кабины, чтобы посмотреть, что происходит. Из ближайшего супермаркета «Уголок Генри» и бара «Датч-Хилл-паб», дико озираясь по сторонам, высыпали на улицу клиенты.
Теперь задрожала и почва, и тонкие трещинки начали расползаться по Райнхолд-стрит.
– Землетрясение, что ли? – крикнул водитель грузовичка, обращаясь к женщинам, застывшим в дверях магазина подержанных бытовых приборов, но дожидаться ответа не стал: запрыгнул назад в кабину, схватился за руль и умчался прочь, вырулив на левую сторону улицы, чтобы держаться подальше от рушащегося дома – эпицентра толчков.
Весь дом, казалось, вваливается внутрь. Доски ломались, срывались с фасада и падали ливнем щепок на заросший бурьяном двор. С крыши сыпался водопад грязной черно-серой черепицы. Раздался оглушительный треск, больно бьющий по ушам, и по самому центру особняка пошла длинная зигзагообразная трещина. Сначала в этом проломе исчезла входная дверь, а потом туда стали проваливаться и стены. Дом как будто заглатывал сам себя.
Младшая из женщин у магазина – покупательница – резко освободилась из объятий старшей.
– Вы как хотите, а я подобру-поздорову пойду, – выдавила она и бегом бросилась прочь, не оглядываясь назад.
34
Странным горячим ветром потянуло по коридору, едва пальцы Джейка сомкнулись вокруг серебряного ключа. Ветер сдувал со лба влажные от пота пряди волос. Теперь – на каком-то глубинном, скорее инстинктивном уровне – Джейк понял, что это за место и что сейчас происходит. Страж-привратник, хранящий волшебную дверь, таился не только в доме… он сам был домом: каждой доской и черепицей, каждым подоконником и карнизом. Он спал до поры. Но теперь он проснулся и вышел на свет, обретая свою фантастически беспорядочную материальную форму. И он намеревался «зацапать» Джейка и не дать ему пустить в дело ключ. За громадной белой головой и скошенным согбенным плечом Джейку были видны бальный зал и коридор за ним. По коридору и залу летели обломки досок и разбитая черепица, вырванные провода и осколки стекла – даже тяжелая входная дверь и обвалившиеся перила лестницы. Весь этот строительный мусор лепился к разбухающему телу стража – бесформенного и уродливого великана из штукатурки, который ломился вперед, пытаясь добраться до Джейка своей безобразной лапищей.
Джейк резко выдернул руку из щели в полу. Вся рука была покрыта здоровенными копошащимися жуками. Он ударил ею о стену, чтобы стряхнуть эту гадость, и в ужасе закричал: стена разверзлась у него под ладонью, а потом попыталась стиснуть его запястье. Он еле успел отдернуть руку. Не тратя времени даром, Джейк развернулся и вставил серебряный ключ в замочную скважину на пластине под дверной ручкой.
Чудовище снова взревело, но теперь голос его утонул в благозвучном пении, которое Джейк узнал сразу же: он уже слышал его на заброшенном пустыре, но тогда оно было тихим, как будто во сне. Теперь же оно прозвучало несомненным победным гимном. Знакомое чувство уверенности – всепоглощающей и непоколебимой – вновь охватило его, и на этот раз он знал твердо: нового разочарования не будет. Все это звучало в ликующем голосе… других подтверждений ему не требовалось. Это был голос розы.
Коридор утонул в полумраке: громадная лапища стража, сорвав с петель и вторую створку двойной двери, высунулась в коридор и закрыла собой и без того тусклый свет. В открывшемся проломе показался белесый лик. Единственный глаз впился в Джейка безумным взглядом. Пальцы с острыми когтями поползли к нему, точно лапы гигантского паука.
Джейк повернул ключ – по руке будто прошел электрический заряд. Он услышал тяжелый приглушенный стук: это сдвинулся внутренний засов. Джейк схватился за ручку, со всей силы ее повернул и рванул дверь на себя. Дверь распахнулась. Увидев, что там, на той стороне, Джейк вскрикнул от страха и изумления.
Сверху донизу, от края до края дверной проем был забит землей. Корни торчали оттуда, как пучки проводов. В этом прямоугольнике сырой грязи копошились белесые черви, такие же ошарашенные, как и сам Джейк. Одни спешили зарыться обратно в норы, другие просто беспорядочно расползались в стороны, словно бы в недоумении, куда подевалась земля, которая только что была тут, под ними. Один червяк плюхнулся прямо Джейку на кроссовки.
Еще пару мгновений замочная скважина оставалась на месте, отбрасывая тонкий лучик мутного белого света Джейку на рубашку. За ней – так близко, так недостижимо – шумел дождь и гремел глухой гром, перекатываясь по бескрайнему небу. Но тут и замочную скважину тоже забила земля, а на лодыжке Джейка сомкнулись громадные пальцы стража.
35
Роланд бросил шкуру, быстро вскочил и побежал к Сюзанне. Теперь градины били Эдди по лицу, но он не чувствовал боли.
Стрелок же подхватил Сюзанну под мышки и подтащил ее – соблюдая по возможности осторожность – поближе к Эдди.
– Когда я скажу, ты отпустишь его, Сюзанна! – прокричал он. – Ты понимаешь? Только когда я скажу!
Эдди не видел этого и не слышал. Слышал он лишь слабые крики Джейка с той стороны двери.
Пришло время испробовать ключ.
Вытащив ключ из-за пазухи, Эдди вставил его в нарисованную замочную скважину и попробовал повернуть. Ключ не шелохнулся. Не сдвинулся даже на миллиметр. Эдди в отчаянии запрокинул голову, подставив лицо под хлещущий град, не обращая внимания на твердые ледяные крупинки, что били по лбу, по щекам и губам, оставляя царапины и кровоподтеки.
– НЕТ! – Он едва не завыл. – БОЖЕ, ПРОШУ ТЕБЯ, НЕТ!
Но Бог не ответил на его мольбы; только гром прогремел в небесах, и вспышка молнии вспорола тучи, гонимые ветром.
36
Джейк рванулся вверх, уцепившись за свисающую с потолка цепь для люстры, и вырвал ногу из цепкой лапы привратника. Оттолкнувшись от спрессованной в дверном проеме земли, он отлетел чуть назад, а потом снова вперед, как Тарзан, качающийся на лиане. Приблизившись к лапище стража, он на лету подтянул ноги к груди и изо всех сил ударил по тянущимся к нему пальцам. Штукатурка осыпалась, обнажив грубо сбитый деревянный решетчатый каркас. Страж взревел, и в бешеном его вопле алчность мешалась с яростью. Но даже сквозь оглушительный этот рев Джейк расслышал, как с пугающим грохотом рухнул дом, как дом Ашеров в рассказе Эдгара По.
Точно маятник, он качнулся на цепи в обратную сторону, ударился о глыбу утрамбованной земли, загромождавшей дверной проем, и опять отлетел назад. Страж опять попытался его ухватить, и опять Джейк лягнул его на лету, но на этот раз ногу пронзила боль. Привратник все-таки зацепил его деревянным когтем. Обратно Джейк полетел уже без одной кроссовки.
Он попытался подтянуться повыше, ближе к потолку. Кажется, получилось. Но тут прямо над головой раздался глухой треск, и на его лицо – потное, обращенное к потолку – посыпалась мелкая пыль штукатурки. Потолок начал проседать; звено за звеном цепь потихоньку выскальзывала из крепления. Из конца коридора донесся какой-то хруст: стражу все-таки удалось просунуть громадную голову через пролом в стене.
Заходясь диким криком, Джейк беспомощно летел навстречу этой зловещей башке.
37
Внезапно панический страх отпустил. Как будто мантия ледяного спокойствия окутала Эдди – та самая мантия, под которой так много раз укрывался Роланд из Гилеада. Единственная броня истинного стрелка… все, что ему нужно. И едва это произошло, у Эдди в сознании зазвучал голос. В течение последних месяцев три голоса донимали его неотступно: голос матери, голос Роланда и, конечно же, голос Генри. Но сейчас – с несказанным облегчением – он узнал собственный голос, и, что самое главное, звучал он спокойно, бесстрашно и рассудительно.
Ты видел абрис ключа в огне, потом ты увидел его опять, в ветке ясеня, и обараза ты видел его абсолютно точно. Но потом сам надел шоры страха себе на глаза. Сними их. Просто сними и вглядись еще раз. Быть может, еще не поздно, даже сейчас не поздно.
Смутно он осознал, что стрелок стоит рядом и пристально на него смотрит; так же смутно услышал, что Сюзанна пока еще продолжает кричать, распаляя демона, и голос ее, хоть и слабеющий, был по-прежнему дерзким. Так же смутно с другой стороны двери до него доносился крик Джейка, крик ужаса… или боли?
Эдди отрешился от всего этого. Вытащив деревянный ключ из замочной скважины нарисованной двери, которая теперь стала настоящей, он максимально сосредоточился и стал смотреть на него, пытаясь восстановить в памяти ощущение невинного и искреннего восторга, который ему доводилось испытывать в детстве, – восторга единственно от того, что в бесформенном и бессмысленном хаосе ему удалось разглядеть законченную, безупречную форму. И тут Эдди увидел его, то место, где он немного напортачил, причем так явственно, что сам удивился: как он раньше этого не замечал. Я, наверное, и вправду ослеп, сказал он себе. Разумеется, это был s-образный изгиб на конце ключа. Вторая впадинка чуть толстовата. Совсем чуть-чуть.
– Нож, – коротко бросил он и протянул руку, как хирург в операционной. Роланд без слов вложил нож в протянутую ладонь.
Эдди зажал кончик лезвия между большим и указательным пальцами правой руки и склонился над ключом, не обращая внимания на градины, бьющие по его незащищенной шее. Теперь он четко видел, каким в точности должен быть ключ – во всей его изумительной и неоспоримой реальности.
Он сделал надрез.
Один.
Осторожно.
Тончайшая полупрозрачная стружка ясеневого дерева свернулась в колечко на первом выступе s-образного изгиба на конце ключа.
Из-за двери снова послышался крик Джейка Чеймберза.
38
Цепь с треском сорвалась, и Джейк грохнулся на пол, приземлившись на коленки. Страж-привратник издал ликующий рык. Гипсовая рука ухватила Джейка за бедра и потащила назад по коридору. Он попытался упереться ногами в пол, но ничего у него не вышло. В тело впились щепки и ржавые гвозди. Ощущение было не из приятных. Рука стража сжала его еще крепче, продолжая тащить прочь от двери.
Похоже, лицо чудовища все же застряло в дверном проеме на выходе в коридор, словно пробка в бутылке. Усилия, которые стражу пришлось приложить, чтобы добраться сюда, изменили его недоразвитые черты, придав ему новый облик. Теперь он походил на жуткого тролля-урода. Пасть зияла, готовая поглотить мальчика. Джейк в отчаянии шарил в кармане, пытаясь нащупать ключ, который должен помочь ему как талисман-оберег, как последнее уже средство, но, разумеется, ключ остался в двери.
– Ах ты, сукин сын! – закричал он и, собравшись с силами, резко подался назад, выгнув спину, точно олимпийский чемпион по прыжкам в воду. Обломки досок впились ему в задницу, точно пояс, сделанный из гвоздей, но Джейку было уже все равно. И тут он почувствовал, как его джинсы заскользили по бедрам вниз и хватка чудовища на мгновение ослабла.
Джейк сделал еще рывок. Рука безжалостно сжалась. Джинсы Джейка сползли уже до колен, а сам он хлопнулся спиной об пол. Хорошо еще, ранец смягчил силу удара. Рука разжалась на миг – страж приготовился ухватить свою жертву повыше и понадежнее. Джейк, однако, успел подтянуть колени к груди, и когда лапища чудища начала снова смыкаться вокруг него, резко выбросил ноги вперед. В ту же секунду рука рванула к себе. Случилось именно то, на что и надеялся Джейк: чудовище стянуло с него джинсы (вместе с оставшейся кроссовкой), а он оказался свободным, по крайней мере на какое-то время. Он увидел, как страшная лапа согнулась в запястье из досок и крошащейся штукатурки и затолкала добычу в пасть. Дальше смотреть он не стал – не тратя времени даже на то, чтобы встать, он на четвереньках пополз обратно к дверному проему, забитому влажной землей, не обращая внимания на то, что в ладони его и коленки врезаются осколки стекла от упавшей люстры. Он думал лишь об одном: как бы ему доползти до ключа.
Он почти добрался до двери, как вдруг страшная лапа опять ухватила его за голые ноги и потащила назад.
39
Ключ наконец-то обрел свою точную форму.
Эдди опять вставил ключ в замочную скважину и попробовал его повернуть. В первый миг ключ не сдвинулся с места… а потом поддался ему. Эдди услышал, как щелкнул замок, как отошла задвижка. И как только это произошло, ключ у него в руке, исполнив свое предназначение, переломился надвое. Обеими руками Эдди схватился за темную отполированную дверную ручку и потянул на себя. Он явственно ощутил, как на невидимой оси повернулась огромная тяжесть. Как руки его наливаются безграничной силой. Ощутив эту силу, он понял, что два разделенных мира неожиданно соприкоснулись и что между ними открылся проход.
На мгновение ему стало плохо. Закружилась голова. Он потерял чувство ориентации. Но едва заглянув в открывшийся проем, Эдди понял, в чем дело: хотя он смотрел вниз – вертикально, – то, что было за дверью, ему виделось в горизонтальной перспективе. Больше всего это было похоже на хитрый оптический трюк, созданный с помощью призм и зеркал. А потом Эдди увидел Джейка. Что-то тащило его прочь от двери по коридору, усыпанному штукатуркой и осколками стекла. Он упирался локтями в пол. Ноги его были плотно зажаты в какой-то здоровой и страшной лапище. А в самом конце коридора зияла ужасная пасть, готовая поглотить Джейка, – пасть, клубящаяся непонятным белесым туманом, который мог быть либо дымом, либо пылью.
– Роланд! – закричал Эдди. – Роланд, он его сцапа…
Сильный удар отшвырнул его в сторону.
40
Сюзанна почувствовала, как ее приподняло в воздух и завертело. Мир превратился в расплывчатую карусель: стоящие камни, серое небо, сырая земля, усыпанная крупными градинами… и прямоугольная дыра в земле, похожая на крышку какого-то люка. Из этой дыры неслись жуткие крики. В теле ее рвался и бесновался демон, желая лишь одного: бежать, – но не в силах уже от нее оторваться, пока Сюзанна сама не отпустит его.
– Давай! – кричал Роланд. – Отпускай его, Сюзанна! Ради отца своего, отпускай его! НУ!
Она сделала, как он велел.
Не без помощи Детты Уокер Сюзанна соорудила в сознании у себя что-то вроде ловушки – силка из сплетенных нитей, – и теперь она просто мысленно обрезала эти нити. В ту же секунду демон оторвался от нее, и на мгновение ее охватило странное ощущение ужасающей пустоты, тут же сменившееся облегчением, к которому примешалось, однако, еще одно чувство, мрачное и омерзительное: чувство, что ее осквернили.
В тот момент, когда тяжесть невидимой плоти перестала давить на Сюзанну, ей удалось мельком увидеть его – нечеловеческое существо вроде ската с громадными загнутыми на концах крыльями и с чем-то похожим на жуткий изогнутый крюк внизу. Она увидела / ощутила, как демон пронесся над темной дырой в земле. Увидела Эдди, который запрокинул голову, широко распахнув глаза. Увидела, как Роланд раскинул руки, пытаясь схватить демона.
Вес невидимой плоти отбросил стрелка назад. Он едва устоял на ногах: пошатнулся, но все-таки выпрямился, крепко сжимая в руках пустоту.
Продолжая бороться с невидимым существом, Роланд спрыгнул в дверной проем и исчез.
41
Внезапно сумрачный коридор особняка озарился ослепительным белым светом; крупные градины застучали по стенам, запрыгали по разломанным доскам пола. Джейк услышал какие-то непонятные крики и увидел стрелка, появившегося в дверном проеме. Он не прошел через дверь, а скорее спрыгнул, как будто откуда-то сверху. Сцепив руки в замок, он держал их перед собой, словно сжимая кого-то в объятиях.
Джейк почувствовал, что его ступни погружаются стражу в пасть.
– Роланд! – закричал он. – Помоги мне, Роланд!
Пальцы стрелка разжались, и в то же мгновение руки его широко разлетелись в стороны. Его отшвырнуло назад. Джейк почувствовал, как острые зубы стража вонзаются ему в ноги, готовые рвать плоть на куски и дробить кости… а потом что-то огромное и невидимое пронеслось у него над головой, как порыв сильного ветра. Зубы тут же убрались. Рука, сжимавшая его ноги, ослабила хватку. Он услышал, как из пыльных глубин глотки стража рвется жуткий крик боли с изумлением пополам, но крик почти сразу затих, словно чудовище подавилось им.
Роланд схватил Джейка и поднял его на ноги.
– Ты пришел! – закричал Джейк. – Все-таки ты пришел!
– Да, я пришел. Милостью всевышних богов и отвагой друзей, я пришел.
Страж у них за спиной заревел опять. Джейк расплакался от облегчения и страха. Теперь дом стонал и скрипел, как корабль, застигнутый бурей. Обломки досок и крошащаяся штукатурка сыпались отовсюду. Схватив Джейка в охапку, Роланд бросился к двери. Мечущаяся вслепую рука привратника задела его по ноге. Стрелок отлетел к стене. Стена, как живая, попробовала удержать его. Роланд отскочил от нее подальше, развернулся на ходу и достал револьвер. Почти не целясь, он дважды выстрелил в руку. Один из уродливых пальцев стража рассыпался в пыль. Лицо привратника поменяло цвет, превратилось из белого в лилово-черное, тусклое, как будто чудовище задыхалось, – невидимое существо, отпущенное Роландом, рванувшись вперед на безумной скорости, влетело привратнику в глотку и заткнуло ее собой, не успев даже сообразить, что, собственно, происходит.
Роланд снова бросился к двери. И хотя никакого видимого барьера как будто не существовало, он встал на пороге как вкопанный, словно наткнувшись на плотную сеть, неразличимую глазом.
А потом он почувствовал, как руки Эдди хватают его за волосы и тянут, но не вперед, а вверх.
42
Они вынырнули во влажный воздух и в пелену града, как новорожденные – из материнской утробы. В роли повивальной бабки выступил, как и было предсказано Роландом, Эдди. Он лежал, растянувшись на влажной земле, вжавшись в грязь грудью и животом, и, опустив обе руки в дверной проем, тянул Роланда за волосы.
– Сьюз! Помоги мне!
Она подползла к нему, просунула руку в дыру и подхватила Роланда под подбородок. Он поднимался наверх, запрокинув голову. Его губы кривились от боли и напряжения.
Вдруг Эдди почувствовал, как что-то порвалось. Одна рука его освободилась. В ней осталась лишь прядь густых, тронутых сединой волос Роланда.
– Он сейчас упадет!
– Нет, сукин сын… не уйдешь! – выдавила Сюзанна и рванула так, как будто намеревалась свернуть Роланду шею.
Из дверного проема в центре говорящего круга показались две маленькие руки и схватились за край. Как только Роланд освободился от веса Джейка, ему удалось упереться локтем о край дыры, и уже через мгновение он выбрался на поверхность. А Эдди тем временем схватил Джейка за руки и вытащил его наверх.
Джейк повалился на спину, пытаясь отдышаться.
Эдди повернулся к Сюзанне, крепко обнял ее и стал целовать: в лоб, в щеки, в шею… Он смеялся и плакал одновременно. Она теснее прижалась к нему, дыша тяжело и надрывно… но при этом она улыбалась, довольная, и гладила мокрые волосы Эдди.
Из дыры у них под ногами черным потоком изливались звуки: вопли, удары, завывание и визг.
Не поднимая головы, Роланд отполз подальше от дверного проема. Его волосы торчали клочьями во все стороны. По щекам текли струйки крови.
– Закрой дверь! – заорал он на Эдди. – Ради отца своего, шевелись!
Эдди лишь сдвинул дверь с места, а тяжелые невидимые пружины сделали остальное. Дверь захлопнулась, глухо ударившись о землю, отрезав все звуки, идущие с той стороны. Буквально на глазах у Эдди четкие очертания двери расплылись, опять превратившись в размытые линии в мокрой грязи. Дверная ручка утратила свою объемность и опять стала кругом, нарисованным на земле. Там, где мгновение назад была замочная скважина, осталась только неровная впадина, из которой торчала щепка, как рукоять меча – из камня.
Сюзанна бережно помогла Джейку сесть.
– С тобой все в порядке, мой сладкий?
Он посмотрел на нее затуманенным взором.
– Да, по-моему. А он где? Стрелок? Мне у него кое-что нужно спросить.
– Я здесь, Джейк. – Роланд встал на ноги. Шатаясь как пьяный, он подошел к Джейку и, усевшись с ним рядом на корточки, прикоснулся рукой к его щеке, как будто не веря, что мальчик действительно здесь.
– На этот раз ты не дашь мне упасть?
– Нет, – сказал Роланд. – Ни за что. Никогда.
Но в самых темных глубинах души стрелок помнил о Башне. И он усомнился.
43
Град обернулся ливнем, которому, казалось, не будет конца, однако на севере за пеленой клубящихся туч Эдди увидел проблески голубого неба. Буря скоро закончится, но все же не раньше, чем они все промокнут до нитки.
Но ему было уже все равно. Никогда в жизни Эдди не чувствовал так спокойно; никогда раньше не знал он такого умиротворения, когда на фоне предельной опустошенности пребываешь ты в мире с самим собой. Это безумное приключение еще далеко не закончилось – он даже подозревал, что оно только еще начинается, – но сегодня они одержали победу в решающей битве.
– Сьюз? – Он убрал мокрые волосы, закрывавшие ей лицо, и заглянул в ее изумительные темные глаза. – Ты как, в порядке? Он тебе сделал больно?
– Немножко да, но теперь это все позади. Сдается мне, демон там или не демон, Детта Уокер, эта сучка, так и осталась непревзойденной воительницей придорожных закусочных.
– Ты это о чем?
Она ехидно усмехнулась.
– Да так, о своем… теперь уже ни о чем… слава Богу. А ты-то как, Эдди? Нормально?
Эдди прислушался, но не услышал злорадного голоса Генри. Ему почему-то казалось, что голос брата умолк навсегда.
– И даже более чем. – Он рассмеялся, заключая ее в объятия. Через ее плечо он увидел, что осталось от двери: несколько расплывшихся линий и углов. Скоро дождь смоет и их.
44
– Как вас зовут? – спросил Джейк у женщины без ног. Только теперь до него дошло, что в отчаянной схватке с привратником он лишился штанов, и ему стало неловко. Он поспешно натянул низ рубашки, закрывая трусы. Впрочем, уж если на то пошло, от ее платья тоже мало что осталось.
– Сюзанна Дин, – назвалась она. – А как тебя зовут, я уже знаю.
– Сюзанна, – задумчиво повторил Джейк. – А ваш отец, случайно, не владеет железнодорожной компанией?
На секунду Сюзанна замешкалась в изумлении, не зная, что ей на это ответить, а потом запрокинула голову и рассмеялась.
– Нет, малыш, не владеет! Он был дантистом. Кое-что изобрел и на этом разбогател. А почему ты спросил?
Джейк не ответил. Он внимательно смотрел на Эдди. Теперь, когда его страх прошел, взгляд Джейка снова стал не по-детски спокойным и даже оценивающим – точно таким, каким помнил его Роланд еще по дорожной станции.
– Ну привет, Джейк, – сказал Эдди. – Рад тебя видеть, дружище.
– Привет, – сказал Джейк. – Сегодня я вас уже видел, но вы тогда были намного моложе.
– Я был намного моложе еще минут десять назад. С тобой все в порядке?
– Да, – отозвался Джейк. – Пару царапин себе заработал, но это так, пустяки. – Он огляделся по сторонам. – Я смотрю, поезда вы еще не нашли.
Это был не вопрос.
Эдди с Сюзанной озадаченно переглянулись, но Роланд лишь покачал головой:
– Пока нет.
– А голоса? Ваши исчезли?
Роланд кивнул.
– Да. А твои?
– Мои тоже. Я снова целый. Мы оба.
Они посмотрели друг другу в глаза, разом поддавшись одному и тому же порыву, и когда Роланд обнял Джейка, неестественное самообладание мальчика вдруг рассыпалось в прах, и он разрыдался – это был плач уставшего, но теперь успокоенного ребенка, который давно потерялся, долго скитался по свету один-одинешенек, многое пережил, но в конце концов все же вернулся домой, где ему хорошо, где он в полной безопасности. Когда Роланд заключил Джейка в объятия, тот тоже обнял стрелка за шею и сжал ее точно стальными тисками.
– Я никогда тебя больше не брошу. – Теперь Роланд плакал тоже. – Клянусь именем всех моих предков: я тебя больше никогда не брошу.
И все-таки сердце его – пожизненный пленник ка, наблюдательный и молчаливый, – приняло слова клятвы не только с трепетом и изумлением, но и с сомнением тоже.