— Откровения человека, который даже не носит носков, — усмехнулся Тауэр, вновь попытавшись вырвать руку. И опять Эдди ее удержал. Раньше, резонно предположил он, у него бы не вышло, но теперь его руки стали куда сильнее. И воля тоже.
— Откровения человека, который видел будущее, — поправил он Тауэра. — А будущее за компьютерами, Кел. Будущее за «Майкрософтом». Сможете вы это запомнить?
— Я смогу, — откликнулся Эрон. — «Майкрософт».
— Никогда не слышал о такой компании, — пробурчал Тауэр.
— Не слышали, — согласился Эдди. — Думаю, ее пока и не существует. Но она появится, скоро, и станет гигантской. Компьютеры, понимаете? Компьютеры для всех и каждого, так, по крайней мере, планировалось. Будет планироваться. А рулить всем будет Билл Гейтс. Всегда Билл, никаких Уильямов.
На мгновение в голове мелькнула мысль, что этот мир все-таки отличается от того, где выросли он и Джейк, это мир Клаудии-и-Инесс Бахман, а не Берил Эванз, так что, возможно, великого компьютерного гения будут звать не Билл Гейтс, а, скажем, Чин Хо Фак. Но Эдди решил, что такое все-таки маловероятно. Этот мир очень уж напоминал его собственный: те же марки автомобилей, те же бренды («Кока-кола» и «Пепси», никаких «Нозз-а-Ла»), те же президенты на банкнотах. И он мог с достаточной уверенностью рассчитывать на появление Билла Гейтса (не говоря уже о Стиве Джобс-а-рино) в положенное им время. С одной стороны, его это совершенно не волновало. Келвин Тауэр во многом был полным говнюком. С другой, Тайэр противостоял Андолини и Балазару, сколько мог. Удержал, уберег от них пустырь. И теперь договор о продаже лежал у Роланда в кармане. Они задолжали Тауэру сумму, равную рыночной стоимости пустыря. И вот этот должок не имел никакого отношения к симпатиям или антипатиям, которые он испытывал по отношению к Тауэру, в чем старине Келу, скорее всего, повезло.
— Акции «Майкрософта» в 1982 году вы сможете купить по пятнадцать долларов, — уточнил Эдди. — К 1987 году, когда я оправился, скажем так, на постоянный отдых, эти акции будут стоить по тридцать пять долларов.
— Это вы говорите, — Тауэр наконец-то смог выдернуть руку.
— Если он так говорит, это правда, — внес свою лепту Роланд.
— Скажете мне спасибо, — добавил Эдди. Подумал о том, что прогноз, выданный Тауэру, построен на наблюдениях обдолбанного наркомана, но решил, что в этом случае ошибки не будет.
— Поехали, — Роланд нетерпеливо вертанул рукой. — Если мы хотим повидаться с писателем, нам пора.
Эдди скользнул за руль «форда» Каллема, внезапно осознав, что никогда больше не увидит ни Тауэра, ни Эрона Дипно. Никто из них не увидит, за исключением отца Каллагэна. Они вступили в пору расставаний.
— Счастья вам, — крикнул он, высунувшись из окна. — И пусть все у вас будет хорошо.
— И у вас, — ответил Дипно.
— Да, — поддержал его Тауэр, и на этот раз в голосе не слышалось ни обиды, ни неприязни. — Удачи вам обоим. Долгих дней и счастливых ночей, или чего там принято у вас желать.
Места едва хватило, чтобы развернуться, не давая задний ход. Эдди только облегченно вздохнул, чувствуя, что еще не в достаточной мере вспомнил навыки вождения автомобиля, чтобы воспользоваться задней передачей.
Когда они поехали к Рокет-роуд, Роланд обернулся и помахал рукой. Такого за ним никогда не замечалось, и, понятное дело, на лице Эдди отразилось изумление.
— Игра завершается, — сказал Роланд. — Я всю жизнь шел к этому, ждал долгие годы. Конец близится. Я это чувствую. И ты тоже?
Эдди кивнул. На ум пришло сравнение исполнением какого-то музыкального произведения, когда инструменты вдруг набирают ход, устремляясь неизбежному громоподобному финалу.
— Сюзанна? — спросил Роланд
— Пока жива.
— Миа?
— Пока контролирует тело.
— Младенец?
— Пока в животе.
— Джейк? Отец Каллагэн?
Эдди остановился у выезда на шоссе, посмотрел налево, направо, только потом повернул.
— Ничего. Их я не слышал. А ты?
Роланд покачал головой. Джейк, оказавшийся где-то в будущем, под защитой бывшего католического священника и ушастика-путаника, не давал о себе знать. Но Роланд надеялся, что у мальчика все в порядке.
На тот момент ничего другого ему не оставалось.
КУПЛЕТ :
Commala — me — mine!
You have to walk the line.
When you finally get the thing you need
It makes you feel so fine.
ОТВЕТСТВИЕ :
Commala — come — nine!
It makes ya feel fine!
But if you’d have the thing you need
You have to walk the line.
Строфа 10. Сюзанна-Миа, раздвоенная девочка моя
«Джон Фицджеральд Кеннеди умер сегодня во второй половине дня в Парклендской мемориальной больнице».
Этот голос, этот скорбящий голос: голос Уолтера Кронкайта, из сна.
«Последний стрелок Америки мертв. О, Дискордия!»
Когда Миа выходила из номера 1919 нью-йоркского отеля «Плаза-Парк» (вскорости ему предстояло стать отелем «Королевский ООН-Плаза», проектом «Сомбра/Норд сентр», о, Дискордия), Сюзанна впала в обморочное состояние. А обморок перешел в жуткий сон, наполненный кошмарными новостями.
Следующим она услышала голос Чета Хантли, одного из ведущих программы «Хантли-Бринкли рипорт» [171]. Но голос этот, она не могла понять, как такое могло быть, принадлежал и ее шоферу, Эндрю.
— Дьем и Нгу мертвы, — сообщает голос. — А теперь спускайте псов войны, начинается сага скорби; путь отсюда до Иерихонского холма вымощен кровью и грехом. Ах, Дискордия! Дерево смерти! Приходи, жатва!
«Где я?»
Она оглядывается и видит бетонную стену, исписанную именами, фамилиями, слоганами, ругательствами. Посередине большими буквами приветствие, оно сразу бросается в глаза тому, кто сидит на койке: «ПРИВЕТ НИГГЕР ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ГОРОД ОКСФОРД ПОСТАРАЙСЯ НЕ ОСТАТЬСЯ ЗДЕСЬ ПОСЛЕ ЗАХОДА СОЛНЦА».
Промежность слаксов влажная. Трусики просто мокрые, и она вспоминает, почему: хотя поручителя под залог уведомили заранее, копы держали их в камерах, как могли, долго, со смехом игнорирую просьбы выпустить в туалет. В камерах-то не было унитазов, раковин, даже жестяных ведер. И не требовались семь пядей во лбу, чтобы догадаться, почему: от них ждали, что они надуют в штаны, покажут свою животную сущность, наглядно продемонстрируют, что они — люди низшего сорта, и, похоже, в какой-то момент она надула, она, Одетта Холмс…
«Нет, — думает она. — Я — Сюзанна. Сюзанна Дин. Меня вновь схватили, я снова в тюрьме, но я по-прежнему Сюзанна Дин».
Она слышит голоса, которые звучат в отдалении, не в соседних камерах, голоса, которые олицетворяют для нее настоящее. Она может предположить, что доносятся они из телевизора, который стоит в комнате охраны, но такого просто быть не может. Или это чья-то дьявольская шутка. Иначе с чего Френку Макги говорить, что брат президента Кеннеди, Бобби, мертв? С чего Дейву Гарроуэю из информационной программы «Сегодня» говорить, что маленький сын президента Кеннеди мертв, что Джон — Джон! — погиб в авиакатастрофе? Как же это ужасно, слышать такую чудовищную ложь, сидя в вонючей тюрьме маленького городка на Юге, когда мокрые трусики липнут к телу. И почему «Бык» Боб Смит из «Хауди-Дуди» [172], кричит: «Веселитесь детки, Мартин Лютер Кинг мертв»? А дети кричат в ответ: «Каммала — кам — ше! Нам твоя речь по душе! Лишь мертвый ниггер бывает хорошим, убьем одного вечерком!»
Поручитель скоро придет. Она должна держаться за эту мысль, как за спасительную соломинку. Должна.
Она подходит к решетке, хватается за прутья. Да, это город Оксфорд, все точно, она опять в Оксфорде, двое мужчин убиты под светом луны, и кто-то должен как можно скорее расследовать это убийство. Но она собирается выбраться отсюда, улететь, улететь далеко, улететь домой, а вскоре перед ней откроется новый, огромный, совершенно неведомый мир, который ей предстоит исследовать, в котором она встретит незнакомца и полюбит его, в котором сама станет другим человеком. Каммала — кам — ось, путешествие началось.
Но это же ложь. Путешествие практически завершилось. Ее сердце это знает.
Дальше по коридору открывается дверь, к ее камере приближаются шаги. Она смотрит в направлении шагов, жадно, в нетерпении, надеясь увидеть поручителя или помощника шерифа со связкой ключей, но нет, это черная женщина в украденных туфлях на ногах. Ее прежнее я. Это Одетта Холмс. Не пошла в больше-чем-дом, но пошла в Колумбийский университет. И во все эти кофейни в Виллидж. И в Замок-над-бездной, в тот дом, тоже.
— Послушай меня, — говорит Одетта. — Никто не сможет вытащить тебя отсюда, кроме тебя самой, девочка.
— Ты лучше наслаждайся своими ногами, пока они у тебя есть, сладенькая! — голос, который она слышит, срывается с ее губ, хриплый, воинственный, но под этой воинственностью скрыт страх. Голос Детты Уокер. — Ты скоро останешься без них! Тебе их отрежет в подземке, поезд А. Знаменитый поезд А! Мужчина, звать которого Джек Морт, столкнет тебя с платформы на станции Кристофер-стрит, аккурат под колеса поезда.
Одетта спокойно смотрит на нее и говорит:
— Поезд А там не останавливается. И никогда не останавливался.
— Что за херню ты несешь, сука?
Одетту не обманывает ни сам голос, ни ругательства. Она знает, с кем говорит. И знает, о чем говорит. В колонне истины есть дыра. Это голоса не с граммофона, а ее погибших друзей. Это призраки в руинах.
— Возвращайся в «Доган», Сюзанна. И помни, что я говорю: только ты сможешь себя спасти. Только ты сможешь вытащить себя из Дискордии.
А теперь это голос Дэвида Бринкли, сообщающий, что некий Стивен Кинг погиб, угодив под колеса минивэна «додж», когда прогуливался неподалеку от дома. Кингу было пятьдесят два года, говорит Бринкли, он написал много романов, наиболее известные из которых «Противостояние», «Сияющий» и «Салемс-Лот». Ах, Дискордия, говорит Бринкли, мир становится темнее.