Улыбающийся мужчина все пытался сунуть ей в руки вспыхивающий предмет. На его лице уже читалось некоторое недоумение, но, в основном решимость. «Вы делать фото, посялуйста?» И он буквально впихнул продолговатый предмет ей в руку. Отступил на шаг, обнял женщину, которая выглядела точно так же, как он, если не считать челки блестящих черных волос на лбу. Даже круглые очки были такими же.
— Нет, — ответила Миа. — Извини, прошу тебя… нет, — паника подступила совсем близко, яркая ослепляющая, грозящая закружить в своем смерче, (или ты делать фото, или мы убивать бэби) и Миа уже хотела бросить продолговатый вспыхивающий предмет на пол. Но от удара он мог разбиться, выплеснув наружу то дьявольское вещество, которое питало энергией вспышки.
Поэтому она осторожно положила всыхивающую штуковину на пол, одарила изумленную японскую пару (мужчина все еще обнимал жену за талию) извиняющейся улыбкой и поспешила через вестибюль к маленькому сувенирному магазинчику. Даже музыка изменилась. Если раньше пианист наигрывал успокаивающие мелодии, то теперь перешел на что-то резкое и лишенное гармонии, прямо-таки музыкальный аналог головной боли.
«Мне нужна рубашка, потому что моя в крови. Я добуду рубашку, а потом пойду в Дикси-Пиг, на углу Шестьдесят первой улицы и Лексинуорт… Лексингтон, я хотела сказать, Лексингтон-авеню… там я, наконец, рожу своего ребенка. Я рожу, и вся эта суета закончится. Я буду вспоминать о том, как боялась, и посмеюсь от души».
Но в магазине тоже толпился народ. Японские женщины рассматривали сувениры и переговаривались друг с другом на своем птичьем языке, дожидаясь, пока их мужья получат ключи от номеров. Миа видела, что прилавок завален рубашками, но их разглядывали, их ощупывали женщины. Ик прилавку выстроилась очередь.
«Сюзанна, что мне делать? Ты должна мне помочь!»
Нет ответа. Сюзанна была рядом, Миа ее чувствовала, но не желала помочь. «И действительно, — подумала Миа, — а я бы помогла, окажись на ее месте?»
Ну, возможно, и помогла бы. Разумеется, для этого кому-то пришлось бы предложить ей достойную компенсацию, но…
«Правда — это единственное, что мне от тебя нужно», — холодно ответила Сюзанна.
Кто-то коснулся Миа, когда она стояла в дверях магазинчика, и она повернулась, одновременно поднимая руки. Будь это ее враг или враг малого, она выцарапала бы ему глаза.
— Исьвините, — улыбнулась еще одна черноволосая женщина. Как и мужчина, она протягивала ей один из продолговатых, вспыхивающих предметов. В центре находился круглый глаз, который смотрел на Миа. Она видела в нем отражение собственного лица, маленького, темного, недоумевающего. — Делать мое фото, посялуйста? Делать фото меня и моей подьюги?
Миа понятия не имела, что она говорит, чего хочет, для чего нужны эти вспыхивающие штуковины. Она только знала: здесь слишком много людей, они везде, это какой-то сумасшедший дом. Через окно магазина она видела, что перед отелем тоже толпа. У тротуара стояли желтые автомобили, длинные черные автомобили с окнами, через которые ничего не видно (хотя люди, которые сидели внутри, несомненно, видели, что происходит снаружи), и огромное серебристое транспортное средство с работающим двигателем. Двое мужчин в зеленой униформе с серебряными свистками стояли на мостовой. Где-то неподалеку что-то загрохотало. Миа, которая никогда не слышала отбойного молотка, показалось, что заработал пулемет, но на улице никто не падал на тротуар, спасаясь от пуль, на лицах не отразилось ни малейшей тревоги.
И как же, скажите на милость, она в одиночку могла добраться до «Дикси-Пиг»? Ричард П. Сейр выразил уверенность, что Сюзанна ей поможет, но Сюзанна упрямо хранила молчание, а Миа чувствовала, что вот-вот потеряет контроль над собой.
И тут Сюзанна вновь подала голос.
«Если я немного помогу тебе, отведу в спокойное место, где ты сможешь перевести дыхание и, по крайней мере, что-то сделать со своей рубашкой, ты дашь мне честные ответы?»
«Насчет чего?»
«Насчет ребенка, Миа. И насчет матери. То есть тебя».
«Я на них уже ответила».
«Я так не думаю. Я считаю, что ты такой же первородный демон… ну, как и я. Я хочу знать правду».
«Почему?»
«Я хочу знать правду», — повторила Сюзанна и замолчала, отказываясь реагировать на вопросы Миа. И когда еще один улыбающийся невысокий мужчина подошел к ней с очередной вспыхивающей штуковиной, у Миа сдали нервы. Да в одиночку она не могла пересечь вестибюль отеля. Что говорить о том, чтобы добраться до «Дикси-Пиг»? После стольких лет в
(Федике)
(Дискордии)
(Замке-над-бездной)
Ей просто хотелось зайтись криком, оказавшись посреди этого людского водоворота. И, в конце концов, почему не поделиться с этой темнокожей женщиной той малостью, которую она знала? Все равно она, Миа, ничья дочь, мать одного, командовала парадом. Кому могла помешать толика правды?
«Хорошо, — сказала она. — Я сделаю все, о чем ты просишь, Сюзанна, или Одетта, ли кто там ты есть. Только помоги мне. Уведи меня отсюда».
Сюзанна Дин выступила вперед.
Женский туалет примыкал в бару отеля, стоило лишь пройти мимо пианиста и повернуть за угол. Две желтокожих, черноволосых, узкоглазых женщины стояли у ряда раковин. Одна мыла руки, вторая поправляла волосы, обе щебетали на своем птичьем языке. Ни одна не обратила внимания на негритянку, которая проследовала мимо них к кабинкам. А несколько мгновений спустя они оставили ее в благословенной тишине, нарушаемой только тихой музыкой, которая доносилась из упрятанных за навесным потолком динамиков.
Миа видела, как работает защелка, и закрыла кабинку. Уже собралась сесть на сидение унитаза, когда Сюзанна подала голос: «Выверни ее наизнанку».
«Что?»
«Рубашку, женщина. Выверни ее наизнанку, ради своего отца!»
На мгновение Миа застыла, как вкопанная. Никак не могла прийти себя от потрясения, которое испытала в вестибюле.
Таким рубашкам, связанным из грубой пряжи и напоминающим пуловер, в холодную погоду отдавали предпочтение как мужчины, так и женщины Кэллы. Одетта Холмс назвала бы ее водолазкой. Никаких пуговиц, поэтому, да, вывернуть ее и надеть снова не составляло труда, но…
По голосу Сюзанны чувствовалось, что она теряет терпение: «Ты собираешься стоять столбом весь день? Выверни ее наизнанку! И на этот раз заправь в джинсы».
«З… зачем?»
«С заправленной рубашкой ты будешь выглядеть по-другому», — без запинки ответила Сюзанна, не назвав, правда, истинной причины. Ей хотелось взглянуть на себя ниже талии. Если ее ноги принадлежали Миа, тогда они, скорее всего, были белыми. Она просто представить себя не могла (от этой мысли даже мутило), что тело ее стало двухцветным.
Миа еще чуть-чуть постояла, потирая подушечками пальцев грубую пряжу рубашки чуть повыше самого большого кровяного пятна, над левой грудью. Снять рубашку через голову. Вывернуть наизнанку! В вестибюле у нее возникали разные мысли (достать из кармана черепашку, вырезанную из слоновой кости, загипнотизировать людей в магазине, возможно, была единственной, которую она могла реализовать на практике), но надеть ту же рубашку, только изнанкой к верху… нет до этого она не додумалась. Еще одно доказательство того, что она едва не впала в панику. Но теперь…
Нужна ли ей Сюзанна на то короткое время, которое предстоит провести в этом запруженном людьми, сбивающем с толку городе, таком непохожим на тихие комнаты замка или пустынные улицы Федика? Только для того, чтобы добраться до пересечения Шестьдесят первой улицы и Лексингуорт?
«Лексингтон, — поправила женщина, соседка по телу. — Лексингтон-авеню. Ты никак не может этого запомнить, так?»
Да. Да, она не могла запомнить. И, собственно, почему она не могла запомнить такую ерунду? Возможно, она не бывала в больше-чем-доме, не бывала ни в больше-чем-доме, ни в никаком доме, но ведь она далеко не дура. Тогда почему…
«Что такое? — спросила Миа. — Чему ты улыбаешься?»
«Ничему», — ответила другая женщина… но продолжала улыбаться. Просто лыбилась. Миа чувствовала, что лыбилась, и ей это определенно не нравилось. Наверху, в номере 1919, Сюзанна кричала на нее в ужасе и ярости, обвиняла в том, что она, Миа, предала мужчину, которого любила Сюзанна, за которым шла. И действительно, этого хватило, чтобы Миа стало стыдно. Чувство это не доставило ей никакого удовольствия, но она бы предпочла, чтобы женщина, делящая с ней тело, визжала, плакала, сходила с ума от горя. А улыбка ее нервировала. Эта коричневокожая женщина пыталась обвести ее вокруг пальца, возможно, уже обвела. Такого, понятное дело, быть не могло, она же находится под защитой Короля, но…
«Скажи мне, чего ты улыбаешься?!»
«А, не обращай внимания, — ответила Сюзанна, только интонациями она больше напоминала другую, которую звали Детта. Вот ее Миа терпеть не могла. И даже немного побаивалась. — Просто был такой типчик, звали его Зигмунд Фрейд, сладенькая… похотливый козел, но не дурак. Так он сказал, если человек всегда что-то забывает, причина, возможно, в том, что ему хочется это забыть».
«Это глупо, — холодно ответила Миа. В этот момент открылась дверь и в туалет, в одной из кабинок которого они вели этот мысленный разговор, вошли две женщины, нет, как минимум, три, может, и четыре, щебечущие на птичьем языке и смеющиеся так громко, что Миа аж скрипнула зубами. — Почему у меня должно возникнуть желание забыть место, где они ждут, чтобы помочь мне родить моего ребенка?»
«Ну, этот Фрейд… умненький, курящий сигары, похотливый козел из Вены… он говорил, что под нашим разумом есть еще один разум, он называл его бессознательным, или подсознанием, или как-то еще. Я не утверждаю, что так оно и есть, но вот он утверждал».
(«Продержись день», — сказал ей Эдди, это она знала точно, вот она и делала, что могла, надеясь, ее старания не приведут к тому, что кроме нее, погибнут еще и Джейк, и Каллагэн).
«Старый козел Фрейд, — продолжила Детта, — он говорит, что во многих аспектах подсознание и бессознательное умнее того разума, что наверху. Докапывается до истины быстрее, чем верхний разум. И, возможно, твое подсознание понимает, о чем я тебе постоянно толкую, понимает, что твой друг Сейр на самом деле лживый сукин сын, который собирается отнять у тебя твоего ребенка, а потом… ну не знаю, порубить его на куски и скормить его вампирам. Ты же понимаешь, такое блюдо придется им по вку…»