Мы создаем моменты с нашими семьями. Иногда мы сшиваем их со временем, чтобы сделать их более значимыми, чем они были. Мы делимся ими и храним их, как сокровища, даже когда они начинают ржаветь. Иногда эти моменты меняют форму в нашей памяти, иногда мы больше не можем видеть их такими, какими они были. Иногда мы по-разному вспоминаем одни и те же мгновения, словно проживали их по отдельности.
Я помню, какую еду мы ели, и хлопушки, которые взрывали, и какую музыку мы слушали. Я помню, как Джон Леннон пел по радио о Рождестве, а моя мать говорила, как ей грустно, что он умер. Я спросила, был ли он ее другом; я была слишком маленькой, чтобы понимать, как люди могут скорбеть по человеку, которого никогда не встречали. Я помню, как вместе с сестрами подпевали I Wish It Could by Christmas Every Day, и как мы всей семьей пели колядки под папину игру на пианино.
Я слышала, как родители ссорились на кухне, но недолго.
– Ты не можешь купить их любовь, – прошипела Нэнси, а отец пробормотал что-то неразборчивое в ответ. Теперь, будучи старше, я понимаю, что проблема была как раз в том, что он мог. Он появлялся дважды в год с подарками, завернутыми в блестящую бумагу и перевязанными красивыми бантиками, и мы относились к нему, как к королю. А тем временем воспринимали ее с бабушкой как должное. Есть вещи, которые мы должны понимать, но быть человеком значит, что все знать невозможно.
Алкоголь всегда помогал моим родителям выносить общество друг друга, поэтому с годами они пили все больше и больше, и ссоры сменились молчаливыми взглядами и разновидностью немых разговоров, которые случаются между родителями в присутствии детей.
Той ночью, когда родители укладывали меня спать – вместе, но порознь – и выключили свет, я увидела галактику светящихся звезд на потолке. Роуз украсила своими драгоценными стикерами мою комнату вместо своей.
– Спокойной ночи, поросеночек, – прошептала она, стоя на пороге.
– Почему? – прошептала я.
– Потому что ты заслуживаешь видеть звезды не меньше нас.
Девятнадцать
– Почему ты был с нами в то Рождество? – спрашивает Лили у Конора, когда запись кончается.
– Мой отец снова был на реабилитации и бабушка предложила за мной присмотреть, – отвечает он, не глядя на нее.
Последующую тишину разрывает звон всех часов в коридоре. Два часа ночи, все выглядят уставшими, особенно моя мать. Она отпивает холодного чая.
– Их можно как-то отключить? Я не хочу, чтобы часы разбудили Трикси, – говорит Лили.
Моя племянница так тихо спала на подоконнике в дальнем конце комнаты, что я почти забыла о ее присутствии. Удивительно, что ее не разбудил телевизор, не говоря уже о часах, но потом я вспоминаю о подмешанном в ее напиток снотворном. Таблетки моей матери могут отключить даже слона. Лили встает с дивана, чтобы проверить дочь.
– Где она? – спрашивает Лили.
В считанные секунды мы все оказываемся на ногах. Затем видим пустой подоконник и одеяло на полу.
– Где Трикси? – взвизгивает Лили, повторяя вопрос, но снова никто не отвечает. Она смотрит на нас, ища ответ. Не имея его, мы начинаем обыскивать комнату – заглядывать за диваны и шторы – но Трикси нигде нет.
– Она исчезла, – говорит Лили. – Я не понимаю.
Роуз подходит к ней, словно у нее автоматически включилось поведение старшей сестры. Ссора забыта.
– Попробуй сохранять спокойствие. Она не могла уйти далеко. Ты знаешь, какими бывают подростки, мы тоже ими были.
– Я думала, мы подмешали ей в чай снотворное, – говорит Нэнси.
– Да. – Лили поворачивается к ней.
– Но это должно было отключить ее на несколько часов. Если только…
– Если что? – срывается Лили.
– Кто-то ее не перенес… – шепчет Нэнси.
Мы переглядываемся и мне становится тошно от тревоги. Я не понимаю, как кто-то мог перенести Трикси, чтобы мы не заметили. Но подоконник находится в задней части комнаты, а мы смотрели в противоположном направлении на телевизор. Кроме того, сейчас середина ночи и мы все истощены от скорби и усталости. Мы выходили из комнаты. Была ли Трикси здесь, когда мы вернулись? Проверял ли кто-то? Несмотря на постоянные выпады Лили в сторону размера ее одежды, у Трикси нормальный вес для ее возраста. Я бы даже назвала ее стройной. Взрослый мог бы с легкостью ее поднять. Думаю, кто-нибудь мог ее забрать, но от этого мне становится только хуже, потому что один из нас должен был за ней приглядывать.
Часы в коридоре замолкают. Никто ничего не говорит, но мы направляемся следом за Лили, когда она выбегает из гостиной в кухню. Она стоит перед доской и, увидев поэму бабушки, я понимаю причину.
Родные Дейзи Даркер темнее других были.
Когда одна умерла, вся семья солгала,
на смерть глаза они закрыли.
Бабуля Дейзи Даркер хоть старше, но не мудрее их.
От ее завещания всех замутило,
этим смерть она себе заслужила.
Отец Дейзи Даркер всю жизнь
под свою песню плясал.
Его эгоизм, его пианино,
свели его в гибельную трясину.
Мать Дейзи Даркер была актрисой
с сердцем изо льда.
Не всех детей своих любила,
роль потерять она заслужила.
Сестра Дейзи Даркер, Роуз, была старшей из трех.
Тихой, красивой и умной, но умрет она одинокой.
Сестра Дейзи Даркер, Лили,
была самой тщеславной из них.
Эгоистичной, избалованной, самодовольной
ведьмой, смерти достойной.
Племянница Дейзи Даркер была
развитым не по годам ребенком.
Но и неспособным выжить
в дикой природе брошенным утенком.
Тайную историю Дейзи Даркер
кто-то должен был рассказать.
Но ее сломанное сердце —
лишь начало того, что нужно узнать.
Семья Дейзи Даркер лгала
слишком много лет напролет.
Свои последние часы перед смертью
они провели, получая свое.
Строки о Трикси кто-то вычеркнул.
– О боже, – шепчет Лили, таращась на слова и прикрывая рот и нос руками, будто молясь богу, в которого она не верит. – Это все сбывается, – тихо говорит она, а затем поворачивается к нам. – Это. Все. Сбывается.
– Что сбывается? – спрашивает моя мать.
Теперь Лили трясется. Она указывает на поэму, оглядывая наши лица в поисках понимания, которого не находит. Но я знаю, что она имеет в виду, даже если слишком боюсь это озвучить. Снаружи доносится далекий раскат грома. До этого момента я не замечала, насколько сильный ливень там идет, пока шторм подбирался ближе, а в доме ужасно холодно. Слова выливаются у Лили изо рта быстрее, чем остальные успевают их осознать.
– Стихотворение бабушки. Вы что, не можете его прочитать? Я непонятно говорю? Это поэма о нас. О том, как мы умираем. Один за другим. Бабушка мертва, отец мертв, а теперь Трикси…
– Пропала. Она просто пропала. Мы ее найдем, – говорит Роуз.
– Это просто один из глупых стишков бабушки, – вставляет моя мать.
– Откуда вы знаете, что она это написала? Как по мне, это не похоже на ее почерк. Кто угодно мог пробраться сюда ночью и написать поэму на стене, – говорит Конор, ничем не помогая, будто думая вслух. Я вспоминаю мел на его джинсах и как он быстро его отряхнул. Он долго молчал, поэтому теперь все поворачиваются к нему.
– Ты прав, – говорит Лили. – Твоего имени там нет. Может, ты это написал.
– Может, нам нужно перестать тратить время попусту и поискать Трикси, – говорю я.
Прежде, чем кто-то успевает ответить, раздается еще один раскат грома, на этот раз такой громкий, что кажется, будто небо раскололось надвое. Нэнси немного покачивается и хватается за кухонный стол для опоры.
– Ты в порядке? – спрашивает Роуз.
– Все нормально. Честно, – говорит Нэнси. – Просто голова болит и я устала, как все мы. Нам нужно найти Трикси. Почему бы вам троим не осмотреть второй этаж, а я поищу здесь?
– Хорошая идея, – говорит Лили. Она никогда не слушает никого, кроме нашей матери.
Мы с Роуз, Лили и Конором спешим наверх, зовя Трикси и каждый исчезая в разных комнатах. Я начинаю с той, где остановились Лили и Трикси.
Раньше здесь была спальня моих сестер. Она больше моей, но их все же было двое. Все точно такое же, как в прошлом: жуткий розовый ковер, розовые шторы и обои с цветочным узором. Мои сестры любили девчачьи штучки. Я все еще вижу темные прямоугольники, куда они клеили плакаты на летних каникулах – у Лили это всегда были бой-бэнды, а у Роуз – милые животные. На противоположных концах комнаты стоят две кровати, два маленьких столика, два окна и стена шкафов-купе.
– Трикси? – шепчу я, но ответа нет. Я слышу лишь хлещущий в окна дождь и грохот волн о камни. Это все еще комната с двумя сторонами. У Лили кровать не заправлена, вокруг нее валяется одежда, а на прикроватном столике месиво косметики и журналов, хоть она провела здесь всего пару часов. На другой стороне комнаты виден резкий контраст: кровать Трикси аккуратно заправлена, на столике нет ничего, кроме старого романа Агаты Кристи, который она, должно быть, одолжила из бабушкиной библиотеки, и стакана воды.