у. Может, мы просто побочные результаты какой-то складки во времени.
Иногда я думаю, что Роуз с Конором влюбились с первого взгляда, увидев друг друга на пляже, когда мне было девять и бабушка пригласила его в Сигласс на лимонад. Что-то случилось в тот день. Это нельзя разглядеть или объяснить, но это произошло. Это можно было ощутить. Я часто задумываюсь, рождаемся ли мы с любовью в сердцах, а жизнь просто медленно стирает ее, понемногу уничтожая, пока от эмпатии и теплоты не остается ничего. Мы учимся любить вне зависимости от того, есть ли у нас в жизни кто-то, способный нас этому научить. Любовь – такой же инстинкт, как дыхание, но нам не нужно ее отдавать. Как дыхание, мы можем решить ее задержать. Но не навсегда. Потому что тогда становится больно. Не одна я завидовала их отношениям. Когда Конору исполнилось семнадцать, Роуз подарила ему свою девственность, завернутую в черное кружевное белье. Лили – которая уже чувствовала себя немного брошенной – была в бешенстве. Конор был единственным мальчиком в бухте Блексэнд, с которым Лили хотела пошалить, и единственным, с которым этого не сделала. И не она одна тайно была влюблена в парня сестры. Старшие братья и сестры неизбежно выигрывают в большинстве негласных жизненных забегов. Роуз первой влюбилась, но также первой пережила горечь и боль расставания.
Когда Конор что-то говорит в настоящем это так неожиданно, что я вздрагиваю.
– Дейзи, я представить не могу, как ужасно тебе видеть происходящее с твоей семьей сейчас.
Он обращается ко мне.
Спустя все годы, когда он притворялся, что меня не существует, меня одолевают эмоции. Мне просто жаль, что для его прощения потребовалось что-то настолько ужасное.
– Спасибо, – говорю я.
Конор садится на мою кровать рядом со мной и я снова становлюсь маленькой девочкой, влюбленной в мальчика, никогда не замечавшего ее.
– Я так долго винил тебя за произошедшее все те годы назад, – говорит он. – Но ты не виновата. Теперь я это знаю. В глубине души я всегда это знал, и мне жаль за все, что случилось с тех пор.
По моему лицу катятся слезы. Я так долго ждала, чтобы он сказал эти слова.
– Все в порядке, – говорю я и подумываю взять его за руку. Но звук хлопнувшей внизу двери прерывает момент и он уже утерян. Теперь лицо Конора переполняет страх, и я думаю, мое выглядит так же.
Мы спешим вниз по лестнице и видим, что грязные ботинки исчезли. Конор стучит в закрытую дверь библиотеки, где переодевается Роуз, но никто не отвечает. Я ощущаю что-то странное, как когда сердце на мгновение замирает, но это что-то большее. Он собирается постучать во второй раз, когда Роуз открывает дверь. Она переоделась в белую футболку – и явно не надела бюстгальтер – и еще одни облегающие джинсы. Куртку она сняла, а свои длинные темные волосы распустила, поэтому теперь они рассыпаются по ее плечам влажными волнами. Все молчат. Между ними снова что-то проскакивает, и я опять чувствую себя лишней.
– Мы оставили заднюю дверь открытой и мне кажется, ее захлопнул ветер, – говорит Роуз, отвечая на вопрос до того как мы его задаем. Потом часы в коридоре начинают звонить, и в моей голове они звучат еще громче, чем раньше.
– А это что? – спрашивает она, глядя поверх моего плеча.
Мы с Конором поворачиваемся взглянуть, что она увидела. Дверца часов с маятником – самых больших из всех восьмидесяти экземпляров – открыта. И циферблат перекрывает что-то похожее на кассету. У меня голова гудит как все окружающие меня часы, и это не менее громко. Лили с Трикси могли положить туда кассету пока мы переодевались. Или же Роуз могла это сделать, пока мы с Конором были наверху. Или Конор мог ее туда положить, когда уходил из спальни. Или же кто-то другой, пока мы отвлеклись, проскользнул сквозь заднюю дверь. На мгновение я не могу решить, что хуже – что это все подстроил незнакомец, или что это был кто-то из семьи.
Неприятные мысли зачастую задерживаются дольше, чем хотелось бы, как и неприятные люди. Я смотрю на Конора с Роуз и вижу что они думают о том же: гадают, могут ли верить друг другу или кому-либо в Сиглассе. Они тянутся за кассетой одновременно, снова соприкасаясь руками. Искра между ними не является плодом моего воображения, и от этого я ощущаю себя немного странно. Хоть у меня нет права чувствовать вообще что-либо, и у нас есть проблемы посерьезнее. Это действует на остатки моих нервов и меня тошнит от страха.
Когда Роуз берет кассету, я чувствую себя еще хуже. На обложке буквами выложено новое послание:
«УВИДЬТЕ МЕНЯ»
– Нет времени объяснять или спорить, – говорит Роуз, обращаясь к Лили, когда входит в гостиную. – Мы нашли еще одну запись… или, скорее, нам оставили еще одну запись. Думаю, нам нужно как можно скорее ее посмотреть, пока ни с кем больше ничего не случилось.
Лили не возражает. Думаю, все сопротивление покинуло ее, потому что она не говорит ни слова. Они с Трикси сидят бок о бок на ближайшем к телевизору диване, и я вижу, что моя племянница снова плакала. На экране появляется изображение одного из бабулиных дней рождений, и я мгновенно вспоминаю ту ночь шестнадцать лет назад. Это ночь, которую мне всегда хотелось забыть.
Тридцать пять
Хэллоуин. Моя мать недавно рассталась с мистером Кеннеди, который, казалось, снова собрался упиться до смерти, и в тот октябрь в Сиглассе витало странное настроение. Горе и тоска будто сочились сквозь трещины в стенах. Я помню, как вошла в комнату в тот вечер и обнаружила всю семью, сидящую за кухонным столом.
Нэнси сидела на своем высоком, узком белом стуле, как всегда выглядя красивой, но недовольной. Мой отец, тогда полностью восстановившийся после аварии, сидел на другом конце стола, как можно дальше от Нэнси. Ее нежелание быть с мистером Кеннеди не меняло статуса их отношений; Нэнси не хотела быть и с отцом. Не в таком смысле. Не тогда. Его стул казался немного шире, округлее и темнее, словно он состарился вместе с ним. Восемнадцатилетняя Роуз сидела на своем красном стуле рядом с Конором, который к тому времени так часто приходил, что бабушка сделала ему собственный стул. Он был небесно-голубым с маленькими белыми облаками, потому что она считала его мечтателем. Семнадцатилетняя Лили казалась угрюмой и ревнивой на своем зеленом сиденье.
За день до этого у нее было прослушивание в лондонской театральной школе и она не прошла. Лили не умела справляться с поражениями, поэтому забросила свои мечты о выступлениях на сцене после первого же отказа. Полагаю, им не понравилось ее исполнение Eternal Flame. Даже в тринадцать лет я понимала, что если действительно чего-то хочешь, за это надо бороться. Всегда. Но моя мать, тоже мечтавшая стать актрисой, никак не подбодрила Лили на еще одну попытку. Словно она не выносила мысли, что ее дочь могла преуспеть там, где сама она провалилась. Может, так думать нехорошо, но я также думаю, что это было правдой. После этого она еще больше баловала Лили – в отличие от нас с Роуз – что только усугубило ситуацию. Проблема взросления с безотказными родителями в том, что оно не готовит тебя к настоящему миру, который часто тебе отказывает. Я никогда не видела, чтобы моя сестра тяжело трудилась ради чего-то или кого-то, даже не ради себя самой. Она была обречена на провал, потому что залогом успеха была тяжелая работа.
За столом в тот день был еще один гость, но у него не было собственного стула. Я всегда думала, что агент бабушки примерно одного возраста с моим отцом. В детстве все, кто выглядел старше тридцати, казались мне одинаково старыми. Но, глядя на экран теперь и снова видя агента бабушки впервые за много лет, я замечаю, что он на удивление молодой. Ему едва за тридцать. Я помню, что она была его первым настоящим клиентом, и успех «Маленького секрета Дейзи Даркер» запустил его карьеру, вместе с ее. Она рискнула с ним, он рискнул с ней, и это хорошо окупалось… пока она не прекратила писать несколько лет назад. В ту ночь агент бабушки сидел рядом с ней на синем стуле, украшенном падающими звездами, который предназначался для особых гостей. Мой стул – разукрашенный маргаритками – стоял рядом с ним.
Раньше я с ним не встречалась. Мне казалось странным, что у нее есть агент – она всегда была для меня просто моей бабулей – но мне было любопытно взглянуть на человека, который явно очень ей нравился. Обычно на ее день рождения собирались только родственники. Бабушка говорила, что могла пересчитать людей, которым может доверять, на пальцах одной руки, и не на всех. Своему агенту она доверяла больше всех. У него был строгий костюм, но добрая улыбка. Я всегда представляла, что он носит книги во всех своих карманах, но я не заметила ни одной.
– Мне так приятно наконец-то познакомиться с настоящей Дейзи Даркер, – сказал он, когда я села за стол. Он протянул мне руку для рукопожатия, как взрослой, и это – вместе с его изысканным выговором – вызвало у меня улыбку. Он произносил все слова правильно, отчего мне хотелось делать так же. Я невольно начала имитировать его произношение. Агент был словно персонаж из книги или фильма, и я была не до конца убеждена, что он настоящий, пока не прикоснулась к нему. – Какое хорошее, крепкое рукопожатие, – сказал он.
– Спасибо, – ответила я, очень довольная собой. Будучи немного неловкой тринадцатилеткой, я с радостью принимала любые комплименты. – Что вы имеете в виду под настоящей Дейзи Даркер?
– Я ведь работаю с твоей бабушкой. Ее книга, «Маленький секрет Дейзи Даркер», была первой, над которой мы работали вместе несколько лет назад, и она разлетелась по всему миру. Что значит, книги с твоим именем есть в книжных магазинах Америки, Италии, Испании, Австралии, Польши… даже в далеком Китае. Очень захватывающе наконец-то познакомиться с музой твоей бабушки. – Я не знала, кто такая муза, но я не хотела, чтобы этот милый человек счел меня глупой, поэтому я кивнула. Может, я не все правильно помню – прошло уже много лет. Его глаза поблескивали, когда он говорил, и я подумала, не сделан ли этот милый человек из звезд. Все-таки его стул украшали именно они, а бабушка была права насчет многих вещей.