– Хейнс – это агент ФБР? – уточнил он. – И что же с ним случилось?
– Можно подумать, ты не знаешь. – Саттер принялся усиленно растирать губкой свое тело – розовое, гладкое и безволосое, чем-то напоминавшее огромную новорожденную крысу.
– Может, и не знаю, так что расскажи мне. – Вилли снял пиджак и повесил его на крючок.
– После гибели Траска Барент отслеживал израильские связи. Выяснилось, что в израильском посольстве кто-то занимается компьютерным расследованием, ищет файлы ограниченного допуска. Их интересовала информация, связанная с братом К. и всеми остальными. Но ведь для тебя это не новость, не так ли?
– Продолжай, я внимательно слушаю. – Вилли стащил рубашку и повесил ее рядом с пиджаком. Затем, не торопясь, снял свои модные итальянские туфли за триста долларов.
– Барент ликвидировал назойливого субъекта, а Хейнс взялся отслеживать его связи на Западном побережье, где ты играл в какую-то непонятную игру. Вчера вечером Хейнс чуть было не поймал твоих людей, но в результате пострадал сам. Кто-то заманил его в лес и пристрелил. Кого ты Использовал? Лугара? – спросил Саттер, шумно отфыркиваясь под струями воды.
– И нарушители спокойствия так и не были пойманы? – Вилли аккуратно сложил брюки и, повесив их на спинку биде, остался лишь в синих трусах.
– Нет, – ответил преподобный Джимми Уэйн. – Лес кишмя кишит полицией, но пока они так никого и не нашли. Как тебе удалось провернуть это дело, Вилли?
– Профессиональная тайна, – усмехнулся немец. – Послушай, Джеймс, если я скажу тебе, что не имею к этому никакого отношения, ты мне поверишь?
Саттер рассмеялся:
– А как же! Ровно настолько, насколько ты поверишь мне, если я скажу, что все пожертвования идут на приобретение новых Библий.
Вилли снял с запястья золотые часы.
– Это может как-то помешать нашим планам, Джеймс?
– Пока не вижу, каким образом, – ответил Саттер, ополаскивая от шампуня свои длинные седые волосы. – Думаю, брат Кристиан еще с большей готовностью будет ждать тебя на острове. – Он открыл стеклянную дверь душа и посмотрел на обнаженное тело Вилли. Член у преподобного встал, головка почти побагровела.
– Но ведь мы не дрогнем, не так ли, Джеймс? – промолвил Вилли, входя под душ и становясь рядом с проповедником.
– Нет, – откликнулся Джимми Уэйн Саттер.
– Чем же мы станем руководствоваться? – осведомился немец напевным голосом.
– Откровением Иоанна. – Саттер блаженно застонал, когда Вилли нежно взял в руки его мошонку.
– Какова же наша цель, mein Liebchen?[57] – прошептал Вилли, поглаживая тяжелый пенис преподобного.
– Второе пришествие, – выдохнул Саттер, закрывая глаза.
– И чью волю мы исполняем? – Немец провел губами по гладкой щеке Саттера.
– Волю Господню, – ответил преподобный Джимми Уэйн, двигая чреслами в унисон с движениями ласкающей его руки.
– И что является нашим божественным орудием? – прошептал Вилли в ухо Саттеру.
– Армагеддон, Армагеддон! – воскликнул тот.
– Да свершится воля Его! – возопил немец, быстрыми, энергичными движениями растирая пенис проповедника.
– Аминь! – заорал Саттер. – Аминь!
Он раскрыл рот, позволив трепещущему языку Вилли проскользнуть внутрь, и кончил. Белесые нити спермы заструились на дно душевой, вращаясь в струях воды, пока не исчезли в отверстии канализации.
Глава 52Мелани
Меня обуревали романтические мысли о Вилли. Возможно, это было следствием влияния мисс Сьюэлл. Она была энергичной и чувственной молодой женщиной с совершенно определенными потребностями, требующими удовлетворения. Время от времени, когда эти потребности начинали отвлекать ее от обязанности ухаживать за мной, я позволяла ей на несколько минут уединяться с Калли. Иногда я подсматривала за этими краткими и зверскими вспышками плотских восторгов ее глазами. Порою взирала на это с позиции Калли, а однажды я испытала даже оргазм, пребывая одновременно в телах обоих. Но всякий раз, когда до меня доносились волны чужой страсти, я думала о Вилли.
Как он был красив в те тихие довоенные дни! Его аристократичное лицо с тонкими чертами и светлые волосы свидетельствовали о благородном арийском происхождении. Нам с Ниной нравилось находиться в его обществе. Думаю, и он гордился тем, что его видели с двумя привлекательными игривыми американками – ошеломляющей блондинкой с васильковыми глазами и более тихой и застенчивой, но тем не менее обворожительной юной красавицей с каштановыми локонами и длинными ресницами.
Помню, как мы гуляли в Бад-Ишле еще перед тем, как наступили дурные времена. Вилли сказал какую-то шутку, и, пока я смеялась, он взял меня за руку. Это было как удар электрическим током, мой смех тут же оборвался. Мы склонились друг к другу, взгляд его прекрасных голубых глаз был полностью поглощен мною. Нас разделяло столь малое расстояние, что мы ощущали жар друг друга, но мы не поцеловались, по крайней мере тогда. Отказ был составной частью изощренного ритуала ухаживаний в те дни. Он являлся чем-то вроде поста, обостряющего аппетит перед наслаждением гурманской трапезой. Нынешние юные обжоры даже не подозревают о подобных тонкостях и воздержании, они стремятся тут же удовлетворить любую возникающую у них потребность, и нет ничего удивительного, что все удовольствия для них имеют привкус застоявшегося шампанского. Такие победы всегда чреваты бесплодной горечью разочарования.
Я думаю, в то лето Вилли влюбился бы в меня, если бы Нина не соблазнила его самым вульгарным образом. После того страшного дня в Бад-Ишле я больше года отказывалась играть в нашу венскую Игру, а когда возобновила общение с ними, то наши отношения приобрели уже новый, более официальный оттенок. Сейчас я понимаю, что к тому моменту у Вилли давно уже закончился его краткий роман с Ниной. Нинина страсть вспыхивала ярко, но быстро иссякала.
В течение последнего лета в Вене Вилли был полностью поглощен своими партийными обязанностями и долгом перед фюрером. Я помню его в коричневой рубашке, подпоясанной безобразным армейским ремнем, на премьере «Песни о Земле» в 1943 году, когда оркестром дирижировал Бруно Вальтер. То лето было невыносимо жарким, и мы жили в мрачном старом особняке, который Вилли арендовал в Хоэ-Варте, как раз неподалеку от того места, где проживала надменная гусыня Альма Малер. Эта претенциозная особа никогда не приглашала нас на свои вечеринки, и мы отвечали ей такой же холодностью. Я не раз испытывала искушение сосредоточиться на ней во время Игры, но в те дни мы очень мало играли из-за идиотской одержимости Вилли политикой.
Теперь, лежа в своей постели в родном доме в Чарлстоне, я часто вспоминаю то время, думаю о Вилли и гадаю, как могла бы сложиться моя жизнь, если бы я опередила разрушительное кокетство Нины и вздохом, улыбкой или случайным взглядом вдохновила Вилли.
Возможно, эти размышления подсознательно готовили меня к тому, что должно было вскоре последовать. За время болезни представления о времени потеряли для меня всякий смысл, так что, возможно, я стала передвигаться вперед, предвидя события будущего с такой же легкостью, с какой моя память возвращала меня в прошлое. Трудно сказать наверняка.
К маю я настолько привыкла к уходу доктора Хартмана и сестры Олдсмит, заботливым процедурам мисс Сьюэлл, услугам Говарда, Нэнси, Калли и негра Марвина, непрерывному и нежному вниманию маленького Джастина, что могла бы пребывать в этом комфортном состоянии еще долго, если бы в один теплый весенний вечер в железные ворота моего дома не постучали.
Я уже встречалась с этой посланницей. Звали ее Натали.
И прислала ее, конечно же, Нина.
Глава 53
Позднее Натали вспоминала о происшедшем, и оно казалось ей сплошным сном, который растянулся на три тысячи миль.
Все началось с чудесного появления красной машины.
Всю ночь они колесили по Кливлендскому национальному заповеднику, держась в стороне от главной дороги после того, как увидели с вершины холма горящие фары, и пробирались к югу по дорожкам, немногим шире пешеходных троп. Затем кончились и тропы, но надо было двигаться вперед. Сначала на протяжении четырех миль по высохшему руслу ручья, так что фургон подскакивал и дребезжал, затем вверх через невысокий гребень. То и дело они натыкались на невидимые в темноте поваленные деревья и камни. Шли часы, приближая неизбежное. Сол пересел за руль, а Натали, несмотря на скрежет и тряску, погрузилась в дремоту.
Преодолевая крутой склон на второй передаче, они наскочили на валун. Передний мост машины умудрился перевалить через него, но затем мотор заглох. Сол с фонариком залез под машину и вынырнул оттуда секунд через тридцать.
– Все, – произнес он. – Дальше придется идти пешком.
Натали слишком устала, чтобы плакать.
– Что возьмем с собой? – только и спросила она.
Сол осветил фонариком содержимое фургона:
– Деньги, рюкзак, карту, какую-нибудь еду, наверное, пистолеты. – Он посмотрел на две винтовки. – Есть смысл брать их?
– Мы что, собираемся стрелять в невинных полицейских?
– Нет.
– Тогда незачем брать и пистолеты. – Она взглянула на усеянное звездами небо, на темную стену холмов и деревьев, возвышавшуюся над ними. – Сол, ты знаешь, где мы находимся?
– Мы двигались по направлению к Мюрриете, но столько раз сворачивали туда и сюда, что теперь я совсем запутался.
– Нас могут выследить?
– Только не в темноте. – Он посмотрел на часы; стрелки на светящемся циферблате показывали четыре утра. – Когда рассветет, они отыщут тропу, с которой мы съехали. Прежде всего прочешут все лесные дороги, и рано или поздно вертолеты разыщут фургон.
– Может, имеет смысл забросать его ветками?
Сол посмотрел на вершину холма. До ближайших деревьев было по меньшей мере ярдов сто. Остаток ночи уйдет на то, чтобы наломать необходимое количество сосновых веток и перетащить их к машине.