Наконец Винсент заметил знакомое лицо. Это был тот самый третий мальчик, который сбежал субботней ночью. Он шел с коренастым подростком и еще с одним парнем, постарше. Винсент пропустил их вперед на один квартал и тронулся следом.
Они миновали дом Энн и двинулись дальше на юг, где линия пригородных поездов образовывала искусственный каньон. Мальчишки достигли перекрестка и вошли в заброшенный дом. Строение являло собой странную пародию на особняк довоенной постройки – четыре непропорциональные колонны поддерживали плоский навес, переплеты узких высоких окон сгнили, а остатки металлической ограды были завалены ржавыми консервными банками и тонули в зарослях замерзшей травы. Окна на первом этаже были заколочены досками, дверь заперта, но подростки подошли к подвальному окошку с погнутыми прутьями и выбитой рамой и проскользнули внутрь.
Винсент быстро миновал четыре квартала и вернулся к дому Бишоп. Я заставила его взять большую перьевую подушку с кровати Энн, затолкать ее в огромный рюкзак и бегом вернуться обратно. День был серым и сумрачным, то и дело из низких туч начинал идти снег. В сыром воздухе пахло выхлопными газами и сигарным дымом. Машин было мало. Когда Винсент начал просовывать в окошко рюкзак, мимо прогрохотал поезд.
Цветные подростки устроились на третьем этаже, они сидели на корточках тесным кружком среди обвалившейся штукатурки и покрытых льдом луж. Сквозь разбитые окна и дырявый потолок кое-где виднелось серое небо. Все стены были исписаны. Мальчишки словно молились белому порошку, который пузырился у них в ложках. Обнаженная левая рука у каждого была перетянута резиновым жгутом. На грязных тряпках перед ними лежали шприцы. Я посмотрела на все это глазами Винсента и поняла, что здесь воистину совершается священнодействие – величайшее священнодействие в современной церкви Отчаяния городских негров.
Двое парней подняли головы и увидели Винсента как раз в тот момент, когда он вышел из укрытия, держа перед собой подушку как щит. Младший – тот самый, которому мы позволили убежать в субботу ночью, – начал что-то кричать, и Винсент выстрелил ему прямо в открытый рот. Перья разлетелись как снег, потянуло запахом обгоревшей наволочки. Парень постарше развернулся и попробовал отползти на коленях. Винсент выстрелил еще два раза – первая пуля попала негру в живот, вторая пролетела мимо. Парень заметался, схватившись за живот и извиваясь, как какое-то морское существо, выброшенное на негостеприимный берег. Винсент крепко прижал подушку к перепуганному лицу негра и, вдавив в нее револьвер, выстрелил еще раз. Парень дернулся, и всякое движение прекратилось.
Подняв револьвер, Винсент повернулся к третьему, самому грузному. Тот продолжал стоять на коленях со шприцем в руке и с невероятно расширенными глазами. Его толстое черное лицо выражало чуть ли не религиозный трепет и благоговение. Винсент опустил револьвер в карман куртки и раскрыл свой длинный нож. Парень повернулся очень медленно, каждое движение казалось настолько подчеркнутым, будто он находился под водой. Винсент ударил его ногой по голове и, когда тот повалился назад, встал коленом ему на грудь. Шприц выпал из руки и покатился по грязному полу. Винсент вонзил острие ножа в горло негра, чуть правее кадыка.
Тут-то я и столкнулась со сложностями. Бо́льшую часть своих сил мне пришлось бросить на то, чтобы сдерживать Винсента. Этот мальчик нужен был мне живым, чтобы узнать у него, каким образом фотография оказалась в Филадельфии, откуда взялась у этой цветной банды и что они с ней делали. Но Винсент не мог задавать вопросов. У меня мелькнула мысль непосредственно Использовать мальчика, однако это не так просто, если ты никогда не видел человека. Мне несколько раз удалось проделать это с уже обработанной пешкой для установления контакта – одновременно и Использовать, и допрашивать. Во-первых, в этот момент поверхностные мысли объекта ощущаются отчетливо, но дальнейшее подавление воли, необходимое для Использования, подчас вовсе уничтожает процессы рационального мышления. Все тонкости сознания этого толстяка оказались бы мне доступными не более, чем ему – мои. Во-вторых, если бы я полностью переключила внимание на этого негра и заставила его, предположим, вернуться в дом Энн, возможно, мне тогда не удалось бы удержать Винсента от его собственных порывов и он бы просто перерезал мальчишке горло.
В конце концов я заставила Винсента держать негра, пока к ним не подоспеет посланная мною Энн. Мне не очень хотелось оставаться одной, даже в Ропщущей Обители, но у меня не было выбора. Я не могла тащить парня ни сюда, ни к Энн, чтобы их с Винсентом никто не увидел.
Энн доехала до здания на своей машине, припарковала ее чуть дальше и закрыла дверцу на ключ. Ей было трудно пролезть сквозь подвальное окошко, поэтому я заставила Винсента стащить толстяка вниз и сломать замок на боковой двери. В комнате первого этажа было абсолютно темно. Энн приступила к допросу:
– Откуда взялась фотография?
Глаза у парня расширились еще больше, и он облизнулся.
– Какая фотография?
Винсент изо всей силы ударил его в низ живота. У негра перехватило дыхание, и он согнулся пополам. Винсент поднес нож к его окровавленному горлу.
– Фотография пожилой женщины. Она была у одного из ваших, из тех, что умерли в субботу, – сквозь зубы пояснила Энн.
Учитывая проведенную обработку, мне несложно было управлять ею и в то же время сдерживать Винсента.
– Вы говорите о мадам Вуду? – переведя дыхание, спросил парень. – Но ведь вы – не она.
Энн повторила мою улыбку:
– Кто такая мадам Вуду?
Мальчишка попытался сглотнуть. Вид у него был смехотворный.
– Это женщина, которая заставляет белого ублюд… белого парня делать то, что он делает. Так сказала та малютка.
– Какая малютка?
– Ну, которая еще говорит так странно.
– Что значит «странно»?
– Ну, знаете… – Он часто задышал, словно после пробежки. – Как и ее толстая белая свинья. Будто они откуда-то с юга.
– Это она дала вам фотографию? Или тот… полный полицейский?
– Она. Позавчера. Она ищет мадам Вуду. Марвин, как увидел фото, сразу вспомнил. Теперь мы все ее ищем.
– Женщину на фотографии? Мадам… Вуду?
– Ага. – Мальчишка попытался отползти в сторону, и Винсенту пришлось ударить его в висок ребром ладони, а потом, подняв за ворот разорванной рубахи, пару раз стукнуть о стену. Затем он поднес острие ножа к глазу негра.
– Скоро мы еще с тобой побеседуем, – тихо промолвила Энн. – И ты расскажешь мне то, что я захочу узнать.
Парень, которого звали Луис, выполнил все, как ему было велено.
Перед тем как Использовать его, я отослала Винсента прочь. Это было несложно. Я не могла воспроизвести расхлябанную, с преувеличенно резкими движениями походку юнца, но в этом и не было особой необходимости. Гораздо большего внимания требовала его манера речи – тональность, словарный запас, синтаксис. В течение часа я заставила его разговаривать с Энн, прежде чем перешла к непосредственному Использованию. Я даже не встретила сколько-нибудь серьезного сопротивления. Сначала мне с трудом давались его голосовой тембр и построение фраз, но затем я расслабилась и отчасти позволила проявиться его подсознательным диалектизмам, после чего мне удалось говорить его устами во вполне правдоподобной манере.
Энн отвезла обоих парней к Ропщущей Обители и высадила из машины на углу. Винсент на некоторое время исчез, после чего вернулся с патронами для револьвера и вошел в дом через подземный ход. Луиса я отправила в общинный дом, а Энн отвела машину в свой гараж на Квин-лейн.
Моя уловка удалась. Пару раз я ощущала, что мой контроль над Луисом слабеет, но я умело скрыла это, заставляя негра изображать муки боли. Марвина, главаря, я узнала сразу. Это его синие глаза безжалостно взирали на меня, когда в канун Рождества я лежала в собачьих фекалиях. Мне еще предстояло свести с ним счеты.
В разгар обсуждения, когда я уже начала ощущать себя уверенно, чернокожая девица, стоявшая поодаль, вдруг спросила: «Вы узнали ее по моей фотографии?» Я снова едва не утратила контроль над Луисом. Ее манера речи совсем не походила на тот отвратительный плоский северный говор. Она напомнила мне о доме. Рядом с ней, закутавшись в дурацкое одеяло, стоял белый мужчина, чье лицо показалось мне странно знакомым. Мне потребовалась целая минута, чтобы сообразить: он тоже из Чарлстона. Я вспомнила, что видела его фотографию в одной из газет миссис Ходжес много лет назад… Кажется, там было что-то про выборы.
«…Уж слишком все просто, – недоверчиво говорил Марвин. – А что свиньи?»
Он имел в виду полицию. Из разговора с Луисом я поняла, что окрестности наводнены полицейскими в штатском. Мне не удалось узнать от него о причине их появления, но я предположила, что ликвидация пятерых человек, даже столь бесполезных, как эти хулиганы, должна была вызвать какую-то реакцию со стороны властей. И когда Марвин вульгарно упомянул «свиней», у меня все связалось. Этот краснолицый толстяк был полицейским из Чарлстона – шерифом, если я не ошибалась. Несколько лет назад я даже читала о нем статью. «Послушай, Марвин, – заставила я произнести Луиса. – Сетч сказал, чтобы я привел тебя. Ты хочешь на них посмотреть или нет?»
И хотя присутствие двух людей из Чарлстона и многочисленных представителей власти в штатском посеяло во мне чувство глубокой тревоги, поднявшуюся волну беспокойства приглушило нарастающее возбуждение, переходящее едва ли не в подлинный экстаз. Меня действительно захватило. С каждым часом подобной игры я становилась все моложе.
Нельзя было терять ни минуты. Как только Луис вывел Марвина, шерифа, имя которого я не могла вспомнить, и еще шестерых членов банды из дома, Винсент подложил бутылки с зажигательной смесью в два брошенных автомобиля. Я не покидала Винсента, пока он обегал дом, ликвидировал негра, остававшегося сторожить черный вход, и поднимался наверх со своей неуклюжей косой.