Но Миха уже завелся. Он набивает полный рот и жует, жует. Сглотнув, опускает нож и вилку.
– Ты хочешь знать?
Мать взглядывает на него. Хочет, чтобы я замолчал. А Миха молчать не хочет. Поднимается отец.
– Если я выясню, рассказать тебе?
– Закрой рот!
Михин отец кричит, мать отводит глаза. Похоже, она сейчас расплачется, но Миху не остановить.
– Так ты хочешь знать?
Мина встает и выходит. Отец с грохотом опускает бутылку с вином на стол, темные пятна расползаются по синей скатерти. Миха осекается. Отец, тяжело опершись на стол, дышит глубоко и тяжело. Ищет, что бы сказать, но мешает ярость. Мать по-прежнему молчит.
Миха выходит к Мине в кухню. Она стоит возле раковины со стаканом воды.
– Давай уйдем.
– Хорошо.
Она проходит мимо него и, забрав со стула в прихожей свое пальто, скрывается в столовой. Михе не слышно, что она говорит. Мина возвращается заплаканная. Он распахивает перед ней дверь. Она выходит, не взглянув на него, и всю дорогу идет впереди.
В поезд Миха не садится. Пьет кофе на вокзале, ест булочку. Сладость на языке. Можно немного посидеть одному в тишине, не думая о происшедшем.
Когда он приходит домой, Мины нет. На крючке в ванной не хватает ее купальника. Миха звонит родителям, включается автоответчик. Миха говорит: «Привет, просто звоню узнать, как у вас дела». Но прощения не просит.
– Ты думаешь, я ругать тебя пришла, а вот и нет.
Луизин голос в домофоне. Она поднимает велосипед по лестнице, над губой блестит пот. Умывается под краном и, не вытираясь, усаживается за стол – перевести дух. Миха у холодильника ждет, когда она заговорит.
– Тебе не нужно было им ничего рассказывать.
– А я думал, ты не ругать меня пришла.
– Извини.
У Луизы в сумке вино. Она выставляет бутылку на стол.
– Так рано я не пью, Луиза.
– Да-а?
Посмотрев на бутылку, она отодвигает ее от себя.
– Я тоже пыталась узнать про деда.
У Михи начинает звенеть в ушах. Пронзительно, заглушая гудение холодильника. Некоторое время они молчат. Луиза отнимает руки от лица. Похоже, она вот-вот разревется. Не плачь. Спину пощипывает от пота.
– Когда?
– Когда училась в Лондоне. Там была библиотека, основанная одним евреем. Из Германии. Он бежал, кажется, в тридцать третьем. Неважно. Там много чего было. О лагерях, о тех, кто выжил, о фашистах. Мне там помогали, относились очень тепло. Я туда каждую неделю ходила. Мне от этого становилось легче.
Плачет. Голос звучит глухо, как будто застревает в горле.
– Легче?
– Да. Казалось, все в порядке. Нет, не так. Не знаю. Просто помогало.
Луиза улыбается, вытирая руками слезы.
– Ну и?
– Что?
– Что ты узнала о дедушке?
– А-а. Ничего.
Миха не может поверить.
– Его не было ни в одном списке. В библиотеку ходило несколько читателей. У них были списки военных преступников, фашистской верхушки. Его там не было.
– Я тоже звонил в такую базу данных.
– В Лондоне?
– Нет, у нас.
– Да? И что?
– Ничего.
Луиза кивает. Ничего.
– Ты думаешь, это означает, что он ничего не делал?
Она громко выдыхает.
– Мутти и фати незачем знать.
– Это ты так думаешь.
– Да, я так думаю.
Луиза встает, берет пальто и сумку.
– Разговор на этом окончен, да, Луиза? Именно поэтому ты так сказала?
– Они имеют право на выбор, Михаэль. Не дави на них.
– Сказали бы прямо, что не хотят знать.
– Тогда в чем дело? Если они будут знать – что им это даст?
– Почему мы должны ограждать их от того, что он сделал?
– Мы не знаем, что он сделал, Михаэль. И сделал ли вообще.
– А ты сама, ты как думаешь?
– Не знаю. Я не знаю, и ты не знаешь.
Луиза переходит на крик. Ее палец больно утыкается ему в грудь. Они стоят в кухне, в метре друг от друга. Она скажет Мине, что я и глазом не моргнул, когда она закричала. Миха суровеет лицом. Ему не хочется выдавать свои чувства. Не хочется невольно их выдать.
– Известно ли тебе, что многие современные лекарства созданы на основе разработок, которые проводились в лагерных госпиталях?
– Нет, я не знал.
– Вот так. Раньше меня выворачивало от этой мысли. Когда думала о тех докторах в лагере.
– А теперь?
– Боже, Михаэль! Конечно.
Интересно, давно она здесь? Будто целую вечность. Пора бы Мине вернуться. Она бы болтала с Луизой, а я тогда пошел бы и лег. Михе стыдно за такие мысли, но все равно, лучше бы сестра ушла.
– Откроем вино?
– Оставим до следующего твоего визита.
– Ты хочешь, чтобы я ушла?
Миха пожимает плечами. Это жестоко, он знает. Пару секунд Луиза молчит, а потом улыбается, и Миха улыбается в ответ. Она расстроена. Как и я. Миха ничего не говорит, но надеется, что она понимает сама.
– Если ты что-нибудь выяснишь, скажешь мне, ладно?
– Насчет деда?
– Да.
– Ты хочешь знать?
– Конечно, хочу. Думаешь, у тебя монополия на честность, Михаэль?
– Нет.
– Думаешь, думаешь.
Они вышли в коридор. Миха держит дверь, пока она выкатывает велосипед.
– Думаю, что мутти и фати это знать ни к чему, вот и все. Вот и все, что я хотела сказать.
– Ясно. Уже сказала.
Приподняв велосипед, Луиза спускается по лестнице. На Миху, стоящего в дверях, не оборачивается.
– Передай Мине привет.
– Передам.
– Передай ей еще, что мой брат – заносчивый засранец.
– Передам.
– Куда ж ты денешься.
Внизу лестницы Луиза высмаркивается. Миха прислушивается, а потом закрывает дверь.
В детстве мы с сестрой часто дрались. Жестоко, с царапаньем и пинками, иногда до крови.
Помню, как-то подрались дома у бабушки с дедушкой. Я разошелся дальше некуда. Мы находились наверху лестницы, и я лежал на полу. Вопли, икота и все такое. Я пытался дотянуться и лягнуть Луизу, но до нее было не достать. Она сидела на верхней ступеньке и тоже плакала, широко раскрыв рот. Из ее разбитой губы текла кровь, и зубы были красные. Наверное, это я ей заехал.
И тут на лестничную площадку, где я лежал, пришел опа, обнял меня, притиснул к груди, прижался щекой к моим волосам. Я помню его запах – мыло и сигареты.
Другой рукой он обнял Луизу. Помню, что и к ее волосам он прижался щекой, но я не придал этому значения. После, возможно, я ревновал, но в тот момент мне было все равно. Рядом опа, как тут можно злиться? Когда опа был рядом, все было хорошо.
Миха под дождем катит из школы домой. Льет так сильно, что приходится снять очки, чтобы разглядеть дорогу. Рядом в фонтанах брызг голосят машины. Он добирается до дому насквозь промокший и, переодевшись, залезает в постель. Долго не засыпает, лежит и смотрит, как угасает день. Хочется есть, но Мина еще не пришла, к тому же он никак не может согреться. Думает о дедовой фотографии, которая лежит в кармане мокрых брюк, брошенных на пол в ванной среди другой сырой одежды.
Звонит телефон, в квартире уже темно. Он задремал, потерял счет времени, а телефон гулко дребезжит в холодном безмолвии прихожей.
– Что вам нужно?
Вопрос? А он еще и представиться не успел.
– Что вы хотели меня спросить?
– Простите? Кто это?
Но Михе уже известно, кто это, и дрожат руки – еще до того, как он обрел способность думать, способность говорить. Нет.
– Это Иосиф Колесник. Звонит из Белоруссии. Задавайте ваш вопрос.
Тишина в трубке, затем тяжелое дыхание. Быть или не быть? Миха помнит, как добр был к нему этот старик. Вежлив. Но сейчас он сердит.
– Извините. Господин Колесник, вы должны меня простить. Я спал. Утратил чувство времени…
– Вы журналист?
– Нет.
– Вы хотите спрашивать обо мне?
– Нет.
– Нет?
– Я не журналист.
– Кто вы?
– Михаэль Лехнер.
– Вы это уже говорили.
– Я учитель.
– Что вы хотите от меня?
Миха не находит ответа. Такого ответа, который бы не относился к деду, а упоминать деда ему не хочется.
– Что вы хотите от меня, господин Лехнер?
– Вы помните немцев, оккупацию. Мне так сказали.
Ответа нет, слышно одно только дыхание. Тяжелое, испуганное; глубокий вдох.
– Я хотел поговорить с кем-то о тех временах. Что происходило в вашем городе, когда пришли немцы.
– Вы еврей.
Это был не вопрос.
– Нет. Нет. Я немец. Я хочу сказать, я не еврей.
– Так какой у вас вопрос?
– Господин Колесник, я неуверен, что по телефону…
– Вопрос!
Хрипло кричит он. Его голос врывается в Михины уши.
Миха вешает трубку.
Миха потрясен звонком и злостью, с какой говорил Колесник, но молит Бога, лишь бы он снова позвонил.
Миха не ходит на работу. После того как Мина уходит в больницу, он звонит в школу, сказывается больным и весь день сидит на кухне с телефоном в обнимку.
Спустя четыре таких молчаливых дня он выходит на работу, а когда на пятый день возвращается домой, находит письмо.
«Герр Лехнер!