— Через два дня… честное слово! — только сказал я им.
— А можно, я полезу? — сказал я механику, когда мы вышли.
— Давай, если не лень, — сказал он.
Мы установили лестницу, и я полез. Сначала снег сыпался с крыши за шарф, потом набился в рукава, потом в ботинки, но я лез. Я забрался на самый верх, к трубе, дом был не такой уж большой, но он стоял у обрыва, и я оказался вдруг на большой высоте.
Далеко внизу была замёрзшая река, посередине её виднелась колея, и кто-то ехал в санях, лошадь казалась величиной с муху.
Белые деревья еле различались на том берегу.
Дальше, за поворотом реки, виднелся чёрный квадратик — прорубь. Я стал смотреть антенну. Она была примотана к трубе, и железные тросы-растяжки шли к углам крыши.
Я взялся за них голой рукой — рука прилипла к мутному тросу. Дул ледяной ветер, слезились глаза.
Я слез к углу крыши, вывинтил штырь с резьбой, на который зацеплялась растяжка и который был ввинчен в кольцо, вделанное в крышу. Потом, осыпая снег, перелез на другой угол, вывинтил второй штырь. Потом перелез на другую сторону, во двор, и вывинтил те два крепления. Потом обнял трубу и размотал проволоку, приматывающую мачту к трубе. Высокая мачта стала крениться — я осторожно опустил её верхушку на крышу сарая.
Вместе со снегом я съехал во двор. Василий Зосимыч и Любовь Гордеевна так и стояли, глядя вверх.
— Вот так… всё ясно? — подражая механику, сказал я.
Руки саднило, лицо одеревенело, по щекам катились едкие слёзы. Но дело было сделано!
Дальше всё было вообще элементарно!
Ещё до этого люди выходили, заинтересованные, и вот уже собралась посреди улицы небольшая толпа.
— Чего это там?
— Да антенны убирают. Кино приехало. Кино будут снимать.
— А чем им антенны-то наши помешали?
— Да говорят, кино-то про довоенное время. Антенн-то тогда ещё не было, понял?
— А-а-а. Ясно. Ну, что ж, пойду, подготовлю всё, раз такое дело.
А я-то готовился к борьбе, и вдруг оказалось всё так легко!
Уже в полном упоении я переходил из дома в дом и только показывал людям, куда убрать антенны, чтоб их не было видно.
Через каких-нибудь два часа я стоял посреди улицы, смотрел: антенн по всей улице не было.
Всем домам по этой улице обломали, можно сказать, рога!
Потом мы вернулись обратно в киногруппу.
— Готово! — сказал Зиновию механик.
— А как наш юный друг? — спросил Зиновий.
— Этот? Нормальный парень… Хорошо мне помог.
Это ещё вопрос — кто кому помог!
— Ну, поехали, посмотрим, — сказал Зиновий. — Яков Борисыч, поедете смотреть точку?
Зиновий, Яков Борисыч и оператор пошли к автобусу.
— А мне можно? — спросил я.
— Садись, садись! — подтолкнул меня Зиновий.
Мы расселись в автобусе и поехали, но почему-то не на улицу, на которой снимали антенны, а вниз по извилистой дороге к реке. Автобус съехал на лёд и покатил посередине. Справа поднимался обрывистый берег.
— Стоп! — сказал вдруг Яков Борисыч.
Автобус остановился, все вылезли, подняли головы. Оператор вытащил камеру, поставил, пригнулся к глазку.
Над обрывом виднелись крыши домов — тех, с которых мы только что сняли антенны. Выше всех казался старенький дом Василия Зосимыча, потому что он стоял к обрыву ближе других Белый дым вертикально поднимался из труб. Все смотрели вверх, и белый пар струями поднимался между поднятых ворот ников.
— Ну что ж… годится! — сказал оператор, распрямляясь. — Годится!
Я ликовал. Ведь это я убрал антенны, которые могли всё испортить, именно я, пускай об этом никто почти не знает!
— Так. Где делаем прорубь? — Яков Борисыч вышел вперёд.
— А есть уже прорубь, — неожиданно для себя проговорил я.
Все посмотрели на меня.
— Там, за этим мысом, — я махнул.
— Поехали, — подумав, сказал Яков Борисыч.
Мы обогнули мыс и подъехали к проруби. Все вылезли снова, оператор вытащил свою камеру, треножник, согнулся, подвигал вделанную в камеру маленькую поперечную ручку.
На обрыве был виден дом Василия Зосимыча и ещё два дома с этой улицы.
В трёх шагах от нас дымилась чёрная прорубь.
— Нормально! — откидываясь, сказал оператор.
— Молодец, мальчик! — Яков Борисыч положил мне руку на плечо.
Мы сели в автобус. Я был горд. Я посмотрел на Зиновия — и он мне дружески подмигнул.
Вернувшись обратно, Яков Борисыч, Зиновий и оператор ушли в комнату совещаться. Я, ожидая их решения, ходил в коридоре.
Наконец Зиновий вышел.
— Ну… что? — спросил я.
— С тобой пока неясно… Надо поговорить.
— Так давайте — поговорим!
— Да? — Зиновий посмотрел на меня. — Ну, пошли. Мы вошли в комнату Якова Борисыча.
— Вот, Яков Борисыч, — сказал Зиновий, — предлагается на роль Стёпы.
Яков Борисыч долго смотрел на меня.
— Ну-ка… подвигайся чуть-чуть, — сказал Яков Борисыч.
— Как?
— Ну, станцуй что-нибудь! — сказал Зиновий.
— Вальс! — закричал я.
— Стоп, стоп! — закричал Яков Борисыч, когда я случайно чуть не сшиб телевизор.
Они с Зиновием пошептались.
— Ну, покажи что-нибудь… какую-нибудь мимическую сценку.
— Мимическую?.. Борьба с удавом! — Я стал показывать.
— Стоп!.. Стоп!.. — закричал Яков Борисыч. — С удавом ты вообще весь дом нам разнесёшь.
Они ещё пошептались.
— Ну, прочти что-нибудь.
— «Бородино»!
— Не надо! — сразу сказал Яков Борисыч.
Они снова шептались, потом Зиновий взял меня за плечи и вывел в коридор.
— Ну как? — спросил я.
— Понимаешь, — сказал Зиновий, — основная твоя сцена — с лошадьми. Боится он, что ты с лошадьми не справишься!
— Кто?.. Я?!!
Не одеваясь, я выскочил во двор, задыхаясь, добежал до конюшни, промчался мимо удивлённого Жукова, взнуздал и вывел из денника породистую Красотку, с перегородки залез на неё, проехал по коридору, ногой открыл обе двери и выехал на мороз.
Два круга я объехал рысью, потом заставил Красотку скакать и резко поднял её у крыльца, на котором, я уже видел, стояли Зиновий и Яков Борисыч. Яков Борисыч что-то сказал Зиновию и ушёл, хлопнув дверью.
— Молодец… далеко пойдёшь! — сказал Зиновий, кладя руку мне на плечо.
После обеда было собрание — и Яков Борисыч представил меня группе.
— Вот… прошу любить и жаловать… новый исполнитель роли Степана.
— А Чудновский?
— Чудновский отпал, — сказал Зиновий.
Я встал, насмешливо поклонился. Я не хотел показывать, что это такая уж для меня радость — участие в их фильме… не хотел показывать, но всё-таки, наверное, показал.
Мы вышли из Красного уголка с Зиновием.
— Да-а-а, — задумчиво говорил Зиновий, — всё-таки суровая это вещь — сцена в проруби!
— В какой… проруби?
— Ну, в какой, в какой!.. Которую ты нам показал!
— А какая там сцена?
— Обычная. Герой бросается в прорубь и тонет.
— А зачем? — Я разволновался.
— Ну, совесть его замучила. Понимаешь?
— А когда мне нужно будет это делать?
— Тебе? А кто сказал, что тебе? Это главный герой! А ты разве главный герой?
«Не я… Но все равно — зачем?!»
— А нельзя по-другому?
— Как по-другому? — недовольно спросил Зиновий.
— Ну, изменить. Чтоб он не гибнул…
— На что заменить? На борьбу с удавом? — Зиновий усмехнулся.
— Точно! — обрадовался я.
— Или, может, на «Бородино»? — сказал Зиновий. — Добегает до проруби, читает с выражением «Бородино» — и идёт обратно!
— Хорошо бы! — сказал я.
— Нет уж! — сказал Зиновий. — Будем снимать так, как в сценарии написано. Ты ведь и понятия-то ещё о жизни не имеешь! Понятия не имеешь о человеческих переживаниях!
— Имею! — вдруг сказал я.
Я собирался рассказать о том, как мы отобрали у старого человека ёлку, но остановился.
— Имею, — сказал я. — Однажды, летом ещё… смотрел я на улицу из окна. Вдруг — скрип! — «Москвич» резко останавливается, тормозит. Из него выскакивает водитель и двумя ударами — бац, бац! — того человека, который перед капотом «Москвича» оказался. Тот упал, а этот сел, дверцу захлопнул и уехал! А тот — поднялся так медленно и долго-долго пиджак отряхивал, глаз не поднимал. Боялся, что увидели все, как избили его.
— Так, — сказал Зиновий.
— А летом тоже… в Петергофе… садится в автобус девушка, очень некрасивая, с отцом. И думает, что все думают про неё — что все, мол, гуляют, кто с кем, а она — с отцом! И вот посидела она так неподвижно — потом вдруг достаёт, со вздохом, шоколадку, выдвигает из обёртки. Мол, если всё так плохо, хоть шоколаду поем.
Зиновий удивлённо смотрел на меня.
— Вот видишь! — наконец сказал он.
— Ну, так там… ничего нельзя уже поделать! А тут можно ещё сделать, чтоб он не тонул!
— Ладно, — сказал Зиновий, — не в своё дело не лезь. Лучше о себе подумай.
— А что — о себе? А какая у меня роль?
— У тебя тоже — будь здоров! Ты спасаешь лошадей во время пожара.
— Во время пожара? Я вспотел.
Вот это да! То — прорубь, то — огонь. Вот это день!
— Ну, хочешь, вот почитай — режиссёрский сценарий. Вот твой эпизод. — Зиновий протянул мне раскрытую длинную книжечку.
Я посмотрел — на обложке было написано:
Л. Макевнин
КРУТЫЕ МОРОЗЫ
Сценарий широкоэкранного фильма. Режиссёрская разработка Я. Б. Лейкина.
Ленфильм 1976
Я открыл на своей странице. Вот что там было:
Вот это да!
Я разволновался.
Нет… Так нельзя… Надо мягко, ненавязчиво всё узнать.
— Повезло тебе, — сказал Зиновий, — в сотом кадре снимаешься, в юбилейном!
— А сразу же что… я выскакиваю — и крыша сразу же падает? А не может быть…
— Нет. Ничего не может, — сказал Зиновий. — Не первый раз такие сцены снимаем.
— Но крыша обрушивается ведь. Вдруг…
— Никаких вдруг. Отдельно снимем, как ты там прыгаешь, отдельно рушится крыша. Может, даже в разные дни. Понял?
— А что ж — конюшня сгорит?!