Позади Габрии сначала на юг, а затем, отклоняясь к западу, тянулись горы Дархорн. Где-то за этим изгибом и находилась долина реки Голдрин с расположившимся там зимним лагерем клана Хулинин. Девушка вглядывалась вдаль, надеясь увидеть то, что могло хоть как-то приободрить ее, но все ориентиры, о которых она знала, терялись в багровой дымке. Она стиснула зубы, представляя те мили пути, что предстояло ей преодолеть, и вернулась к своему заданию.
Вскоре она наполнила мешок высохшей травой для лошади и найденными под снегом ягодами для себя. Пищи было явно недостаточно для животного таких размеров, но все же в ней содержались какие-то питательные вещества, и она немного подкрепит хуннули. Лошадь с нетерпением ожидала возвращения девушки, приветствуя ее радостным ржанием.
— Это все, что у меня есть, — сказала Габрия. — Попозже я принесу еще.
Она осторожно положила траву, и кобыла жадно потянулась к предложенному корму, стараясь есть как можно быстрее.
В это время Габрия размышляла над тем, что делать дальше. Она проверяла каждую идею, приходившую ей в голову, независимо от того, насколько нелепой она сперва казалась. Но выход из создавшегося положения виделся только один — она должна будет попытаться откопать лошадь.
К счастью, за ночь вода ушла, оставив только глубокую вязкую грязь. Все свойства, что делали ее ненадежной, помогут теперь вызволить лошадь из плена. Грязь стала вязкой, и на ней можно удержаться. Но если хуннули занервничает и не подпустит девушку к себе, то помочь будет невозможно.
Пожав плечами, Габрия подняла пустой мешок. Она могла только надеяться, что кобыла поймет ее попытки. Девушка брела по размытому дну ручья, сбегавшего в овраг, и наконец, нашла то, что ей было нужно. Вокруг в изобилии валялся гравий и осколки сланца. Она быстро наполнила ими мешок и вернулась к луже. После нескольких таких походов Габрия сложила огромную груду камней на краю ямы.
Затем она отправилась собирать сломанные ветки, прутья, засохший кустарник и все то, что помогло бы ей привести в исполнение свой план. У неподалеку стоящей сосны она срезала ветки с молодыми иголками и подтащила их к выросшей куче. Наконец все было готово.
Слегка задыхаясь, девушка обратилась к лошади:
— Я знаю, что не имею права рассчитывать на твою дружбу, но ты должна доверять мне. Я собираюсь откопать тебя, и поэтому мне нужно быть уверенной, что ты не причинишь вреда.
Хуннули наклонила голову и фыркнула. Приняв это за положительный знак, Габрия направилась к передним ногам лошади, заметив, что голова кобылы повернулась в ее сторону. Лошадь стояла неподвижно, одни только уши были насторожены.
Габрия опустилась на колени возле животного. Длинным плоским обломком она стала соскребать грязь с ее ног. Здесь было неглубоко, и девушка смогла в нескольких местах добраться до мерзлой земли.
— Я собираюсь сделать уступ, так чтобы ты могла стоять не скатываясь.
Хуннули относилась к происходящему спокойно, очевидно, выжидая.
Ближе к полудню Габрия вся взмокла от пота, а грязь покрывала ее, как второй слой одежды. Она встала, вытерла руки о накидку и оглядела работу, на мгновение испытав гордость за себя. Передние ноги лошади были очищены от грязи, копыта стояли на небольшом возвышении из веток, окаймленном камнями и сухим кустарником. Брюхо и лопатки все еще покрывала грязь, но Габрия почувствовала возрождающуюся надежду.
Девушка наскоро перекусила и вернулась к работе. Сперва она соорудила узкую платформу вокруг лошади, чтобы было удобно работать, не опасаясь увязнуть в трясине. Она чистила и скребла каменной лопатой, голыми руками и, в конце концов, удалила всю грязь с боков лошади. Потом, набрав полный мешок гравия, укрепила им платформу. Это была изнурительная работа. Уже вскоре спина Габрии превратилась в одну ноющую боль, кожа на руках была содрана и покрыта волдырями. Лошадь постоянно наблюдала за ней, оставаясь неподвижной, изредка покачивая головой. Один лишь хвост вздрагивал, выдавая ее нетерпение.
Зажглись первые звезды, когда Габрия закончила намеченную работу. Грустно взглянув на лошадь, она промолвила:
— Прости, мне нужен еще один день, и тогда я вызволю тебя отсюда.
Девушка тяжело вздохнула и поднялась на ноги. Откапывание шло медленней, чем она предполагала.
За весь следующий день она очистила лишь маленький участок, окружавший огромное животное. Таким темпом это займет несколько дней, прежде чем она освободит кобылу. Усталая и измученная, Габрия собрала немного травы и насухо вытерла передние ноги лошади, чтобы та не переохладилась. За это она была вознаграждена мягким ржанием.
С удивлением девушка посмотрела на хуннули. Лошадь ответила спокойным взглядом, ее глаза блестели, как черные жемчужины. Внезапно Габрия прильнула к ней, зарывшись в густую гриву. Девушке казалось, что никогда уже после того, что случилось с ее домом и ее семьей, она не сможет испытывать подобное, что все умерло в ней, когда она смотрела на изувеченные тела братьев. Только месть придавала ей силы и наполняла ее сердце. Но вот несчастная, оказавшаяся в ловушке лошадь пробудила родственные чувства; истерзанные остатки ее прежнего бытия безнадежно потянулись к душевному комфорту. Возможно, думала Габрия с безумной надеждой, что прекрасное животное позволит стать ей другом. Если это случится, то такая дружба стоила целой жизни, наполненной трудом.
Спустя некоторое время она встала и вытерла слезы, упрекая себя за несбыточные фантазии. Хуннули подпускала к себе только воинов и мудрых волшебников, но никак не скитающихся девушек. Смешно было даже думать об этом. Габрия хорошенько вычистила одежду и развела огонь. Съев немного хлеба, она уснула раньше, чем погасли последние угольки костра.
Следующее утро встретило ее мрачным рассветом и непродолжительным, но сильным снегопадом. Вершины гор были окутаны покровом из серебристо-серых облаков, по равнине гулял ветер. Проснувшись, Габрия застонала. Она продрогла до костей и была так измучена, что не могла пошевелиться от боли, пронизывающей все тело. Ее плечи и спина ныли, а руки онемели от вчерашнего напряжения. Внимательный осмотр ноги показал, что опухоль еще не спала. Болезненно застонав, Габрия выкинула ботинок прочь. Смахнув снег с плаща, она замотала им лодыжку, надеясь, что ее бедное тело постепенно привыкнет к холоду.
Хуннули наблюдала за ней, пока она завтракала, уже не выказывая нетерпения предыдущего дня. Она и не думала стряхивать упавшие снежинки, которые сверкали на ее черной шкуре как полночные звезды. Габрия взглянула на лошадь с беспокойством, словно бы спрашивая, что случилось. Дикое животное казалось странно ослабленным.
Когда кобыла отказалась от предложенной травы, девушка встревожилась не на шутку. Глаза лошади были пусты и безразличны, как будто все их сияние ушло глубоко внутрь.
— Пожалуйста, скажи мне, что это неправда, — воскликнула Габрия, вздрогнув от пришедшей ей в голову мысли.
Кобыла беспокойно двигалась, поворачивая нос к брюху. Под всей этой грязью трудно было что-либо разглядеть, но одно казалось очевидным: если Габрия не ошибалась, лошадь должна вскоре ожеребиться. Травмы, нанесенные ей во время погони, и два дня, проведенные в холодной воде, привели к преждевременным родам.
Габрия сочувственно посмотрела на распухшие бока кобылы и с отчаянием принялась за дело. Тот объем, который она рассчитывала сделать за два дня, нужно было выполнить сегодня же. Немного грязи скопилось за ночь, но стенки насыпи держались крепко. Продолжив работу, Габрия постепенно откопала живот и задние ноги. Она уже могла видеть очертания жеребенка и надеялась, что работать станет полегче. Кобыла закоченела и ослабла в своей ловушке, и была, вероятно, не в состоянии справиться с тяжелыми родами.
Утро тянулось долго, сопровождаемое снегопадами и изредка пробивавшимися сквозь тяжелые тучи лучами солнца. Габрия прервалась на несколько минут, чтобы собрать побольше камней и веток, а потом продолжала так быстро, как только могло позволить ее израненное тело. Один раз ей пришлось бросить работу и забинтовать кровоточащие раны и ссадины на руках.
Ближе к вечеру силы ее были уже на исходе. Только желание освободить кобылу и ее неродившегося жеребенка придавало ей силы продолжать откапывать. Она работала как автомат: выгребала грязь, отбрасывала ее в сторону, укрепляла насыпь. Боли в руках и спине слились в одну общую боль, которая отступала, когда Габрия принуждала себя работать на пределе человеческой выносливости. Через какое-то время она уже не обращала внимание на снежинки, таявшие сквозь ее одежду, сосредоточившись на борьбе со своей все возрастающей усталостью.
Внезапно кобыла пришла в движение. Слабые толчки пробегали вдоль ее боков, и она раздраженно вскидывала голову. Отчаявшись успокоить лошадь и заставить себя что-то делать, Габрия заговорила вслух:
— Прости, красавица, что это у меня заняло так много времени. Но обещаю тебе, я скоро закончу. Просто я не была готова к чему-либо подобному. — Она горько рассмеялась и отбросила в сторону комок грязи. — Знаешь ли ты, что остается после сожженного селения? Очень мало, почти ничего. Только куча сожженного тряпья, немного почерневшего металла и горы пепла. Много тел — исколотых и израненных, пронзенных стрелой или раздавленных лошадиными копытами, или сожженных, но мертвых. Все мертвы, даже дети. Лошади и домашний скот угнаны. Ничего не остается, только смерть, и пустота, и зловоние…
Хуннули затихла и смотрела на Габрию сверхъестественным взглядом, полным понимания и жалости. Но девушка была слишком занята работой и не могла заметить выражения, промелькнувшего в глазах лошади.
— Ты знаешь, раньше никогда такого не случалось. О, мы часто сражались. Нет ничего, что бы человек клана любил больше честной схватки. Но не такой, совсем не такой. То была резня. — Она смахнула набежавшие слезы. — Я нашла своих братьев всех вместе, — продолжала Габрия мрачно. — Они сражались плечом к плечу, и кровь их врагов лилась ручьем, я видела это. Убийцы забрали с собой раненых и мертвых, но осталось море крови. Мои братья, должно быть, слишком много значили для них. В конце концов какие-то трусы пронзили их копьями, вместо того чтобы сражаться с ними в честном бою… Отец погиб перед нашим шатром, а его преданные воины бились до последнего. В живых не осталось никого.