— А почему не сказала?
— А дура была. Боялась. Он же в ломках невменяемый был. А когда выросла, бояться перестала. Вложила по полной программе.
— Ну и что? Что было дальше?
— А дальше… дальше меня наказали, сказали, ты не имела права скрывать это «безобразие», а его в лучшую клинику в Швейцарию.
— На тебе злость сорвали?
— А что еще оставалось? Конечно, сорвали. Меня под замок, его в психушку, и все.
— Что все?
— Все стало по-прежнему. Марат — Центр Вселенной, он болен, ему нужно больше внимания. Его надо спасать, заботиться… А он ничтожество! Понимаешь, Сонька, он нич-то-же-ство! Слюнтяй! Я ему дозу принесла, он снова сел. Даже не задумался. Тут же въехал.
— Он был такой глупый?
Рената пожала плечами:
— Он был слабохарактерным. Аморфным, как плесень. У него даже слюна потекла, когда я ему дозу принесла. Представляешь, сидит, и слюни текут. Фу, падаль…
— Это было в первый раз или во второй? Я слышала его лечили дважды…
— И в первый, и во второй, — задумчиво произнесла Рената, невидящим взглядом таращась в угол. Она вся ушла в прошлое.
А я была в настоящем прикована к столбу и просто каменела от ужаса. Что я ей — она убила своего брата. Я почти не сомневалась, вопрос был в одном — случайно или намеренно Рената это сделала? Она знала, что принесла брату сверхдозу?
Думаю, да. Такая ненависть искала выход.
Видимо в лице моем что-то такое промелькнуло, Рената перехватила это выражение и усмехнулась:
— Думаешь, я чудовище, да? Принесла дозу… убила…? Нет, Соня, я ему в вену иглу не вставляла, герыч не вводила. Он сам сделал свой выбор — жить нормально, или сдохнуть. Он выбрал сдохнуть. Сам.
— Он знал, что доза слишком большая?
— А зачем? Сколько еще лет можно было нас мучить? Никто из них не понимал, что я сделала им одолжение — он бы никогда не слез с иглы. Он слюнтяй и ничтожество.
«А ты дала ему шанс?» — хотела спросить я, но сказала совершенно другое:
— Тебе не было его жалко? — у нас ведь начиналась игра в жалость…
— Нет, — твердо ответила внучка генерала. — Он изуродовал мне всю жизнь. Он так и остался иконой. Навсегда. Как думаешь, сколько стоит счастливое детство?
— Не знаю, думаю оно бесценно.
— А у меня его вообще не было. Счастливого. Он с дедом на парад, с отцом в офис… а я в школу с гувернанткой. Дед парад принимает, отставник уже, внука на шею посадит, фуражку свою ему нацепит… а я сзади, парад через его задницу гляжу… Дерьмо! Все его выверты — ах, трудный характер у мальчика. Я его ненавижу!!! До сих пор! Сонь, у тебя был брат?
— Нет. У меня е с т ь младшая сестренка.
— Повезло. Ты — старшая. А они тебя любят?
— Кто?
— Родители.
— Да. Но они в разводе.
Рената перестала замечать, что разговаривает с человеком, у которого связаны руки, а у нее за поясом лежит пистолет. В этом она ослепла, но в противоположность начала видеть — меня.
— Я всегда мечтала о сестре, — вздохнула она.
— Но у тебя же есть Миша. Я вижу, как сильно ты его любишь, — подлизалась я.
— Это не то. Это кара.
— За что?
— Я хотела, чтобы он умер. Он и Бьянка. Ходила в церковь, свечки за упокой ставила… Но не получилось, и родился Миша. Слабенький, он тоже несчастный, я ему нужна. Бьянка же не мать, так декорация… — Рената непритворно загрустила.
Как мне хотелось засыпать ее вопросами! О Хорских, о Коваленко, о няне Свете. Теперь я была уверена, что масло в ванной зачем-то разлила Рената…
Но я боялась вновь стать в ее глазах «мерзкой сыщицей». Пока мне удалось ненадолго превратиться в сестру. Ласковую, не слишком любопытную и ненавязчиво родную. Ренаточка всегда мечтала о такой сестричке. Так пусть получит хотя бы привязанную…
— А ведь никто ни в чем не виноват, — сказала вдруг Рената. — Он один во всем виноват… Ты не знаешь, когда он приедет?
Я догадалась, что речь идет о Михаиле Петровиче.
— Завтра днем или ближе к вечеру.
— Завтра? — переспросила она и рывком повернулась к Александру, давно сидящему на ступенях в позе немыслимой усталости: — Ты «маслины» достал?
— Нет, — равнодушно ответил тот.
— Сколько в стволе?
— Четыре.
— Хватит, — кивнула Рената. — Соня, если…
Я так и не узнала, что последовало бы за этим «если». На шнурке, свисающем с шеи Рената запиликал сотовый телефон, и, приказав всем взмахом руки соблюдать тишину, девушка ответила на вызов:
— Да, Любаша, слушаю.
В процессе того, как говорила Любава, лицо Ренаты мрачнело с каждой секундой. Глаза заледенели в неподвижности, губы сдвинулись, брови жили какой-то отдельной жизнью — они то взлетали вверх, то опускались к переносице. Ренату что-то сильно раздражало в рассказе подруги. Очень сильно раздражало.
Я смотрела на нее и думала о том, что, пожалуй, только что был упущен реальный шанс остаться в живых.
Зверь закончил разговор протяжным:
— Чао, — и отпустил телефон болтаться на шнурке.
Три пары глаз в разной степени надежды смотрели на дочь Кутепова. Я надеялась выжить, о чем вопрошали глаза двух братьев, так и осталось тайной.
— Ну? — Саша дернул подбородком.
— Любка засветилась, — хмуро ответила Рената. — Я на ее тачке приехала, она на моей по городу колесила. На светофоре подставилась, топтуны к ней вплотную пристроились и увидели, что за рулем не я… — Подумала пару секунд и заторопилась: — Все, ребята. Времени нет, надо что-то решать.
Зверь, спрятавшийся недавно где-то внутри сумасшедшей девчонки, начал медленно вытягивать лапы и, скаля зубы, вылезать из норы. Пока он лениво потягивался, дрожал шкурой и щурил глаза. Он еще не был голодным. Кровь не дразнила чуткие ноздри, не дыбила шерсть, зверь только принюхивался. Но он — б ы л.
— Шурка, тащи таблетку клофелина, — приказал зверь.
— С ума сошла?! — возмутился тот. — У бабки такая гипертония, она каждую таблетку считает!
— Много текста, Шура, тащи, — лениво поведя бровью, сказала внучка генерала. — Я этот достала, я еще привезу, сейчас некогда спорить.
— Ты достанешь, — буркнул парень, но все же вышел из сарая.
— Рената, ты хочешь меня отравить?! — скорее удивленно, чем испуганно вскрикнула я. Пистолет пугал меня больше, клофелин удивлял.
— Как будто у меня других родственников нет, — в задумчивости произнесла девушка. — Я вот что хочу тебе сказать… сестричка. — Она смотрела на меня так, словно примерялась откуда удобнее начинать откусывать живую плоть. — У тебя есть один крошечный шанс. Прожить подольше. Я слов на ветер не бросаю, спроси моего папу…
— Чего ты хочешь? — встрепенулась я.
— У меня в машине сумка с любашкиными конспектами и диктофон. Сейчас я сочиню тебе текст, ты без выкрутасов, без отсебятины, наговоришь его на диктофон слово в слово. Поняла?
— Поняла, — кивнула я. — Зачем?
— Не твоего ума дело, — усмехнулся очнувшийся хищник.
Что задумала эта сумасшедшая, стало понятно, едва она поднесла к моим глазам лист бумаги с написанными словами: «Дорогие мои, влипла в роман. Не ждите. Целую, ваша Софья». Это сообщение записанное с моего голоса, Рената отправит на автоответчик пентхауза. Как она устроит, что бы никто из домашних не взял трубку, и заработал автоответчик, не знаю. Вероятно, именно для этого ей понадобилась запись. Рената улучит момент, — отвлечет или усыпит родню, — включит диктофон и с моего мобильника отправит сообщение.
И тогда меня точно никто искать не будет.
Текст мне пришлось повторить раз восемь.
— Ну, ну, сестричка, побольше жизнерадостности! — тыча пистолетом в ребра, подбадривала сумасшедшая девчонка. — Кто тебе поверит?! Ты же влюбилась! — и смеялась.
Смеющийся бешеный зверь, это скажу вам, — зрелище. Все вместе взятые тигры и пантеры отдыхают и тихо млеют от зависти. Как и почему я не отключилась и грохнулась в обморок, до сих пор не знаю.
Удовлетворившись моим исполнением, Рената прослушала запись, покачивая головой на каждом знаке препинания, и сунула диктофон в карман джинсового жилета.
На меня смотрела долго. Так неотрывно и безэмоционально разглядывают картину на стене в своей гостиной. Оставить на месте или перевесить чуть левее?
О чем она размышляла, одному дьяволу известно. Но время поджимало, где-то Ренату ждала подруга и, подарив мне улыбку настоящей сестринской дружбы, она сказала так:
— Я никогда никого не обманываю. Я обещала тебе за послушание несколько часов жизни, ты их получишь. — Потом повернулась, подошла к Федору и с той же нежной улыбкой попросила: — Феденька, посмотри на меня, пожалуйста. — Старший из братьев сидел на чурбаке для колки дров. Голова опущена вниз, руки вялыми плетями болтаются у колен, он поднял на Ренату глаза и угрюмо посмотрел. — Я тебя когда-нибудь обманывала, Феденька? — тот потряс немытыми патлами, и Рената утвердительно кивну:
— Я всегда исполняю свои обещания, я никогда никого не обманываю. Я ваш друг. Сейчас мы с Шурой уедем в город. Не очень надолго. Ты останешься с ней. Она будет говорить, она будет обещать тебе золотые горы, она поклянется дать тебе три дня на разграбление Парижа… Запомни, — она обманет. Она нищая ищейка. За копейку готова врать, шпионить, изворачиваться. Я правду говорю? — И ответила сама себе: — Истинную правду. Она — ноль. Я — все. Я тебе обещаю, — на месте этого сарая осенью будет стоять каменный дом. Я когда-нибудь тебя обманывала, Федя? Нет.
— А если она того… в туалет попросится?
— Для нее это уже не важно, — жестко выговорила Рената. — Для тебя тем более. Запомни, — она обманщица. Ищейка. Ноль. — И внимательно присмотревшись к мужику, просительно пропела: — И не напивайся, Феденька. Когда все закончится, я искупаю тебя в «Абсолюте». Или в «Арманьяке». На выбор.
Качественная промывка мозгов закончилась, Рената повернулась к младшему брату и перешла на деловой тон:
— Надо освободить место в сарае. Перегонишь ее машину в город, оставишь у центрального ресторана. Дверцы можешь не закрывать. Бабка спит?