читали, когда Миша маленький зачат был — аккурат в тот месяц, когда Марата не стало. Как Марат умер, так, стало быть, Петрович и давай наследников делать. Только фигуру для этого дела не ту выбрал…
— В каком смысле?
Няня внимательно посмотрела на меня, убедилась, что нет во мне лукавства, и пояснила:
— В смысле науки. Этой… генетической. Как Мишенька народился, не сразу распознали, что он хворый. А уж как распознали, Петрович Бьянку в Швейцарию повез, в клинику. Там им и сказали — не может быть у них здоровых детей. Ген какой-то не такой у обоих.
— Вот оно как, — протянула я. — Какая жалость…
— Ты бы видела, что с Петровичем творилось! Месяц тучей ходил, ни с кем не разговаривал.
— А когда это было?
— Да, почитай, полгода прошло. Он сначала никому о гене-то не сказал, скрывал, стало быть. Переживал очень, что наследников не будет.
— Так у него Рената есть.
— А зачем ему дочка? Ему парень нужон.
— Странный народ эти мужчины, — пробормотала я. — Как в каменном веке живут.
— У нас в деревне случай был, — подняв глаза вверх, Нюся приступила к экскурсу в древнюю историю: — Муж жену чуть до смерти не прибил, когда она ему пятую девчонку народила…
— Так то в деревне, — мгновенно перехватив инициативу, перебила я. — Там пахать и строить надо.
— Ну, может и так, — неожиданно легко согласилась няня. — Дочка-то завсегда родителей приветит, не то что невестка… Ой! Тут к Бьянке родитель в гости приезжал. Чистый цыган, я тебе скажу. Волосы кучерявые, зубы золотом блестят…
— Цыган?! — искренне удивилась я. — Настоящий?!
— Нет, этот, как его… — румынец!
— Румын? — поправила я.
— Да. Настоящий румынец из Румынии. Богатый. Дома в Москве строит. Он в студентах-то с бьянкиной мамой познакомился. Расписались они. А потом, значит, как институт закончил к себе в Румынию вернулся.
— Один?
— Один. А тут, видишь, через тридцать лет родную кровь вспомнил.
— И как Бьянка?
— А никак. Каменная вся. Что есть папаша, что нет его. Она у нас вообще — холодная. Как танцы-то свои танцевала?
— Говорят, замечательно, — прокручивая в голове шустрые сыщицкие мысли, невпопад вякнула я.
Мысли у меня клубились, роились и множились. Появление бьянкиного отца-румынца ненавязчиво легло на разговор о младшем сыне Михаила Петровича: все это завязывалось в одну большую проблему для мадам Кутеповой.
Сын Кутепова и Бьянки не был дауном, но в развитии отставал так заметно, что, глядя на него, я отчего-то чувствовала себя неловко. Мальчик был довольно толстым, с крупной головой и как бы размазанными чертами лица. В два года он с трудом ходил, и няне Свете запрещалось брать его на руки, чтобы ребенок совсем не обленился.
— Только ножками, Света, только ножками. Его надо заставлять ходить самостоятельно.
Няня Бьянку побивалась и выполняла предписания. К Мише каждый будний день приходили то врач-дифектолог, то логопед, то массажист, они занимались с ним, тренировали, а после их ухода ребенок оставался в добрых и мягких Светиных руках. Такая няня — превосходный выбор или редкая удача.
Отношение Бьянки к сыну, я некоторое время понять не могла. Она входила в детскую, прислонялась спиной к стене и, скрестив руки на груди и зябко кутаясь в шаль, долго-долго смотрела на сына. На ее лице застывало непонятное выражение, и пока я его не расшифровывала, то чувствовала полную дезориентацию — любит ли мать сына? Нужен ли он ей?
Потом поняла. Глядя на Мишу, Бьянка чувствовала растерянность. И недоумение. Как у нее, здоровой, молодой женщины мог родиться такой ребенок?! Холодности в ее глазах не было, только растерянность и усталость. Скорее всего, она изводила себя вопросом: «Что и где я сделала не так?!»
Рената же младшего брата обожала. Она плевать хотела на все запреты врачей, таскала ребенка на руках, без усилий подбрасывала вверх, ловила и хохотала вместе с ним. Она могла часами ползать с ним по полу, строить дом из кубиков, листать книжки и вообще — разговаривать, общаться. В первый же вечер в этом доме я видела, как, прижимая к себе дремлющего брата, Рената больше часа сидела в неудобной позе перед чуть слышно работающим телевизором, ждала пока ребенок уснет окончательно и лишь потом передала его Свете. Не забыв чмокнуть в теплую макушку.
Бьянку эта любовь слегка раздражала. Людям свойственно завидовать тому, чего они лишены сами.
…Теперь у одной из подозреваемых, — Бьянку я смело занесла в этот список одной из первых персон, — помимо нездорового ребенка, появился еще и батюшка-проходимец. (Золотые зубы и сказки о «домах в Москве» проходят только у нянюшек-кухарок.) Ребенок требовал расходов и ухода, батя тоже мог на иждивение претендовать… Что если у мадам Кутеповой есть тайны и финансовые трудности?…
— О чем пригорюнилась, девонька? — ласковый голос Нюси вывел меня из задумчивости.
— Да вот… все о жизни. Был человек, и нет его. А правду говорят, что пистолет, из которого этого Яшу убили, из вашего дома пропал? — Возвращение к основной теме далось нелегко, но округлившиеся глаза и текст на едином выдохе, произвели на Нюсю благотворное впечатление.
— Правда, — понизив голос до шепота, сказала она. — Петрович совсем весь извелся. Нелегко своих-то подозревать.
— А почему своих? — совершенно «удивилась» я. — У них прислуги полный дом.
— Прислуга, — фыркнула няня. — Это Поликарпыч что ли? Да он окромя своих поварешек и не видит ничего. А Таська дальше швабры.
— А Света?
— А Светка простодырая. За дитем хорошо смотрит и только-то. Она и из дома-то только с коляской выходит — туда и обратно. Она ж из деревни в город приехала, десять месяцев на маляра поучилась и сразу на крышу в ремонтники попала. Там Бьянка ее и разглядела. Поговорили они про деток, — Светка с десяток братишек и сестренок вынянчила, — Бьянка ее и разыскала после родов.
— Ой, ну и дела, — покачивая головой, протянула я. — Как страшно жить… Это что же — пистолет мои родственники стащили?!
— Ну, насчет т в о и х родственников сказать ничего не могу, а вот м о и, — я сразу поняла, что речь идет о двух няниных воспитанниках — Георгии Павловиче и сыне его Мите, — этого сделать не могли. Митя в тот день вообще наверх не поднимался. Петрович его по телефону попросил Яшу в аэропорту встретить и в гостиницу определить.
— А Георгий Павлович?
Нюся словно уксуса глотнула:
— Ходил. К Мише в кабинет, о чем-то они там разговаривали.
Спрашивать о том, находился ли Георгий Павлович один в кабинете хотя бы какое-то время, я не стала. Нюся врядли об этом знает, это, во-первых, а во-вторых, не стоит надеяться на крепкую дружбу, если я начну лезть с расспросами об ее любимцах. Пока мы только мило перетираем кости ближним и плюшками балуемся.
— Няня, а дядя Миша сильно испугался, когда труп Коваленко в гостинице нашел? Я бы наверное в обморок упала…
— Куда там, в обморок ему, — отмахнулась Нюся. — Бесился. Дом вверх дном перевернул — сам, никакой милиции не угнаться, — Ренатку наказал. Посадил под замок, она до сих пор гулять никуда не ходит. А ты разве не заметила? — няня удивленно посмотрела на меня.
Как ни поразительно, но нет
— Я думала, что Рената у вас домосед…
— Думала она, — растягивая гласные, с укором буркнула Нюся. — Да Ренатка дня дома просидеть не может! Прибежит из института, покрутиться, к отцу поластиться и фью-ю-ю-ють, только ее и видели. То на дискотеки, то на дни рождения…
— А за что Михаил Петрович ее наказал? Может быть, просто зло срывал?
— А кто его поймет. Я Ренатку тогда два дня не видела, она ко мне даже за пирогами не спускалась. Может натворила чего, может, просто так орал. Ренатака тогда первую недельку тихо как мышка просидела, а потом давай бесноваться — отпусти ее на гулянку, да отпусти. Но Петрович тут выдержку проявил — сидеть, я сказал и точка!
— И что Рената?
— Смирилась. Несколько дней голодную забастовку делала, потом смирилась.
Странная ситуация. Почему Кутепов запер дочь дома?! Девятнадцатилетняя девушка, живая как ртуть, яркая, общительная — и под замком. Финансовых рычагов у Кутепова нет, дочь гораздо богаче отца, допрыгается Михаил Петрович до открытого бунта…
— Может быть, они из-за Якова Семеновича поссорились? Мне сказали, что Рената его терпеть не могла.
— А кто его терпел-то? Петровичу все домашние, как один, сказали — видеть Яшку не желаем.
— И Бьянка?
— И Бьянка, — твердо произнесла Нюся. — Зачем он ей? О танцульках напоминать? Бьянка нарочно с соседями на дачу укатила, что б с Семенычем, значит, не встречаться.
— Соседи это Хорские?
— Ага, они прилипалы. Крутятся возле Бьянки словно она медом намазана…
Чету Хорских — Валерию и Алексея — я видела только один раз и то мельком. Меткое словечко няни Нюси «прилипалы» как нельзя лучше характеризовало эту парочку.
— А давно они здесь квартиру снимают, няня Нюся?
— Да почитай полгода уже. Как только Петрович Бьянку из Швейцарии привез, так и они нарисовались.
— Мне показалось, дядя Миша их не очень жалует…
— Не жалует, — согласилась няня. — Но куда ж денешься? Бьянка после клиники шибко расстроенная ходила, а э т и все же развлечение, старые друзья, стало быть…
— Благородно, — кивнула я и добавила: — Досталось Бьянке от жизни. Детей больше не будет, со сценой рассталась…
— Сцена, — махнула ладошкой Нюся. — Да разве ж это сцена! Вот наша Ташка, — артистка! — когда из театра ушла чуть умом не тронулась.
— Да что вы говорите? Ни за что бы не подумала. Наталья Александровна такая уравновешенная женщина.
— Много ты понимаешь в уравновешенных. Артистка она была настоящая. Когда ей колено прострелили она ни сколько ногу, сколько голову лечила. Полгода к мозгоправу ходила, во как переживала!
Судя по последнему тексту, мелкая кулинарная война «верхов с низами» доходила до абсурда. Психические проблемы своей Таши Нюся возводила в ранг добродетели — почти гордилась, — Бьянке в тех же переживаниях было категорически отказано. «Не актриса и все!»