онтиком швейцар. Рядом с ним женщина в черном тренче, для которой он пытается остановить такси.
А на той ли я улице?
Бросаю взгляд на корнер-бар.
В витрине должна мигать неоновая вывеска «ВИЛЛИДЖ ТЭП», но вместо нее я вижу крепкую деревянную панель с латунными буквами, прикрепленную к штанге, раскачивающейся над входом и поскрипывающей на ветру.
Я иду дальше, быстрее и быстрее. Дождь бьет в глаза.
Иду мимо шумных закусочных.
Мимо ресторанов, готовящихся встретить вечерний наплыв посетителей – сияют бокалы, приборы аккуратно разложены на белых льняных скатертях, официанты запоминают меню.
В незнакомой кофейне гремит, усердно перемалывая свежие зерна, эспрессо-машина.
Наше с Дэниелой любимое итальянское заведение выглядит именно так, как и должно, напоминая, что я не ел почти двадцать четыре часа.
Но я не останавливаюсь. Я иду и иду.
Пока не промокаю до нитки.
Пока меня не начинает трясти от холода.
Пока сумерки не спускаются на город и я не оказываюсь перед трехэтажным отелем с решетками на окнах и бьющей в глаза огромной вывеской над входом:
ОТЕЛЬ «РОЯЛЬ»
Не обветшалый и не грязный в прямом смысле слова. Просто забытый. Переживший свои лучшие времена. Такой осталась в моей памяти гостиная в фермерском доме прадедушки в Айове. Старая, отслужившая свое мебель в этом отеле выглядит так, словно стоит там тысячу лет, застывшая во времени, не замечающая, что остальной мир ушел вперед. В воздухе висит запах плесени, а спрятанная аудиосистема ненавязчиво играет джаз. Что-то из 1940-х.
Старичок в смокинге, занимающий место в каморке портье, и глазом не ведет, увидев перед собой промокшего насквозь человека. Просто берет 95 долларов сырой наличности и подает мне ключ от комнаты на третьем этаже.
Лифт страдает судорогами, и пока он ползет вверх, кряхтя, со всей грацией карабкающегося по ступенькам толстяка, я рассматриваю свои искаженные черты в бронзовых дверях кабинки. Свою комнату обнаруживаю, пройдя до середины тускло освещенного коридора, и еще с минуту сражаюсь с допотопным замком.
Номер, мягко говоря, скромный. Одноместная кровать с шаткой металлической рамой и комковатым матрасом. Ванная размером с кладовую. Комод. Ламповый телевизор. И стул возле окна, за которым что-то светится по другую сторону стекла.
Я обхожу кровать, задергиваю штору и выглядываю на улицу. Прямо передо мной верхний край вывески. Я даже вижу, как дождь падает сквозь зеленый неоновый свет.
Внизу, на тротуаре, замечаю прислонившегося к фонарному столбу мужчину. Дымок клубится под дождем, сигарета вспыхивает и гаснет в темном пятне под шляпой.
Кого он ждет? Меня?
Может, это паранойя, но я все же подхожу к двери. Проверяю задвижку и вешаю цепочку. Сбрасываю туфли, раздеваюсь и вытираюсь досуха единственным обнаруженным в ванной полотенцем.
Самое лучшее в номере – старинная чугунная батарея под окном. Включаю ее на полную и подставляю руки под ее теплое дыхание.
Вешаю мокрую одежду на спинку стула и подвигаю его поближе к батарее.
В ящике прикроватного столика нахожу гидеоновскую Библию и растрепанный телефонный справочник Чикаго.
Растянувшись на скрипучей кровати, пролистываю справочник до буквы «Д» и ищу свою фамилию.
Нахожу быстро.
Джейсон Э. Дессен.
Адрес правильный.
Номер телефона правильный.
Телефон стоит тут же, на столике. Снимаю трубку и набираю номер. После четвертого гудка слышу мой собственный голос: «Привет, вы дозвонились до Джейсона, хотя и не вполне, потому что меня здесь нет и ответить вам я не могу. Это запись. Что делать, вы знаете».
Я кладу трубку, не дождавшись сигнала.
Запись в голосовой почте не та, что у нас дома.
Безумие наступает снова, грозя скрутить меня в позу зародыша и расколоть на миллион кусочков.
Но я отгоняю его, повторяя свое новое заклинание.
Я не имею права считать себя сумасшедшим.
Я должен решить эту проблему.
Экспериментальная физика – да что там, вся наука! – тем и занимается, что решает проблемы. Вот только все сразу решить невозможно. Нужно выбрать самую важную. Определить главную цель. Но столкнувшись с громадьем проблем, теряешь концентрацию.
Вот почему начинать следует с малого. Заняться решением посильных задач. Создать своего рода плацдарм. И после того, как ты возьмешься за работу, главный вопрос понемногу начнет проясняться. Так бывает, когда для того, чтобы охватить весь фотомонтаж и воспринять образ в целом, нужно отступить, отойти на несколько шагов.
Мне надо отделить себя от страха, паранойи, ужаса и взяться за проблему так, как если бы я работал в лабораторных условиях – решая поочередно мелкие вопросы.
Создавая тот самый плацдарм.
Самый главный на данный момент вопрос звучит так: что со мной случилось? Дать ответ на него невозможно. Пока невозможно. Кое-какие смутные подозрения у меня, конечно, есть, но подозрения ведут к предвзятости, а предвзятость отнюдь не ведет к истине.
Почему Дэниелы и Чарли не было вчера вечером дома? Почему у меня сложилось впечатление, будто я живу один?
Нет, этот вопрос слишком большой и сложный. Сужаем поле данных.
Где Дэниела и Чарли?
Уже лучше, но нужно сократить еще больше. Где Чарли, знает Дэниела.
Следовательно, начать надо вот с этого: где Дэниела?
Эскизы, которые я видел на стенах в доме, который не мой дом, созданы Дэниелой Варгас. И она подписала их своей девичьей фамилией. Почему?
Я поднимаю руку так, чтобы на нее падал неоновый свет из окна.
Вмятинки на безымянном пальце не видно. Она исчезла.
А может, ее и не было?
Я отрываю нитку от растрепавшегося низа шторы, обматываю ею палец и завязываю узелок – как физическое напоминание о мире и жизни, которые знаю.
Возвращаюсь к телефонной книге, нахожу раздел на «В», пролистываю до Дэниелы Варгас. В Чикаго она такая одна. Вырываю всю страницу и набираю ее номер.
Звук родного голоса, пусть даже и записанного, трогает едва ли не до слез, хотя само сообщение только добавляет беспокойства.
«Вы дозвонились до Дэниелы. Меня нет – пишу. Оставьте сообщение. Чао».
Через час одежда теплая и почти сухая. Я умываюсь, одеваюсь и спускаюсь по лестнице в фойе.
На улице по-прежнему ветрено, но дождь ослабел.
Мужчина, куривший сигарету у фонарного столба, исчез.
От голода немножко кружится голова.
Миную с полдесятка ресторанов и наконец нахожу такой, который не опустошит мои карманы, – пеструю, закопченную пиццерию, где пиццу по-чикагски подают огромными кусками в глубоких тарелках. Внутри свободных мест нет, так что ем на тротуаре, уплетаю за обе щеки. Интересно, то ли это пицца претерпела изменения к лучшему, то ли я настолько проголодался, что уже не разбираю вкуса.
Адрес Дэниелы в Бактауне. После пиццерии у меня осталось 75 долларов. Можно было бы взять такси, но я решаю пройтись пешком.
Потоки машин и пешеходов достигают уровня, привычного для пятничного вечера, и воздух заряжается соответствующей энергией.
Я беру курс на восток – искать свою жену.
Дом Дэниелы – здание из желтого кирпича, фасад которого увит покрасневшим от недавних холодов плющом. Ее девичья фамилия – вторая снизу в первой колонке жильцов на старомодной латунной панели.
Нажимаю кнопку три раза – никто не отвечает.
За высоким оконным стеклом сбоку от двери вижу женщину в вечернем платье и пальто. Она идет по вестибюлю, и ее каблучки звонко цокают по каменному полу. Я отступаю от окна и отворачиваюсь. Дверь открывается.
Женщина говорит по сотовому и, проходя мимо, оставляет легкий запах алкоголя. Похоже, она уже в предвкушении вечернего приключения и, спускаясь по ступенькам, не обращает на меня ни малейшего внимания.
Я успеваю остановить дверь до того, как она захлопнется, и поднимаюсь по лестнице на четвертый этаж.
Дверь Дэниелы в самом конце коридора.
Стучу. Жду.
Ответа нет.
Выхожу в вестибюль, раздумывая, что делать дальше. Ждать здесь ее возвращения? А если ее нет в городе? И что она подумает, если, вернувшись в квартиру, увидит меня болтающимся у дома, как какого-нибудь маньяка?
Подходя к выходу, замечаю доску объявлений, сплошь покрытую листочками – тут и извещения об открытии художественных галерей, и объявления о предстоящих книжных чтениях, и уведомления о поэтических состязаниях.
В глаза бросается самый большой флаер, помещенный в центре доски. Это даже не простая листовка, а афиша с рекламой выставки Дэниелы Варгас в галерее под названием «ШАРМ».
Я останавливаюсь, отыскиваю дату открытия.
Пятница, 2 октября.
Сегодня.
Выхожу на улицу – снова дождь.
Останавливаю такси.
Галерея находится в десятке кварталов от дома, и к тому моменту, когда мы выезжаем на Деймен-авеню, нервы у меня уже натянуты до предела.
Я выхожу из машины и присоединяюсь к хипстерского вида толпе, марширующей под холодным моросящим дождем.
«ШАРМ» размещается в здании бывшей фасовочно-упаковочной фабрики, превращенном ныне в художественную галерею, и очередь желающих попасть внутрь разрослась на полквартала.
Ожидание растягивается до сорока пяти минут, после чего я, несчастный и продрогший под дождем, плачу пятнадцать долларов за входной билет и вместе с группой из десяти человек вхожу в вестибюль. На круговой стене выложены гигантские, в стиле граффити, буквы, составляющие имя и фамилию Дэниелы.
За те пятнадцать лет, что мы вместе, я побывал на многих ее выставках, но никогда не испытывал ничего подобного.
Из скрытой в стене двери выходит худощавый, с бородкой мужчина.
Свет меркнет.
– Я – Стив Конколи, – представляется он, – продюсер того, что вы пришли посмотреть. – Он отрывает пластиковый пакет от диспенсера у двери. – Телефоны складываем в мешочек. Вам вернут их на выходе.