Голоса детей нашего квартала, идущих утром в школу, – звонкие и бурливые, они словно речной поток, бегущий по камням.
Граффити на старых белых кирпичах домов в трех кварталах от нашего, выполненное столь искусно, что его решили не закрашивать.
Затем я вспоминаю детали нашего дома.
Четвертая, вечно скрипящая под ногой ступенька.
Ванная на первом этаже с протекающим краном.
Кухня, всегда встречающая нас по утрам запахом сваренного кофе.
Все те мелочи, внешне неважные и со стороны незначительные, на которых и висит мой мир.
Глава 11
ОСТАЛОСЬ АМПУЛ: 32
В эстетике есть так называемая теория зловещей долины.
Согласно ей, что-то, выглядящее почти как человек – манекен или человекоподобный робот, – вызывает у наблюдателя неприязнь или отвращение. Близкое сходство и при этом несоответствие в чем-то порождают чувство дискомфорта и страха, чего-то одновременно знакомого и чужого, враждебного.
Схожий психологический эффект переживаю и я, когда иду по улицам почти моего Чикаго. Уж лучше б апокалиптический кошмар! Разрушающиеся здания и серые пустоши не производят того впечатления, которое испытываешь, когда, остановившись на углу, где проходил тысячи раз, вдруг понимаешь, что улицы носят другие названия. Когда на месте кофейни, где по утрам всегда перехватываешь чашечку тройного «американо» с соевым молоком, обнаруживаешь винный магазинчик. Или узнаешь, что в твоем городском доме по адресу Элеанор-стрит, 44, живут чужие люди.
Этот Чикаго – уже четвертый после нашего побега из мира болезней и смерти. И каждый из них вот такой – почти дом.
Близится ночь, и поскольку мы предприняли одну за другой четыре попытки и столько же раз принимали препарат, мы решаем не возвращаться в куб.
Отель тот же, на Логан-сквер, где я останавливался в мире Аманды.
Неоновая вывеска здесь красная, а не зеленая, но название то же – «ОТЕЛЬ «РОЯЛЬ», – и сам он такой же чудной, будто застыл во времени, но и отличающийся от того тысячей мелких деталей.
В нашей комнате две двуспальные кровати, и окна, как и в моем прошлом номере, выходят на улицу.
На столик возле телевизора я кладу пластиковые пакеты с туалетными принадлежностями и одеждой из благотворительного магазина.
В иной ситуации я, возможно, поморщился бы при виде помещения, в котором аромат чистящего средства не в состоянии перебить запах плесени и чего-то похуже. Но сегодня он воспринимается как роскошь.
Стаскиваю толстовку и рубашку.
– Я такой грязный, что не смею даже высказаться насчет этого номера.
Бросаю тряпки в бельевую корзину.
Аманда смеется.
– Ну, кто тут грязнее – это еще большой вопрос!
– Удивительно, что они вообще сдали нам комнату.
– Возможно, это говорит кое-что о качестве заведения, с которым мы имеем дело.
Я подхожу к окну, раздвигаю шторы.
Ранний вечер.
Дождь.
Красный отсвет неоновой вывески просачивается в комнату через окно.
Какой сегодня день? Какое число?
– Ванная твоя, – говорю я своей спутнице.
Она достает из пластикового пакета свою одежду, и через минуту я уже слышу звонкий плеск воды о керамическую плитку.
– Боже мой, Джейсон, тебе нужно принять ванну! Ты не представляешь, что это такое!
Я не хочу пачкать постель, поэтому сажусь на ковер возле батареи и, отдавшись исходящим от нее волнам тепла, смотрю в темнеющее за окном небо.
Воспользовавшись советом Аманды, наливаю полную ванну.
Капельки влаги бегут по стенам.
Тепло творит чудеса с моей несчастной поясницей.
Бреюсь. Вопрос идентичности снова не оставляет меня в покое.
Никакого профессора Джейсона Дессена, преподающего физику в Лейкмонт-колледже или каком-либо другом местном учебном заведении, здесь нет, но есть ли я где-то еще?
В другом городе.
В другой стране.
Может быть, с другой женщиной, под другим именем, на другой работе…
Если да и если я не учу физике студентов колледжа, а работаю механиком в автомастерской и лежу целыми днями под поломанными машинами, остаюсь ли я тем же человеком на некоем существенном, самом фундаментальном уровне?
И что это за уровень?
Если убрать все внешние атрибуты личности и образа жизни, то каковы те базовые компоненты, которые делают меня мной?
Через час я выхожу из ванной – впервые за несколько дней чистый, в джинсах, клетчатой рубашке на пуговицах и старых «тимберлендах». Ботинки на полразмера великоваты, но это неудобство компенсируют толстые шерстяные носки.
– Сойдет, – заключает Аманда, окинув меня критическим взглядом.
– Ты и сама неплохо выглядишь.
Ее наряд состоит из черных джинсов, ботинок, белой футболки и черной кожаной куртки, выдающей вредную привычку своего прежнего владельца запахом табачного дыма.
Лежа на кровати, она смотрит незнакомое мне телешоу, а потом поднимает голову.
– Знаешь, о чем я думаю?
– О чем?
– О бутылочке вина. О плотном обеде – чтоб гора еды. О десертах – всех, что только есть в меню. Это к тому, что такой голодной я не была со времен колледжа.
– Мультивселенская диета.
Аманда смеется, и слышать это приятно.
Минут двадцать мы гуляем под дождем – мне интересно, есть ли в этом мире хотя бы один из моих любимых ресторанов.
Один есть, и я радуюсь, словно встретил друга в чужом городе.
Уютное, хипстерское местечко – отзвук старой чикагской гостиницы.
Столика приходится ждать, и мы топчемся в баре, пока в дальнем углу, у забрызганного дождем окна, не освобождается пара стульев.
Садимся. Заказываем коктейли.
Потом вино.
Тарелочки все прибывают и прибывают.
Ловим кайф от выпивки, и разговор вертится по большей части на близких моменту темах.
О еде.
О том, как хорошо в тепле и под крышей.
А о кубе никто даже не вспоминает.
Аманда говорит, что я выгляжу как лесоруб.
Я говорю, что она смахивает на подружку какого-нибудь байкера.
Мы смеемся, хохочем – наверное, до неприличия громко, но нам это надо.
– Справишься тут без меня? – спрашивает Лукас, поднимаясь из-за стола, чтобы сходить в туалет.
– С места не сдвинусь.
Но она все равно оглядывается.
Я провожаю ее взглядом – она проходит к бару и исчезает за углом.
Остаюсь один. Ситуация почти невыносимо заурядная. Окидываю взглядом зал, останавливаясь на лицах официантов, посетителей… Десятка два шумных разговоров сливаются в бессмысленный, неразборчивый гул.
А если бы люди знали то, что знаю я?
Возвращаемся. Холодно и мокро.
Возле отеля замечаю мигающую через дорогу вывеску местного бара, «Виллидж тэп». Поворачиваюсь к своей спутнице:
– Как насчет по стаканчику на ночь?
Время позднее, и обычная для вечера компания изрядно поредела.
Садимся у бара. Бармен у тачскрина проверяет чей-то билет. Закончив, поворачивается и смотрит сначала на Аманду, потом на меня. Бармен – Мэтт. В моем мире Мэтт обслуживал меня, наверное, тысячу раз. В тот мой последний вечер он наливал нам с Райаном Холдером.
Но сейчас в его взгляде ни намека на узнавание. Обычная, ничего не значащая любезность.
– Что будете, ребята?
Аманда заказывает вина. Я прошу пива.
Мэтт открывает кран. Наклоняюсь к Лукас и шепчу ей на ухо:
– Я знаю этого бармена. А вот он меня не узнает.
– Ты его знаешь? Это как?
– Это бар, куда я обычно хожу у себя дома.
– Нет. Это не твой бар. И, разумеется, он не узнает тебя. А чего ты ждал?
– Просто как-то чудно. Здесь все точь-в-точь как и должно быть.
Мэтт приносит выпивку.
– Хотите открыть счет?
У меня нет ни кредитки, ни какого-либо удостоверения – ничего, кроме трубочки налички во внутреннем кармане куртки, рядом с нашими оставшимися ампулами.
– Сегодня наличными. – Опускаю руку в карман за деньгами. – Кстати, меня зовут Джейсон.
– Мэтт, – представляется бармен.
– Симпатичное местечко. Ваше?
– Ага.
Местному Мэтту, похоже, абсолютно наплевать, что я думаю о его баре, и от этого безразличия становится печально и пусто. Аманда улавливает что-то и, когда бармен уходит, поднимает бокал и чокается с моей пинтой.
– За хороший ужин, теплую постель и за то, что мы еще живы.
В номере мы выключаем свет и раздеваемся в темноте. Постель воспринимается как чудо, из чего следует, что судить о качестве номера объективно я уже не в состоянии.
– Ты запер дверь? – спрашивает Аманда со своей стороны комнаты.
– Да.
Я закрываю глаза. Слышу, как дождь стучит в окно. Время от времени – шум проезжающей по мокрой улице машины.
– Хороший был вечер, – говорит Лукас.
– Хороший. По кубу я не скучаю, но без него как-то непривычно.
– Не знаю, как для тебя, но для меня прежний мир становится чем-то призрачным. Знаешь, как бывает со сном? Идет время, стираются краски, забывается логика событий, слабеет твоя эмоциональная связь с ним…
– Думаешь, ты когда-нибудь совсем его забудешь? Твой мир?
– Не знаю. Я только чувствую, что он отдаляется и уже не воспринимается как реальный. Потому что он и не реальный больше. Единственное, что реально сейчас, – этот город. Эта комната. Кровать. Ты и я.
Проснувшись посреди ночи, обнаруживаю рядом Аманду.
Ничего особенного. Мы много раз спали так в кубе. Обнявшись в темноте, две заблудших души.
Единственная разница в том, что сейчас на нас почти ничего нет, кроме нижнего белья, и у нее такая мягкая кожа…
За шторами дрожит неоновый свет.
Аманда находит в темноте мою руку и кладет ее себе на талию. А потом поворачивается ко мне.
– Ты лучше, чем он. Лучше как человек.
– Он? Кто? – не сразу понимаю я.
– Тот Джейсон, которого я знала.
– Надеюсь. Господи… – Я улыбаюсь – шутка. Аманда смотрит на меня своими полуночными глазами. В последнее время мы часто смотрели друг на друга, но сегодня в ее взгляде заметно что-то другое.