яски быстро разметает. – Вижу же, что тебя что-то беспокоит.
– Видит он! – сердито проворчал Каравай. – Ты, когда с Павелецкой свалил, подумал о том, что нас подставляешь?
– Извини, дядь Миш, так было нужно.
– По-прежнему ничего не хочешь объяснить?
– Не могу. Это очень личное. Шрам сильно разозлился?
– Да откуда я знаю? – Каравай тихо рассмеялся, охнул, переменился в лице, осторожно коснулся груди – но что там можно прощупать сквозь такой слой одежды и защитного снаряжения. – Мы как обнаружили твой побег, так сразу за тобой и дунули. Рассудили, что чем раньше найдем тебя в целости и сохранности, тем меньше наши с Соленым задницы пострадают. Соленый и в правду цел, а вот я… Никак не рассчитывал в такую мясорубку угодить. Не пойму только, почему сейчас такая боль накатила? На станции было терпимо.
– У тебя в грудной кости трещина, дядь Миш, – пояснила Наташка. – Тебе лежать надо. И врачу бы хорошему показаться…
– Это на Новокузнецкой-то? – пожилой сталкер снова хотел рассмеяться, но скрипнул зубами и тяжело задышал. – Ладно, выдвигайтесь уже, нечего время терять. Ни пуха… А я пока постараюсь Шраму на глаза не попадаться, пока не вернетесь. Отлежусь…
– К черту, дядь Миш! Поехали, Кирпич.
Взрыкнув, квадроцикл тронул с места и неторопливо, приноравливаясь к тяжести ноши, покатил вперед по улице. Глядя на фигуры провожающих – Каравая и Косаря, быстро тающие в снежной круговерти, Наташа вдруг отчетливо осознала – в метро они действительно больше не вернутся.
Грешник выбрался на берег вслед за пятеркой бродяг – по обвалившемуся участку парапета.
Вонзил лыжные палки в снег, оглянулся.
Новокузнецкие растянулись по заснеженному полотну реки длинной цепочкой, конец которой терялся метрах в сорока, за занавесью из густо валивших с небес пушистых белых хлопьев. Этот чертов снегопад и кстати, и некстати. Зверье не любит такую погоду, но и пробивать лыжню в рыхлом снегу – задачка не из приятных.
Грешник единственный шел без маски. Любая защита, стеснявшая дыхание и движение, обрыдла до тошноты. Да и бродяги обещали провести по местам, где опасную дозу радиации не схватишь. К черту перестраховку, и так половину жизни – как подопытная крыса в лаборатории. Кроме того, поговорить, если что, можно без дурацких затруднений, не нужно напрягать голосовые связки, чтобы тебя расслышали. У остальных лица были скрыты панорамками. Добра у новокузнецких оказалось вполне достаточно для хорошего снаряжения группы, но ничего лишнего Грешник брать не разрешил – только оружие и боеприпасы. В дополнение к автоматам и карабинам группе досталось восемь одноразовых гранатометов «Муха», ровно столько содержалось в обнаруженном на складе ящике. На тот случай, если двери Убежища придется вскрывать шумно и быстро – инструмент в самый раз. Если, конечно, за столько лет это старье не выдохлось. Запаянную жестянку с Ф-1 тоже вскрыли и полностью разобрали – все двадцать штук «лимонок» разошлись по рукам. Прихватили и одну снайперку – СВУ, на складе Учителя такого добра было несколько штук, но толком обращаться с ними умел лишь Заика – один из трех следопытов, попавших в отряд вместе с остальным сбродом с Новокузнецкой. Другие два – Горелка и Точило, предпочитали автоматы.
Бродяги, остановившись на десяток шагов впереди Грешника, перед густыми зарослями из низкорослых деревьев и кустов, которые сплошным заснеженным валом тянулись вдоль берега, тоже наблюдали за медлительными новокузнецкими. За плечами каждого торчала труба гранатомета – потребовали в качестве аванса, пришлось согласиться. Остальные три «Мухи» тащили следопыты. Тут дело тонкое, доверять такое вооружение кому попало не стоило, не дай бог попадет в руки паникера – проблем не оберешься. А следопыты не только хорошо знали, с какого конца за трубу браться, но и в каких случаях стоит ее применять. Впрочем, Грешник не преминул подстраховаться и запретил использовать оружие без его прямого приказа.
– Первый, – негромко окликнул Грешник. – Есть тут подходящее место для короткого привала?
– Да, почти сразу за зарослями, – старшой бродяг ткнул большим пальцем за спину. – Как раз по ходу движения, по улице до поворота – там двухэтажный домишко на углу. Мы там уже останавливались. Безопасно.
– Веди туда этих гавриков, – распорядился Поляков. – Ждите меня.
Не обращая внимая на запыхавшихся бойцов, проходивших мимо и нырявших один за другим в проход в зарослях, Грешник остался поджидать Фиксу – тот топал в арьергарде и еще не показался из снегопада. Сам он ни малейшей усталости не чувствовал. Но эти люди – не он, так что придется позаботиться об их физическом состоянии до места назначения. Пушечное мясо понадобится все, сколько есть.
Поляков плохо ориентировался среди развалин мертвого города. Во-первых, одно дело, когда в мирное время двадцать лет назад колесил по улицам и проспектам в собственной тачке, поглядывая на экранчик навигатора, и совсем иное – когда сейчас прешь пехом, причем маршрутом, которым никогда не ходил. А во-вторых, рельеф давно уже изменился до полной неузнаваемости. Дома разрушены, улицы завалены хламом или заросли мутировавшей флорой так, что не продерешься, указатели и таблички поржавели, рассыпались трухой. Все районы, где когда-то жили сотни тысяч людей, теперь превратились в дикие пустоши развалин, населенных лишь зверьем. Сталкеры да дикие караванщики – вот и все, кто ориентировался здесь более-менее уверенно. Но ни один из следопытов Учителя толком не знал района, в котором придется действовать. Вот и выходило, что встретить бродяг на Новокузнецкой, где он едва не загнулся – большая удача. Прямо подарок судьбы. Собственно, если бы не след, тянущийся за ними еще от Убежища, он бы не дошел до Автозаводской. И уж тем более не нашел бы пути обратно. Может, вичуха, в лапах которой он побывал, и доставившая его туда, где он нашел помощь, это тоже знак? Эта мысль заставила губы скривиться в мрачной усмешке. Неплохо прокатился. Прямо доставка авиапочтой…
Грешника устроил маршрут, предложенный бродягами. Они же и вели отряд, отлично зная местность и ее особенности, где и какое зверье обитает. И умело обходили опасные зоны. Сушу предстояло пересечь частично по Третьему транспортному кольцу, затем по боковой эстакаде предстоял спуск по улице Трофимова до Кожуховского затона, дальше опять большой отрезок по льду – примерно до линии разрушенных шлюзов, километра два… Там путь был уже знаком. Поляков именно так и двигался, когда направлялся к Автозаводской. Бродяги также рассказали о стае клыканов, которым едва не попали на закуску в районе злополучной станции. Но теперь Автозаводская останется в стороне, заходить на нее нет нужды, и клыканы будут не опасны.
По снегу, прикрывшему лед толстым и вязким покрывалом, неторопливым маршем двигались целый час, пробивая дорогу кто лыжами, а кто и снегоступами. Та еще заморочка – снегоступы хотя условно и можно назвать укороченными лыжами, но манера ходьбы на них совсем другая. В них хорошо топать по сложно-пересеченной местности, особенно на склонах, но в скорости движения они значительно уступают настоящим лыжам. Ничего, пусть и не сразу, но приноровились, выработали общую скорость, устроившую всех. Тянули по реке, сколько смогли, но все-таки вскоре пришлось выбираться на берег. Москва-река сама по себе не подарок – изгибается и петляет среди городских районов так, что сократить путь через сушу, срезая особенно сильные изгибы, не получается. Бродяги, собственно, срезать и предложили – вывели к улице, которая коротким отрезком пролегала вдоль русла реки, а потом странным зигзагом уходила в глубь разрушенных кварталов. Они даже название этих улиц помнили, хотя табличек почти не сохранилось. Ленинская Слобода… вербальный осколок прошлого.
За этот час пути Поляков о многом успел поразмыслить. Активная прогулка хорошо прочищает мозги.
И первоначальная мысль уничтожить всех обитателей Убежища, очаг заразы, уже отошла на задний план, уступила другому намерению. Месть, само собой, должна свершиться, суровая и справедливая, но теперь не это стало главным. Он и не подозревал, насколько власть, настоящая власть заводит, будоражит нервы, доставляет кайф. Он ломал волю этих людей легко и безжалостно, и ему это чертовски понравилось. Почему он не уничтожил Храмового раньше? Почему жил одним днем, наплевав на будущее? Если бы во главе Затворников стоял он, то его жена осталась бы жива, и жизни дочери ничто бы не угрожало.
Зараза… Любопытная тема. Очень. Очень волнующая. Он ведь и не подозревал, что и сам поражен этой дрянью. Даже подумать не мог, почему-то всегда казалось, что кто угодно, но только не он. Но когда на его глазах дочь и жена исчезли в гудящем пламени бытовки, у него внутри что-то надломилось. И «зараза» этим как-то воспользовалась, завладела его организмом, сжигаемым горем и ненавистью. Теперь-то он знал, что Фиона еще жива. И если с ней что-то случится, пока он добирается до убежища, то Храмовому придется ответить за это сполна. Быстро он точно не умрет.
Интересно, что сделал Храмовой со своим пацаном после нападения? Это ведь не было сном или бредом. Грешник действительно побывал в его теле, и подвела лишь хилая мышечная масса Андрюхи, иначе бы уделал старого приятеля рукой собственного сына. Вот была бы ирония… Возможно, он еще сумеет помочь пацану, если тот жив. Поляков не знал, как именно, но чувствовал, что может. Вот доберется – и разберется на месте, что к чему. Он хоть и старался гнать ненужные мысли прочь, обдумывая планы мести, но все же эти двое бауманцев, о которых Поляков кое-что слышал, пока находился на Новокузнецкой, явно что-то сделали с ним, превратив его слабость в силу… Поразительно. Оказывается, на заразу есть управа. Жаль, что увидеть искателей он не смог – парень исчез на Северной, девушка – на самой Новокузнецкой, и Поляков решил не искать их, не терять время. Но знал, что они живы. Чувствовал с ними некую глубинную связь. Когда бункер будет захвачен, придется их найти, и тогда он заставит их поделиться своими секретами. Если он сумеет искоренить в Убежище болезнь, то люди пойдут за ним безоговорочно, без всякого давления. Будут преданы ему по гроб жизни. Придется лишь поставить к стенке только самых рьяных и преданных сторонников Храмового, но таких ведь немного. Женщины, опять же, их вроде как и не за что. Не говоря уже про детей, но их в Убежище всего пятеро, выключая сына Храмового, разных возрастов, от пяти до четырнадцати. Неурожайное нынче время на детей-то…