Господи, что же она натворила… Это ведь она так хотела вырваться в большое метро, где обитают не эти пять десятков недобитков, а настоящие люди с настоящими проблемами. Это ведь она настояла уйти тогда, хотя отец был не готов. Она всегда была упряма, слишком упряма, но всю жизнь это сходило ей с рук. Дочь Грешника – никто не смел ее трогать, даже Храмовой, хотя и не скрывал своей мужской заинтересованности. Девочка давно превратилась в женщину – хорошо сложенную благодаря физическим упражнениям, которыми ее каждый день заставлял заниматься отец. Больше никого не заставлял, только ее, но Фионе это было даже в охотку. Работа со штангой, приседания, бег, удары по боксерской груше – зал Убежища был неплохо оснащен.
И она не понимала тех, кто воротил нос от тренажеров. Чем еще занять время? Хозработы ее, понятное дело, не касались. Книги, семья, тренировки. И беспросветное будущее. Ей давно уже пора было подыскать себе пару, и не только потому, что отец с матерью ей об этом напоминали, она и сама прекрасно осознавала, что вечно в девках сидеть – молодость профукать. Мать сетовала, что она слишком разборчивая, слишком привередливая. Но ни один из обитателей Убежища ее не интересовал ни как мужчина, ни как личность. Нельзя же жить с человеком, которого абсолютно не уважаешь, чье мнение тебя совершенно не интересует… Еще мать говорила, что она идеалистка, а в жизни все гораздо проще и сложнее одновременно, что большинство живет по принципу – стерпится-слюбится, потому что вдвоем, даже если человека не любишь, одиночество все равно переносится легче. Но Фиона таких доводов не принимала. Ни сердцем, ни умом.
Нет, все-таки один был. Валентин. Неглупый, начитанный, всего на десять лет старше нее, с ним у нее могло сложиться, да и он неровно к ней дышал… Даже удивительно, что его родным братом был недалекий, скудоумный Увалень. Как же они непохожи друг на друга… И он же оказался одним из немногих, кто набрался духу уйти из Убежища. Подговорил еще одного приятеля, но выдал себя раньше времени, приготовления к побегу были слишком явные… Одежда, сухпаек, оружие… Если бы хоть сталкером был, но нет. Очень неосмотрительно. Взяли их прямо в жилище. Завхоз и донес. На собственного племянника. Тупая скотина… Думал, что его родственника Храмовой пощадит, погрозит пальцем и отпустит с миром. Не отпустил. Закон для всех один. Закон Храмового. Отец казнил их обоих, всадил по пуле в лоб. Она не видела, не пошла на это смотреть. И до сих пор не могла простить отцу, что не вмешался, выполнил работу без малейших колебаний… Но он всегда убивал легко. А когда их втроем взяли в дежурке, этот моральный урод Головин еще посмел обвинять отца, хотя тот, кто отдал приказ о казни, стоял рядом.
Проклятый Храмовой.
Этот бункер достался ему на халяву. Есть такие баловни судьбы – родиться в зажиточной семье, выучиться в престижной школе, получить по блату работу с барского плеча папашки, преуспеть в жизни, не ударив и пальцем о палец… Таким был Храмовой. Сеть компьютерных магазинов досталась ему в готовом виде, выкупил отец, владелец банка. А бункер перешел в наследство от бывшего приятеля Муханова: этот чудак, весьма преуспевающий в прежней жизни, все свое состояние вгрохал, чтобы переоборудовать какие-то старые катакомбы в хорошо оснащенное убежище, рассчитанное на долговременное автономное проживание. Ирония судьбы – хозяин умер на пороге убежища, и его захапал Храмовой… Мутантов еще тогда не было, буквально в ста метрах от цели столкнулись со стаей обыкновенных собак… голодных, одичавших и озверевших до полной потери страха перед человеком. Мир изменился, и человек перестал быть для них хозяином. Фи тогда было всего шесть, и она хорошо запомнила нападение, весь тот ужас, когда псы рвали людей на части… От них отбились, и не в последнюю очередь благодаря отцу…
Храмовой приходил сюда уже дважды. Костолом держал ее под одеялом раздетой догола не только из-за того, чтобы легче было обрабатывать ожоги. Демонстрировал хозяину. Да и самому Костолому доставляло удовольствие ее разглядывать, пока Храмового не было рядом. Жуткие ожоги его не смущали. Сама-то Фи не видела, не могла поднять веки. Но слышала, как о ней говорят. А вот Храмовой нос воротил. Собрался ждать, пока на ней все заживет. И пока она придет в себя. Если бы смогла, рассмеялась бы ему в лицо. Не положи Храмовой на нее глаз, Костолом уже использовал бы ее… по назначению, как обычно они выражаются, эти скоты. Просто трахал бы в перерывах между перевязками, как живую, бессловесную, покорную куклу. Он об этом часто рассуждал вслух, когда был уверен, что его никто не слышат. Дурацкая привычка – разговаривать с самим собой. Но зато теперь она отлично знает обо всех его гаденьких желаниях и подленьких мыслишках. Новость о том, что она изуродована, оставила Фи равнодушной. Гибель мамы… Слишком сильный стресс пришлось пережить, не до красоты. Теперь она морально готовилась лишь к тому, чтобы удушить эту тварь, как только у нее появится такая возможность… Лучше, конечно, Храмового. На худой конец – и Костолом сойдет…
Что там за шум, за дверью?
Мысли Фи сбились, она прислушалась.
Судя по шарканью и скрипу, Костолом тоже решил выяснить причину суеты.
– Чего это вы тут… а, проводку тянете. А че, Микса, обрыв так не нашли?
– Не. Задолбался я с Коляном по стенам лазить, проверять. Проще новую нитку кинуть, проводов-то у нас навалом. А то зверье уже хаметь начало, наши видели парочку упырей недалеко от забора, принюхиваются, гады. Сеанса усмирения ведь не было. А палить – себе дороже, еще больше сбежится выяснять, что происходит.
– Хмм… Есть же вроде какие-то инструменты, чтобы обрыв найти, нет?
– А хрен их знает, где они. Грешник же всем этим хозяйством занимался. Да и кто ими, кроме него, пользоваться умеет? А новую проводку протянуть – любой мужик справится.
– Ну, не скажи. Я в этом ничего не понимаю, мне как-то скальпель милее…
– Слушай, Костоломыч, у тебя спирт есть? Налей сто грамм для протирки контактов, а? Мне сто и Коляну пятьдесят. А то работать еще надо.
– Да вы тут и так как мухи сонные, какой вам спирт… Эй, эй, ты куда это?
– Да я только взгляну, не суетись.
– Осади, сказал!
– Да спокойно, док. Не тронем, мы же в курсе, что Храмовой за ней приглядывает лично. Только взглянем. Любопытно же. Видел я ту бытовку – все стены обуглены, от добра ничего не осталось. Не представляю, как там можно было выжить… – Тяжелые шаги грузного человека. – Черт, ну и вонища… Так и не шевелится?
«На себя посмотри, мудила, – с холодной яростью подумала Фиона. – Воняет, как от помойного ведра». Коляна и Миксу она знала очень хорошо, как и всех из Убежища. Эти двое пятидесятилетних обалдуев считались оружейниками лишь потому, что Храмовой поставил их присматривать за помещением с оружием. Бездари абсолютные. Кроме самого примитивного ремонта, им ничего доверить было нельзя. Ну и чистка оружия, само собой, за два десятка лет этому нехитрому занятию и упыря можно научить, если, конечно, поймать и приручить. Оба неженатые – женщин на всех в Убежище не хватало, так уж получилось с самого начала, что мужиков набрали гораздо больше, когда много лет назад собирали контингент по поселениям и со станций метро… Сейчас, когда несчастья и время выкосили самых активных или самых неудачливых, пропорции почти сравнялись, но этим двоим все равно не перепало. Поэтому пускали слюни при виде любой особи женского пола, показавшейся в поле зрения.
– И как ты ее лечишь, а, Костоломыч?
– Как, как… физрастворчику, чтобы вывести токсины, глюкозы для питания внутривенно, марлевые повязочки сменить, иначе загнаивается, и интоксикация доконает… тьфу, чего ты мне тут зубы заговариваешь?! Тебя это вообще не касается. Ты куда это полез?! А ну прикрой обратно! Убери лапы, кому говорю! Голой девки никогда не видел, что ли?
– Да погоди ты… – Колян засопел совсем близко. Фиона внутренне напряглась. Эта тварь ее щупала. Дрожащие от возбуждения чужие пальцы тискали ляжку, подбираясь к внутренней стороне бедра. Даже не знаешь теперь, радоваться или нет, что не можешь пошевелиться. – Да уж… Если и выкарабкается, красавицей уже не будет… Как Храмовой с ней спать собрался? Это же кошмар теперь, а не девка, не дай бог проснешься глубокой ночью и узришь рядом такое личико…
– Спать – это громко сказано, – насмешливо пояснил Костолом. – Не спать, а так, подсыпать. Ему лишь бы пузо ей надуть, наследника хочет. Простынкой личико прикроет, и дело сделает.
Оба «оружейника» громко заржали.
– Оно и правильно, баба есть баба, между ног-то у всех одинаково, – согласился Микса. – Слушай, а может, ей на пользу активные физические упражнения пойдут? Мы с Коляном аккуратненько, никто и не узнает, если, конечно, ты сам не проговоришься… Нет ведь больше Грешника, был да сплыл, теперь все можно…
Почему-то Фиона не сомневалась, что услышит нечто подобное. И все равно внутри все всколыхнулось от ярости и омерзения. Она рванулась изо всех сил, пытаясь сбросить с себя проклятое оцепенение, но ничего не вышло. Ни одна мышца не дрогнула. Будь у нее возможность встать, то быстро повыбивала бы этим скотам зубы… Она знала, что отец жив. При ней ведь разговаривали, не стесняясь. Словно она мертва. А она просто почему-то не могла двигаться. И Фи была железно уверена – отец вернется. Если уж сумел вырваться из того огненного ада, то вернется, и когда это случится, этим недочеловекам небо с овчинку покажется. Они ведь и сейчас его боятся, даже когда Полякова нет рядом, она это чувствует. Недаром уже бегают по убежищу как кипятком в зад ошпаренные, чинят проводку… Это отец хорошо придумал – лишить затворников главного оружия перед уходом.
– Так! А ну валите отсюда! – судя по голосу, Костолома предложение бездельников тоже разозлило и встревожило не на шутку. Но он больше испугался за свою шкуру, а не за пациентку. Храмовой ведь, если только подозрение возникнет, башку оторвет. – Совсем тут одичали! Если уж так неймется, друг друга ублажайте, вам не привыкать!