ТЕМНАЯ ОХОТА
Редактор-составитель С. А. Смирнов
Фонд социальных изобретений СССР
Программа «ДИАЛОГ КУЛЬТУР»
Издательство «ВОЗДУШНЫЙ ТРАНСПОРТ»
«ИНИЦИАЛ»
1990 год
В. ПокровскийВРЕМЯ ТЕМНОЙ ОХОТЫ
В. Покровский. Время темной охоты.
Сб. «Современная фантастика»,
Москва, «Книжная палата», 1988
Пройдет одиннадцать земных лет, и патрульный Второй Космической службы Виктор Новожилов снова попадает на Уалауала. В космосе стареют быстро. В свои тридцать шесть он будет выглядеть на все сорок пять, отпустит усы, станет брить щеки два раза в день и приобретет дурную привычку массировать мешки под глазами. Угрюмый от природы, он станет непроницаемо мрачен, за глаза его будут звать «Старик», но живот его останется плоским, движения быстрыми, и только он сам будет знать о том, что работать во Второй Службе ему осталось совсем немного, что скоро на Землю, скоро все кончится— и пора сходить с трассы.
Он поймет, что откладывать уже нельзя, сядет в свой катер и направит его на Уалу.
За сто восемьдесят пять лет существования земной колонии на этой планете сюда завезут множество всякой живности, но лишь мангусты смогут к ней приспособиться. Да еще лошади — но те будут стремительно вымирать. Маленький, в двадцать голов, табун будет кочевать с места на место, спасаясь от ночных хищников, и на потомство просто не останется времени.
Когда Виктор спустится сюда, его катер раздавит при посадке нору мангуст, и все семейство, кроме одного мангустенка, погибнет. Малыш побежит прочь, петляя между огромными толстыми листьями. Непривычный к свету, он в ужасе будет шарахаться из стороны в сторону, пока не наткнется на палианду, которую колонисты в свое время прозвали «Собачья».
А Виктор пройдет к поселку. Чуда, ожидаемого с такой страстью, не произойдет. Потом он вспомнит, что крылья на катере не убраны, что надо, пока не поздно, исправлять ошибку, а стало быть, пора возвращаться: здесь никто не может сказать, в какое время и где упадет солнце («прекратит дневной танец», как говорят пеулы) и последним лучом даст сигнал к началу темной охоты, времени, когда человеку не стоит оставаться на открытом пространстве.
Птицы, вспугнутые его приходом, снова опустятся на землю разноцветной тучей, положат клювы под животы, зароются в пыль, и снова наступит торжественная гудящая тишина. Все дома вокруг — и приземистые хижины времен Пожара, и кряжистые «грибки» постройки Косматого-отца, и коттеджи, выращенные из зародышей уже в последние годы перед Инцидентом — все они окажутся трупами тех домов, что стояли здесь раньше. Окна разбиты, двери выломаны, на поблекших стенах — желтая плесень, спутник заброшенности, и все заборы повалены.
Виктор замрет посреди улицы. Полоса вздувшейся пыли отметит дорогу, какой он пришел сюда. Будет жарко, необычно жарко для этого времени года, хотя разве можно говорить что-нибудь о климате этой планеты, где даже сутки не равны друг другу по времени?
Трудно сказать, кто является истинным виновником всего случившегося, в особенности Инцидента на Уале.
Одни будут обвинять колонистов; другие — бить себя в грудь, мол мы, земляне, не поняли, не так подошли; третьи в поисках причин заберутся в дебри истории и всю ответственность возложат на тех, кто раздул сенсацию вокруг Уалы, кто добился основания исследовательского комплекса, совершенно не думая о том, что Земля еще не готова к такому шагу, что, в конце концов, она просто не могла в то время должным образом содержать поселение на другом краю Галактики. Все эти люди будут искать виноватого, все они будут твердо уверены, что виноватый есть, что его необходимо, если не наказать, то, по крайней мере, найти.
Каждый будет прав и не прав и, может быть, более всех окажется прав тот, кто вообще не будет искать виновных, а займется исправлением ситуации.
Разумеется, колонизация была преждевременной. Земля не имела ни ресурсов на такую обширную экспедицию, ни времени, которое следовало бы ей уделить, ни особой нужды в ней.
Но послушайте… Планета-сенсация, уникальная уже своей прецессирующей орбитой (Уала вращается не вокруг своей оси, а по спирали, причем радиус спирали то увеличивается, то уменьшается — результат воздействия магнитного пульсара Лоэ), которая поэтому просто не имеет права быть сейсмически спокойной, но тем не менее сейсмически спокойна, планета с жизнью земного типа, впрочем, и не совсем земного, планета с разумными существами, наконец, планета с двумя генетическими кодами, один из которых в точности повторяет земной, планета, где на каждом шагу — открытие.
Что ж, отгородиться своими заботами, отвернуться?
Сенсация, как и все сенсации вообще, благополучно утихла и, как только умер главный энтузиаст колонизации Уалы академик О. Е. Бончар, экспедицию решено было отозвать. Людям, которые целью своей жизни поставили исследование Уалы, да и затратили на это по двадцать — двадцать пять лет, трудно было примириться с таким решением, и кое-кто просто отказался сниматься с места. Им сказали — хорошо, оставайтесь, но мы не сможем снабжать вас так же полно и регулярно, как раньше. Здесь была не угроза, а чистая правда и, пожалуй, тайная надежда, что постепенно решимость бончарцев сойдет на нет. Те согласились — конечно, конечно, мы понимаем, мы попробуем сами. И осталась лишь рейсовая ракета (раз в земной месяц) да сеансы дельта-связи в строго определенные часы. А потом рейсы стали нерегулярными, а связь после смерти радиста вообще прекратилась. Может быть, надо было забрать их оттуда силой?
История Бончарки очень часто кажется трудной для понимания, иногда просто необъяснимой, а иногда — отталкивающей. Но это тема совсем другого рассказа. Здесь же — самый минимум, может быть скучный, но без него не понять.
Когда появился Космокодекс и в нем — Второй Закон, запрещающий людские поселения на планетах с собственным разумом, бончарцев уже нельзя было сдвинуть с места, да никто особенно и не пытался. Закон не имел еще тогда реальной силы. Время от времени Уалу посещали инспектора ОЗРа (Общества Защиты Разума), но дальше уговоров дело не шло. Может быть, здесь ошибка, может быть, нужно было действовать настойчивее? Но ведь никто не просил о помощи: пеулы, то есть коренные уальцы не вымирали, бончарцы не жаловались и крепко держались за свой поселок, а о возвращении и думать забыли. Ко времени Инцидента был у них в царьках Косматый-сын, человек властный до деспотичности, резкий, сильный и даже с конструктивной идеей — что-то там очень смутное, о «светлых городах».
Странное сложилось тогда положение. С одной стороны, Уалу, как планету с разумом, закрыли, никого туда не пускали, официальные заказы бончарцев уже не выполнялись. Бончарка как бы перестала существовать. С другой стороны, патрульщики все же совершали туда рейсы, снабжали товарами, почтой, привозили инспекторов.
Часть вины за случившееся Виктор возьмет на себя (в доверительных беседах и в разговорах, где серьезное подается шутя), но если откровенно, будет считать эти свои слова благородной ложью. Все эти одиннадцать лет он будет вспоминать тот проклятый, тот «всеми бывшими и будущими богами проклятый день», когда он потерял Паулу. Он будет анатомировать этот день, разрезать его на секунды, он вспомнит его весь, до мельчайших подробностей, вспомнит не сразу, а постепенно, радуясь каждому вновь восстановленному обстоятельству, пусть даже самому ничтожному, это станет своего рода манией, и любовь его превратится со временем в памятник, нежно лелеемый, но, как всякий памятник, очень мало похожий на оригинал.
Он вспомнит Вторую Петлевскую улицу, как бежали по ней ребятишки, рыжие от пыли, как тяжелые меховые шубы, накинутые на голое тело, едва поспевали за ними, цепляясь, летели сзади, пытаясь прижаться к спинам, а дети кричали, расставив то ли в ужасе, то ли в восторге широкие красные рукава:
— Выселение! Выселение! Нас выселяют!
Он вспомнит нового инспектора, того, что прислали тогда вместо Зураба, вспомнит свое удивление (Инспектора Общества Защиты Разума редко покидают свои посты), вспомнит (или придумает) дурное предчувствие, которое охватило его при виде этого очень молодого тонкого парня с напряженными глазами и нерасчетливыми движениями, вспомнит, как подумал:
— Что-то случится.
Звали инспектора то ли Джим Оливер, то ли Оливер Джим, то ли как-то совсем иначе — он отзывался на оба имени, но каждый раз передергивался и заметно оскорблялся. Про себя Виктор назвал его Молодой. Молодой был зол, энергичен, пытался глядеть чертом, но пока не очень получалось.
Как этот инспектор стоял в гостевом отсеке катера, чуть пригнувшись, окруженный четырехстенной репродукцией с модных тогда хайремовских «Джунглей». Буйные сумасшедшие краски окружали его, и здесь, среди зверей, деревьев и цветов, среди пиршества чудес, он казался настолько неуместным, что хотелось его немедленно выгнать.
Вспомнит Базила Рандевера, в тот день он был первым, кто встретил катер. Самый толстый и самый дружелюбный человек на всей планете. Он прокричал ему как всегда:
— Письма привез, Панчуга?
Панчуга — уаловская транскрипция пьянчуги. Так прозвали Виктора за отечное лицо, последствие частых перегрузок, — обычная история среди патрульщиков.
Он возил им письма, инструменты, приборы, одежду, посуду — любая мелочь с Земли ценилась здесь крайне высоко. Он удивился однажды, увидев помазок, сделанный из куска дерева и двух десятков щетинок местной свиньи. Сложнейший сельскохозяйственный агрегат ничего здесь не стоил по сравнению с обыкновенной лопатой, потому что лопату, если она сломается, можно починить, а его нельзя. Некому.
Он вспомнит, как встретила его в тот день Паула, как пришла одной из последних, как смотрела с уже привычной угрюмостью, как напряженно помахала ему рукой.