Шеф передал трубку жене, и пока старая кошка молола языком, я, подхихикивая и поддакивая в нужных местах, гадал, скоро ли вернется директор и что меня дернуло спросить о реестре. Интуиция, что ли? Те несколько сотен квадратов были в основном правительственными гадюшниками, нашпигованными новейшей или выдаваемой за новейшую смертоубийственной техникой. Ее тщательно оберегали от глаз честных налогоплательщиков, на чьи деньги, кстати, все это было сработано и которым, как я полагаю, плевать хотелось на нее. А кому было интересно, тот мог все в самом лучшем виде разглядеть или даже сфотографировать на память со своих спутников слежения.
Жена Шефа умолкла на полуслове, в разговор с параллельного телефона вмешался Шеф.
Он сообщил, что по моему возвращению даст команду секретарше готовить на меня бумаги, что я засиделся в капитанах и пора расти дальше. И что мне надо срочно сворачивать дела и выезжать прямо сейчас. Когда же я, похолодев, спросил, почему меня не предупредили, он резонно ответил, что самому надо заботиться о пределах своей деятельности. И положил трубку.
К своему удивлению, я вдруг понял, что во мне нет страха. Теперь, когда я знал, что Закон о Возмездии не распространяется на квадрат школы, и неважно кто тут ворочает — правительство, разведка, курия или все хором дружною семейкой, я получил свободу рук. Вернее ног. Шеф будет с меня пылинки снимать и на себя перекладывать, он ведь тоже ковал мое поражение.
Встану сейчас и тихо удалюсь, не хлопая дверью, пока они разгружают. Портфель, правда, остался в комнате, но портфель не стоит заупокойной мессы. Пусть останется на память Бидо. Да вот, еще с Бидо… неудобно покидать не попрощавшись, но ничего не поделаешь — я в эти игры не играю. Ставки не те и правил я не знаю. Пусть Бидо меня простит, если выберется без ущерба. Не знаю еще, как мне прорываться мимо его головорезов. Грузовик они пропустили… в школу. А из школы?
Я поднялся с директорского кресла и остался стоять. Что за бред, подумал я! Даже если мы с Шефом вели себя как последние недоумки, то куда смотрела курия? Итак, Шеф засылает меня не глядя, неважно— сам или по просьбе. Бидо возникает из тьмы и входит в контакт со мной. И все благополучно забывают свериться с реестром номерных квадратов! Ну, пусть я обычно беру дело без расспросов, пусть Шеф, утомленный после секретарши, забыл посмотреть карту. Но чтоб курия совалась туда, где ей делать нечего?! А если они решили, что могут здесь поживиться, то мне ни к чему торчать между двумя дорожными катками. В конце концов, мое начальство велит оперативно уносить ноги. Можно намекнуть старине Бидо, что мы моемся чужим мылом, и пора тихо оставить этот гостеприимный уголок, пока нами не занялись костоломы посерьезнее его гвардейцев. Но если Бидо знает, на что идет, и сочтет меня дезертиром, то вправе будет поступать по законам военного времени. Одному выбираться легче, решил я, к тому же я его сюда не звал.
Я снова опустился в кресло. При мысли, что надо красться мимо комнаты, где затаился Бидо, пробираться сквозь двор и кордон, возникали разнообразные «но», неуверенность мешала действовать.
Обидно было уезжать, ни в чем не разобравшись. Я оказался в постыдной роли человека, которого крепко взяли за нос и водили по комнатам со словами: «Хотите на дурака посмотреть?», — а потом крепко дали под зад. Да провались они в самую глубокую и зловонную дыру, зачем мне лезть в их делишки, если нет состава преступления? А если есть — тем более! Я не идеалист. В наше время быть идеалистом не только глупо, но и опасно. Мне бы только добраться до своей конторы и взять тихое дело с пальбой, поножовщиной, заурядным насилием, не прикрытым бронированным щитом правительственных организаций или организованной преступности.
Наконец я выбрался из-за стола и пошел к двери, но тут в кабинет вошел сам директор Юрайда.
— Не хотелось оставлять у вас превратное мнение о нашей работе, — сказал директор.
Я плюхнулся в кресло перед столом, озабоченно глянув на часы, мол, все это мне до груши, и вообще мне пора…
Директор тактично улыбнулся. Улыбку можно было расценивать как поощрение моей игре либо как насмешку над моими ужимками. А может, и так и этак. Плевать, игра пока его!
Он сгреб со стола оставшиеся бумаги в ящик, минуту молча сидел, затем сильно потер нос, извинился и вывалил бумаги обратно, перебирая их по одной. Я без интереса следил за его манипуляциями, переводя взгляд с бумаг на лицо, с лица на телефон… Жаль, что я не спросил у Шефа, как им удалось забрать Джеджера. Быстро они его заполучили, без волокиты с оформлением, это странно, я знаю тех ребят, им сам президент скомандует, и то неделю будут тянуть.
— Вот она! — провозгласил директор, взмахнув сложенным вдвое листком бумаги. — Извините, у нас сейчас бедлам, скоро выпуск.
Я развел руками, в смысле, ничего не поделаешь.
— Надеюсь, вы давно уже догадались, что у нас не притон. Прошу извинить за дешевый розыгрыш с жетоном. Страх перед этими мерзавцами так велик, что я был даже приятно поражен вашим поведением. Многие удрали бы в тот же час. Признайтесь, вы были уверены, что имеете дело с курией?
— Ну еще бы! — охотно согласился я, тем более что так оно и было. В следующую секунду я сообразил, что веду себя как кретин и мгновенно скорректировал — Как это — розыгрыш?
Директор испытующе глянул на меня, махнул рукой.
— В любом случае вы вели себя достойно. Не кинулись за мной, уверяя в сочувствии, но и не сбежали. Хорошо, когда люди не теряют достоинства. Вы мне понравились!
— Польщен, — только и сказал я. Знал бы он…
— Жетон можете предъявить вашему начальству, и вас оставят в покое («О покое я сам позабочусь, — мелькнуло в голове, — выбраться бы, а жетон самому пригодится»). Но рассеять ваши сомнения…
— Позвольте, — я не мог отказать себе в удовольствии подергать тигра за усы, — если вы не в курии, то у меня появляется основание безболезненно продолжать расследование.
Директор Юрайда разочарованно вздохнул.
— По-моему, с Джеджером вы уже разобрались.
— С ним да, но не с остальными, — тихо сказал я.
Пора было слегка приоткрывать карты. Либо он сейчас рявкнет мне свое воинское звание и потребует соблюдения всех почестей по стойке «смирно», либо примется доваривать лапшу.
— А кто вас интересует? — удивился директор.
— У меня тут списочек. — Я достал из записной книжки листок распечатки, аккуратно развернул и вручил директору. — Это не все, но для начала, думаю, хватит.
Просмотрев список бывших выпускников, он равнодушно вернул его.
— Если вас не затруднит, дайте адреса хотя бы некоторых.
Медленно покачав головой, он неожиданно рассмеялся.
— Боюсь, что не смогу удовлетворить ваше любопытство. Нет, я действительно не знаю, где они сейчас находятся.
— Следует понимать так, что к их исчезновению вы имеете отношение?
— Ну почему — «исчезновению»?! Мы действительно имеем отношение к их перемещению за пределы страны. Вы удовлетворены формулировкой?
Формулировка меня удовлетворяла. Я кивнул.
— Хорошо. Я полагаю… У вас есть дети? — перебил сам себя директор.
— Есть.
— Тогда вы поймете. Хоть мы и привыкли к мысли, что мир катится в преисподнюю, балансирование на грани не может продолжаться вечно. Если канатоходец не слезает, он рано или поздно упадет. В океанах подводных лодок больше, чем рыбы. Склоки из-за любой ерунды. Военно-промышленные спруты загребают все, до чего дотянутся.
Нет, перспективы рода человеческого блестящими не назовешь. Разумеется, я противник войны и насилия во всех проявлениях, но я не страус и зарывать голову в песок не хочу. Если мы не в силах предотвратить катастрофу, то надо хотя бы немного позаботиться о будущем человечества, вернее, остатков человечества после нее.
Вот так номер, подумал я, пацифист в рядах наших славных и доблестных вооруженных сил.
— Я охотно подпишусь под любым воззванием за мир и разоружение, — продолжал директор, — но если в каком-нибудь паршивом реле замкнет контакт, то воззванием межконтинентальную махину, выходящую из шахты, не остановишь! И поздно будет приносить извинения по прямому проводу. Необходимо быть реалистом и учитывать все, что в силах учесть. Этим мы и занимаемся!
— Чем именно? — тупо спросил я.
— Мы готовим наших выпускников к максимальному выживанию. Это потенциальные лидеры уцелевших! Они знают, как вести себя в экстремальных ситуациях. Даже если кроме них никого не останется, то они начнут все сначала. Мы рассредоточиваем их повсюду, где только можно и нельзя. Сами понимаете, все, что я вам рассказал, не для огласки. Хотя и это неважно. Пресса одну-две недели пошумит, ну, может, еще парочка запросов оппозиции… Во всяком случае, я надеюсь на вашу порядочность.
Он замолчал, а я чуть было не зевнул ему в лицо. Когда он начал свои рассуждения о бренности бытия, я стал ожидать большого вранья и вот дождался рождественской сказочки о будущих благодетелях. Слов нет, придумано красиво. Так и видишь, как среди руин и пепелищ возникают быстрые ловкие тени, собирают уцелевших и ведут их в леса и горы. А там, разумеется, начинают рассказывать голодным и больным историю искусства, которую им здесь преподают почему-то ночами.
Директор Юрайда, грубо говоря, врет. Но все-таки непонятно, почему он и те, кто за ним, врут, а не просто выставляют. Раз так, подергаем еще…
— И ваши супермены выживут в любой ситуации? — невинно спросил я. — Даже если никто больше не останется?
— Если у них будет шанс, они его не упустят.
— А дальше?
— Что — дальше?
— С кем они будут воспроизводить род человеческий? Надо позаботиться насчет соответственно натасканных подруг.
— Мы это учли, — после секундной заминки проговорил Юрайда, — вы забываете, что существуют и женские исправительные школы.
— То есть вы их расселяете парами?
— М-да, нечто в этом роде.
Вот он и попался! Надо же — парами! Я специально убил два дня на списки выпускниц женских спецшкол, но ничего подозрительного не обнаружил, если не считать исчезновений воспитанниц вместе со своими сутенерами или самоубийств в наркологических центрах. Эти вряд ли годились в праматери детей рода людского. Врал директор Юрайда, а почему врал — непонятно. Все здесь врут, решил я, пусть из самых лучших побуждений, но врут. Директор врет, воспитанники заливают, Бидо темнит, и Шеф тоже хорош…