Тот огляделся. Многие вокруг смотрели недобро, кое у кого чернели в руках ружья Вейнса. И Друзья тоже держались за пистолеты. Лева, оскалясь, подражая Косматому, чуть пригнулся. Настороженность, ни капли страха.
Косматый вдруг повернулся к Друзьям, поцеловал каждого. (Те стояли, как статуи, следили за остальными. Верные Друзья Косматого. Верные. Молодцы). И снова к Омару:
— Врешь, Омар. Трону я тебя пальцем. Смотри!
И первый удар по лицу, по глазам ненавистным, палкой…
… Все скрыто под пылью, под временем, под крепким щитом из ложных воспоминаний, который поставили перед собой люди, чтобы не помнить то, о чем не хочется помнить…
… Так было надо…
… Омар крикнул: «Не троньте, не убивайте его! Не здесь!»
… Пять шагов и ничего не видно — пыль. Она глушит все звуки, она больно бьет по коже, приходится кутаться, но толку от этого чуть…
… В окружении молчаливых Нескольких, посреди орущих людей…
… Отдалить бы момент, отдалить бы, ладонями оттолкнуть…
…. А потом было, кажется так. Кто-то бежал, высоко задирая ноги, словно задался целью насмешить остальных, кто-то держался за правое плечо, кто-то провалился в пыль, да там и умер, но не сразу, а через ночь, его не нашли, его не слышал никто, хоть он и кричал «я умираю». Кто-то рвал на ком-то одежду, кого-то волокли по переулку имени Одного Погибшего Друга, кто-то простирал руки к небу и кричал, подобно колумбовскому матросу:
— Земля! Земля!
… бури словно и не было, и ночь ушла, не настав, а только смутив обитателей палиаонды. Никто не спал, говорили, кричали…
Да, кажется, именно так все и было.
И Виктор тоже смутно помнил дальнейшее. Спешка, бессонница, постоянно Паула перед глазами, какие-то очень важные дела, от которых в памяти ничего не осталось, запросы, бумаги, разговоры. Он вспомнит, как потом ему предлагали сопровождать группу захвата (разве пойдут они полторы тысячи убивать, а, Панчуга?), ведь никто так и не знал Уалу, как он. И конечно, он отказался, но на него давили, и его начальство тоже стало давить, чтобы не портить отношений с Четвертой Службой. Дело дошло до того, что пришлось выбирать — соглашаться или уйти с патрульной работы, а значит, не выдержать испытательный срок и не вернуться в МП. Была безобразная сцена, он каждый раз будет морщиться, вспоминая ее.
Но каким-то образом, он не понял каким, все уладилось, он остался патрульным, не сопровождая группу захвата.
Он видел их, он специально пришел в порт, когда они ждали транспортников — очень ему хотелось посмотреть, что за люди пойдут на Бончарку.
Оказалось — самые обычные парни, как и везде, спокойные и веселые. И безо всяких соплей. Их было около сотни, и по вечерам они заполняли все припортовые улицы. Песни, анекдоты, зубодробительные истории, рассчитанные на доверчивых девушек, во всяком случае позволяющие девушкам продемонстрировать свою доверчивость. Патрульники ходили злые, как черти. Для всего города приезд группы захвата был большим событием.
Он был с ними, слушал их анекдоты, расспрашивал их, сам рассказывал про бончарцев. Конечно, никто никого убивать не собирался, этого еще не хватало, все было продумано очень хорошо. Парализующие поля, легкие стоп-ружья — никто никому не сделает больно. Заберут застывших людей, похватают их скарб, увезут. Никакого насилия.
Он представил себе, что вот, все готовы к отражению атаки, у всех ружья и древние пушки направлены в небо. Что у них — завораживающие излучатели? Вакуум-элюминаторы? Вряд ли есть что-нибудь поновее. Среди всего этого допотопного арсенала решительными шагами ходит Косматый в своей рабочей хламиде, подбадривает, грозит, одним словом, поднимает воинский дух. Женщины стоят у порогов, мужчины сжимают ружья и все, как один, смотрят в небо.
Среди них Паула.
Никиту, беднягу, бросили одного. Он лежит на кровати под окном, у самого входа в нору, по обыкновению что-нибудь напевает и здоровой рукой трогает клавиши своего любимого «Космического Дозора», самой гениальной в мире игры. Он боится, но виду не подает. Он все время боится с тех пор, как его укусил хармат.
Они, конечно, не успеют сделать ни одного выстрела. Они даже не поймут, что все кончено. Замрут в нелепых позах: кто упадет, кто будет стоять, пока и его не снесет ветром. На них осядет пыль, и птицы станут к ним подбираться, и, может быть, где-нибудь возникнет пожар — это вполне возможно при фикс-атаке. Огонь будет лизать их тела, им будет больно, ужасно больно, но они даже пальцем не смогут пошевелить, даже не поймут толком, отчего их гложет такая страшная боль.
Через два дня на рассвете вся группа транспортников ушла. Виктора уже не было в городке. Он вышел на катере не в свое дежурство, лишь бы видеть, как все случится.
Тридцать четыре часа он кружил над Уалауала, почти не спал, почти ничего не ел, а больше бродил по катеру, по тесным его переходам, вел бесконечные разговоры с Паулой, реже — с Косматым и никаких сигналов, даже обязательных по уставу, не специально, нет, просто не было сил. Так же, как не было сил включить свет в гостинном отсеке. Дверь в рубку была полуоткрыта, в разбавленной темноте угрожающе шевелились хайремовские джунгли, требовали яркого света, а Виктор не мог даже руку поднять к пятнышку выключателя.
Через тридцать четыре часа он увидел армаду. Она появилась со стороны Аверари, пять огромных эсквайров, и пилоты у них были класса ноль — корабли шли слаженно, ровно, синхронно, переливаясь красными вспышками огней срочной службы.
Великолепным глиссе они стали на причальную орбиту, как на учениях, провели маневр «отражение нейтронной атаки», то есть повернулись носами к центру планеты, тревожный звонок, голоса:
— Внимание, колонисты! Внимание, колонисты! Принимайте гостей!
Молчание.
— Внимание, колонисты! Колонисты, внимание! Принимайте гостей!
Молчание.
А потом голос Молодого, звонкий, задорный:
— Косматый! Косматый! Ты слышишь меня! Слышишь?
Не может быть, чтобы у них все воксы сломались, подумал Виктор, просто не хотят отвечать.
— Ну, неважно! Хочешь, молчи! Мы идем, Косматый!
Через несколько секунд от каждого корабля отделилось по боту. С неожиданной скоростью они одновременно ринулись вниз. Послышалось ровное сорокагерцовое гудение — заработали парализующие поля. Виктор, несмотря на жестокость и даже трагичность момента, восхитился точностью маневра— боты начали падать именно в тот момент, когда можно сесть на Бончарку по касательной, то есть наиболее быстро и с наименьшей затратой горючего, а с такой планетой, как Уалауала, это очень сложно, почти невыполнимо, процессирующее движение очень путает, с первого раза ошибаются даже самые опытные пилоты. Сам Виктор зазевался и потому упустил нужный момент, поверхность Уалы крутнулась вбок, так что пришлось спускаться по очень сложной кривой.
Поселок был пуст. Десантники ходили из дома в дом, громко перекликались и не обращали на Виктора никакого внимания.
— Я так и знал, так и знал, — говорил он себе, но вслух, хотя скажи ему кто-нибудь, что он говорит это специально, чтобы его услышали, он бы наверняка оскорбился.
Все двери в поселке были заперты, каждый дом, словно в ожидании страшной бури, был включено на рейнфорсинг, над поселком, словно черные хлопья сажи, в небывалом количестве вились птицы, попадались среди них и пестрые твари, но все из тех, из дневных, которых так боятся пеулы. Из переулка Косая Труба дул ветер, сверху неслась нескончаемая тоскливая нота, и не было вокруг ни одного знакомого человека.
— Может, они улетели?
— Да им не на чем улететь. По сводке у них ни одного пилота не было. Потом — патрули. Засекли бы.
При этих словах на Виктора обернулись.
— Ушли, все бросили…
— Саня, беги сообщи наверх обстановку.
Над поселком закружил еще один бот. Он лихо пробрил Первую Петлевскую и сел рядом с последним домом. Вышли двое — Молодой и еще кто-то.
Оба были одеты в длинные меховые балахоны, и двух минут не прошло, как они вышли из бота, а уже вспотели. Молодой оглядывался с озабоченным и чуть растерянным видом.
— Вы здесь? Что вы тут делаете? — взгляд свысока, недоумение и еле заметная фальшь.
— Хожу.
Молодой повернулся к своему спутнику.
— Местный патрульщик.
Он хотел сказать еще что-то, но тут раздались крики «сюда, сюда», все пошли на голос, сначала шагом, потом быстрей, быстрей, вот Центральная плешь, библиотека Кривого, дверь нараспашку, небольшая толпа десантников…
— Пропустите, что там?
(Что там? — подумал Виктор и сказал себе, что он уже знает, хотя, конечно, ничего он не знал, просто был готов ко всему. Словно бы женский голос донесся до него изнутри, защипало вытаращенные глаза и сердце заколотилось).
Из библиотеки, пятясь, вышел десантник, повернул к людям бледное перекошенное лицо, сказал что-то сдавленным тихим голосом (никто не понял, что именно) и, будто очнувшись, убежал за угол.
— Новенький. Еще не приходилось ему, — сказали рядом с Виктором.
— Что случилось? Кого… кто там? — спросил Виктор и, не дожидаясь ответа, бросился в библиотеку.
На читальном столе лежал изуродованный труп Косматого. В библиотеке было темно. Косматый был по грудь прикрыт покрывалом, но все равно было видно, что смерть он принял мучительную, что даже после его смерти убийцы остановились не сразу.
Молодой сидел на скамье, на том же месте, что и в первый раз. Он сидел, склоняясь над лицом Косматого, и губы его странно кривились, словно ползали бесконтрольно по лицу, ставшему в один миг длинным и старым. Он беспрерывно покачивался взад-вперед, отчего производил впечатление сумасшедшего. Влажные глаза его поблескивали в темноте, и была в них та же спокойная застылость, что и во взгляде Косматого.
Он муторно вздыхал, облизывался и бормотал невнятно, как умирающий, у которого все онемело.
— Ну? Ну, доказал? Герой. Молодец. Доказал ты Лисенку? Э-э-эх, ты. Во теперь как…