— Нэ, нэ, нэ Базила, — ответил Базил из темноты. — Бэднэ, стара, болны паула. Аэнолао зовут.
(Базил! Толстяк Базил. Он терпеть не мог ни малейшего неудобства, дом его переполнен был всяческими креслами, подушками, зародыши которых Виктор привез ему как-то, он любил крепкий, может быть, даже чересчур крепкий чай-болтун, он так любил хорошо поесть, хорошо поспать, он все время носился со своей женой, красивой толстушкой Кармен, вечно заказывал Виктору какую-нибудь земную диковинку для нее. Бэднэ, стары, болны паула!).
От него ничего нельзя было добиться. Где Паула— откуда выжу, где все — откуда выжу, почему убили Косматого — нэ знау, а нэ дела космата мертво, а паула, космата — лудуа, нэ знау, нэт. Тогда Виктор, потеряв терпение, выругался длинным патрульным ругательством, и Базил не выдержал, одобрительно хмыкнул.
— Плохо понымау, — сказал он из темноты, — говора нэ быстра.
— Собака ты! — крикнул в сердцах Виктор. — Скотина последняя! Я тебя как человека прошу, мы же друзьями были — скажи, где Паула?
— Нэ знау, — сокрушенно ответил Базил. — Нэ выжу, нэ слышу. Тэмноа. Глубокоа. Бэдны, стары, болны, паула. Обыдыла.
Последние слова Базил произнес даже с удовольствием, видно, ему очень нравилась его роль, а этого-то Виктор никак не мог выдержать. Он оставил Базила, бросился к костру, схватил пылающую ветку, нет, все равно темно будет, бросил, заорал во все горло:
— Хозяин! Где Хозяин?
Тот появился сразу же, будто только и ждал, когда его позовут.
— Значит, говоришь, нет здесь людей?
— Нэту, нэту, ныкого нэту, — затараторил старик.
— Э-э, что с тобой говорить. Темно. Света, Хозяин!
— Спат нада. Свэта нэ нада. Устала.
Он сделал быстрое движение рукой, пытаясь спрятать что-то под шкуру. Фонарик! Но Виктор его опередил.
— Врешь! Вот он! — выхватил у него фонарик, обернулся в темноту.
— Ну, где ты, Базил?
Луч высветил на стене большую фотографию, изрядно подпорченную (три пеула на огромной слоноподобной туше), чиркнул по обнаженному лоснящемуся телу (какой-то охотник флегматично натирался светящейся мазью перед темной охотой), пробежал по ряду кошмарных синих рож и наконец уперся в Базила.
— А-а-а! — закричал Виктор.
Базил сидел в своем любимом кресле под горностая. Он закрывал лицо ладонью и, щурясь, смотрел на Виктора с прежним благожелательным выражением.
Лавируя между телами, Виктор подбежал к нему.
— Ну, все? — сказал он, хрипло дыша, как после долгого бега. — Поигрались?
— Нэ понымау, — широко ухмыльнулся Базил.
— Но я же узнал тебя, узнал! Что тебе еще надо?
— Бэдны, стары, болны паула, — умильно подняв колбаски бровей, нараспев произнес Базил полюбившиеся слова. — Папа лудуа мама паула. Помэсэнэ.
— Но ты же врешь, врешь! Мне-то зачем? Что я тебе-то плохого сделал?
— Нэ знау, — чуть удивленно ответил тот, но по лицу его было видно, что хотел он сказать совершенно другое, мол, чего ты, парень, брось, не принимай так близко к сердцу, мне и самому немного не по себе, а если правду, так и очень не по себе, давай лучше о чем-нибудь другом поговорим.
— Не знаешь. Ну хорошо, я… не остался с вами но ведь, Базильчик, миленький, ведь ничего бы не изменилось! Уходить надо было отсюда, уходить!
Толстяк молчал. По лицу его еще блуждала доброжелательная улыбка, но глаза растерянно моргали.
— Нэ понымау, — тихо сказал он.
— Чего ты не понимаешь, чего?
Базил совсем уже растерянно оглянулся.
— A-а, я понял! — Виктор хлопнул себя по лбу. — Ну да, конечно, ведь ты не можешь быть здесь один, здесь еще кто-то, и жена твоя и… и еще кто-нибудь, ну конечно, конечно, ты их просто боишься!
— Нэ понымау, што говора. Паула глупы, лудуа умны, да?
Но Виктор уже не слушал.
— Конечно, конечно, — как в лихорадке бормотал он, шаря лучом по Норе. — Где-то здесь, где-то… Стой! Вот он!
Луч наткнулся на чью-то спину, которая вне всяких сомнений могла принадлежать только человеку. Спина напряглась.
— Ну-ка, повернись, повернись, дорогой, ну-ка?
Человек не поворачивался. Виктор уже шагал к нему. Пеулы недовольно переговаривались, но не мешали. Охотник все так же флегматично натирал себя мазью.
Человек словно не слышал.
— И ты тоже боишься. Да что же я вам враг, что ли?
Виктор подошел к нему вплотную и, вглядевшись, увидел, что человек этот стоит на коленях, прижимаясь к влажным бревнам стены. Поза была неестественна, так нелепа, что Виктор испугался. Уже без прежней решимости он осторожно тронул рукой плечо человека, а тот вдруг завопил хрипло и мгновенно повернулся к нему. Виктор тоже закричал и отпрянул.
На него смотрел помесенок, тот карлик, что вертелся рядом во время беседы с Хозяином Норы. Теперь ничего приятного не было в этом сумасшедшем злобном лице. Карлик был тоже испуган. Он собирался дорого продать свою жизнь.
— Дынкэ, Дынкэ, — послышался из темноты успокаивающий голос Хозяина.
Виктор досадливо махнул рукой.
— Нет, не то! Неважно!
Он стал спиной к помесенку и, рисуя лучом фонаря трясущиеся узоры, заговорил. Он обмирал от злости и ощущения нереальности происходящего. Он говорил горько, с болью, не особенно подбирая слова:
— Все равно вы здесь, слушайте, слушайте, вы, идиоты, скоты паршивые. Молодой-то был прав, Лисенок-то! На что вы пошли и ради чего, вы хоть на секунду задумались? — Он выговаривал им все то, что хотел сказать Косматому и Пауле, но не сказал почему-то, все, все, что он о них думал, он не слишком уверен был в своей правоте, но ему было все равно, он проклинал их нежелание говорить, их дурацкое высокомерие, ведь не предатель же он, в самом деле!
Он понимал, что смешон, но ничего поделать с собой не мог. Он должен был высказать все. Мелькнуло— схожу с ума.
И тогда он опять побежал к Базилу. Он тряс его за плечи и чуть не плакал.
— Где Паула, ты только скажи, где она, и больше мне ничего не надо. Черт с вами, с вашими обидами, ничего вы не понимаете. Где Паула, Паула где?
Все, все вокруг было чужим, даже свои.
— Нэ знау, — равнодушно и мрачно и уже без всякого дружелюбия в голосе заявил, наконец, Базил.
Эта такая обида, когда человек ничего не понимает вокруг себя, а все остальные видят его насквозь. Но еще горше, когда привыкаешь к этому, когда найдешь даже радость в таком понимании, и вдруг окажется, что все вокруг притворялись, что они тоже ничего не видели и не понимали.
Вдруг захохотал помесенок, захохотал басом, совершенно как человек, и Виктору показалось, что все остальные вокруг еле сдерживают смех, сжимают черные губы и лица прячут в ладонях, чтобы не показать не вовремя, как им смешно.
Но хохот оборвался, и все стихло, и через минуту раздался храп Базила. Костер уже ничего не освещал, превратился в тусклую темно-красную кляксу. Охотник, наконец, закончил свои натирания и пошел к выходу, где уже рокотала страшная уальская ночь. Он шел медленно, важно, торжественно, будто плыл, и чем дальше уходил он от костра, тем сильней светилось его раскоряченное, непривычной формы тело.
Многое останется для Виктора тайной. Он так и не узнает, что бончарцы были все-таки рядом, полсотни человек находилось всего в нескольких метрах от него. Он не узнает, что Норы обычно состоят из множества пещер, что в одной из них сидели те, кого он искал, и Омар был там, и Паула. Еще не костер, еще светильники и мощные фонари, еще со своим скарбом, но уже вместе, в одном большом зале. Каждый занимался своим делом, и, казалось, никто не заметил его прихода.
Он не узнает также, почему Базил выдавал себя за пеула. А все объяснялось очень просто: по обычаю каждый, кто приходит к пеулам жить, получает новое имя, новых родителей и новое прошлое, а свою прежнюю жизнь забывает. Своего рода ритуал.
Ничего не узнает он об Омаре, ничего в нем не поймет, для Виктора странным будет этот последний вызов по воксу, после ночевки в Норе.
Он возвращался утром к поселку, а помесенок, приставленный показывать дорогу, опять милый и любопытный, все бегал вокруг него и по всякому поводу растягивал рот в добродушнейшей улыбке, словно хотел сказать: ты, мол, не обижайся за вчерашнее, мало ли что бывает, вообще-то я не такой уж и урод, могу быть очень даже приятным.
И вот — тихий голос, почти шепот, непонятно откуда в замершем холодном лесу. Помесенок заверещал что-то, запрыгал. Виктор остановился, завертел головой — не сразу понял, что вокс.
— Вик!
Никто не звал его так на Уале. Кроме Паулы. Виктор остановился, жадно глядя на плоскую коробочку.
— Да. Я слушаю. Кто это?
— Как он кричал, Вик, как он кричал!
— Это ты, Омар?
— Да. Я хочу сказать… я хочу, чтобы ты передал своим, что… ну, в общем, все у нас в порядке, чтобы они к нам не совались больше, что я, Омар, проклинаю их и желаю им всего наихудшего. Вот так.
— Ты где?
Никогда Омар не разговаривал так ни с ним, ни с кем бы то ни было на Уале. Он всегда был очень замкнут.
— Ты где, Омар?
— Я его сам. Никому не дал. Ритуал устроил. Пеульский. Они называют — гуффау. У них ведь тоже суд есть, ты и не знал, вы никто пеулов не знаете, даже бончарцы и те… К пеулам надо серьезно.
— Омар, ты где? Нам надо поговорить. Как тебя найти?
— Не ищи. Уходи отсюда и больше не возвращайся. А то и тебя тоже… Ты хороший человек, но ты Землею отравлен. Не нужен ты здесь.
— Это ты приказал, чтобы со мною не говорили?
— В общем, да. Здесь все сложнее. Объяснять надо. Лень. Столько крови хлестало, я и не ожидал, у здешней живности куда меньше крови, чем у людей.
— Омар!
— Передай им обязательно. Главное, пусть не суются. Так и передай, Омар, мол проклинать просил.
Что ни человек на этой Уале, то сумасшедший, — подумал Виктор.
— Но почему?
— Долго объяснять. Не поймешь. У вас ведь там все так устроено, чтобы человек, не дай бог, плохих своих качеств не проявил. Да и я сам сколько раз видел. Мол, любое преступление провоцируется обстоятельствами, ведь так? Значит, надо обстоятельства подправить, чтобы они не провоцировали. Свободные вы там — что хочу, то и делаю. Только вот хотения ваши… по ниточке. Все вы мякиши, ни на кого надеяться нельзя, ведь вам и не надо ни на кого надеяться там, на Земле, вы и так проживете.