на меня своим прокурорским взглядом, под которым раскалывались и не такие, как я.
И мне пришлось принять решение без помощи друзей. Кажется, впервые за всю мою взрослую жизнь.
– Соню убил Дмитриев. – После этого заявления я испуганно посмотрела прямо в зрачки Стаценко. Они никак не изменились – не расширились, не сузились. Это могло означать только одно: он был готов к моим словам. Только бы Стаценко не оказался на стороне Дмитриева. Ведь все бывает!
И потом, пока я рассказывала о смерти Сони, прокурор ничем не выразил ни своего одобрения, ни осуждения.
– Я предполагал нечто подобное, – произнес Геннадий Егорович после завершения моей обвинительной речи. – Но мне нужны факты, иначе я не смогу ничего доказать.
– А то, что дело убитого Лешей парня – Забелина – до сих пор не раскрыто? У Дмитриева есть все улики, есть свидетель, а он Пламеннова не арестовывает. Почему?
– Я узнаю, – пообещал Стаценко.
И тут я снова растерялась, не зная, как поступить. Говорить ли, что мы спрятали убийцу из парка в Германии? Если не скажу – получится, что я сама, надеясь на помощь Стаценко, темню. А если скажу, то что будет с отцом Сони, у которого остался только внук? Да он не перенесет, если Лешку отправят в тюрьму!
Но ведь Леша убийца. Заботясь о его дедушке, я забываю о родных убитого парня. Они должны хотя бы знать, что убийца их мальчика наказан.
Последнее соображение показалось мне самым верным. И тогда я рассказала об угрозах Дмитриева убить Алексея в тюрьме, если Соня не даст взятку, и о том, что мы отправили парня в Дюссельдорф.
Стаценко попросил у меня адреса и телефоны немецкой общины для наркоманов, записал их в свой блокнот и пообещал, что все будет хорошо. Мне оставалось только доверять его словам.
– Геннадий Егорович, а что вы знаете о нем? О Дмитриеве? Его биография и прочее? Я думаю, что он постоянно у людей деньги вымогает. И ведь человек он непредсказуемый! Один раз не смог нас достать – тогда, когда я вам в первый раз звонила, так он потом взорвал наш Центр и нашел второй повод к Соне прицепиться.
Прокурор на секунду задумался, видимо решая, стоит ли мне рассказывать, то, что он знал, но потом ответил:
– Как только ты мне позвонила – я сразу навел справки о Дмитриеве. Тут же мог быть и такой поворот: вы с Соней, например, что-то наворотили, а потом стали мне жаловаться, а Дмитриев – честный человек, добросовестно делает свое дело. Но оказалось, что Василий Иванович к вам пришел с голыми руками. Не было дела Закревской ни в прокуратуре, ни в милиции. Он разводил вас на деньги, вы просто не дошли с ним до этого интересного этапа. Это повод начать внутреннее расследование. Только нужно было больше доказательств. И я стал интересоваться, что за человек перед нами. Достал биографию. Дмитриев родился в Гродине, в шестьдесят пятом. В семьдесят девятом уехал к тетке в Москву, где учился, а потом пошел работать в милицию. Он участвовал во многих крупных делах, был на хорошем счету. А через тринадцать лет приехал на родину, хоть карьера у него в Москве хорошо продвигалась вперед. Я позвонил на место его прежней службы. Но все, кто вместе с Дмитриевым работали, разъехались. Последнее дело, которое вела эта группа, было дело об убийстве главаря бандитской группировки, который совсем недавно провернул одно дельце, наварившись на несколько миллионов долларов. Понимаешь?
– Милиционеры украли эти деньги, поделили их и разбежались?
– Доказать это уже невозможно. Опровергнуть – тоже. К нам он попал с блестящими характеристиками. Просто ангел, а не следователь. А я взял да и направил своего человека посмотреть, как живет наш ангел. Так вот, он живет на небесах! Мне бы такую квартирку, а я человек небедный!
– Он убил Соню…
– Я бы не стал так говорить, пока во всяком случае. – Геннадий Егорович вздохнул и добавил: – Сонечка была необыкновенной женщиной. Я мало таких красивых видел. Кабы не был женат… – Он грустно улыбнулся.
Мы попрощались на пороге моего кабинета. Впервые за последнее время я почувствовала, что темная полоса не может длиться вечно.
Глава 13
А Варька все больше роднилась со своим папашей. Они вместе обедали в «Афине», ходили в кино, перезванивались. Забавно все это получалось: за мной Саша и не ухаживал. Никаких кафе и кино, мы просто бродили по улицам, как зомби. Если было холодно – целовались в подъезде моего дома. Мамаша воспитывала его таким образом, чтобы он и не думал тратить деньги на девок. А теперь, вдруг став отцом взрослой дочери и освободившись от влияния мамочки, Сашка переживал свою вторую молодость. Молодость в новом качестве, в продвинутом формате.
Я так и ожидала в ближайшем времени какого-нибудь эдакого вопросика: «Мама, а почему ты бросила папочку? Он же такой классный!»
Ну а так как я сама вовсе не такая классная, а очень даже расчетливая особа, то я не забыла поинтересоваться у дочери – какова судьба ее наследства? Если я в своем уме, то классный наш папа обещал разобраться с мошенницей-женой? Ответ Вари рассмешил меня до слез! Я аплодировала Алинкиной изобретательности.
– Папа порвал мой отказ и сказал Алине, что он не потерпит!.. – Варька, уже догадавшаяся о мягкости характера своего отца, рассказывала мне эту историю с добродушной ехидцей. – Алина прям струсила, дальше некуда! То есть теперь вроде бы брюлики стали мои. Но я же их домой не потащу! Тогда папа оставил их в своем сейфе, на работе. Там же сигнализация, охранник на каждом этаже. А на следующий день сейф в кабинете отца был сломан. И ожерелье – тю-тю!
Присмотревшись к своей ляле, я поняла, что она не переживает о потере побрякушек, наверное не понимая, какая ценность пролетела мимо нее в чужой карман.
Но в целом ситуация казалась мне позитивной. Крепнувшая дружба с отцом помогла дочери с легкостью пережить крушение своей так и не начавшейся карьеры – и на телевидении, и в качестве художника. Варька не смогла простить Инне ее вероятного лжесвидетельства. Моя дочь была очень брезглива в плане чистоты человеческих отношений, презирая всякую двусмысленность, липкость вранья и, главное, предательство.
Инна уже несколько раз «случайно» встречала Варьку и заводила разговоры о том, что Варя гений, а она, Инна Ивановна, никогда бы не обошлась с ней нечестно. Дескать, то, что Алина назвала Инну Ивановну в качестве своей свидетельницы, ей, Инне Ивановне, неприятно. Она даже прервала все свои дружеские контакты с бывшей подругой. И почему-то Варька ей не поверила.
Как мне казалось, моя дочь, может даже не сознательно, начинала ощущать, что ее педагог не всегда честна со своей ученицей.
Вот так, не пачкая рук, я освободила дочь от неприятного мне влияния и угрозы позора на намеченной выставке. Об этом я помнила тоже. Ну не верилось мне в безумный художественный талант Варвары! Чуяла сердцем, что февральская выставка привела бы нас к ужасным последствиям.
И потом, если мы с Женей будем вместе, то как Варя будет брать уроки у Инны? Самой Инне это будет невыносимо, что ясно. Она однажды уже вывернула на голову моей девочке всю подноготную наших отношений. А как она поведет себя в роли брошенной жены?
Все, что ни делается, делается к лучшему. Если речь не идет о смерти.
На следующий день мне позвонил Геннадий Егорович. Он пригласил меня в прокуратуру – дать показания. Официально.
– А Дмитриева я не встречу? – спросила я опасливо.
Стаценко меня успокоил:
– Он взял несколько дней отгула.
Показания мои снимались прямо в кабинете Геннадия Егоровича. Я рассказала, что знала, подписала документы. Пообещала привезти в ближайшем будущем и Дольче, как только тот вернется со свадьбы.
– А у кого свадьба? – поинтересовался прокурор.
– Не знаю. Кто-то важный, из думы. Свадьба будет наполовину мусульманской, наполовину русской.
– Гм… Я там всех знаю. Вроде о свадьбе не слышал.
Мне как-то не понравились его слова. Мобильник Дольче забыл, куда уехал – Яков не помнит. И Стаценко не знает, у кого свадьба. Подозрительно.
В шкафу, за креслом прокурора, стояло несколько рамочек с фотографиями. В основном это были снимки в компании известных людей – губернаторов и персон, облаченных в строгую форму профессионального прокурорского цеха. На некоторых Геннадий Егорович был щекастым толстяком – этим фотографиям было лет по шесть. Все-таки Соня хорошо с ним поработала!
Одна фотография не была вставлена в рамку и казалась самой свежей из всей экспозиции. На ней было запечатлено веселое застолье в «Центральном». А ведь в тот вечер, когда была отравлена Борянка, в банкетном зале «Центрального» что-то праздновали люди из прокуратуры…
Я подошла поближе к фото.
– Это мой день рождения. В сентябре отмечали у Сидорыча. Хороший он мужик все-таки.
– А это Дмитриев?
– Да.
– А это?..
– Его подруга. У меня чуть не сотня человек собралась в тот день.
Женщина рядом со следователем-оборотнем была не кто иная, как Алина Рытова, вторая жена моего бывшего мужа и жадная стерва, которая обманула мою дочь, чтобы украсть бриллиантовое ожерелье. И дама, подложившая в холл нашего Центра бомбу, что гораздо важнее на данный момент.
Возвращаясь из прокуратуры, я думала о том вечере в «Центральном». Такси, на котором я ехала, застряло в пробке, поэтому времени мне на воспоминания хватило.
Девчонки в тот вечер заказали «Слушая наше дыхание», Дольче рассказывал мне о Жене и Инке. Я поцеловала его, а Борянка сказала, что Дольче красивый, но баб не любит. Соня подняла за него тост. И был он чем-то испорчен. Да, у меня кончилось вино, а у Сони – мартини, тогда я попросила, чтобы Борянка налила нам немного водки. А я водку не люблю. Дольче, по-моему, тоже водку пил, но я не уверена. А после этого нам принесли отравленную бутылку, опять же водки. То есть тот, кто нам ее передал, увидел, что за нашим столом пьется только беленькая.
Это означает, что отравитель не обязательно метил в Боряну. Он целился в кого-то из нас – в ту же Боряну, Соню, Дольче, меня, а может, во всех нас вместе.