– Этого быть не может, – сказал Женька из своего угла. Он был потрясен и не скрывал этого. – Знаешь, я слышал, что такое бывает, но где-то рядом с нами? Инна, женщина, которую я знаю двадцать лет!
– Ты встретил ее, когда она уже пережила все самое худшее в своей жизни, – отозвался Виктор Васильевич. Доктор внимательно рассматривал картины, кивал сам себе, продолжая говорить с нами. – Я думаю, ты знаешь…
– О романе Инки с моим отцом? Да, история с бородой.
– Твой отец стал для Инны и отцом, и любовником. Только – добрым отцом и сочувствующим любовником. Без него Инна очень скоро оказалась бы в моей больнице снова. Вообще-то Инну привела ко мне ее мать. Незадолго до своей смерти. У бедной женщины был рак. Я поработал с Инной и попросил девочку обязательно вернуться ко мне через пару месяцев. Она не пришла, а я уехал за границу, работал там почти год. Потом в Москве писал диссертацию, причем описывал в ней и случай Инны. В следующий раз я встретил ее уже после того, как она стала ученицей Славки. И она сделала вид, будто меня не узнала. В принципе это нормально. Инне надо было забыть все, что случилось в детстве. А современные работы Инны есть?
– Она прекратила писать после смерти папы, – сказал Шельдешов.
– И недавно она порезала все свои портреты, которые сделал Женя, – добавила я. Мне казалось, что это очень важно.
– А я сжег твои портреты, – резонно заметил Женя.
– Он это сделал, потому что я не хотела с ним снова встречаться. Из-за Инны.
– Наташа, все художники чуть тронутые, – усмехнулся психиатр. – Впрочем, им далеко до писателей. Была у меня одна…
– Простите, Виктор Васильевич, так что же может означать то, что Инна порезала свои портреты?
– Она злится на себя. Хочет привлечь внимание мужа. Думаю, ей тяжело его терять.
Он сказал именно то, что я и ожидала.
– Восемь лет назад я сбила ее на машине, – вспомнила я. – Знаете, я тогда чувствовала только вину. А сейчас думаю: как так получилось, что она попала именно под мою машину? Моя машина двигалась быстро, но пешеходов я всегда замечала заранее. А тут – объездная дорога, совсем не темно еще было – и она. Теоретически могла Инна броситься под мою машину?
– Только теоретически, – сухо сказал Виктор Васильевич. – Я не могу продолжать с вами этот разговор. Я не знаю, до чего вы договоритесь и вообще к чему все эти речи. Инну я не видел очень давно. Обычно люди, пережившие в детстве такой тяжелый случай инцеста, имеют склонность к пограничному состоянию психики. Но диагноз за глаза я ставить не могу. Простите меня, Наташа. Женька, прости. Если какие проблемы – обращайтесь. Но подобные разговоры…
Глава 17
Из Храмогорки домой я вернулась только к обеду. Варька слушала Мадонну и собиралась в школу. Я остановилась у дверей ее комнаты и стала смотреть на нее, ожидая услышать что-нибудь колкое, но дочурка, послав мне воздушный поцелуй, продолжала вертеться перед зеркалом, больше не реагируя на мое присутствие.
Я вздохнула с необъяснимым чувством одновременной радости и печали, которое всегда охватывает не слишком хороших мам, чьи дочери без их помощи и особых забот вырастают умницами и красавицами.
Пообедав йогуртом с булкой, я приняла душ и отправилась в Центр.
За столиком в холле Центра сидела Оленька, дивно хорошенькая парикмахерша, одна из учениц Дольче. Я с удивлением заметила, что она выглядела какой-то испуганной…
– Наталья Вячеславовна, добрый день!
Этот голос прозвучал у меня из-за спины. Я обернулась. У окна стоял Василий Иванович Дмитриев, собственной персоной. У него в руках была синяя папочка, и он обмахивался ею, будто бы в нашем салоне был спертый, душный воздух. Услышав и увидев его, я не просто испугалась. У меня ослабели колени, а сердце так рванулось из груди, что я задохнулась.
Он шел прямо на меня, и я понимала, что защиты мне ждать неоткуда.
– Давайте-ка пройдем в ваш кабинетик. Поговорить нам надо.
– О чем, Василий Иванович?
Он не стал отвечать, а указал на дверь моего кабинета. Мне пришлось подчиниться.
– Ну вот, дорогая Наталья Вячеславовна, – говорил этот зловещий человек, вальяжно располагаясь на диване. Сама я заняла место за своим рабочим столом, сцепив пальцы на столешнице. – Вот и дошла до вас очередь, после ваших подруг. Догадываюсь, что вы ждали этого.
– Моих подруг? – удивилась я, пытаясь справиться с ужасом, который не позволял мне думать и действовать. – А что вы знаете о смерти Боряны? И где Дольче?
– Ну, где ваш голубой дружок, это вы и сами знаете. Я еще вернусь к этому вопросу. На него заведено дело о клевете, хулиганстве и причинении морального ущерба. По заявлению Сергея Исламовича Аветисяна. Вы знаете, кто это такой. Так где Дольский прячется?
– Я не знаю. Мне сказали, что он уехал по делам.
– Еще поговорим об этом. А вот вы спросили о другой вашей подруге – Боряне Тодоровой. И я могу рассказать, почему она погибла.
– Так расскажите.
– Это будет приятным для вас бонусом. Бесплатным.
– В смысле?
– Наталья Вячеславовна. – Дмитриев положил ногу на ногу и откинулся на спинку дивана. – По-хорошему, я не здесь должен с вами говорить, а в прокуратуре. Вы совершили преступление. Позавчера вечером вы закололи ножом Инну Ивановну Шельдешову, жену вашего любовника.
Мой ужас удесятерился. Еще не понимая обстоятельств, я уже догадывалась о сути происходящего. Инка покончила с собой, я именно это и предчувствовала. Дмитриев как-то узнал о ее смерти и о том, что последней в живых ее видела именно я. Повторится ситуация с Соней. Повторится, как страшный сон. Пусть с другими слагаемыми, но с тем же результатом: смерть. И я уже сомневалась, что Дмитриеву вообще нужны деньги. Нет, все не так. Он просто злая сила, которая хочет уничтожить нас всех. Пришла моя очередь.
– И что же, я арестована?
– Упаси вас господь, Наталья Вячеславовна. Потому что если вас арестуют, то с вами случится такое, что хуже смерти. Поверьте мне. Вам просто надо собрать двадцать миллионов. Тогда вы останетесь на свободе. Плюс я расскажу вам правду о смерти Тодоровой.
– В какое время погибла Инна?
– В двенадцать ночи.
– Но у меня есть свидетели, что я ушла из ее квартиры в восемь вечера. Как раз по телевизору передавали местные новости.
Дмитриев просиял:
– А, так вы уже знаете? Стаценко не сможет прикрыть вас из-за решетки.
– Это ваша работа? – В целом я не сомневалась.
– Ну, куда мне! – Голову отдала бы на отсечение, что он врал. – Так какие у вас свидетели?
– Охранник, – осторожно сказала я.
Дмитриев кивнул мне. Он знал про охранника.
– И камера в вестибюле записала, когда я пришла и когда я ушла.
– Не поверите, Наталья Вячеславовна, дорогая, – сыто засмеялся следователь. – Камера именно в тот вечер сломалась. А в журнале написано, что ушли вы в двадцать минут первого ночи.
О старушке с розовым креслом я умолчала. Мне стало страшно за нее. Может, если я найду хорошего адвоката, то смогу привлечь и ее в свидетели? Но только так, чтобы Дмитриев об этом не знал заранее.
– Но двадцать миллионов… – запоздало удивилась я. – Это слишком. Почему такая сумма?
– А сколько я должен требовать за смерть моей родной сестры?
Глава 18
В папочке Дмитриева было все необходимое, чтобы убедить кого угодно, что именно я всадила нож в грудь Инны Ивановны Шельдешовой, являвшейся супругой человека, с которым я состояла в интимной связи.
Больше всего меня впечатлили фотографии, сделанные на месте преступления. Инна, лежащая на полу своей радостной кухни. Ее руки были сложены на животе, обнимая нож, а ноги поджаты.
– На этом ноже ваши отпечатки, – с шутливой торжественностью объявил Дмитриев.
– Да, я знаю. Инна порезала палец – видите пластырь на ее руке? Я взяла из ее руки нож и оказала Инне первую помощь.
– Понимаю, – согласился Дмитриев. – Первая помощь заключалась в том, что вы пронзили мою сестру ножом.
– Василий Иванович, – обратилась я к нему, пытаясь сохранять спокойствие. – Вы же сами знаете: я вашу сестру не убивала. Перестаньте на меня давить. Я, конечно, понимаю, что если я признаюсь в убийстве, а денег вам не дам, то вы меня посадите. Но я не признаюсь.
Дмитриев только кисло хмыкнул. Он был уверен в моей слабости.
Фотограф опергруппы сделал фотографии не только тела, но и всего помещения. Меня заинтересовал один из снимков. Видимо, он был нужен, чтобы показать, что на кухне осталась посуда после нашего с Инной чаепития, что доказывало дружелюбное отношение хозяйки к гостье-убийце. Поднос с чашками, чайником и вазочками стоял на тумбе возле мойки. Но в кадр попала и изящная колонна, разделяющая кухню и столовую. Она была отделана венецианской штукатуркой нежно-розового, как мне припоминалось, цвета. На черно-белом фото колонна казалась светло-серой, и я обратила внимание на небольшое углубление в гладкой поверхности, находившееся как раз на уровне моей груди.
– Что это?
Следователь кинул взгляд на фото, которое я держала в руках:
– А что?
– Эта выбоина на колонне. Она глубокая?
– Что за дурацкий вопрос, Наталья Вячеславовна, – делано изумился он. – Вас ремонт больше трупа интересует?
А вот меня покоробило, что Дмитриев сказал о теле своей сестры «труп».
– В эту выбоину, Василий Иванович, можно вставить нож, а потом проткнуть себя, обняв колонну.
Дмитриев, не поднимаясь с дивана, дернулся вперед и сглотнул. Его кадык дрогнул, а потом следователь снова откинулся на спинку дивана.
– Я права? – Мне, в сущности, его подтверждение нужно не было. – Василий Иванович, я все знаю о вашей сестре. Я знаю, что в детстве ваш папаша изнасиловал вашу сестру, знаю, что она всегда была склонна к самоубийству. Это видно и по ее картинам, и по поведению. Я вот только не пойму: она что же, специально вот так организовала свое самоубийство, чтобы вы могли подзаработать?