19Старк кое-что покупает
1
Пробуждение было совсем не похоже на пробуждение.
Впрочем, если подумать, он вообще никогда не бодрствовал и не спал по-настоящему, по крайней мере в том значении этих слов, в каком их понимают нормальные люди. В каком-то смысле он спал всегда и лишь перемещался из одного сна в другой. В этом смысле его жизнь — то немногое, что он из нее помнил, — была подобна набору бесконечных китайских коробочек или необозримому залу кривых зеркал.
Этот сон был кошмаром.
Он медленно пробудился от сна, зная, что по-настоящему и не спал. На короткое время Тэду Бомонту удалось пробраться к нему в сознание и подчинить его своей воле. Говорил ли он что-то, выдал ли что-то, пока находился во власти Бомонта? Ему казалось, что да… но при этом он был уверен, что Бомонт ничего не поймет и не сможет отделить действительно важные вещи от совершенно не важных.
А еще он проснулся с болью.
Он снимал двухкомнатную «малогабаритку» в Ист-Виллидже, сразу за авеню Би. Открыв глаза, он обнаружил, что сидит за кривобоким кухонным столом, а перед ним лежит раскрытый блокнот. По выцветшей старой клеенке, покрывавшей стол, текла алая струйка крови. И ничего удивительного: его правая кисть была проткнута шариковой ручкой фирмы «Бик» почти насквозь.
Сон понемногу вспоминался.
Вот так он и выкинул Бомонта из своего сознания. Это был единственный способ разорвать связь, которую этот трусливый говнюк каким-то образом исхитрился установить между ними. Трусливый? Да. Но еще хитрый. И лучше об этом не забывать. Да, лучше не забывать.
Старк смутно припоминал, что ему снилось, как они с Тэдом лежали рядом, в одной постели — они разговаривали, и поначалу это казалось приятным и приносило какое-то странное утешение, — словно болтаешь с братом, когда уже погашен свет.
Только они не просто болтали, да?
Они делились друг с другом секретами… или, вернее, Тэд задавал вопросы, а Старк ловил себя на том, что отвечает. Отвечать было приятно и утешительно. Но еще и тревожно. Сначала его насторожили птицы — почему Тэд продолжает расспрашивать его о птицах? Не было никаких птиц. Может быть, только однажды… давным-давно… но теперь — нет. Это просто уловка, жалкая попытка выбить его из колеи. Но постепенно тревога росла, потому что включился инстинкт самосохранения — и этот инстинкт обострялся по мере того, как Старк все упорнее старался проснуться. У него было чувство, что его держат под водой, пытаются утопить…
И вот в этом сумеречном состоянии, в полусне и полуяви, он пришел в кухню, открыл блокнот и взял шариковую ручку. Тэд не пользовался такими, но разве это должно иметь значение? Наверняка он сейчас тоже писал, у себя за столом за пятьсот миль отсюда. Ручка была неправильной, конечно, даже лежала неправильно — в его руке, — но он сделает это. Сейчас.
Он видел, как его рука выводит на чистом листе: «Распадаюсь на ЧАСТИ». К тому времени он был уже очень близок к волшебному зеркалу, отделявшему сон от яви, и старался передать ручке у себя в руке свои собственные мысли, управлять тем, что появится, а что не появится на бумаге, но это было тяжело. Господи Боже, как тяжело.
Он купил биковскую ручку и полдюжины блокнотов в магазинчике канцтоваров сразу, как только приехал в Нью-Йорк; еще до того, как снял эту убогую конуру. В магазинчике были и бероловские карандаши, и он хотел купить их, но не купил. Потому что не важно, чей разум движет карандашами, раньше их всегда держала рука Тэда Бомонта, и Старку надо было понять, сможет ли он разорвать эту связь. Поэтому он не стал покупать карандаши, а взял вместо них ручку.
Если бы он смог писать, если бы смог писать сам, все было бы хорошо и ему вообще не понадобился бы Бомонт, эта жалкая размазня. Но ручка была бесполезной. Как он ни старался, как ни пытался сосредоточиться, он не смог написать ничего, кроме своего имени. Он писал его снова и снова: «Джордж Старк, Джордж Старк, Джордж Старк», — до тех пор, пока уже в самом низу страницы слова не превратились в неразборчивые каракули дошкольника.
Вчера он сходил в районное отделение Нью-Йоркской публичной библиотеки, где был машинописный зал, и арендовал на час одну из мрачно-серых электрических пишущих машинок «Ай-би-эм». Этот час растянулся на тысячу лет. Он сидел в отгороженной с трех сторон кабинке, стуча по клавишам дрожащими пальцами и печатая свое имя, на этот раз — прописными буквами: «ДЖОРДЖ СТАРК, ДЖОРДЖ СТАРК, ДЖОРДЖ СТАРК».
Перестань! — мысленно рявкнул он на себя. Напечатай что-нибудь другое. Что угодно, но только другое!
И он попытался. Склонился над клавишами, обливаясь потом, и напечатал: «Съешь еще этих мягких французских булок да выпей же чаю».
Но когда он взглянул на бумагу, там было написано: «Джордж еще этих джорджей джорджей старков, да джорджей же старку».
Ему захотелось сорвать машинку с держащих ее болтов и сокрушить всех и вся в этом зале, пройтись вдоль кабинок, размахивая машинкой, словно варвар — дубиной, ломая хребты и раскалывая черепа. Если он не может творить, дайте ему разрушать!
Но он все-таки взял себя в руки (что далось нелегко) и вышел из библиотеки, смяв в сильной руке бесполезный лист бумаги, который он потом выбросил в урну на улице. И вот сейчас, держа ручку, он вспомнил ту неизбывную слепую ярость, в которую впал, обнаружив, что без Бомонта не способен написать ничего, кроме собственного имени.
Ярость.
И страх.
Паника.
Впрочем, у него есть Бомонт, верно? Бомонт может думать, что все как раз наоборот, но, возможно… Возможно, Тэда Бомонта ожидает большой сюрприз.
«теряю», — написал он, и, Господи, нельзя говорить Бомонту ничего больше — он и так выдал достаточно. Он изо всех сил старался захватить контроль над своей предательской рукой. Старался проснуться.
«силу СЦЕПЛЕНИЯ» — написала его рука, словно чтобы развить предыдущую мысль, и Старк вдруг увидел, как бьет Бомонта ручкой. Бьет, как ножом. Он подумал: Да, я это могу. А вот ты, Тэд, не можешь, потому что, когда доходит до дела, ты просто тюфяк. Когда доходит до дела, командовать буду я. И, по-моему, тебе пора это узнать.
И тогда, пусть даже все было как сон внутри сна, пусть даже он находился во власти этого жуткого, головокружительного ощущения потери контроля, какая-то часть его беспощадной и безусловной самоуверенности все-таки вернулась, и он сумел пробить барьер сна. В то победное мгновение, когда он вырвался на поверхность, не дав Бомонту себя утопить, он захватил контроль над ручкой… и наконец обрел способность писать.
На секунду — лишь на одну секунду — возникло ощущение двух рук, сжимавших две письменные принадлежности. Ощущение было настолько явственным и реальным, что это могла быть только реальность.
«нет никаких птиц», — написал он. Первое настоящее предложение, которое он написал за все время в физическом теле. Писать было тяжко, действительно тяжко; лишь существо, обладавшее сверхъестественной решительной волей, могло бы выдержать такую нагрузку. Но как только слова вышли наружу, он почувствовал, что обретает контроль. Сила захвата той, другой руки ослабла — и Старк захватил ее сам, без раздумий и жалости.
Давай-ка и ты побарахтаешься под водой, подумал он. Посмотрим, как ТЕБЕ это понравится.
В возбуждении, которое было слаще и жарче, чем самый мощный оргазм, он написал: «Нет никаких птиц никаких на хрен ПТИЦ ах ты сукин сын убирайся из моей головы!»
А потом, не задумываясь ни на миг — раздумья часто приводят к фатальному промедлению, — он взмахнул ручкой, описав ею в воздухе резкую, короткую дугу. Металлический кончик вонзился в его правую руку… и он почувствовал, как в пятистах милях к северу Тэд Бомонт перевернул в пальцах бероловский карандаш и вонзил его в свою левую руку.
Вот тогда он и проснулся — они оба проснулись — по-настоящему.
2
Боль была обжигающей и чудовищной — но она была освобождением. Старк закричал и тут же прижался вспотевшим лицом к предплечью, чтобы заглушить крик. Но это был вопль не только боли, но и радостного возбуждения.
Он чувствовал, как Бомонт стиснул зубы, стараясь подавить свой собственный крик — там, у себя в кабинете в Мэне. Связь, которую Бомонт установил между ними, не оборвалась; скорее, она распустилась, как наскоро завязанный узел разъезжается от последнего яростного рывка. Старк почувствовал, почти увидел, как щупальце, которое этот предатель Бомонт запустил ему в голову, пока он спал, извивается, корчится и уползает прочь.
Старк протянул руку, но не физически, а мысленно, и ухватился за ускользающий кончик этого щупальца. В представлении самого Старка оно было похоже на червя, жирного, белого опарыша, нафаршированного мертвечиной и гнильем.
Он подумал о том, чтобы заставить Тэда выхватить еще один карандаш из банки и ударить себя опять — на этот раз в глаз. Или поглубже в ухо, чтобы остро заточенный кончик пробил барабанную перепонку и воткнулся в мягкие ткани мозга. Он почти слышал вопль Тэда. Этот крик ему не сдержать.
Но он все-таки остановился. Он не хотел убивать Бомонта. Пока не хотел.
Сначала пусть Бомонт научит его, как жить самому по себе.
Старк медленно разжал кулак и почувствовал, как разжимается и тот кулак, что держал сущность Бомонта, — мысленный кулак, такой же стремительный и безжалостный, как и его материальный. Он почувствовал, как Бомонт, жирный белый червяк, со стоном и визгом уползает прочь.
— Пока живи, — прошептал он и занялся другими делами. Левой рукой он крепко сжал ручку, торчавшую из правой кисти. Потом одним быстрым рывком вытащил ручку и швырнул в мусорную корзину.
3
На сушилке у кухонной раковины стояла бутылка «Гленливета». Старк взял ее и пошел в ванную. Его правая рука легонько раскачивалась на ходу, и капли крови размером с десятицентовик падали на покоробившийся, выцветший линолеум. Дырка, пробитая ручкой, располагалась на полдюйма выше нижних костяшек, чуть правее среднего пальца. Она была круглой и походила на дырку от пули. Сходство усиливалось из-за ободка черных чернил вокруг раны и крови внутри. Он попробовал пошевелить пальцами. Пальцы двигались… но кисть отозвалась такой жуткой болью, что Старк решил больше не экспериментировать.
Он дернул за цепочку, висевшую над аптечным шкафчиком с зеркальной дверцей, и под потолком зажглась голая лампочка на шестьдесят ватт. Старк прижал бутылку виски правым локтем к правому боку, чтобы левой рукой отвинтить крышку. Потом вытянул раненую правую руку над раковиной. Не проделывал ли то же самое сейчас Бомонт в Мэне? Как-то сомнительно. Вряд ли Бомонту хватит духу убрать за собой все дерьмо. Он сейчас наверняка мчится в больничку.
Старк плеснул виски на рану, и боль пронзила всю руку стальным шипом — от кисти до плеча. Он видел, как виски пузырится в ране, как янтарная жидкость перемешивается с кровью, и ему пришлось снова уткнуться лицом в мокрый от пота рукав рубашки.
Ему казалось, что боль никогда не утихнет, но она все-таки начала униматься.
Он попытался поставить бутылку на полочку под зеркалом. Но рука дрожала так сильно, что об этом нечего было и думать. Пришлось поставить бутылку на ржавый пол душевой кабинки. Через минуту ему захочется выпить.
Он поднял руку к свету и заглянул в дырку. Сквозь нее просматривалась лампочка, но смутно — словно смотришь сквозь красный фильтр, затуманенный пленкой слизи. Он не пробил руку насквозь, но чертовски близко к тому. Может, Бомонт справился лучше.
Будем надеяться.
Он открыл кран, сунул руку под струю холодной воды, растопырив пальцы, чтобы раскрыть рану как можно шире, и мысленно приготовился к боли. Сначала было погано — ему пришлось стиснуть зубы и сжать губы в тонкую белую линию, чтобы сдержать крик, — но потом рука онемела, и стало получше. Он заставил себя продержать руку под краном целые три минуты. Потом выключил воду и опять рассмотрел рану на свет.
Свечение лампы еще просматривалось сквозь дырку, но теперь оно было далеким и бледным. Рана затягивалась. Его тело, казалось, обладало поразительной способностью к регенерации, что было особенно странно, если учесть, что в то же самое время он распадался на части. Терял силу сцепления, как он сам написал. И в принципе правильно написал.
Он уставился на свое отражение в мутном, покрытом пятнами зеркале на дверце аптечного шкафчика и смотрел на себя секунд тридцать, если не больше, а потом встряхнулся, возвращаясь к реальности. Каждый раз, когда он смотрел на свое лицо — такое знакомое и досконально изученное и в то же время такое новое и чужое, — у него возникало чувство, будто он впадает в гипнотический транс. Он почему-то не сомневался, что к этому все и придет, если он будет смотреть на себя достаточно долго.
Он открыл шкафчик, отвернув в сторону зеркало вместе со своим омерзительно завораживающим отражением. Внутри хранился странный набор предметов: два одноразовых бритвенных станка, один уже использованный; флакончики с тональным кремом; пудра; несколько мягких косметических губок, изначально цвета слоновой кости, но теперь испачканных пудрой на пару тонов темнее; пузырек безрецептурного аспирина. Пластырей не было. Пластыри, они как копы, подумал Старк. Ни одного нет поблизости, когда они нужны. Ну ничего. Он еще раз продезинфицирует рану виски (но сначала продезинфицирует себя изнутри — изрядной порцией, да) и перевяжет ее носовым платком. Вряд ли будет какое-то заражение; у него, кажется, иммунитет к любой заразе. Что не может не радовать.
Он открыл пузырек с аспирином зубами, выплюнул пробку в раковину, потом опрокинул пузырек и высыпал себе в рот с полдюжины таблеток. Поднял с пола бутылку и запил таблетки хорошим глотком виски. Внутри сразу же разлилось успокоительное тепло. Потом он вылил на руку еще немного виски.
Старк пошел в спальню и открыл верхний ящик комода, знававшего лучшие — намного лучшие — дни. Кроме комода и древнего дивана-кровати, другой мебели в комнате не было.
Старк использовал только верхний ящик комода. В нем лежали три пары трусов в магазинной упаковке, две пары носков с еще не снятыми этикетками, пара джинсов и невскрытая упаковка носовых платков. Он разорвал целлофан зубами и перевязал руку платком. Янтарное пятнышко виски просочилось сквозь тонкую ткань, а вслед за ним — и крошечная капелька крови. Старк подождал, не разрастется ли пятнышко, но оно не разрослось. Вот и славно. Просто отлично.
Интересно, а смог ли Бомонт что-то почувствовать? Смог ли выудить какую-то информацию из их странного телепатического контакта? Например, знает ли он, что Джордж Старк в данный момент снимает засранную конуру в Ист-Виллидж в убогом вонючем доме, где тараканы такие огромные, что вполне могут стащить чек на пособие по безработице? Скорее всего нет. Но какой смысл рисковать, когда можно не рисковать? Он обещал Тэду неделю на размышления, и хотя уже был уверен, что Тэд вовсе не собирается снова браться за перо под именем Старка, он все-таки даст ему время. Ровно столько, сколько обещал.
В конце концов, он — человек слова.
А если Бомонту не хватит вдохновения, возможно, придется его подстегнуть. Проблема решается просто. Например, если взять маленькую пропановую горелку — они продаются в любом хозяйственном магазине — и направить пламя на пару секунд к ступням малышей Тэда… Но это — позже. А пока поиграем в игру под названием «терпеливое ожидание». И чтобы не тратить зря время, можно уже потихонечку двигать на север. Так сказать, занять позицию. В конце концов, у него есть машина — черный «торонадо». Она пока на хранении, но это не значит, что должна там и оставаться. Он может выехать из Нью-Йорка уже завтра утром. Но сперва надо будет кое-что прикупить… а прямо сейчас он должен воспользоваться кое-какой косметикой из аптечного шкафчика в ванной.
4
Он достал флакончик с тональным кремом, пудру и губки. Прежде чем приступить, еще раз приложился к бутылке с виски. Руки уже не дрожали, хотя правая все еще болела. Впрочем, его это не огорчало; если его рука просто болит, то у Бомонта она должна разрываться от боли.
Он посмотрел на себя в зеркало, дотронулся до мешка под левым глазом, потом провел пальцем по щеке до уголка рта.
— Теряю силу сцепления, — пробормотал он. И так оно и было.
Когда Старк впервые увидел свое лицо — встав на колени перед грязной лужей за Старым городским кладбищем и взглянув на свое отражение в мутной воде рядом с луноподобным бликом от ближайшего фонаря, — он остался вполне доволен. Лицо оказалось именно таким, каким являлось ему в сновидениях, пока он сидел, заключенный в темнице воображения Тэда Бомонта. Он увидел лицо мужчины, который, в общем, хорош собой, но не настолько, чтобы привлекать излишнее внимание. Будь его лоб не таким высоким, а глаза расставлены не так широко, это было бы одно из тех лиц, которые так и притягивают взгляды женщин. Абсолютно непримечательное лицо (если таковые вообще существуют) могло бы привлечь внимание хотя бы уже потому, что на нем нет ни единой черты, за которые зацепляется взгляд, прежде чем двинуться дальше, не найдя ничего интересного; его абсолютная заурядность могла бы насторожить этот взгляд и заставить вернуться. В лице, которое Старк впервые увидел реальными глазами в той грязной луже, явно не было этой опасной непримечательности. Он еще подумал, что это просто идеальное лицо. Никто не будет к нему присматриваться, никто не сумеет его описать. Голубые глаза… сильный загар, что не совсем обычно для человека с такими светлыми волосами… и, собственно, все! Ничего больше! Свидетелю придется упомянуть широкие плечи, которые действительно обращали на себя внимание… но в мире полно широкоплечих мужчин.
Но теперь все изменилось. Теперь его лицо стало странным… и если в ближайшее время он не начнет писать снова, оно станет еще более странным. Оно превратится в шарж.
Теряю силу сцепления, снова подумал он. Но ты все исправишь, Тэд. Когда ты начнешь писать книгу о бронированном автомобиле, то, что со мной происходит, повернется вспять. Не знаю, откуда я это знаю. Но знаю точно.
С того дня, когда он впервые увидел свое отражение в луже, прошло две недели, и за эти недели его лицо изрядно испортилось. Причем процесс порчи шел полным ходом. Поначалу эти изменения были едва заметны, и он сумел убедить себя в том, что ему это только кажется… но когда разложение набрало скорость, он уже больше не мог отрицать очевидное. Если бы кто-то увидел две его фотографии, сделанные тогда и сейчас, этот «кто-то» наверняка бы подумал, что человек на снимках подвергся воздействию радиации или каких-то коррозионных химических веществ. Похоже, у Джорджа Старка случился самопроизвольный распад всех мягких тканей.
«Гусиные лапки» вокруг глаз, обычные признаки среднего возраста, которые он видел в луже, теперь превратились в глубокие морщины. Веки отяжелели, отвисли, обрели грубую фактуру крокодиловой кожи. Щеки начали приобретать такой же помятый, сморщенный вид. Глаза покраснели и воспалились, как у законченного алкоголика. Вниз от уголков рта протянулись глубокие борозды, придававшие ему сходство с чревовещательской куклой с челюстью на шарнирах. Светлые волосы — и поначалу не слишком густые — поредели еще больше, особенно на висках и на макушке, где сквозь них проглядывала розовая кожа. На руках проступили старческие пигментные пятна.
Все это можно было бы оставить как есть, не прибегая к косметическим ухищрениям. В конце концов, он выглядел просто старым, а что примечательного в обычной старости? Главное, что его сила никуда не делась. Плюс к тому, он был уверен, что когда они с Бомонтом снова начнут писать — писать, ясное дело, под именем Старка, — процесс распада повернется вспять.
Но теперь у него стали шататься зубы. И на коже появились язвы.
Первую он заметил три дня назад, на внутренней стороне правого локтя. Красное пятно с белым кружевом мертвой кожи по краю. Такие язвы ассоциировались у него с пеллагрой, эпидемии которой случались на дальнем Юге даже в 1960-х. Позавчера он увидел еще одну, на этот раз — на шее, под мочкой левого уха. Еще две — вчера. Одно пятно — на груди, второе — чуть ниже пупка.
Сегодня первая язва появилась у него на лице, на правом виске.
Они не болели. Чесались — да. Но не более того… во всяком случае, в том, что касается ощущений. Но они быстро распространялись. Его правая рука теперь была воспаленно-красной и зудела от локтя до середины предплечья. Он один раз попробовал ее почесать и сразу понял, что лучше не надо. Плоть разъехалась под его пальцами с тошнотворной легкостью. Из бороздок, оставленных ногтями, потекла кровь с желтым гноем, причем раны испускали запах. Противный запах. И все-таки это была не инфекция. Он мог бы поклясться, что не инфекция. Больше похоже на влажную гниль.
Глядя на него сейчас, всякий — даже профессиональный медик — заподозрил бы скоротечную меланому, вызванную, вероятно, высокоинтенсивным облучением.
Однако язвы не особо его беспокоили. Он предполагал, что они будут множиться и прирастать, расползаться по телу, и смыкаться друг с другом, и в конечном итоге съедят его заживо… если он им позволит. А поскольку он этого не позволит, то нечего и волноваться. Но нельзя оставаться неприметным в толпе, если лицо у тебя превращается в извергающийся вулкан. Значит, надо прибегнуть к услугам косметики.
С помощью губки он аккуратно нанес на лицо тональный крем, растирая от скул к вискам, пока окончательно не замазал тускло-красную язву у внешнего края правой брови и еще одну, новую, которая лишь начала проступать из-под кожи над левой скулой. Старк уже понял, что мужчина со слоем штукатурки на лице похож именно на мужчину со слоем штукатурки на лице. Иными словами, либо на телеактера из «мыльной оперы», либо на гостя «Шоу Фила Донахью». Уж всяко лучше, чем язвы, к тому же загар немного смягчал впечатление неестественности. В тени или при искусственном освещении слой тонального крема был почти незаметен. Во всяком случае, Старк на это надеялся. Была и другая причина держаться подальше от прямых солнечных лучей. Он подозревал, что солнечный свет ускоряет губительную химическую реакцию, происходящую в его организме. Как будто он превращался в вампира. Но это нормально; в каком-то смысле он всегда был вампиром. К тому же я человек ночной, сова на все сто. И так было всегда. Такой уж я по натуре.
Старк усмехнулся, обнажив зубы, словно клыки.
Он закрыл флакончик с тональным кремом и взялся за пудру. Я сам чувствую, как от меня воняет, подумал он, и очень скоро это почувствуют и другие… густое зловоние, как от кастрюли с протухшим мясным рагу, целый день простоявшим на солнце. Это плохо, друзья и подружки. Очень плохо.
— Ты будешь писать, Тэд, — произнес он вслух, глядя на себя в зеркало. — Но при удачном раскладе тебе не придется писать слишком долго.
Он усмехнулся еще шире, обнажив передние зубы, мертвые и почерневшие.
— Я быстро учусь.
5
На следующий день, в половине одиннадцатого, владелец канцелярского магазина на Хьюстон-стрит продал три коробки бероловских карандашей «Черный красавец» высокому широкоплечему мужику в клетчатой рубашке, джинсах и больших темных очках. Лицо мужика было покрыто коркой тонального крема — продавец решил, что это, должно быть, следы бурной ночи, проведенной в кобеляже по гей-барам. А судя по тому, как парень благоухал, можно было подумать, что он не просто полил себя одеколоном, а в нем искупался. Однако одеколон не забивал запах грязного тела. Очень грязного тела. Продавец даже подумал — всего на миг, — не отпустить ли по этому поводу шуточку, но решил, что лучше не надо. Да, от парня разило помойкой, но с виду он был силен. К тому же их контакт был, по счастью, недолгим. В конце концов, этот накрашенный гомосек покупал всего лишь карандаши, а не «роллс-ройс-корниш».
Больных лучше не трогать.
6
Старк ненадолго заскочил в «малогабаритку» в Ист-Виллидже, чтобы упаковать свои немногочисленные пожитки в рюкзак, который он прикупил в армейской лавке в первый день пребывания в червивом Большом Яблоке. Если бы не бутылка скотча, оставшаяся в квартире, он бы скорее всего и не стал возвращаться.
На истертых ступенях, ведущих к двери в подъезд, валялись крошечные трупики трех воробьев, но Старк прошел мимо них и не заметил.
Он ушел с авеню Би пешком… но пешком шел недолго. Он давно понял, что полный решимости человек всегда найдет, на чем ехать, если ему действительно надо ехать.