— И потом, у тебя есть Жюстин Тревис. Она твои глаза и уши и, кажется, полностью верна тебе.
— Жюстин — сокровище, — согласилась Антониетта. — Я беседовала с сотнями кандидатов на роль помощника и рада, что смогла дождаться и нанять совершенного человека. — Она подняла голову и нахмурилась, когда неожиданная дрожь пробежала по ее спине. Воздух в комнате не шевельнулся. Палаццо затаило дыхание. — Что ты имеешь в виду, говоря «кажется, верна»? В этом нет никаких сомнений. Я плачу Жюстин огромную зарплату, и к слову, она мой друг и доверенное лицо на протяжении многих лет, я доверяю ей всецело.
— А она? Она доверяет тебе? Она рассказывает тебе о своей личной жизни?
Она смогла расслышать, как поднялся ветер, дребезжа огромными витражными окнами. Зловещий звук в свете их разговора.
— Жюстин очень скрытная личность, точно так же, как и я. Мы не делимся каждой мелочью.
— Ты знала, что у нее роман с Полом? — тихо спросил он, наблюдая за ее лицом, зная, что ранит ее. Но у него не было иного способа заставить ее увидеть, что она окружена людьми, которых любит, но у которых есть причины желать ей смерти. Даже у него были скрытые мотивы, которые ей бы не понравились, но он знал — это необходимо.
Антониетта почувствовала, как в районе сердца у нее свернулась боль, но не опустила подбородок. Она ощущала тяжесть его взгляда, знала, он замечает малейшие нюансы в выражении ее лица. Ей не хотелось, чтобы он знал, что попал в точку. У нее было острое обоняние. Не один раз ей казалось, что в комнате находится Пол, хотя на самом деле его там не было. Сейчас до нее дошло, что его запах, скорее всего, был на Жюстин.
— Моя помощница имеет право заводить роман с кем захочет. Включая Пола.
— Даже если это делит ее преданность?
— Я доверяю Жюстин. Она рядом со мной многие годы, а тебя, могу заметить, я знаю всего ничего.
Он снова рассмеялся, его ответная реакция оказалась неожиданной. Он, казалось, был не столько обижен, сколько удивлен ответом.
— Думаю, ты обладаешь удивительной способностью находить людей, которые будут твоими союзниками, что является одной из причин, почему твой дедушка предпочитает иметь тебя подле себя при каждом важном соглашении.
— Если ты так думаешь, Байрон, то нет никакой необходимости рассказывать мне подобные вещи о моей семье и людях, которых я считаю ее членами, — вопреки ее намерению говорить нейтрально, это прозвучала слегка надменно даже для собственных ушей.
— Ох, но твоя семья — совершенно другое дело. Ты отказываешься прислушиваться к этой своей способности, когда дело касается ее.
— У меня есть такая способность?
— Совершенно верно. Я также подозреваю, что ты обладаешь и другие дарами, которые используешь себе на пользу. — Его рука на плече продолжала удерживать ее на месте, не давая подняться, поскольку он намеревался исследовать ее тело на наличие остатков снотворного и того же яда, который был в организме ее деда.
То, что она даже не протестовала против того, что он прижимает ее к кровати, служило показателем, как Байрону удается загипнотизировать всех и вся. Она бы никогда никому не позволила диктовать ей движения, тем не мене не могла выдавить ни звука протеста. И как он может знать все это?
— Кто ты Байрон?
Воцарилось молчание. Комнату, казалось, наполнил запах цветов. Она вдохнула аромат, принимая его глубоко в свои легкие. В комнате горело несколько свечей, она смогла почувствовать слабый аромат фитиля вместе с незнакомым запахом.
— В данный момент, cara, я твой целитель.
По его настоянию Антониетта легла обратно на подушки. Не в силах ничего с собой поделав, она положила руку себе на глаза.
— Зачем ты это делаешь? — Байрон нежно отвел ее руку и погладил ее веки, область вокруг глаз.
На один разбивающий сердце момент она была уверена, он пройдется по ее шрамам. Она не смела дышать. Земля прекратила вращаться, как и тогда, когда он поцеловал ее. Она потянулась и схватила его за запястье:
— Я не люблю людей, которые пристально рассматривают мои шрамы.
— Шрамы? Ты имеешь в виду эти небольшие едва заметные линии, рассмотреть которые необходим микроскоп? — Байрон придвинулся поближе к ней, склоняясь так, что его дыхание согрело ее лицо. Она знала, что он всматривается в ее глаза. Но все, о чем она могла думать — как близок его рот к ее коже. — Мои шрамы намного ужаснее этих. Неужели физическое несовершенство беспокоит тебя?
Наступило молчание. Его бархатисто-мягкие губы прошлись по ее. Легко, с невообразимой нежностью коснулись уголков ее рта. На какой-то момент она не могла обрести дар речи. Антониетта с силой втянула воздух в свои легкие.
— Нет, конечно, нет. Как какой-то физический недостаток может беспокоить меня? Я не могу видеть, Байрон, — ей было ненавистно, что он мог посчитать ее такой мелочной, что ее могут волновать чьи-то еще шрамы. — Я знаю, мое лицо обезображено после аварии, — она пожала плечами, стараясь выглядеть небрежной. — Это произошло давным-давно, и я привыкла жить с этим.
Байрон уселся рядом с ней на кровать. Он начал понимать.
— Кто-то сказал, что у тебя шрамы, — ему не хотелось думать, как, должно быть, было трудно маленькой девочке потерять своих родителей и свое зрение и услышать, что у нее ужасные шрамы.
— Я хотела знать, — она оправдывала свою кузину.
— Она солгала тебе. Тебе нет никакой необходимости говорить мне, кто сообщил тебе эту ложь. Я знаю, кто это был. Язык Таши становится невероятно злобным, когда она думает, что другая женщина привлекает слишком много внимания. Как я понимаю, ей было очень тяжело с вами. Ты красивая, талантливая и не боишься трудной работы, — его пальцы снова прошлись по ее коже, — у тебя есть несколько очень тонких белых линий вдоль наружного уголка правого глаза. Эти лини совершенно незаметны, пока не смотришь прямо на них. Также несколько едва заметных малюсеньких белых линий есть вокруг левого глаза. Еще один чуть больший шрам спускает от виска к уголку глаза. Он не уродливый, просто шире остальных. — Байрон сознательно сохранял свой голос беспристрастным. Ему страстно хотелось отправиться в комнату Таши и обнажить клыки, чтобы она лично убедилась, что может оставить непривлекательные шрамы. Он прошелся пальцем по длинной линии, показывая Антониетте легкий изгиб. — В некоторых странах, когда вещь сделана специально для дома ей добавляют небольшой дефект, потому что верят, если что-то слишком прекрасно, то навлечет на своего создателя зло.
Антониетта улыбнулась.
— Едва ли можно назвать меня безупречной, Байрон.
— Вероятно, остальные не разделяют твоего мнения.
Ей не хотелось говорить об этом.
— Какие у меня глаза? — она не знала, верить ему или нет по поводу своих шрамов. Он обладал такой манерой речи, что почти невозможно было поверить, что он может солгать, даже чтобы заставить ее чувствовать себя лучше. Но неужели Таша поддерживала эту ложь в течение стольких лет? Антониетта никогда не спрашивала дедушку относительно своего лица после того пронзительного крика Таши, что шрамы просто ужасны. — Мне сказали, что пластический хирург не смог обнаружить никаких повреждений в моем лице, — комок встал у нее в горле при болезненном воспоминании о том взрыве.
— У тебя большие, очень черные глаза. Твои ресницы невероятно длинные. Я особенно люблю твои ресницы, — Байрон изучил ее огромные очи, стараясь, правда, безуспешно, быть объективным. — У тебя высокие скулы и прекрасный рот. Я сам много чего фантазировал по поводу твоего рта.
Антониетта покраснела всем телом. Возбуждение охватило ее при мысли о нем, фантазирующем об ее рте.
— Почему ты неожиданно рассказываешь мне все эти вещи?
Байрон пожал плечами, не волнуясь, что она этого не видит
— Может быть, потому что сегодня ты боишься меня. Возможно, потому что между нами должна быть честность, а мое молчание может быть истолковано как обман. В любом случае, я не могу находиться с тобой в течение дня и буду необычайно признателен, если ты наймешь личного телохранителя.
Антониетта застыла. Руки Байрона с необычайной нежностью спустились с ее волос к плечам.
— Прежде чем начнешь протестовать, выслушай меня. Ты в силах и сама произвести отбор и выбрать себе телохранителя. Но если не хочешь попасть в беду, позволь это сделать мне. У меня есть кое-какие связи. Я бы с радостью проводил вечера и ночи здесь с тобой, присматривая за тобой, но я просто физически не могу находиться здесь все время. Если ты это сделаешь, я буду меньше беспокоиться.
Интуитивно Антониетта знала, что он не говорит ей всей правды. В его голосе прозвучали предупреждающие нотки. Что-то, что она не смогла уловить. Она была Скарлетти, а Скарлетти обладали способностью видеть неподвластное другим. Байрон поставил ультиматум. Ему не нравилось делать это, но он был решительно настроен на что-то, что она не могла понять. Единственное, в чем она была уверена, что не будет соглашаться с этим.
Она лежала неподвижно, чувствуя тяжесть его тела, когда он склонился над ней. Ощущая его тепло.
— Ты не совсем человек, — слова вырвались прежде, чем она смогла их изменить. Прежде, чем смогла остановить себя. Это был вызов. Требование. Ошибка.
Молчание затянулось. Выросло. Она знала, что это был намеренный выговор за ее дерзость. Ее темный поэт не любил вопросов. Снаружи по витражным окнам снова забил ветер. Зловеще шепча. Будучи всегда чувствительной к вибрациям, она почувствовала, как ее охватила дрожь.
Антониетта вцепилась пальцами в покрывала, но выражение лица сохраняла невинным. Она была непоколебима. Она не признавала ни властности, ни угроз. Она была законом сама себе. Но пусть он выразит свое неодобрение.
— Ты Скарлетти. И я также сомневаюсь, что ты полноценный человек. Что ты? — его руки скользнули к ее горлу, погладили пульсирующую жилку.
Его прикосновение завораживало. Слепило ее, выводило из равновесия, хотя ей было необходимо сохранять благоразумие.